Текст книги "Кровавый снег декабря"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Но далёкие планы туземного владыки интересовали англичан мало. Британская империя – самая великая! А пока персы и дикие горцы могут прекрасно послужить в борьбе против соперника в Азии и на Кавказе... Потом, когда русских удастся вытеснить с Кавказа, нужно думать, как обуздать дикарей. Лучше всего найти для них нового врага. Тем более что эти смешные персидские царьки всерьёз мечтают возродить древний Иран. Можно напомнить, что и Дербент был основан царём Ирана Иездигердом. Но захотят ли воинственные горцы отдавать свои города?

Кавказ. Месяц спустя

В доме уважаемого аксакала аула Алерой Хаджи-Магомеда собрались старейшины. Они неспешно вешали на деревянные колышки в стенах оружие и бурки и рассаживались вокруг длинного стола. Однако хозяин выставил из угощения только камгены с водой и чурек. Не от жадности, нет. Если кто очень проголодался – для утоления голода хватит. Главное, за чем собрались уважаемые люди, – послушать послание, привезённое одноглазым Ахмедом из далёкой Персии. Жителей аула, способных прочесть арабскую вязь, становилось всё меньше и меньше. А когда к главному врагу русских Бей-Булату ушёл младший сын Хаджи-Магомета, то грамотных не стало совсем. Правда, после того, как Ермолов разгромил повстанцев у Грозной, Бей-Булату удалось уйти. А младший сын старика занял место рядом с предками. Иншалла!

Ахмед был не простым человеком. Когда-то его звали иначе. Как именно, он уже и сам забыл. Но в юности он хотел стать муллой. Учился в медресе. У него были три старших брата, которые любили его и помогали во всём. Братья считали, что младший, который толковал Коран как настоящий кади, будет не простым муэдзином, а улемом. А может, если будет на то воля Аллаха, то и имамом. Но однажды братья вместе с друзьями-джигитами отправились в набег за Терек, отбивать табуны у русских. Но вместо добычи домой вернулись их кони, навьюченные трупами. Джигиты попали в засаду. И хотя они храбро сражались, силы были неравны. Казаки, перестреляв и перерубив весь отряд, оставили в живых только одного – старшего брата. Брату отрубили правую руку, а обрубок прижгли огнём. Он отвёз домой страшный груз, а потом, взяв кинжал в левую руку, ушёл мстить русским. Когда Ахмед узнал, что брат был убит, так и не успев отомстить, а его тело русские солдаты бросили в зловонную яму, он покинул медресе. Вскоре юноша стал мюридом Гамзат-Бека, правой руки имама, который поклялся, что выбьет русских с Кавказа. Тело Ахмеда покрывали множество шрамов от казачьих сабель. В груди засел осколок картечи, который мешал дышать. Солдатский штык выколол глаз. А если из тела выковырять все пули, то можно стрелять целый день. Но пока жив, он будет убивать русских!

Ахмед держал в руках письмо. Оно было хрупким от грязи и сальным от тела. В одном месте зияла дыра от пули. Провезти послание из Персии через Азербайджан, переполненный русскими войсками, было нелегко. Но он сумел. Мюрид Гамзат-Бека верил, что весь его народ возьмёт в руки кинжалы и ружья, а если ружья для кого-то не хватит, то пригодится и прадедовский лук.

– Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного, – читал Ахмед, – к вам обращаются братья по вере из Персии. Мы объявляем джихад неверным. И если вы – мужчины, то присоединитесь к нам. Вместе мы выбросим русских в море и отбросим их за Кавказский хребет. Над трупами наших врагов мы обнимем друг друга. Но если среди вас нет мужчин, то очень скоро ваши жёны будут ходить с открытыми лицами, дочери – с голыми ногами, а сами вы будете пасти свиней. Помните, что погибшие на правой войне попадают в рай. Ля илам, иль илам!

В сакле настала тишина. Аксакалы сидели и думали. С одной стороны – русских резать надо. С другой – уж слишком дорогой кровью даётся война с неверными. Просеки, вырубленные по приказу Ермолова, мешали джигитам свободно нападать на русские обозы. Форпосты и крепости подходили прямо к аулам. А сколько селений, выказавших неповиновение, было выжжено, а их жители сосланы на равнины, под надзор солдат и казаков? Все ждали слов Хаджи-Магомета. И он их сказал:

– Когда-то я слышал рассказ об одном оружейном мастере Ахмеде Абу-Бакаре из селения Кубани. Его сабли были лучшими на всём Кавказе. Даже в Дамаске таких не делали. На все свои клинки мастер наносил надпись: «Будь к мщенью скор, а к обиде медлен!» Однажды, когда враги убили родных и друзей Абу-Бакара, ему пришлось бежать. Он долго скрывался, был абреком, погонщиком скота и мечтал об одном – отомстить за близких. Через много лет он сумел вернуться в Кубани. Проходя через рынок, услышал крики зазывалы: «Покупайте сабли Абу-Бакара! » Мастер удивился. Он уже давно не ковал сабель. И ему никогда не было нужды торговать ими на рынке. Желающие купить его сабли приезжали из Дербента, Хачмаса и даже из Багдада. Мастер подошёл ближе и увидел, что сабли выкованы не из стали, а из железа. Их украшала арабская надпись. Но нанёсший эту надпись плохо знал арабское письмо, поэтому читалось как «Будь к обиде скор, а к мщению медлен!»

Мастер выхватил из ножен свою саблю и перерубил фальшивый клинок вместе с ножнами. Потом он узнал у перепуганного зазывалы имя обманщика-кузнеца. Сходил и убил его. А потом сбежались родственники и соседи и убили самого Абу-Бакара. Он так и не успел отомстить за своих близких, потому что гнев затуманил его мозг. Слишком поспешная месть – это плохо. Но запоздалая месть – ещё хуже. Если персы начнут войну против неверных, то армия Ермолова будет занята. И здесь останется только горстка солдат, а также верные русским ингуши и осетины. Наш аул должен выступить... Но как быть с другими?

– Я объехал десяток селений, – сказал Ахмед. – Все мужчины готовы взять в руки оружие. Через месяц вся Ичкерия и Северный Дагестан загорятся праведным огнём джихада. И от этого огня у русских будет гореть земля под ногами.

– Да будет так, – решили и все прочие старейшины. – Иншалла!

ГЛАВА ШЕСТАЯ
КОЗАКИ И ПЛАСТУНЫ

Зима-весна 1826 года. Малороссия

От Василькова мятежные полки прошли к Белой Церкви. Странно, но командование 2-й армии даже не пыталось остановить бунтовщиков. Возможно, командующий армией Вигденштейн решил, что они будут атаковать Житомир или идти к Киеву.

Генерал мыслил правильно. Такие идеи действительно были. На атаке Житомира настаивал Бестужев-Рюмин. А полковник Муравьёв всерьёз хотел брать Киев силами одного гусарского полка. Однако, по здравом размышлении, подполковник Муравьёв-Апостол, ставший главным воинским начальником (несмотря на более высокий чин гусара Муравьёва), сумел убедить своих товарищей этого не делать. Идти на Житомир, являющийся основной базой корпуса и защищённый артиллерией, было нелепо. Проще было захватить Киев. Гарнизонный полк и части внутренней стражи – не соперники для восставших, располагавших силами пехотной и кавалерийской дивизий. Однако тут возникал вопрос: хорошо, захватили, а что с ним потом делать? Поэтому было решено – идти между Житомиром и Киевом, не ввязываясь в крупные схватки. Выйти на Коростень, а там – на Могилёв, который станет местом встречи всех членов Южного общества. Определённый риск, безусловно, был. Всё же Могилёв являлся ставкой командования 1-й армии и центром округа военных поселенцев.

Всё получилось удачно. Восставшие без боя дошли до Могилёва. Город охранял лишь батальон пехотинцев, который толком и не понял – а что за народ явился? Вроде бы, свои. Пока разбирались, все наиболее важные здания оказались под контролем восставших, а командующий армией – генерал Остен-Сакен – под домашним арестом.

Могилёв стал центром восстания. Туда съезжались все, кто получил известие от Сергея Ивановича Муравьёва-Апостола. Кому-то удавалось привести с собой людей. К сожалению, откликнулись не все. Начальник штаба 2-й армии Киселёв, втайне сочувствовавший восставшим, отказался возглавить их войска. Но, к счастью, из Киева прискакал Сергей Григорьевич Волконский. Один, без своей бригады. Но с прибытием генерал-майора подполковник Муравьёв-Апостол вздохнул с облегчением. Да и в ряды солдат и молодых офицеров присутствие героя войны 1812 года, портрет которого, как всем известно, украшал Георгиевский зал Зимнего дворца, внесло изрядное воодушевление.

Волконский попытался устраниться от командования объединёнными силами, но не смог. Других генералов поблизости просто не нашлось...

В первый же вечер генерал провёл совещание со старшими офицерами – от капитана и выше. Хотя, что там совещаться? Общее командование взял на себя Волконский. Командование пехотой оставлено за подполковником Муравьёвым-Апостолом. Кавалерия – за Муравьёвым. Назначать командиров батальонов и эскадронов они будут сами. Общая диспозиция была ясна – идти на Санкт-Петербург. Ну, а уж если не удастся – пробиваться в Новгородскую губернию и поднимать военных поселян. Тем более что новгородский губернатор сам входил когда-то в одну из организаций. То ли в «Союз благоденствия», то ли ещё куда-то. Правда, с тех пор остепенился... Единственное, что было не совсем ясно, – как быть с провиантом? Брать его у пейзан за просто так, сообразно законам военного времени, или платить за это деньги? Потом всё-таки решили: отбирать провизию неприлично, не поляки или французы, а свои, родные. Так что придётся платить, пока не закончатся имеющиеся деньги.

– Вам, господин Еланин, придётся возглавить наших партизан, – неожиданно обратился генерал Волконский к командиру роты Вятского полка. – Или, если угодно, ополченцев. В войну восемьсот двенадцатого года сотнями ополченцев подполковники командовали. А у вас – целая дружина. Считайте, что заняли полковничью должность.

– Простите, Ваше Высокопревосходительство, каких ополченцев? – удивился капитан. – Тех самых, что со всей Малороссии к нам сбежались? Они считают нашего Сергея Ивановича потомком последнего гетмана. Кажется, так оно и есть?

Отозвался отставной подполковник Матвей Муравьёв-Апостол:

– Ну, не совсем так. Мы – дальние родственники Даниила Апостола. Но Муравьёвых много...

– Нуда, – хмыкнул Муравьёв-гусар. – И все родственники, хоть и дальние. Все от Адама и Евы происходим.

– Так вот, – продолжал Матвей Иванович. – При императрице Екатерине нашему прадеду пожаловали добавку к фамилии – Апостол. Это как с Пушкиными. Есть Василий Львович и Александр Сергеевич. Эти просто – Пушкины. А есть Мусины-Пушкины, Брюсы-Пушкины, Бобрищевы-Пушкины.

– Да-да, – радостно подхватил Муравьёв. – А есть ещё «бывшие Пушкины» – фальшивомонетчики. Один из них, эдакий parvenu, немало крови нашему пииту попортил. Из-за него Александр Сергеевич рукопись в карты проиграл...

Артамон Захарович уже открыл было рот, чтобы рассказать, какую именно рукопись проиграл поэт, но был остановлен бдительным Волконским. Генерал неплохо знал бравого гусара: начнёт читать стихи Александра Сергеевича, а потом всё сведёт к своему любимому Денису Васильевичу. Поэтому он прервал начавшийся интересный разговор:

– Ладно, господа, ближе к делу. Так вот, господин капитан. Нужно сделать из этого сброда отряд. Пусть не боеспособный. Главное, чтобы они не разбежались при первом же выстреле. А пока, простите за цинизм, они даже на пушечное мясо не годятся.

– Простите, господин генерал, – сдержанно отозвался капитан, – как-то непривычно заниматься обучением.

– А что делать? – философски отозвался Волконский. – Конечно, лучше бы им дать в начальники кого-то из Муравьёвых-Апостолов. Но Сергей Иванович у нас командует пехотой. Матвей Иванович – опытный сапёр. Нам нужно создавать инженерно-сапёрное подразделение.

– А Ипполит Иванович?

– Ипполит Иванович сейчас в Польше. Это раз. А во-вторых, прапорщик для командования отрядом – как-то несолидно. Когда прапорщик Муравьёв-Апостол вернётся из Польши, то возьмёте его своим заместителем. Думаю, братья возражать не станут.

Братья, разумеется, не возражали. Более того, Матвей Иванович, самый старший и мудрый из братьев (старше Сергея на два года) неожиданно сказал:

– Мне кажется, господа, со временем к нашим ополченцам добавятся ещё люди. Прибьются крестьяне, которые мечтают о вольностях.

– Дай-то бог, – пылко сказал Бестужев-Рюмин. – Тогда мы будем не одни. Крестьянство поймёт, что мы несём ему свободу от тирании, поможет нам эту свободу удержать.

– Думаете, – скептически улыбнулся Матвей Иванович, – крестьяне так уж и рады свободе?

– Разумеется. Человек рождается свободным. Крестьяне, взявшие в руки топоры, станут нашими союзниками.

– Вот-вот. Топоры-то они в руки возьмут. А потом этими же топорами – да нам по головам... Но, поверьте, потом они сами не будут знать, а что с этой свободой делать. Мои пейзане, когда я давал им вольную, слезой изошли – не бросайте нас, барин, пропадём. А потом добрая половина мужиков просто спилась. Они же привыкли, что управляющий им скажет, когда пахать, когда сеять. Так-то, господа якобинцы...

– И вот ещё, – задумчиво сказал генерал, – имейте в виду, капитан Еланин. К вам будут прибиваться не только крестьяне. Первыми придут дезертиры, конокрады и прочее быдло. Не будем обольщаться, господа. В своё время в партизанских отрядах служили, в большинстве своём, мародёры.

– И что мне с ними делать? – с напряжением в голосе спросил Еланин, уже примеряя на себя шкуру начальника ополчения.

– То, что делал любимец нашего полковника. Так, Артамон Захарович?

– Так точно, господин генерал, – осклабился Муравьёв. – Денис Василии брал в отряд всех. Говорил: «Хлопцы, то, что было раньше, – забыто. В бою брать трофеи не возбраняется. Но ежели какая сволочь вздумает старое вспомнить – повешу». Знаете, господа, действовало.

– Многих повесил? – заинтересовался капитан.

– Двоих. Для остальных сие стало наглядным уроком. Поняли, что командир не шутит.

– Так что, господин начальник дружины, – почти весело заключил Волконский, – пару-тройку мародёров повесите, остальные сразу уважать начнут. Возьмёте с собой надёжного фельдфебеля, трёх солдат постарше – вот вам и профос с командой.

После такого напутствия Еланин лишь вздохнул, надел шинель с портупеей и пошёл знакомиться с «войском». «Профоса с командой» решил пока не брать. Нужно вначале осмотреться самому, а уж потом решать – сколько людей из состава регулярных солдат потребуется, чтобы хоть чему-то научить «ополченцев».

...«Войско» располагалось на самой окраине Могилёва. Из-за недостатка жилья и желания вчерашних пахарей держаться вместе им был выделен огромный пустующий сарай с изрядно прохудившейся крышей. Впрочем, это и к лучшему. День выдался ясным, снега не предвиделось, а дым от нескольких костров, разведённых прямо на полу, мог свободно уходить вверх.

Еланин посмотрел на бойцов, и ему стало нехорошо. Молодому капитану, опоздавшему на войну 1812 года и не нюхавшему кавказского пороха (в отличие от лучшего друга Ника Клеопина), ополченцы представлялись героями, сошедшими с лубочных картинок. Тут они больше напоминали разбойников. И не благородных, а наших, исконно русских. Какой уж там Шиллер...

Вокруг одного из костров сидело человек двадцать, распевая «Дывлюсь я на нэбо». По рукам певцов ходила ведёрная бутыль с мутным пойлом, куски сала и луковицы... У второго костра народ не пел, а просто пил. У третьего уже не пели и не пили – лежали вповалку. У четвёртого и пятого... не лучше. В одном из углов творилось полное непотребство: из кучи сена торчали голые женские ляжки, а между ними колыхался увесистый зад с приспущенными шароварами. Рядом нетерпеливо переминались ещё трое...

От одного из костров поднялся дюжий мужик и подошёл к капитану.

– Ну, и цэ же те кэ? Кто ты будешь? – нарочито грубо обратился он к офицеру.

– А я буду, – твёрдо отвечал капитан, глядя мужику прямо в глаза, – капитаном Еланиным. Назначен командовать (тут Павел замялся)... вашим отрядом. А ты кто будешь?

Мужик картинно снял с головы папаху, обнажив свежевыбритую голову с чубом, и насмешливо ответствовал: – А я, паныч, буду наказным атаманом Григорием Гречухой.

– Не паныч, а Ваше благородие, – сквозь зубы проговорил Еланин. – Уж если Вы, Гречуха, называете себя наказным атаманом, то в званиях и чинах разбираться должны.

– Мы, ваше бродье, – издевательски проговорил атаман, – козаки, люди вольные. Нам офицеров не нужно. Наших дедов ваша императрица Катька на Яик сослала. Сослала – да не всех. Мы же – потомственные козаки из Запорожской Сечи. Как узнали, что полковник Апостол на войну за свободу идёт, так и мы пошли. Вот если бы сам полковник пришёл, то мы бы за него горы свернули... А других нам не надо.

– А вот это уже не ваше дело. Коль скоро вы примкнули к нам, будьте добры подчиняться приказам. Командует отрядом, а скоро это будет целая армия, генерал Волконский. Его заместитель – подполковник Муравьёв-Апостол. Генерал приказал, чтобы я стал вашим командиром. И чтобы были вы не разбойниками с большой дороги, а частью регулярной армии. Или – скатертью дорога. Мы-то без вас обойдёмся. А вот вы... Ваше «войско» разгонит первый же регулярный полк. Да что там полк... Я лично с такой бандой управился бы и ротой...

Павел, сказав последнюю фразу, сильно рисковал: а вдруг как и в самом деле уйдут? Отпускать людей нельзя.

Атаман загрустил. С одной стороны, ему хотелось послать новоявленного «командира» куда подальше. С другой – офицерик прав. Без поддержки армии его «войско» обречено. Но уступать не хотелось.

– Не примут Вас хлопцы, Ваше благородие. Не наш Вы.

– А вот это – посмотрим. А сейчас скажи – что тут у вас за бардак?

– Какой бардак? – искренне удивился атаман. – Ну, гуляют хлопцы. Горилки немножко глотнули. Если что, то мы и в бой готовы. Ты же знаешь, – вновь перешёл на фамильярность Гречуха. – Козаку в поле только люлька, сабля да горилка – друг.

– Мы не в поле, – сухо поправил капитан. – А это что? – указал он на угол, где «козаки» валяли бабу.

– Так это так, торговка наша, Мотря, – опять удивился атаман. – Теперь, стало быть, меркитанка.

– Маркитантка, – опять поправил его Еланин. – И что она тут делает?

– Как что? Горилку и харчи хлопцам продаёт. Ну, и так это, по бабскому делу... даёт понемножку. Не за так, конечно. Вам, паныч, как командиру, – нахально осклабился Гречуха, – она и забесплатно даст. Крикнуть?

Павлу Еланину стало противно. Он, разумеется, не ангел. В славные юнкерские времена и ему приходилось «потреблять» одну гулящую девку на двоих. Девки при этом бывали очень довольны... Да и романы бывали. Но вот открыто, как кобели на сучке...

«Скоты, – подумал капитан. – Натуральные скоты». Но вслух произнёс:

– Бесплатно – это хорошо. А если сейчас в бой? Сможешь ли ты, атаман, своих хлопцев поднять? И если уж вы «козаки» – то где же ваши кони?

– А мы пехота. Пластуны по-нашему. Можем и конным, и пешим строем. Но пешим сподручней.

– Так всё же сможешь войско поднять? – не унимался офицер. – Или мне самому?

Атаман почесал свежий чуб. Что-то прикинул. И пошёл поднимать народ. «Готовит какую-то каверзу, – настороженно, но беззлобно подумал капитан. – Ладно, посмотрим».

Примерно через час, но не тот «час», что у хохлов да донцов означает «минуту», а самый натуральный, в шестьдесят минут, войско было выведено. Кого-то расталкивали, кого-то выпинывали. А некоторых, особо «уставших», пришлось вынести и бросить мордой в сугроб. Но всё же, с русско-украинскими матюжкамн и плюхами, народ удалось вывести из тепла на свет божий, где уже начиналась лёгкая метель.

Когда ополченцев удалось построить (строй получился косой и пьяный!), то капитан Еланин стал осматривать вооружение. С холодным оружием проблем не было. Козаки были увешаны дедовскими саблями, кавказскими шашками и кирасирскими палашами. А вот огнестрельное... Несколько человек имело английские ружья. У кого-то были карабины образца 1805 года (списанные из регулярной армии из-за неудобства). Но в основном присутствовало охотничье оружие. Да ещё пара Козаков имела фузеи времён Петра Великого, а один сгибался под тяжестью пищали, помнившей ещё Стефана Батория. «М-да, с таким вооружением против регулярных стрелков и десяти минут не выстоим, – грустно подумал офицер. – Но, как говорят в Малороссии, «Шо е, то е!».

– Здравствуйте, казаки, – торжественно обратился капитан к войску. – Понимаю, что сегодня вы ответить не в состоянии. Но впредь хочу от вас слышать в ответ: «Здравия желаем, Ваше благородие»! Понятно моё требование?

– От жены требуй, – послышался из строя нахально-пьяный голос.

Такого спускать нельзя ни трезвому, ни пьяному. Особенно в первую встречу. Если сразу не поставить весь этот сброд на место, то можно проситься в обоз. А лучше – сразу стреляться... Павел Николаевич «выделил» взглядом говоруна – матерого мужичину с красной рожей. Кажется, одного из тех, кто «обрабатывал» Мотрю-«меркитанку». Подошёл к нему и очень ласково заговорил:

– Жены, братец, у меня нет. А требовать как командир я буду с тебя. И не то, что ты у Мотри требуешь, а службу...

Народ весело загоготал, а мужик нахально улыбнулся и приготовился сказать ещё какую-нибудь скабрёзность. Но капитан опередил наглеца:

– А скажи-ка, ко-за-че, – издевательски протянул Еланин, – что ты умеешь делать, кроме как у Мотри требовать? У тебя сабля-то для чего? У баб под подолом щупать?

Ополченцы ржали, как лошади. Рожа у мужика из красной стала багровой – хоть прикуривай! Он уже открыто стал вытаскивать саблю из ножен. Капитан Еланин отступил на шаг и снова заговорил:

– А что, любезный, давай-ка, помаши сабелькой. Покажи, на что способен. Или же, – сделал капитан издевательскую паузу, – сабля у тебя только промеж ног?

Павел рисковал. Конечно, в юнкерском училище фехтование было одним из ведущих предметов. Да и конная джигитовка была поставлена хорошо. Рубить лозу на скаку и принимать на пику кавуны он мог бы хоть сейчас. Но всё же офицеру пехоты саблей в бою пользоваться приходилось редко. Казак между тем полностью вытащил клинок и ринулся в бой. Капитан не спеша обнажил свой и парировал крепкий рубящий удар. Понял, что казака чему-то учили. И учил его кто-то из дiдов, что почитали силу удара выше умения. Примерно так когда-то рубились и викинги, и славяне. «Эх, хорошо, что не стал наряжаться в парадный мундир», – подумал Еланин. Хотя была изначально такая мысль. Но тогда пришлось бы цеплять не саблю, а шпагу. А шпажонка от таких ударов сломалась бы на раз.

Так или примерно так думал Еланин, а рука тем временем работала почти бездумно – отражала удары. Сам он пока не спешил атаковать. Изучал противника. Но всё же если долго махать саблей против такого бугая – рука отвалится. Поэтому, в очередной раз парировав клинок казака, капитан сдвинул свой эфес к чужому. А потом провёл нехитрый приём, коему его учили: «обернул» своим клинком чужое лезвие и выбил оружие. Точнее – не выбил даже, а выдернул, как пробку из «Мадам Клико». Миг – и остриё уже упёрлось в кадык верзиле. Тот, не успевший даже осознать, что остался без оружия, дёрнулся было и... замер с распахнутыми в сторону руками.

– Ну что, братец, – доброжелательно обратился победитель к побеждённому, отведя жало клинка, – теперь понимаешь, что такое настоящий бой? Быть бы тебе без головы... А вообще – молодец. Возьми оружие и встань в строй.

Красномордый уважительно посмотрел на капитана, обалдело потряс башкой и, подобрав саблю, вернулся на своё место. Строй (ну, нечто похожее на строй) замер от удивления. Похоже, этот мужик считался хорошим бойцом. Но тут из второго ряда выскочил совсем молодой парень или, как сказали бы в Малороссии – парубок. И, сбрасывая с себя полушубок, задорно выкрикнул:

– А что, благородие, на кулачках не слабо?

Капитан подошёл к хлопцу. Строго посмотрел ему в глаза и заговорил:

– Командира следует звать «Ваше благородие». Понял? И без его разрешения из строя выходить нельзя. А уж биться на кулачках – и подавно.

А так как сабля ещё оставалась в руках, то Павел просто стукнул выскочку эфесом. Не сильно (в четверть силы) и не в висок, а в лоб. Там кость толстая. Но парень отлетел в сторону и растянулся на снегу. От подобного действия строй заволновался. И тогда капитан, беря инициативу в свои руки (ох, как давно хотелось это сделать!), рявкнул-таки командирским голосом:

– Молчать! Смирно стоять! Мы – отряд регулярной армии, а не бандиты. Раз вы пришли к нам, значит, хотите свободы. А путь к свободе лежит через сражения. Чтобы сражаться и побеждать, нужна железная дисциплина. Вы кичитесь тем, что деды ваши были запорожцами. А разве запорожцы не блюли дисциплину? Но мы – не вольница. Значит, дисциплина будет ещё крепче. Иначе нас разобьют. Я назначен быть вашим командиром. И мне плевать, нравлюсь я вам или нет. Моя задача – научить вас воевать. Кто не желает – может уходить. Я жду.

Строй не шелохнулся. Мужики стояли, потупив глаза.

– Прекрасно, – продолжал командир. – Даю вам срок – до ночи. Но если кто-то уйдёт утром, то будет считаться дезертиром. А если ещё раз кто-то попробует меня проверять на сабли или на кулачки, того я просто пристрелю! Ясно?

Народ забурчал: «Ясно-понятно».

– Не ясно-понятно, а «Так точно, Ваше благородие».

С первого раза получилось плохо. Со второго-третьего – лучше. Наконец командир был удовлетворён ответом воинства. «Кажется, что-то получается», – удовлетворённо подумал Павел. Но он также понимал, что для этой вольницы, воспринявшей от Запорожской Сечи только смысл, но не дух вольности, одного крика и строгости недостаточно. Значит, нужно не только жать, но и располагать к себе. Пока – своими умениями.

– Теперь о кулачках, – обратился он к войску. – Кто там меня хочет проверить? Выйти из строя.

Из строя выскочил парубок, получивший в лоб. Он яростно зыркал глазами из-под накатившейся дули. Сбросив полушубок, парень стал неистово утрамбовывать снег. Причём уминал не только ногами, но и задницей. Движения паренька указывали на рисунок будущего рукопашного боя.

«Ну точно, – удовлетворённо подумал капитан, – это же боевой гопак. Не зря, стало быть, Юрий Ильич гонял нас до седьмого пота!»

Юрий Ильич Филимонов был легендой юнкерского училища. Он преподавал искусство рукопашного боя. Но, помимо стандартного «нож-штык-приклад», юнкера узнавали и таинства боя без оружия. Сколько юнкеров, затиравших синяки и залечивающих ушибы, кляли подполковника за «неблагородную» драку. Зато сколько матёрых офицеров с «Владимиром», а то и с «Георгием», на груди, благодарили потом судьбу за нежданные умения, помогавшие выстоять в бою с французами, турками или чеченами. Говорят, в подвале дома Филимонова скопилась огромная коллекция хороших вин, которые ему преподносили ученики, прошедшие войну 1812 года, бравшие Париж и воевавшие на Кавказе или в Персии.

Но, ко всему прочему, Юрий Ильич кропотливо собирал всё, что связано с народными плясками, уверяя, что в них скрыты секреты боевого искусства далёких предков. Юнкера на собственном опыте (или шкуре) изучали и «ломания» с «коленцами» и прыжки, и хождение вприсядку. Что же, юнкерское училище Еланин закончил по первому разряду. Иначе за что бы его определили в лейб-гвардию? Ну, то, что потом перевели в армейский полк, – это уже другое...

Подождав, пока парень как следует утрамбует снег (а заодно и разогреется), капитан сбросил с себя шинель и перевязь. Потом вышел к противнику. Тот, недолго думая, заехал кулаком в физиономию офицера (вернее, ему показалось, что заехал), подпрыгнул, присел на согнутые ноги, а потом красиво выбросил левую ногу в корпус. Но, увы, терять время, как с тем рубакой, Еланин не стал. Он ушёл от удара кулаком. А в ответ на удар ногой просто сделал подсечку своей правой, а каблуком левой впечатал в болевую точку. Всё, как учили. Будь это в бою, то удар был бы нанесён в другое, более чувствительное, место. Или – в голову. А может – вначале в то самое место, а добивающий – в голову. Конечно, не очень благородно. Но война – не дуэль. Как, впрочем, и поединок с этим парнем – не война с врагом. Отлежится.

Народ замер в восхищении. Всё же бандиты бандитами, а ценить настоящее боевое искусство умеют. Новый командир уже дважды показал то, на что годен. Павел Николаевич неспешно поднял шинель. Обстоятельно застегнулся, затянул ремни и портупею. Придал себе вид в соответствии с решпектом «О правилах ношения шинелей и оружия в зимнее время для господ офицеров» и обратился к войску:

– Итак, господа. Для окончательного знакомства сообщаю – меня зовут Павел Николаевич Еланин. Капитан Вятского пехотного полка. Правда, как бунтовщик могу этого звания лишиться. Требую обращаться ко мне либо по званию – господин капитан, либо – Ваше благородие. Атаман Гречуха, назначаю вас своим заместителем. Завтра, после третьих петухов, построить людей здесь же. Будем учиться воевать. Так, чтобы и россыпной строй знали, и стрельбу плутонгом. И то, как и куда целиться. Я не хочу, чтобы вы стали мишенями для стрелков или чучелами для кавалерии. Сегодня разрешаю допить то, что осталось. Но завтра все должны стоять в строю. Увижу пьяного – пристрелю. Всем разойтись, заместитель – ко мне.

Когда к Еланину подошёл недовольный, но укрощённый атаман, капитан отдал новое приказание:

– Отныне вы – моя правая рука. Или левая. Сделаете следующее: пересчитаете весь народ. Найти грамотного человека – есть такие? – всех переписать. Пусть также запишет, у кого какое оружие. Далее – всех разбить на десятки и сотни. Десятников назначишь сам. Сотников сначала покажешь мне. И ещё – маркитантку гнать в шею. Рожу не кривите, атаман. Б...Й в расположении части мне не нужно.

Утром следующего дня, когда ещё даже не рассвело, капитан Еланин, почувствовавший себя командиром дружины, прибыл к «запорожской вольнице». Был он не один, ас пожилым фельдфебелем Малковым и парой солдат покрепче. Малкова он выбрал за то, что тот умел мастерски гасить любые ссоры, не доводя дело до рукоприкладства. Хотя, при случае, мог выдать такую зуботычину, что мало не покажется. Но не водилось за «Ляксандрычем», как звали его и солдаты, и офицеры, дурной привычки бить молодых солдат без настоящих прегрешений. Была за ним другая черта – он никогда не жаловался на подчинённых вышестоящему начальству. Если кто проштрафится, разбирался сам. Правда, после такого «разбирательства» у солдата недели две болела челюсть. А уж «русским» словом владел так, что и сам адмирал Шишков удавился бы от зависти! Но, опять же, за всю многолетнюю службу на фельдфебеля не поступало ни одной жалобы. А медаль «За беспорочную службу» показывала, что и сам Малков «порот ни разу не был»!

Первое, что увидел капитан, подходя к сараю, – отсутствие часового. А второе – что часовой всё-таки был. По крайней мере, ноги торчали наружу, а туловище находилось в «курени». В сарае же вповалку лежали тела. Такие живописные, что хоть картину «Поле боя» пиши... Правда, в отличие от настоящих трупов тела «запорожских» казаков дышали. От такого «дыхания» впору самому заболеть белой горячкой...