Текст книги "Кровавый снег декабря"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ
АУДИЕНЦИЯ

Август 1826 года. Тихвин – Москва

К юнкеру Сумарокову, занимавшемуся с нижними чинами гарнизонной команды премудростями копания траншей, подбежал дневальный и бойко прокричал:

– Ваше благородие, владыка к себе в келью кличет. Просит прийти тотчас и безотлагательно!

«Интересно! – подумал про себя юнкер. – И тотчас, да ещё и безотлагательно!» Но отказываться от приглашения Сумароков не рискнул, угадывая в отце игумене недюжинную волю и манеры, сближавшие монаха с их корпусным начальником. Оставив солдат на попечение унтера, Николай быстро привёл себя в порядок и пошёл во владычный корпус. Но, к своему удивлению, застал в келии не только владыку, но и всех офицеров отряда или, по нынешним реалиям, гарнизона.

– Юнкер, – обратился к нему штабс-капитан. – Есть поручение, и очень важное.

– К вашим услугам, господин штабс-капитан, – вытянулся юноша.

– Ты бы, штабс-капитан, предложил мальчонке сесть, – предложил настоятель. – В ногах-то правды нет. Да и разговор легче пойдёт.

– Садитесь, юнкер. А вы, владыка, чего ж сами-то не предложили? – поинтересовался Клеопин. – Тут ведь не я хозяин.

– Субординация, сын мой, субординация, – шутливо ответил настоятель. – А вы хоть и в чужом монастыре, да вот устав-то собственный.

– Итак, господин Сумароков, – посерьёзнел штабс-капитан. – Нам необходимо связаться с военным начальством.

– Стало быть, нужно кому-то отправиться в Москву, – догадался юнкер. – И, верно, роль гонца выпала мне?

– Верно, – подтвердил командир. – А больше, вроде бы, и некому. Мне оставлять расположение войск ну никак нельзя. Белозерцы – Сергей Валентинович да Александр Анатольевич, – пока ещё обстановкой не владеют, чтобы на словах обо всём рассказать. А фельдфебеля или унтер-офицера не пошлёшь. Ну, а господа местные чиновники, сами понимаете... Впрочем, вы вправе отказаться.

– Так а чего тут отказываться? – пожал плечами юнкер. – Чай, не в тыл к неприятелю идти...

– Ну, в тыл не в тыл, а кто его знает, на что наткнуться можно.

– А на кого натыкаться-то? – удивился Сумароков. – Сел в барку да до Белозерска доплыл, а там уже и до Череповца рукой подать. А потом по Шексне да до Углича. А там уже сушей – до Москвы. Только вот долго. Если бы, как раньше, напрямую, то дня бы за три на почтовых... А так в обход...

Юнкер вздохнул, представляя себе этот путь, «тянувший» на месяц пути.

– А вот насчёт пути вам владыка и расскажет, – улыбнулся штабс-капитан, предоставляя слово настоятелю.

– Ты, сын мой, пойдёшь не по тому пути, по которому купцы идут, а по другому. Напрямую, – хитренько прищурился отец шумен. – По нему, сыне, не в пример короче получится!

– Это как так? – наморщил лоб Сумароков, представляя себе географическую карту. – Да тут лесами да болотами плутать да петлять...

Наверное, лучше сапёров географию Российской империи знали только географы да картографы...

– Да ещё и медведей остерегаться да человека дурного опасаться, – в тон ему поддакнул игумен.

– Хитрый путь, батюшка, – подивился подполковник Белозерского полка, доселе молчавший. – Даже и не слышал о таком.

– Да ничего хитрого, – пояснил настоятель. – А скажи-ка, господин подполковник, ты о преподобном Кирилле Белозерском слыхал?

– Да как же, батюшка, – обиделся подполковник. – О нём ведь всей России известно. А уж мне-то, чуть ли не двадцать лет в Белозерском полку прослужившему, так и совсем бы грешно не знать. Мы, почитай, вместе с историей полка жития всех местночтимых святых учили – и Кирилла Белозерского, и Новоезерского Кирилла, да и Афанасия с Феодосием Череповскими...

– Так вот, Кирилл преподобный, как легенды гласят, – в житие, правда, не записанные, – мог за ночь пройти от монастыря своего Кирилловского до Череповского монастыря. Да и Сергий Радонежский за ночь из лавры до Москвы ходил...

– Однако, – покачал головой Клеопин, знавший как местный уроженец, что от города Кириллова до Череповца сто вёрст будет с гаком: – Это даже для Суворова многовато. Рекруты вон наши вёрст по тридцать в день осилить могут. Да и солдаты – за день не больше сорока вёрст пройдут.

– Ну, так то солдаты, – ухмыльнулся настоятель. – Есть и от Тихвина до Москвы особый путь. Я, сыне, один-то раз прошёл по этому пути... Инок провёл. Инок тот, по имени Пахомий, часто так туда-сюда ходит. «Ндравится!», говорит. Вот он тебя и поведёт. Недельки через полторы в Москву придёте. Дам я тебе письмо к митрополиту Филарету. У него и отдохнёшь, мундир в порядок приведёшь. Думаю я, что после лесов да болот, коими идти придётся, новый мундир понадобится.

– Когда выступать? – только и спросил Сумароков.

– Думаю, чем раньше, тем лучше, – решил Клеопин. – Не стоит привлекать к себе лишнего внимания. Да и ежели узнают господа городские чиновники о вашем вояже, так столько депеш да бумаг надают – точно придётся в барке плыть.

– Лучше всего завтра, на зорьке, – предложил настоятель. – Юнкер пусть идёт, ему в путь-дорогу готовиться нужно да отдохнуть про запас. А вы да я, грешный, депеши сочинять будем.

Пока военное и духовное начальство корпели над писанием обстоятельных докладов, Сумароков готовился в дорогу.

Инок Пахомий, который оказался суховатым крепким стариком, скептически смотрел на снаряжение юнкера. Ну, шинель – куда ни шло, а вот сапоги! Сапоги, доставшиеся Сумарокову после одного из боёв, были просто замечательными – красивые, тонкие и удобные. Расставаться с ними юноша не хотел.

– Взял бы ты, барыч, лапти, – предложил проводник.

– Да ты что, святой отец! – возмутился юнкер. – Я ж как-никак почти офицер! Куда же годится офицеру в лаптях ходить?!

– Дык ты сапожки-то сыми да в мешок и сунь, – резонно предложил монах. – Или свяжи да через плечо перекинь. На ножки-то лапоточки и обуешь. И ноге легше будет, и обутка сохраннее. А лапти-то что – ежели сносятся, то я тебе лыка в лесу сколь хошь надеру да новые спроворю...

Юнкер, представив себя идущим с сапогами через плечо, презрительно зафыркал:

– И буду я с сапогами через плечо идти, как мужичок, что на заработки подался... Нет уж, благодарю!

– Да кто же тебя в лесу-то увидит? – попытался убедить бывалый старик юнца. – Разве белки с зайцами... Но им ведь всё едино – монах ты или «почти офицер»! Им что в сапогах, что в лаптях. Сами-то они и вовсе без штанов скачут... Слова плохого тебе не скажут...

– Нет, – твёрдо заявил юнкер. – Никаких лаптей!

– Хрен с тобой, – слегка осерчал монах. – Говори, не говори, а всё как о стенку горох. А оружие-то тебе почто?

Слегка искривлённый, заточенный, как боевая шпага, с зубьями на тыльной стороне (правда, их оставалось гораздо меньше, нежели предписанных по артикулу), сапёрный тесак образца 1797 года верой и правдой служил Николаю Сумарокову четыре года. Сколько им жердей перепилено, окопов нарыто! Людей, вот, правда, ещё не приводилось им убивать. Пистолет, захваченный у неприятеля, был аглицкой работы... Оставить такое оружие казалось просто кощунством.

– Эх, тяжесть всё это излишняя, – вздохнул монах. – Тесак-то ещё ладно. Веток там нарубить, в костре поковыряться. Так у меня с собой топорик маленький есть. Хватило бы на двоих, не по дрова идём! А пистолет-то зачем в лес тащишь? Медведя не убьёшь, а только озлобишь... Охотиться – так тоже не с руки. Оставил бы ты его, что ли?

– Вот уж, – скривился юнкер. – Да без пистолета и тесака – я всё равно что голый!

– Ладно, – не стал спорить Пахомий с упрямцем. – Ну, ты хоть их закрепи не так, как нацепил. А не то будешь всю дорогу тесак свой да пистолет держать. В болоте так пойдёшь, ну, пойдёшь вниз, как солдатик оловянный... И назад не передвигай, а то опять же всю дорогу будет оружие тебя же по жопе лупить! Эх, горе ты луковое... Гляди, как надо...

Брат Пахомий помог юнкеру укрепить и тесак, и пистолет поверх ранца, там, где положено быть фляге. А вот флягу он присоветовал вообще убрать подальше, чтобы не было соблазна пить слишком часто. Запас крупы, сухарей и соли разложили поровну – в заплечный мешок монаха и армейский ранец Николая. Ранец монаху тоже не нравился – тяжёл, но уговаривать юнкера поменять его на мешок он даже и не пытался. В конце концов, парень потом и сам всё поймёт!

Как и предполагалось, из обители вышли на самом рассвете. Когда же зашли в лес, то инок, остановившись на некое время, прочёл краткую молитву. Сумароков, хоть считающий себя православным и верующим (а как же иначе?), но не отличавшийся особой набожностью, терпеливо ждал. То, что монах не начнёт пути без молитвы, он вообще-то ожидал. Но вот дальнейшие действия Пахомия изрядно удивили молодого солдата! Монах вытащил из заплечного мешка горбушку хлеба, положил её на пенёк и негромко пробормотал:

– Дедушка лесовик, прими хлебушко да дай нам дорожки прямой да гладкой. Водочки-то, уж прости, нонеча нету, но ужотка поднесу.

Потом, сочтя миссию выполненной, старик забросил свой «сидор» за плечи и пошёл неторопливым, но чётким и размеренным шагом.

– Брат Пахомий, а чего это ты сделал? – не утерпев, спросил Николай, пытаясь приноровиться к шагам монаха. Но тот только отмахнулся.

Минут через десять юнкеру стало не до расспросов. Брат Пахомий мерил землю, как молодой лось. Николай, несмотря на всю свою закалку, едва успевал за проводником, который годился ему не то что в отцы, а в деды. А тут ещё и кусты, поваленные деревья, крапива!

Часа через два-три (может, и больше, часов-то всё равно нет!) Николай понял, в чём же секрет быстрых монашеских переходов. Монахи не позволяли себе останавливаться с утра и до вечера! Это вам не движения регулярной армии, когда через каждые два часа полагался пятнадцатиминутный отдых, а через пять часов – часовой привал!

Ближе к вечеру, когда брат Пахомий всё-таки остановился, на Николая было страшно смотреть. От пота промокло не только бельё, но и шинель! Перед глазами плясали разноцветные «зайчики». Юнкер хотел лечь на землю и тихонечко умереть, но инок сунул ему в негнущиеся руки котелок и молча указал направление к лесному родничку. Сам тем временем принялся за заготовку дров для костра.

– Устал? – спросил Пахомий не то с усмешкой, не то с заботой, засыпая в воду крупу. – Ничё, денька через два втянешься! А щас мы с тобой кашицы похлебаем да спать ляжем. А завтра, на зорьке – опять в путь.

Николаю не хотелось каши. Но от усталости он даже и спать бы сейчас не смог. А ведь казалось, дураку, что самое страшное – двухчасовые переходы с ружьём, боекомплектом и шанцевым инструментом! «Денька два», обещанные монахом, в таком темпе ему точно не пережить! Но всё же парень он был молодой.

По мере закипания воды усталость хоть и не проходила, но отодвигалась куда-то внутрь. Тут он вспомнил о горбушке...

– Брат Пахомий, – начал он. – А кому же ты хлеб-то оставлял? Птиц кормить?

– Лешему, – спокойно отозвался инок, сосредоточенно помешивающий кашу.

– Это какому такому лешему? – удивился Сумароков.

– Ну, такому, что по лесу бродит да путников случайных, вроде нас с тобой, заводит, – серьёзно ответил Пахомий, подсаливая варево.

– Брат Пахомий, так ты же особа-то духовная, а в леших веришь? – привстал юнкер от удивления.

– Духовная, – кротко согласился монах, вытаскивая из мешка тряпицу с сушёным снетком, которым он слегка «заправил» кашу. – И в леших верю...

– Так сказки же это всё! – воскликнул Сумароков. – Мы вон, полгода по лесам да по оврагам воевали – ни леших, ни кикимор не видели.

– Сказки, говоришь? – переспросил Пахомий, помешивая кашу. – А коли это сказки, так кто же там у тебя за спиной-то стоит?

Юнкер, забыв о нечеловеческой усталости, подскочил на месте и схватился за мешок с притороченным пистолетом. Узел был завязан так прочно, что не поддавался ногтям и Николай вцепился в него зубами. И, почти уже осилив завязки, услышал негромкий хохот монаха.

– Вот ведь быстрый какой, – едва выговорил Пахомий, борясь с раздиравшим его смехом: – Сказки, говоришь, бабьи? Чего ж ты тогда за пистолет-то схватился?

Потом, немножко посерьёзнев, монах сказал:

– Знаешь, паренёк, может, и сказки... Меня вон игумен-то наш тоже ругал, когда увидел, как я шкалик водки на пень поставил. Правильно – нечисть, мол это. А мне как-то спокойнее, когда хлебушка или чё-нить ещё хозяину-то лесному в дар принесу... Батюшка мой, царствие ему небесное, знатным охотником был. Так он лесовику всегда табачок оставлял. Так батюшка-то, в отличие от прочих охотников, что жадничали, никогда с пустыми руками не приходил! И в лесу он частенько ночевал. Так вот бывало, что зимой под ёлкой сидел, а волки шли и не тронули!

– М-да, – только и сказал Николай. – Нянюшка моя, помнится, всегда на кухне блюдце с молоком для домового держала. И кусочек пирога туда же...

– Вот так-то... Отец настоятель наш, он много чего повидал. И повоевал знатно и книжек прочитал много. Он так говорит: «Двоеверие, мол, всё это. Домовые да лешие – ещё от язычества, от самой древней религии остались. Верит, мол, народ в них. И бороться-то с этим бесполезно!»

Николай хотел поговорить ещё о чём-нибудь, но инок остановил его, показывая на котелок: – Каша, барчук, сварилась. Лучше бы её с пыла да с жара похлебать. А там – и спать...

Следующий день был ещё хуже предыдущего. Если вчера они шли по лесу, где хоть и буреломы, но почти что сухо, то теперь пошло болото! Ближе к вечеру, когда отмотали невесть сколько вёрст по чавкающей и хлюпающей грязи, Николай понял, что в этой жизни нужно не только команды офицеров выполнять, но и опытных людей слушать! Сапоги, наглотавшиеся грязи и болотной воды, размокли и сохнуть не желали. Попытка подсушить их над костром ни к чему не привела. Утром пришлось обуваться во что-то раскисшее и бесформенное. Лапти монаха хоть и текли во все дыры, но поутру были сухими. Да и весь следующий день, пока дорога (точнее, какая-то непонятная тропка) шла по лесу, Николай смотрел на ноги Пахомия и завидовал, злясь на себя за то, что полгода партизанских баталий его ничему не научили! Ещё через два дня продирания сквозь кусты и хождения по пояс в воде подмётка левого сапога оторвалась, погибнув где-то в глубине болота, а правая начала «просить каши».

Через четыре дня от начала марша, когда они сидели и кипятили на костерке «лесной» чай, куда монах накрошил сухариков, юнкер начал подумывать: а не отрезать ли рукава шинели, чтобы обмотать ноги? Видимо, подумал он вслух.

– Эх, барыч, – грустно посмотрел монах на юнкера. – Послушал бы старика, то сапоги бы в целости были. А теперь – без сапог да без рукавов? Это уже не мужик оброчный, а пугало огородное. В таком виде не то, что к царю-батюшке, дак и в Москву-то могут не пустить. Или ночью придётся идти. Ладно, спроворю я тебе лапти, чтобы хош от собак было не стыдно.

Утром, чуть свет, он растолкал сладко спящего Сумарокова и вручил ему пару скрипящих лапоточков, сделанных из берёзовой коры.

– Ну, лыковые-то надёжнее бы были, – чуть виновато сказал старик. – Да липу-то ещё искать надо. А берёзонек-то – он их сколько! Вот, барич, лапоточки-то одеваются вот так...

– А что ты мне, брат Пахомий, всё «барич» да «барич»? – спросил Сумароков, пытаясь соорудить из волглой портянки онучи.

– Ну, а как же мне тебя величать-то? – усмехнулся инок. – Господин юнкер? Или по имени-отчеству? Так я и имени твоего не знаю, а по отчеству – вроде бы, молод ещё. Хоть ты и «почти что офицер!»

– Да можешь просто Николаем звать, – пожал плечами Сумароков, осторожно ступая в непривычной обуви. – А ты злопамятный!

– Ну, стало быть, Коля-Николай, – согласился Пахомий. – Значится, пойдём дальше. А злопамятство моё – так уж прости, коли что не так. Это я не от злости, а от дурости своей старческой...

Сумароков шёл за монахом, почти не понимая, где они идут. Если вспоминать карты, то уже давным-давно должны были либо утонуть, либо увязнуть. Ан нет, даже родимую Волгу умудрились переплыть так, как будто это была какая-нибудь Ягорба или Яхреныа.

И наконец-то вышли на дорогу, где Николай, впервые за много вёрст, углядел чёрно-белый столб, означающий, что это государственный почтовый тракт. Этому столбу Сумароков обрадовался как родному брату!

– Ну вот, Коля-Николай, теперь и до Москвы рукой подать. Вёрст десять всего и будет.

– Уф, сейчас бы нам лошадок почтовых, – вздохнул юнкер. – Да до Москвы бы, да с песнями!

– Взяли бы мы лошадок, да «бы» мешает, – засмеялся монах. – А что, раньше-то всё на почтовых раскатывал?

– Да где там, – засмеялся юнкер. – И раньше-то всё больше пешком. Как в пятнадцать лет меня маменька в Петербург отвезла да в школу гвардейских подпрапорщиков определила, то только пёхом.

– Вот и славно, – заключил монах. – А то есть тут, среди офицеров, всякие белоножки! Ну да ты, парень, не из таких.

К вечеру они были в Москве. Караульные, стоявшие на заставе, напоминавшей маленький форт, подозрительно глянули на парня в офицерской шинели с юнкерскими погонами, но в лаптях, но ничего не сказали. Наверное, за последние месяцы ещё и не то можно было увидеть.

Спасский собор Андроникова монастыря, в котором располагалась резиденция Московского митрополита Филарета, был виден издалека. Скоро Пахомий и юнкер уже подходили к воротам. Инок постучал в закрытое окошечко, сказал пару слов, и их впустили.

Монахи во главе с Высокопреосвященнейшим митрополитом Московским были на молитве. Но молодой послушник, бывший кем-то вроде дежурного, видимо, знал Пахомия. Странников отвели не в странноприимную избу, а в одну из келий. Несмотря на скудость обстановки – киот, два деревянных топчана да рукомойник, – юнкеру после недельных скитаний по лесам и болотам она показалась дворцом.

– Его Высокопреосвященство с вечерни придёт, так сразу же доложу, – пообещал послушник. – А вы покамест, братья, помолитесь с дороги да в баню сходите.

В бане было не особо жарко, но вода тёплая. Отмыв с себя грязь и вездесущую болотную тину, путники получили от того же послушника чистое (!) бельё.

– Эх, надо бы мундир в порядок привести, – спохватился Сумароков. – Только успею ли?

– Не волнуйся, – успокоил его послушник. – Есть тут у нас кому постирушку творить. Только погоны сними да из карманов всё вытащи. К завтрашнему утру всё готово будет. С владыкой я говорил, он велел вас кормить да к нему вести.

– Это что же такое, господа монахи?! – забеспокоился Сумароков. – Мне к митрополиту Московскому, да в одних кальсонах идти?

– Ну, митрополит ещё и не то видал, – утешил его Пахомий. – Ты его своими подштанниками не испугаешь. Тем более чистые они у тебя...

– Тебе, брат, грешно смеяться над юнцом, – шутливо укорил послушник монаха. – Вот, возьми пока, – протянул он юнкеру старенькую, но чистую рясу. – Можно бы и мирскую одежду найти, да уж времени нет.

– А можно мне рясу-то носить? – спросил юнкер, гадая, как же её надевать. – Я же не инок.

– Ежели дают, значит, можно, – сказал Пахомий, обряжаясь в такую же рясу. – Тебе ведь не куколь монашеский и не схиму предлагают! А ряса – дак это обычная одежда, ежели на мирянина надета. Ряса тебя, паренёк, монахом-то не сделает!

В пустой трапезной путников усадили за стол. День был постный, посему полагалась только скоромное. Но после того как Сумароков «навернул» внушительную миску грибной похлёбки, заел её гречневой кашей, а потом запил хлебным квасом с куском капустника, жизнь в монастыре показалась ему райской.

– Владыка-то наш хоть сам и не великий едок, а братию да богомольцев кормить хорошо приказывает, – сказал послушник, собирая посуду.

После трапезы юнкеру уже не хотелось идти ни к митрополиту, ни к самому императору, но послушник чуть ли не силой выдернул его из-за стола, за которым он уже норовил подремать.

Пройдя по старинному каменному переходу, где Сумарокову приходилось пригибать голову, они подошли к небольшой двери. Послушник легонечко постучал, а потом, не дожидаясь ответа, открыл дверь, пропуская юнкера вперёд.

За большим столом, заваленным старинными книгами и рукописями, сидел митрополит Филарет – великий историк и богослов, ставший архипастырем Московским в тридцать девять лет. Митрополит, нисколько не чинясь, сразу же поднялся и сам подошёл к юнкеру, который благоговейно ждал благословления.

– Устал, сын мой? – спросил митрополит, осеняя юнкера крестным знамением. – Ну, потерпи немного, расскажешь мне, что к чему, да и отдыхать пойдёшь. Отец настоятель в письме всё очень обстоятельно изложил. Но хотелось бы и живого человека послушать. А ты, брат, – повернулся он к послушнику, – можешь идти отдыхать. Обратную-то дорогу отрок и сам найдёт. Ну, а не найдёт, так я сам его и отведу.

Николай Сумароков, в последнее время живший в казармах да крестьянских избах, вместо книг духовного содержания прилежно зубрил наставления по сапёрному да инженерному делу. Ему были неизвестны ни проповеди, составленные архиереем, ни книги, которые он написал. И уж точно Сумароков не мог знать, что именно владыка, по просьбе императора Александра, составил Манифест об отречении от престола цесаревича Константина и был одним из немногих хранителей этой тайны. Но выпускник школы гвардейских подпрапорщиков знал, что именно Высокопреосвященнейший митрополит Филарет составил чин благодарственного молебна «В память об избавлении России от нашествия двунадесяти языков», который после изгнания Наполеона каждое Рождество служат во всех российских храмах!

Рассказ Сумарокова, наверное, был не очень-то связным, но многое владыке уже было известно. О событиях на Сенатской площади митрополит знал не понаслышке. Вместе с Петербургским митрополитом Серафимом владыка пытался усовестить мятежников, но тоже едва не получил пулю. А вот рассказ о блужданиях, знакомстве с бывшим узником крепости да рассказ о рейдах партизанских очень заинтересовал архиерея.

– Что ж, сын мой, – задумчиво сказал владыка, когда юнкер завершил свой рассказ. – Сегодня уже поздно. А завтра мы с тобой отправимся на аудиенцию к императору. Я на всякий случай записку во дворец заранее отправлю. Ну да не было ещё случая, чтобы Его Величество мне в приёме отказывал. Тем более что давненько у нас хороших известий не было. Теперь – иди-ка ты спать...

Утром, после молитвы и чая с булкой, Николаю принесли форму. Она хотя и была ещё слегка влажновата, но зато чистая и глаженная! Мелкие дырки искусно заштопаны, а на прорехи наложены заплаты, подобранные под цвет мундира! Видимо, кто-то из братии, выполнявший такое послушание, был вынужден просидеть всю ночь!

А для полного счастья были принесены и сапоги! Когда Сумароков надел на себя мундир, радостно втиснулся в «настоящую» обувь и поправил амуницию, он пожалел, что в монастырских келиях не бывает зеркал! Ну, ещё о том, что вместо кивера, оставшегося где-то на партизанских дорогах, для аудиенции у императора пришлось обойтись фуражным картузом, который в последнее время стали называть «фуражкой».

По своему чину митрополиту Московскому был положен возок с четвёркой лошадей. Но Филарет прекрасно обходился и двумя. Он бы согласился и на одну, но это уже было бы чересчур.

Пока возок катился от Яузы, проезжая по шумным московским улицам, Николай успел немножко посмотреть на Москву. В Первопрестольной он был только один раз, лет пять или шесть назад, когда матушка решила навестить родственников, могущих похлопотать об обустройстве сына. Москва тогда основательно напугала мальчишку своими пустырями, где в лопухах и крапиве паслись козы, и пепелищами. Теперь же – как будто другой город! Большой и нарядный. Среди народа, правда, ни особо радостных, ни пьяных не было. Была какая-то деловитая озабоченность. Чувствовалось, что после захвата мятежниками Петербурга и падения Смоленска Москва опять стала столицей, где не должно быть места праздношатающимся!

...Его Императорское Величество Михаил Павлович после коронации не стал переселяться в Кремль – остался в доме генерал-губернатора Голицына. Императору жалко было тратить время на переезд, потому что пришлось бы тащить с собою очень многое из того, что за восемь месяцев пребывания в губернаторском доме стало составлять и быт, и отдых, и рабочую обстановку. Да и сам губернатор, который уже перестал различать, какие дела московские, какие – общероссийские, был теперь не только губернатором и министром внутренних дел, но и главой императорской канцелярии. Равно как и все прочие министры продолжали совмещать по несколько должностей сразу. Ну, не было у императора ни возможности, ни времени распределить, скажем, должности министров имуществ, Юстиции и начальника Генерального штаба, коими был сейчас Дмитрий Владимирович Киселёв. Или: командует командир гвардии генерал-майор Пестель охраной дворца – и пусть командует!

Вот и сегодня подошедший за благословлением к митрополиту штабс-капитан Боков был и дежурным адъютантом, и начальником личной канцелярии императора (не путать с Императорской!).

Охрана на входе беспрепятственно пропустила Московского митрополита, но юнкеру предложили сдать оружие. Сумароков, не споря, сдал свои тесак и пистолет да ещё и подумал, что надо бы охране и личный досмотр вводить, чтобы кто-нибудь стилет не пронёс или карманный там пистолетик! Знал бы Сумароков, что генерал Пестель уже предлагал ввести подобное! Но сам император воспротивился, заявив, что он и так чересчур прячется от своего народа!

Император принял визитёров в рабочем кабинете. Он, а вместе с ним и несколько генералов подошли под благословление владыки. Затем августейший взор обратился на юнкера в залатанном мундире, стоявшего по стойке «смирно».

– Ваше Императорское Величество, юнкер Сумароков, выпускник школы гвардейских подпрапорщиков, прибыл, – постарался отрапортовать Николай как можно чётче.

– Юнкер! Да ещё и сапёр! – восхитился император, выходя навстречу. – Значит, хоть один да уцелел?

– Никак нет, Ваше Величество, не один, – улыбнулся юнкер. – Когда я из Тихвина уходил, там ещё оставалось двадцать с лишним нижних чинов и унтер-офицеров.

– Вот оно как! – не по-царски присвистнул Михаил. – Как же вы спаслись да чем теперь заняты?

– Спаслись, государь, случайно. А заняты тем, что в лесах партизаним помаленьку. Солдатиков Временного правительства гоняем. Недавно вот город Тихвин заняли. Вот, извольте, пакет от командира отряда, штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Клеопина.

– Вот так-так, – ещё больше удивился государь. – Слыхал я о Клеопине, слыхал. Что единственный, мол, офицер из гвардейских егерей прямо в строю против генерала Бистрома выступил. А потом, вроде бы, его в крепости убили. Так, Владимир Иванович?

– Да, государь, – почтительно доложил кавалергард с генеральскими эполетами. – Мне сообщали, что во время допроса штабс-капитана Клеопина зарубили. Слухи, разумеется, недостоверные, но других-то взять негде. К слову, кое-кто из моих офицеров его знал. За Кавказ он «Анну» и «Владимира» с бантом получил да перевод из армейских егерей в лейб-гвардию.

– Разрешите? – позволил себе вмешаться юнкер. – Рубили его – это точно. У господина штабс-капитана всё лицо в шрамах. Мы с ним ещё в марте месяце встретились, так они, шрамы эти, совсем свежие были. А потом ведь встретил он офицера, который его в крепости рубил.

– Вот как? – заинтересовался Михаил. – И что? Приказал повесить? Или расстрелял?

– Хотел было его расстрелять, но тот взял и... – сбился юнкер, не зная, каким бы словом заменить слово «об...», потом придумал. – Очень сильно... воздух испортил. Посему – решили его отпустить.

И император, и генералы засмеялись. Михаил Павлович, утерев набежавшую от смеха слезу, проговорил:

– Так бы прямо и сказали, что обдристался, мол, офицерик этот... Потешили вы меня, юнкер.

Потом император, став серьёзным, проговорил:

– Спасибо, юнкер, за веселье, а теперь – к делу. Прошу Вас, господа, садитесь к столу. Юнкер, вы тоже. Соблюдением политесов и этикетов позже побалуемся. Кстати, вы из каких Сумароковых будете – петербургских ил И ярославских?

– Ярославских, – ответил Сумароков, радуясь, что император не стал выяснять, не родственник ли он великого поэта. – Точнее, из города Романова.

– Что ж, – сказал император, внимательно читая письмо. – Пишет Ваш командир, штабс-капитан Клеопин, что вы у него целой ротой командуете. Так?

– Ну, ротой-то я командую недавно, – привстал юнкер.

– И что же так? Простой юнкер, да целой ротой?

– Так офицеров-то у нас нет, – совсем растерялся Сумароков, принявшись оправдываться. – Вернее, только недавно появились. Один – из гарнизонной команды да два белозерца. Ну да в Тихвине пара отставных стариков обретается.

– М-да, плохо это, плохо, – печально проговорил император, вгоняя бедолагу юнкера в окончательное расстройство. – Не дело это, господа. Ротой должен командовать штабс-капитан. Так, господин военный министр?

Важный генерал, сидевший напротив Сумарокова, кивнул:

– Так точно, Ваше Величество.

– А военный министр у нас отвечает за всё! Так, господин Редигер? Что думаете делать?

– Думаю, что в военное время да при недостатке вакаций ротой и поручик может командовать!

– Правильно! – кивнул император, а потом, почти без паузы, повысил голос: – Юнкер Сумароков!

Николай в полном смятении чувств вскочил. Император также поднялся со своего места.

– Юнкер Сумароков! – начал Михаил грозно и торжественно. – Поскольку не можем мы допустить отклонений от Устава, согласно которому армейской ли, гвардейской ли ротой должен командовать хотя бы поручик, то... производим вас в звание поручика. Поздравляю! Но все торжества – потом. Теперь продолжим.

Николай Сумароков, который вчера надеялся, что ему хотя бы пообещают звание прапорщика (ну, за что сейчас звание-то присваивать?), был ошарашен. Перепрыгнуть сразу через два чина! Он даже не сразу понял, что государь задаёт ему вопрос:

– Поручик, Ваш командир очень краток. Пишет, что в наличии у него около шестисот штыков да столько же разнокалиберных ружей с тесаками. Как я понял, всё остальное должны рассказать вы лично.

Поручик Сумароков принялся за рассказ. Только теперь, в отличие от вчерашнего повествования в покоях митрополита, он говорил о военных делах. А когда закончил, то ему стали задавать разные вопросы. И первый, самый важный, был задан самим императором:

– Какие планы у штабс-капитана Клеопина относительно дальнейших действий?

– Прежде всего, – осторожно и обстоятельно начал Николай, пытаясь сохранить последовательность по степени важности, – следует прислать в Тихвин несколько экземпляров Манифеста о вашем восхождении на престол, чтобы тотчас же привести к присяге на верность Вашему Величеству и войско, и горожан!

– Обязательно, – кивнул император. – Это будет выполнено немедленно. Иначе получается, что солдаты сражаются неизвестно за кого! Исправим! Продолжайте, господин поручик.