Текст книги "Учитель-психопат"

Автор книги: Евгений Свинаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Отказ от Готова

Сафронова без стука вошла в кабинет истории. Готов лежал на столе, играл с резиновым брелоком в виде маленького желтого покемона.

– Рудольф Вениаминович, девятый «А» написал заявление на имя директора, – сказала Сафронова.

– Ну и что? – вяло спросил Готов.

– Как что? Детки от Вас отказываются, вот что, – Сафронова села за одну из парт. – А это, знаете ли, тревожный сигнал. Можно сказать, первый звоночек.

– Чего Вы от меня хотите, Надежда Ивановна? – Готов зевнул, широко раскрыв рот. – Я устал и хочу спать.

– Хочу, чтобы Вы задумались. Где это видано, чтобы ученики отказывались от преподавателя? В моей практике такое было лишь однажды и то, потому что я тогда была молода и неопытна. Но Вы-то взрослый человек, неужели нельзя посерьезней отнестись к работе? Мы же Вас как родного приняли. И нагрузка у Вас хорошая, и зарплата по четырнадцатому разряду, хотя пришли Вы к нам с десятым. Жилье школа оплачивает. Знаете, как дорого квартиру с телефоном снимать в центре города? Я уже не говорю о том, как хорошо к Вам относится коллектив.

– Пускай отказываются. Бегать за ними я не собираюсь. Не хотят учиться? Наплевать! А попрекать не надо. Я за место не держусь. Мне кафедру в МГИМО предлагают. Квартиру и машину с личным шофером. Все друзья дипломаты да замминистры. Один я, рыцарь одинокого образа, на периферии торчу.

– Разве можно так, Рудольф Вениаминович? – тяжело вздохнула завуч. – Девятый класс – это же, в сущности, еще дети. И потом, кому их отдать? Помимо Вас, историк только Чуркин, а он, сами знаете, вне штата. Лишней нагрузки не возьмет.

– Если я такой незаменимый, то почему всегда крайним оказываюсь? А Вы в курсе, что они ультиматумы каждый день ставят? Вы видели, как они себя на уроках ведут? Это же настоящие отморозки. На прошлой неделе презерватив использованный в журнал положили. А месяц назад накинули мне мешок на голову и избили до полусмерти. Борщенко меня на иглу посадил, Чепуряев научил материться, Гобарева заставляла заниматься разными гнусностями. Раз в два дня выколачивают из меня деньги. Шанин нож под ребро ткнул за то, что я в срок не принес. А сколько раз они меня клеем обливали и пух из подушки сыпали – не счесть. Зачем им чему-то учиться, они и так все умеют.

– Я серьезно, а Вы шутки шутите. Надо что-то решать. Поэтому я и пришла.

– Что решать? – сморщился Готов.

– Поговорите с ребятами… Объяснитесь. Так и так, мол, давайте мирно учебный год завершим. Этот отказ – пятно на всю школу. На весь город позор. С нас за это все показатели снимут.

– Что-о-о-о, – с отвращением протянул Готов, – в ножки детишкам кланяться? Готовы никому никогда не кланялись. Только через мой труп, через Ваш труп, через труп директора и через труп военрука.

– Жаль, – сердито сказала Сафронова. – Жаль, что нормального разговора у нас не получается. Что ж, будем принимать иные меры…

– Какие меры? – поинтересовался Готов.

– Иные, – загадочно повторила Сафронова.

Готов с прищуром посмотрел в глаза завуча. «Что это, она блефует или у нее, действительно, что-то есть для меня»? Сафронова качала головой, как бы говоря: «Ну, все, дружок, допрыгался».

– Ой, как я испугался, – иронизировал Готов, – описался даже. Что Вы можете? Предупреждение сделать или строгий выговор с занесением? Нашли, чем пугать. За всю жизнь я подобной лабуды столько наслушался… Жалко, что Вы не были на том заседании… когда меня из комсомола исключали. Там какая-то толстая девка в белой рубахе и с пионерским галстуком, чем-то на Вас похожая, сказала: «Надеюсь, Вы понимаете, товарищ Готов, что путь в партию Вам заказан. У Вас осталась последняя возможность…» Вы не представляете, как я по полу катался от смеха. «Какая, – спрашиваю, – возможность, застрелиться, что ли?» А она: «Над этим Вы должны сами подумать».

– Я бы на Вашем месте так не радовалась, – интригующе заметила Сафронова. – Нам стало известно…

– Откуда? – испуганно перебил Готов. – Кто… кто Вам сказал? Я… я не виноват. Я стал жертвой обстоятельств. Они приходили ко мне и оставляли какие-то ящики. Ввели меня в заблуждение. Это для Вас они террористы. А я… я простой конторский служащий, в политике ни бум-бум. Я-то думал, что ваххабиты – это такие бородатые добряки, добрые бородачи. У них для меня еще пароль такой прикольный: «Открывай, шакал, пока двэрь нэ вышибли».

– Мне стало известно, – недослушала Сафронова, – что Вы вынесли из школы бюст Ленина.

– Слава богу, обошлось, – стер пот с лица Готов. – Думал все, хана мне. Так что Вы говорите? Бюст Ленина? У Ленина был бюст? Не знал.

– Вас видела в среду поздно вечером сторож и сразу позвонила мне. Не отпирайтесь.

Готов нехотя достал из кармана портмоне, отсчитал несколько десятирублевых бумажек и бросил на парту перед Сафроновой:

– Ваши сорок процентов. Больше мне за бронзу не дали. Если не верите, позвоните им. Пункт приема цветных металлов на Мелиораторов, возле драм театра. Да… и предупредите сторожиху, чтоб рот свой не раскрывала.

– Все-таки еще раз подумайте насчет девятого «А». Я на Вас рассчитываю, – Сафронова взяла деньги и вышла.

– До свидания, – сказал ей вслед Готов. – Обязательно подумаю.

Потоп

Несколько длинных настойчивых звонков разбудили Готова. Он нехотя встал с кровати, нащупал ногами тапочки и пошел открывать дверь.

На пороге стояла соседка, лет пятидесяти пяти, живущая этажом ниже, которая, в прямом смысле слова, бросилась на Готова с кулаками:

– Ах ты, паразит такой… Ты что наделал? Да чтоб ты сдох, паразит этакий! Чтоб отсохло у тебя! Сволочь!

До конца не проснувшись, Готов вяло отбивался:

– Что случилось, Марья Ильинична? Вас кто-то изнасиловал? В Вашей ситуации надо, скорее, радоваться, чем так бурно реагировать.

Соседка оттолкнула Готова, ворвалась в квартиру и открыла дверь ванной комнаты. Поток воды хлынул в прихожую и на кухню. Вода лилась из переполненной ванны.

– Ё-моё! – воскликнул Готов и бросился закрывать кран и выдергивать пробку. – Помылся, называется. Я ж всего на минутку прилег.

– Дрых, окаянный? – кричала соседка. – Иди, паразит, полюбуйся, что у меня в ванной творится. Скотина! Пьяный, что ли?

Случившееся Готова развеселило. Едва сдерживая смех, он стал тазиком черпать воду с пола:

– Не переживайте Вы, Марья Ильинична. Не пожар ведь. А вода что? Вода – это жизнь. Ихтиандр вон, и тот без воды чуть ласты не завернул. А Вы так кричите. Нервы… их, как пряники, в магазине не купишь. Поберегите нервишки. Вам еще под суд за «паразита» идти.

– Сволочь ты, – буйствовала соседка. – Я б тебе сказала, кто ты есть на самом деле.

– Паразит, Вы же сказали, – не в силах больше сдерживаться, Готов сел на край унитаза и заржал.

– Хуже ты паразита… Ты сволочь.

Тут Готова окончательно прорвало. Заливаясь смехом, он ползал на четвереньках по мокрому полу и бодал головой дверной косяк:

– Вы… Вы… Вы ж-ж-ж-же говорили про сволочь… ой, не могу… я сейчас лопну.

Просмеявшись, Готов встал, встряхнулся, пригладил волосы и уставился на женщину.

– Пошли. Посмотришь на мою ванную, – резко сказала соседка.

– Зачем? – притворно удивился Готов. – У меня своя есть. Чужой мене не надо. Кстати, Вы зачем заходили? Адреналина по всей квартире разбрызгали. Муж, что ли, в командировку уехал? Орать не на кого?

– Пошли, пошли. Не разговаривай!

– Как скажете. Только предупреждаю: на меня не набрасываться.

Они спустились в квартиру Марьи Ильиничны и прошли в ванную.

– Вот это да-а-а-а, – иронизировал Готов, разглядывая пятно на потолке и стекающую по стенам воду. – Да Вас, похоже, кто-то затопил. Кто же это может быть? Барабашка? Не похоже… сработано чисто… Странно все это. Очень странно.

– Не паясничай. Смотри, – сказала Марья Ильинична. – Паразит. Недавно только ремонт сделали и на тебе.

– Посмотрел. Можно идти? Любопытно, конечно, но особого внимания, я думаю, не заслуживает. В жизни, Марья Ильинична и не такое случается. Меня однажды в Арктике чуть пингвины не заклевали. Чуть экспедиция на Северный Полюс не сорвалась. Ничего, обошлось. А Вы… Было бы из-за чего шум поднимать. Что за народ?

– Ремонтировать сам будешь, – бросила соседка. – За свой счет. Я еще в совет микрорайона напишу на те…

– Вот это видела? – Готов сунул женщине под нос фигу. – Накоси выкуси. За свой счет. Может, тебе еще все свои бриллианты подарить или два миллиона долларов из сейфа вытащить. Или все-таки принести «магнум» сорок пятого калибра да твою башку свинцом нашпиговать? А? Что молчишь, Лягушка Патрикеевна?

Готов вразвалочку стал выходить из квартиры соседки.

– Смотри у меня, – погрозил он пальцем не то напуганной, не то шокированной женщине.

Спустя три дня Готов извлек из почтового ящика открытку следующего содержания:

УВАЖАЕМЫЙ РУДОЛЬФ ВЕНИАМИНОВИЧ.

К НАМ ПОСТУПИЛ СИГНАЛ ОТ ЖИЛЬЦОВ ЖИЛИЩНОГО КООПЕРАТИВА О ТОМ, ЧТО ВЫ НАРУШАЕТЕ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПОРЯДОК. МЫ УЧЛИ ТОТ ФАКТ, ЧТО ВЫ РАБОТАЕТЕ УЧИТЕЛЕМ, И В СВЯЗИ С ЭТИМ ЗАМЕНИЛИ МЕРУ ПРЕСЕЧЕНИЯ С БОЛЕЕ СТРОГОЙ НА МЕНЕЕ СТРОГУЮ. СОВЕТ МИКРОРАЙОНА ПОСТАНОВИЛ ОБЪЯВИТЬ ВАМ ПЕРВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.

СОВЕТ МИКРОРАЙОНА № 2

– Ну и уроды, – прочитав, не сдержался Готов. – Ну и грамотеи.

Поднимаясь к себе на третий этаж, он остановился у квартиры Марьи Ильиничны. Жирными буквами написал на открытке «ЖДИ!!!», проткнул ручкой каждую точку в восклицательных знаках и засунул в дверь.

Ремонт

На третьем этаже, над кабинетом биологии, протекла крыша. Кровельщики крышу починили, но кабинет оказался в аварийном состоянии. Группа педагогов, назначенных завучем, была обязана в течение нескольких дней привести класс в состояние, пригодное для обучения.

В первый день ремонта Готов опоздал на два часа. В классе вовсю работали Ермакова, Кольцова, Мышкина и Носенко. Покрасили половину потолка. Парты и пол учителя закрыли газетами. В углу стояли банки с краской и шпаклевкой, кисти и шпатели. Мышкина и Носенко работали с двух стремянок, остальные наливали и подавали краску в наполовину разрезанных полуторалитровых пластиковых бутылках.

– А мне что делать? – обратил на себя внимание Готов.

– Рудольф Вениаминович! Вы пришли?! – обрадовалась Ермакова. – Мы Вас заждались, почему так долго?

– Проспал, – сухо ответил Готов.

– Рудольф, можешь Анну Валерьевну сменить, – посоветовал Носенко.

– А она что будет делать? – с недовольством спросил Готов. Он снял плащ со шляпой и достал из пакета старый халат.

– Найду, чем заняться, в отличие от Вас, – язвила Мышкина со стремянки.

Готов показал ей язык:

– Слезайте. Найдет она, чем заняться.

Готов стал красить потолок, наблюдая за тем, как это делает Носенко, и стонать:

– Да не хочу я этот ремонт делать. Я что, нанимался? Сафронова – дура. Меня все раздражает! Думаете, почему она нас назначила? Мы самые молодые. Рассуждала, наверное: «Не будет же Шульц стены красить». Будет. Вообще, правильней всех старперов заставить… Пусть Смирнов премию дает, ничего не знаю. А-а-й, белила в глаз попали.

– Это не белила, – сказал Носенко, – водоэмульсионка.

– Как это?

– Так, водоэмульсионная краска.

– Отмоется? – Готов потер глаз.

– Отмоется. Она водой отмывается.

– Рудольф Вениаминович, помогите плакаты в коридор вынести, – попросила Ермакова.

Готов чуть было не потерял равновесие и не грохнулся со стремянки:

– Ага, бегу и падаю. Лечу с потолка на бал. У вас, Вероника Олеговна, какое-то нездоровое восприятие окружающей действительности. Вас трое внизу. Без дела слоняетесь, пока мы с Игорьком работаем… Сами свои щиты…

– Я же пошутила, – засмеялась с подругами Ермакова. – Так и думала, что Вы заведетесь.

Готов молча продолжал работать. Женщины мыли стены и окна, о чем-то неторопливо сплетничая. Несколько раз кисть вываливалась из рук Готова, и он, ворча, спускался за ней.

– Нет, ответьте, – вопрошал Готов, – с какого перепугу мы пашем? А дети? Надо было привлечь.

– Каникулы весенние. Проснулись, Рудольф Вениаминович? – протирая сухой тряпкой стекла, сказала Кольцова.

– Может Вы, Оленька, и видите в каникулах причину, по которой нельзя привлечь детей к общественно-полезному труду, но лично я нет.

Молодая аспирантка подмигнула Готову, мол, не парься, все окей.

Закончили потолок. Готов и женщины взяли новые кисти, открыли банки с масляной краской и приступили к покраске стен. Носенко занялся шпатлеванием трещин.

Лениво возюкая кистью по стене, Готов рассуждал на тему «а было бы так…» («а было бы так, что кисточка сама красит», «а были бы немарающиеся стены», «нагнать бы в класс сотню маляров» и т. д.). Но одна из идей оказалась весьма оригинальной.

– Представим невозможное: я хозяин двух-трех терминаторов. Можно открыть частное охранное предприятие… или нет, буду я еще охранять буржуев, лучше создать строительную. Перепрограммировать, пускай занимаются отделкой, монтажными работами… Они же умные, им, как работяге, объяснять не надо. На обед проситься не будут, плакать не станут, что холодно, жарко или нет спецодежды. Никаких тебе стачек, никаких забастовок, зарплату платить не надо. Рабочий день – 24 часа в сутки. Знай, аккумуляторы перезаряжай. Красота. Эти роботы лопатами котлован быстрее экскаватора выроют.

– А если их запрограммировать на педагогику? – предложил Носенко.

– В школе использовать их нельзя. Ага, учитель… бугай с рожей Шварценеггера. Нам ни к чему психику детей травмировать. Пусть лучше в милиции работают или пожарными. Хотя, может, в милиции целесообразней робокопа.

– Вы, Рудольф Вениаминович, просто работать не хотите, вот и придумываете всякую ерунду, – сказала Мышкина.

Готов положил кисть на банку и сел на парту:

– У-у-ф, устал. Да, Анна Валерьевна, не хочу и не скрываю этого. Я бы сейчас все еще спал или бы уже пиво пил. О, кстати, я могу сгонять, если денег дадите. А-а-а, жалко? Я так и знал. А работать я действительно не хочу. Я хочу быть рантье. Чтобы лежали у меня в банке денежки, много денежек, а процентики чтобы каждый месяц кап кап-кап-кап. К пенсии же получить орден и звание «заслуженный рантье России».

– Вы очень любите деньги? – Ермакова тоже решила передохнуть и села рядом с Готовым.

– Люди по своей натуре глупые существа. Вечно бегают, суетятся как муравьи. Один мой знакомый каждую неделю покупает лотерейные билеты. Говорит: «Миллион хочу выиграть». Ну, выиграет он этот миллион, и что дальше? Разве в деньгах счастье? Нет, конечно. Суета сует. Деньги превращают человека в дерьмо. Чем больше у человека средств к существованию, тем за более мелкую монету он способен удавиться. У богатых душевные качества сведены на нет или как таковые отсутствуют. Чрезмерная жажда наживы порабощает личность. Мне повезло. Слава богу, я получил достаточное воспитание и не нуждаюсь в каком-то там миллионе долларов. Мне нужны все богатства мира.

Кольцова и Мышкина отвлеклись от работы, а Готов с Ермаковой снова стали красить.

– Вы, Рудольф Вениаминович, так много говорите, у Вас столько разных идей, – Кольцова отпила лимонад из бутылки, – чего Вам в школе работать, может, в Думу стоит попробовать?

– Я много размышлял об этом, – Готов нарисовал на стене сердце и пронизывающую его стрелу. – В Думе неинтересно, я президентом быть хочу. И буду!

– Каким, интересно, образом?

– Придет то время, когда я наберу критическую массу… Нет, я не в смысле лишних килограммов, совсем наоборот… критическую массу интеллекта, воли и жизненного опыта. Тогда я всерьез займусь политикой. Большой политикой. Придет время. Начну, пожалуй, с того, что хорошенько пробаллотируюсь в Государственную Думу. Неохота, но надо. Стану независимым депутатом. Ходить в шестерках при какой-нибудь партии не по мне… Что вы так смотрите? Не выберут? Еще как выберут. Я и план предвыборной агитации набросал. Понимаете, все кандидаты обещают избирателям то, что народу, собственно говоря, по барабану. Не надо быть наивным, чтобы не знать, что большинству продвижение НАТО на восток до фонаря. Мало кто понимает, что такое демократизация общества и хорошо это или плохо. Лозунг: «Землю – крестьянам, фабрики – рабочим» потерял свой истинный смысл, стал обыкновенным бесцветным символом, как символ знака зодиака, «весы», например… все его в гороскопах каждый день видят, а встреться он им в другой ситуации, никто и не задумается, что это именно «весы». Что-то я слишком увлекся. Объясню проще. В предвыборной пропаганде я не буду употреблять выражения типа «плюрализм мнений» и все такое, а скажу: дорогие избиратели, я, такой-то и такой-то, против захватнической политики по отношению к естественному спутнику Земли Луне. Или: добьемся рассекречивания чертежей вечного двигателя. Или: почему правительство запрещает пришельцам из космоса вступать в контакт с рядовыми гражданами РФ?. Думаете, не клюнут? А я думаю, клюнут. Пару годков в Думе покантуюсь, материальное положение поправлю, обзаведусь знакомствами, наклепаю лозунгов, подберу команду, а там, глядишь, и президентство не за горами.

– Мое мнение, что людей больше волнует зарплата, пенсия, уровень жизни, здравоохранение, безопасность, – сказала Кольцова.

– Ничуть. Хотите, скажу, что движет человечеством? Деньги? Нет. И не идеи. Человечеством движут мечты. Да-да, не смейтесь, мечты, грезы, а также нечто фантастическое, нечто метафизическое. Что вы выберете между деньгами и райской жизнью, без преступности, голода, холода, вообще без недостатков? А то и так: финансирование здравоохранения или отсутствие болезней? То-то.

– Но ведь это ложь…

– А кто вам сказал, что я честный человек? Разумеется, постараюсь использовать самые, насколько это возможно, грязные политические технологии. По-другому нельзя, иначе голоса отобьют.

– Страшно себе представить, до чего бы Вы смогли довести страну, – раздраженно вставила Мышкина, решившая высказать хоть какую-нибудь мысль, неважно, к месту или в контексте данного разговора; так нередко поступают недалекие люди, – Готов президент… смешно.

– А Вы не волнуйтесь, Анна Валерьевна. Волноваться вредно. Вот опасаться стоит… нет, не меня… моей черной книжечки. Я ведь потом, сами понимаете… разбираться некогда будет, а попасть в список – это запросто.

– Вы страшный человек.

– Ну, канонизировать меня рано. Хотя…

– Слава Богу, Вы обычный болтун.

– Если Вам, Анна Валерьевна, пообщаться хочется – найдите собеседника своего уровня, я имею в виду дегенерата какого-нибудь, а серьезные вопросы оставьте образованным людям.

Встав на стул, Готов попросил Кольцову подать банку и кисть. Чтобы дотянуться, ему пришлось встать на цыпочки, стул зашатался.

– Давайте я Вас подержу, Рудольф Вениаминович, – предложила Кольцова, – упадете ведь.

– Сделайте милость, сударыня, – сказал Готов, разыгрывая джентльмена.

Придерживая Готова за халат, Кольцова обсуждала с Ермаковой стервозность преподавателя математики Селезневой. Готов опустил кисть, вытер рукавом нос, шмыгнул и сказал:

– Ольга Семеновна, я хочу, чтобы Вы стали моей женой.

Кольцова, смеясь, отбежала от Готова и сделала глубокий реверанс:

– Щас! Разбежалась!

Дальше все как в замедленном кино. Балансируя, Готов терял равновесие, пытался ухватиться за воздух. Банка с краской и кисть взмыли к потолку. Стул вылетел из-под ног. Несколько мгновений Готов находился в полете, пока не упал на спину. Банка больно ударила в лоб, краска растеклась по волосам и лицу.

После нескольких секунд немой сцены Готов заорал благим матом:

– А-а-а-а! Да, чтоб я еще когда-нибудь!.. Бесит!!! Сделайте же вы что-нибудь, не стойте как истуканы! Как я теперь домой пойду?!! Меня жена на порог не пустит! Поработали! Спасибо большое! Как чувствовал, что этим все закончится.

Когда Готов пришел в себя, коллеги помогли ему смыть растворителем с лица краску.

– Щиплет, – потрогал Готов физиономию. – Красная рожа? Да, не успокаивайте вы меня. Знаю, что красная.

– Вы про чью жену говорили, что на порог Вас не пустит? – спросила Ермакова.

– Чего в гневе не скажешь, – Готов взял подмышку шляпу и плащ. – Пойду. Мне жизненно необходим недельный курс интенсивной реабилитации.

Он удалился и на ремонт больше ни разу не приходил.

Первое апреля

Не похожий сам на себя, бледный, с ошалелыми глазами Готов медленно вошел в учительскую. Сел на стул и схватил руками голову.

– Не может быть, – шептал он. – Не могу в это поверить. Еще только полчаса назад и все…

Педагоги настороженно посмотрели на него. Кольцова с Ермаковой переглянулись. Дудник нехотя вышел из привычного состояния эйфории. Сафронова притворилась равнодушной. Спросить Готова не решались: вдруг горе у человека.

– Неужели такое возможно? – пустил слезу Готов. – Я никогда раньше не задумывался о…

Завуч не смогла сдержать любопытства:

– Рудольф Вениаминович, все в порядке?

– Нет, не в порядке, – уныло ответил Готов.

Педагоги насторожились.

– Война? – попробовала пошутить Ермакова.

– Хуже, – всхлипнул Готов. – Смирнов умер.

– Типун Вам на язык, – фыркнула Сафронова, но любопытства не растеряла, – что Вы такое говорите?

– То, Надежда Ивановна, то, – обвинительно заявил Готов. – Радуйтесь. Король умер, да здравствует король. Принимайте бразды правления. Вы же об этом так мечтали.

– Перестаньте юродствовать. Расскажите лучше, что случилось.

– Вы, Надежда Ивановна, глухая, что ли? Смирнов, говорю, умер. Я зашел к нему, а он ба! Варька-секретарша голая лежит и кряхтит, а на ней шеф, синий весь. Сорок минут назад живой был, ссали вместе в туалете, он пердел еще.

– Надо пойти помочь, наверно, как-то… – растерянно предложил Дудник.

– Ха! Вы чего, Архип Африканыч, кому помогать? Ему уже ничем не поможешь. А если Вы об этой проститутке Варьке, то забудьте. Там скорая, менты: и первую медицинскую окажут, и юридическую консультацию дадут… Это надо ж… умереть на бабе. Какой пассаж. Моветон.

Все как один преподаватели поднялись и пошли смотреть на мертвого директора. Готов возглавил делегацию.

Директор оказался жив, здоров: сидел в рабочем кабинете. Варя печатала за компьютером. Уборщица мыла полы.

Сафронова вплотную приблизилась к руководителю школы и громко, чтобы все слышали, заявила:

– Владимир Константинович, Готов сказал, что Вы умерли.

Директор покосился на учителя истории. Готов запротестовал:

– Нет, нет, Владимир Константинович, я этого не говорил. Врет Надежда Ивановна, врет. Они сами все придумали. Они сказали: сейчас пойдем и директору на тебя нажалуемся, что ты слухи распускаешь, будто помер Владимир Константинович. Нас, говорят, больше, нам он поверит.

Сафронова нервно рассмеялась:

– У Рудольфа Вениаминовича не все дома. Он же издевается над нами. Владимир Константинович, я требую, примите меры. Или выбирайте: он или я…

– Конечно, я, – воскликнул Готов. – Я человек безобидный, карьеры никому не испорчу. А Вы, Надежда Ивановна, как дерьмо на глазу, так и норовите импичмент нашему дорогому Владимиру Константинович устроить. Не выйдет.

Директор хлопнул по столу ладошкой и, как бывает исключительно в редких случаях, раздраженно сказал:

– Надежда Ивановна, прекратите балаган. Что у Вас за привычка без стука врываться. Кто умер?! Где умер?! Ничего не понимаю. Идите все отсюда!.. Идите работайте!.. Рудольф Вениаминович, останьтесь, пожалуйста.

– Ну, знаете, – обиделась Сафронова, – я не потерплю такого обращения. А с Вами, товарищ Готов, у меня отдельный разговор будет.

– Всех товарищей еще в тридцать седьмом того, нынче одни граждане, – ликовал Готов.

Завуч со свитой вышла. Директор бросил Готову ключ, и тот закрыл дверь.

– Выпьете? – предложил директор.

– Почему бы и нет.

Смирнов поставил на стол бутылку дорогого коньяку и два стакана.

– Брат с севера привез, – похвастался он.

– Откуда? С севера? – иронично усомнился Готов.

– Что Вы смеетесь? У брата зарплата, только не падайте, 5 тысяч долларов в месяц. Представляете, в ме-ся-ц!

Готов сделал попытку дать оправдание иронии:

– Тогда понятно. Я думал, что коньяк на севере делают. А потом была мысль, что на севере Грузии или Армении. Не слыхал, чтобы у ханты-манси коньяк пятизвездочный в погребах завалялся. Не допетрил, что можно купить в…

Смирнов не стал дослушивать, разлил:

– Вздрогнем.

– А за что пьем, – спросил Готов.

– Не знаю.

– Тогда за Вас.

– Чего за меня пить-то?

– Не за Сафронову же…

– Коньяк дорогой, и тост должен соответствовать.

– Тогда за праздник.

– Какой праздник?

– За первое апреля хотя бы.