Текст книги "Учитель-психопат"

Автор книги: Евгений Свинаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Гипноз

На уроке 8 «Б» был предоставлен сам себе. Не потому, что учитель на урок не явился, и не потому, что ему пришлось срочно покинуть класс. Нет. Готов читал книгу.

Полные жизненной энергии восьмиклассники не могли вынести пытки: «сидеть молча» – и время от времени нарушали тишину. В таких случаях Готов отрывался от чтения, пристально смотрел в глаза учащихся и монотонно медитативным голосом говорил: «Ти-и-и-хо-о».

– А что Вы читаете? – спросил кто-то из глубины класса.

Готов посмотрел на название книги:

– «Гипноз, практическое применение». Не мешайте.

– А зачем? – выпалил Никита Малышев и спрятался за спину впереди сидящего одноклассника, чтобы учитель не определил, кто задал вопрос.

– Не прячься, Малышев. Думаешь, мне ничего не видно? – Готов встал и выгнулся, взявшись за поясницу. – Почему вы считаете, что все учителя – болваны, ничего не видят, ничего не замечают? Мне отсюда все прекрасно видно. Что ты хотел спросить, Малышев?

– Зачем Вы про гипноз читаете? – беспричинно улыбаясь, ученик прикрыл рот из-за отсутствия нескольких передних зубов.

– Чтобы гипнотизировать, – ехидно ответил Готов.

– Кого?

– Корову! – бросил Готов. – Мозгами пораскинь. Кого я могу гипнотизировать, кроме людей? Тебя, например, Малышев, загипнотизирую и внушу, что ты немой. Молчать будешь на уроках, хоть какая-то польза.

Ребята захихикали. Готов сел на край стола.

– А если серьезно… сила гипноза – великая сила. Действуя непосредственно на подсознание, человеком можно всячески управлять. Веревки вить. Скажу вам по секрету, только никому не рассказывайте, некоторых учителей я уже загипнотизировал.

– Расскажите, кого Вы загипнотизировали, – встрепенулись ребята.

– Тише, тише, – успокаивал Готов, – не кричите на всю школу. Хотите, чтоб все узнали? Я загипнотизировал Ермакову, по географии которая, и Кольцову… все запомнить не могу, то ли она студентка, то ли аспирантка… несущественно. В общем, я их в своих рабынь превратил. Звоню в любое время, приезжают, уборку делают, в магазин ходят, пищу готовят, песни поют а капелла и еще кое-что интересное делают, только я вам не скажу, молоды вы еще, женилки и замужевыходилки не выросли. На автобусах я больше не езжу, исключительно на такси. Под гипнозом водила хоть на край света…

– Врете Вы всё! – резко сказала Света Ермакова. – Сестра ничего такого не рассказывала.

– Какая сестра? – растерянно спросил Готов. – А-а, так значит, Ермакова Вероничка – твоя сестра? Как же я сразу не догадался? Ты же тоже Ермакова… м-м-м… вообще-то похоже: такие же шаренки наглые и скулы. Поспешу огорчить тебя, Светочка, не вру я, не вру. Угораздило твою сестренку попасть в мои лапы и стать жертвой грязных помыслов. А молчит она, потому что стыдно признаться в содеянном. Шутка ли, рабыня самого Готова.

– Врете, врете! – чуть не плача, закричала девочка. – Сами Вы…

8-й «Б» был на редкость дружным классом. Ребята стали кричать, защищая Ермакову:

– Что Вы к ней пристали?!

– Отстаньте от Светки!

– Что Вы ее достаете?!

– Никакой Вы не гипнотизер!

– Ничего Вы не можете!

Готов подождал, пока реплики иссякнут, и с недовольством сказал:

– Ишь, раскудахтались, адвокаты. Не понравилось, что учитель сказал? За живое задело? Плохой Готов! Плохой Рудольф Вениаминович! Не нравится никому! Да?! – переходя на повышенные тона, Готов изрядно жестикулировал. – Ну, давайте я уволюсь! Лады? Все согласны? Да, только я не уволюсь! Не надо так смотреть на меня. Я начал преподавать, когда вас всех еще в проекте не было. Я впервые сталкиваюсь с подобными выкрутасами. Мне прекрасно известно, какое удовольствие, какое неземное блаженство вы испытываете от того, что систематически, методично выводите меня из себя.

– Все равно Вы не умеете гипнотизировать, – язвительно произнес Слава Бирюков, сидящий за одной партой со Светой Ермаковой. – Если бы умели, то давно бы нас загипнотизировали.

– А я дурачков не гипнотизирую, – нашелся Готов.

– Значит, не умеете.

– Умею, не переживай. А тебе я советую прикрыть ротовое отверстие.

– Все равно не умеете, – не унимался Бирюков. – Давайте поспорим.

– Кто спорит, тот экскрементов не стоит, – сдержанно сказал Готов, – а доказать – докажу. Только при условии, что подопытным кроликом будешь ты. Согласен?

Бирюков кивнул. Готов подошел к ученику и коснулся ладонями его головы:

– Мне надо сосредоточиться. Делай все так, как я буду тебе говорить. В течение сеанса я постараюсь избавить тебя от вредной привычки дерзить старшим.

– Хорошо, – согласился Бирюков.

Готов стал плавно водить руками вокруг головы гипнотизируемого и говорить низким потусторонним голосом.

– Расслабься. Сделай глубокий вдох. Следи за моей рукой. Твои веки тяжелеют, они наливаются свинцом. Глаза невольно закрываются. Веки тяжелеют. Закрой глаза. Ты погружаешься в глубокий сон. Когда я досчитаю до пяти, ты полностью растворишься во сне. С каждой цифрой тебе будет становиться все теплее и теплее. 1… 2… 3… 4… 5… Спа-а-ать.

На цыпочках, отойдя от Бирюкова, довольный полученным результатом, Готов шепотом поделился радостью с ребятами:

– Смотрите. Я, как всегда, оказался прав. Я его загипнотизировал. Надо было поспорить хотя бы на тысячу. Можно сейчас его заставить что угодно делать. Лично я хотел бы…

– Лажа у Вас получилась, Рудольф Вениаминович, – открыл глаза Бирюков. – Не умеете Вы гипнотизировать.

Ученики засмеялись.

Готов словно сорвался с цепи: швырнул в стену стул, сдвинул стол, забаррикадировав им дверь, бросил на пол и в пыль растоптал мелок.

– Да, ты… ты… ты дурак просто, – заорал он на Бирюкова. – Тупорылые гипнозу не поддаются.

Запрограммированные кирпичи

– Расскажу-ка я вам лучше, дети малые, о своем давнишнем изобретении. Идея эта зародилась у меня еще в те незапамятные времена, когда я робил инженером в одном секретнейшем НИИ… п/я, если можно так выразится. Э-э-э… мысль потерял… а вот: запрограммированное строительство зданий из кирпича. Представьте: каждый божий кирпич оснащен неким чипом и четырьмя маленькими ножками, со всеми вытекающими. Углубленно вдаваться в техническую суть смысла нет, вы, двоечники, все равно не поймете… Ну и вот: каждый кирпич запрограммирован таким образом, что бежит он своими ножками и ложится на строго определенное место в пространстве. После того, как кирпич занял в пространстве свое непосредственное место… Я ясно выражаюсь? Ножки свои он раскорячивает в разные стороны, а рабочий лопатой сбивает их со стен. И тысячи, сотни тысяч кирпичей идут к намеченной цели сами. На глазах вырастают огромные здания и сооружения, высвобождаются людские ресурсы… Здорово, не правда ли?

– Скажите, пожалуйста, – робко тряся кистью левой руки, совершил попытку задать вопрос Артем Орешников, – раствор для кладки…

– Что раствор для кладки?

– Как осуществляется подача раствора для кладки? – улыбаясь правой половинкой рта, интересовался школьник.

Ситуация, действительно, тупиковая. Разумеется, учитель мог и даже хотел выдать идею о саморасстилающемся растворе либо каким-то образом вовсе обойтись без раствора, но все это выглядело неубедительно. Готов грыз ногти и, не моргая, смотрел на Артема.

– А ты, очкарик, сам подумай, да?

Рудольф Вениаминович, скрестив руки на груди, встал у окна. После нескольких минут неподвижной позы и медитативного состояния разума он подвел окончательный и неутешительный итог:

– Мой IQ двести восемьдесят. Ваш, за некоторым исключением, в четыре раза меньше. Некоторые исключения – это те, у кого IQ ниже моего в пять раз. Урок окончен.

Литобъединение

При местной газете существовало литературное объединение. Литературное сборище провинциального городка представляет собой жалко-убогое зрелище, но только лишь глядя с высоты столичных рифмоплетов и графоманов.

Раз в неделю по вечерам собиралась дюжина поэтов во главе с главным редактором газеты, по совместительству ведущим литературную рубрику и никогда не забывающим публиковать собственные стихи.

Как уже было сказано, собирались они: читали по очереди, высказывали мнения, ругались, обижались, смеялись, курили. Иногда несколько мужчин оставались после литкружка для непродолжительного распития бутылки водки под предводительством всё того же главного редактора газеты.

Думается, мало до кого не дошло, что среди членов сего элитарного клуба был и наш главный герой… иначе бы этой главы никто и никогда не увидел.

В пятницу состоялось собрание. Председатель стандартно поприветствовал присутствующих, произнес невнятную речь и попросил поэтессу-пенсионерку начать чтение «бессмертных» произведений. Бабулька быстро прочитала три стихотворения.

Смысл первого передать очень сложно, уж чересчур нашпиговано было оно разного рода метафорами. Второе про осень: падающую желтую листву и лужи, в коих листва прекращает свое падение. Третье – своего рода повествование о нелегкой жизни людей, эту жизнь, собственно говоря, почти проживших; повествование сверкало радужными словосочетаниями: «гидра империализма», «фашистский режим» и т. д.

Готов сидел в углу, положив ногу на ногу, и протирал очки носовым платком. Выступали ещё поэты с мало чем отличающимися друг от друга стихами с тематикой в диапазоне от творчества А. Ахматовой до О. Мандельштама. Разумеется, каждый считал себя лучшим. Самые амбициозные вообще не слушали никого, кроме себя. Учитель же выслушал всех внимательно и рассмеялся:

– Бездарно, прости Господи.

– Вы уже сто лет ничего не писали, а говорите такие чудовищные вещи, – возмутилась поэтесса с прической а-ля Мирей Матье.

– Всё? Кончился понос? Это я-то не писал? Да если бы Вы, милочка, знали, сколько я написал за эти сто лет, Вы бы тут со стула грохнулись. А цветаевщина Ваша никому на хрен не нужна.

– Не Вам судить о моей поэзии.

– Понимаете, как Вас там?.. забыл уже… ну, не важно, поэзия и бред сивой кобылы – это разные вещи.

– Хорошо! – взвизгнула поэтесса. Улыбаясь, она вертела головой в разные стороны и ловила взгляды присутствующих в надежде подобрать себе команду единомышленников. – Прочите нам что-нибудь из своего, из последнего.

Учитель встал, прокашлялся, показал язык, свернув трубочкой, женщине похожей на Мирей Матье и, переигрывая настолько, насколько не удавалось переиграть ни одному актеру мексиканских сериалов, стал читать:

 
Хрустальное дерьмо моей души,
Я с жалостью смотрю на этот мир,
И если вдруг случится, я забздю,
И жопа, и любовь, и смерть.
 

Закончив чтение изогнутым в три погибели, Готов заликовал:

– А! Каково? Ну что, съели, да? Вот это поэзия, а не ваше: «листья, на ветру качаясь»…

В дискуссию вступил председатель литературного кафе:

– Вы полагаете, это не бред? В чем отличие Ваших стихов, язык не поворачивается назвать их стихами, от бреда? Какая разница?

– Какая разница? Один совокупляется, другой утрированно имитирует мимику оппонента. Если Вам не нравится то, что я делаю, по какой причине, скажите, пожалуйста, вы меня тут держите?! – буйствовал Готов.

– Вас никто не держит, можете одеваться и идти домой.

– А вы тут водку жрать будете? Да? Когда закончите хренатенью заниматься?

Собрание возмущалось и негодовало, а Готов, красный от злости, вопил вовсю:

– Я заслуженный учитель России! Мне Боря Ельцин руку жал! Вы можете понять? Мою руку жал пре-зи-дент! Кому, как не мне, знать, что плохо, а что хорошо?! Да если я уйду, вся ваша тусовка накроется женским половым органом! Да-да, пенсия, ты все правильно поняла!

Готов, надевая пальто, кричал все громче и громче. Литобъединение испуганно глядело на него.

– Я знаю, почему никто из вас прозу не пишет. Это понятно. Прозу писать надо, а стихи что…тяп-ляп, четыре строчки и страница заполнена. Ой, как хорошо, месяц словоблудием позанимались: глянь, а книжка-то готова; обосраться аж… ту-по-ры-лы-е! Всё, аля-улю! Пока!

Готов вышел, громко хлопнув дверью, но через секунду опять открыл её, чтобы хлопнуть сильнее.

Горец

На пороге класса появились две ученицы: Жданова и Питиримова.

– Здравствуйте, – сказали они.

– До свидания, – холодно ответил Готов.

Девушки замялись.

Трудно передать словами макияж юных особ. Только полотна художников-абстракционистов могут послужить сравнением.

– Нам можно пройти? – спросила Питиримова и надула большой пузырь из жвачки. Пузырь лопнул, ошметки жевательной резинки повисли на носу.

– Я же сказал – до свидания, – тяжело вздохнул Готов.

Жданова повиляла бедрами, построила Готову глазки и нежно, с придыханием сказала:

– Рудольф Вениаминович, что здесь такого, мы всего на пять минут опоздали.

Готов улыбнулся девушкам и подмигнул:

– Я вас знаю: ты Роза Люксембург, а ты Клара Цеткин. Несомненно, девочкам можно опоздать даже на десять минут. А ну, убирайтесь отсюда!!!

Жданова медленно закрыла глаза, так же медленно открыла и тихо проговорила:

Мы больше так не будем, простите нас, Рудольф Вениаминович… можете нас наказать.

В классе послышались редкие смешки. Жданова с Питиримовой нахально переминались с ноги на ногу.

Готов сел на стул и взглянул на ноги опоздавших.

– Когда я жил в Москве, – сказал он, – мы с друзьями частенько посещали ВДНХ, пиво там пили. И вот однажды совершенно случайно забрели на сельскохозяйственную выставку, где деревенские жители коров демонстрировали. Подошли к одному стенду и увидели: две девчонки корову пеструю представляют. Девки эти вылитые вы: на губах по килограмму помады, тени черные, как будто на глазах фингалы, щеки румяные-румяные. Про одежду вообще молчу. Не красота спасет мир, а барахолка мир погубит… И смотрим мы с друзьями, понять не можем: что за животные такие. Корова вот она стоит – черно-белая, а эти две кто? Не человек точно, определенно какая-то скотина… Сошлись с друзьями во мнении – чернобыльские мутанты.

– Че к чему? – поняла намек Питиримова.

– К тому, девочки, к тому. Будете в большом городе проездом: осторожно. Поймают, в зоопарк к обезьянам в клетку посадят. А то и в кунсткамеру отдадут.

Класс смеялся. Мужская часть выкрикивала:

– Обезьяны!

– Коросты!

– Капусты!

– Шлюхи!

Готов вскочил со стула и запротестовал:

– Ребята, это вы зря. Они не шлюхи. Они хуже! Пошли вон отсюда!!! Лохудры!

Выдворив девушек, Готов начал урок:

– Я один из немногих оставшихся. Пилигрим судьбы, шутка провидения. Кто, если не я, способен оставить потомкам память о моих странствиях и страданиях?

Учитель медленно провел ладонью по лицу.

– Когда-то нас было много – умерших, но воскресших. Бессмертных. Правило гласило: «Остаться должен только один». Я родился в 1564 году, в шотландской деревушке. Рос в семье кузнеца. Когда мне исполнилось 23 года, женился на прекрасной односельчанке, и прожили мы с ней счастливых 5 лет. Но однажды ночью эта дрянь пырнула меня, спящего, ножом в живот. Пописала, сучка. Позже я очнулся: рана затянулась на глазах, жены след простыл, настроение препаршивейшее. Лежу, лежу… е-мое! Я ж бессмертный, оказывается. Прошел год. Работаю в поле, и вдруг сильнейшее чувство беспокойства обуяло меня. Гляжу, в мареве появляется фигура мужика, с мечом в руке. Подходит он ко мне и говорит: «В живых останется только один». Я ему: «Тебе чё надо? Курить? Извини, не курю, спичками не балуюсь, денег мало, только на хлеб». Продолжаю картошку копать, а этот мудак как давай шашкой махать и, главное, все в голову норовит. Шибанул я ему пару раз лопатой по шеям, башка-то и отвалилась. Невесть откуда молнии появились. Током меня шваркнуло, 380, не меньше. Потом-то мне объяснили, что миссия моя идти через века и рубить головы всем бессмертным, а силу их себе забирать. Как только всех порублю, стану самым сильным на земле человеком и смогу принять руководство планетой. Вот такие пироги… а до сих пор где я только ни был, что только ни делал… Принимал участие во французской буржуазной революции; служил солдатом в наполеоновской армии; был лакеем у Александра Сергеевича Пушкина и секундантом у Лермонтова; нянчил Льва Толстого и, будучи на каторге, валил в Сибири лес. Анка чапаевская от меня без ума была. За это по фурмановскому доносу работал землекопом на строительстве Беломорканала. Да… вот, забыл, у Ленина в должности печника числился. Со стройки века сбежал в Европу (назад в Шотландию тянуло), а попал, будь оно неладно, в фашистскую Германию. В сорок первом солдатом Вермахта на Матушку Русь обратно пошел. Взяли в плен. Что не верблюд, доказать не получилось, и до осени 1953 года в Магадане… ой, мама не горюй. В застойные времена на родину в Шотландию меня никто не пускал, а с перестройки и до сих пор денег нет. Одно удивляет меня: за все эти годы я не встретил ни одного бессмертного. Тешу себя надеждой, вдруг поубивали они друг дружку… Не пора ли провозглашать себя императором всея Земли?

– Это Вы фильм «Горец» посмотрели? – спросил Вася Кошкин.

– Это я тебя только что из школы отчислил, – ответил Готов.

Холод

Семиклассники с ржанием и гиканьем завалились в кабинет истории и замерли. Учитель сидел на рабочем месте, казалось бы, все как обычно, кроме того обстоятельства, что сидел он в валенках, пальто и меховой шапке. Да, на улице минус, но ведь в классе тепло. Странно, зима, мороз –35.

Школьники поздоровались с преподавателем и неспешно расселись по местам. Готов, не снимая варежек, тер очки и, с нейтральным настроением, говорил стандартные фразы:

– Здравствуйте, здравствуйте, садитесь быстрей. Ну, что там, на Камчатке, понимаешь, урок начался или что? Третий ряд, вам особое надо?

Ученики меж собой шушукались:

– Че этот вальтанутый пальто нацепил, тепло же в классе?..

– Уж и не знает как бы еще…

– Он, наверно, под Деда Мороза косит.

– Идиот, что еще сказать…

Готов запел, исказив голос на манер оперного:

– Выучили ли детишки даты? Кто не выучил – руку подними-и-и-и.

Готов встал, прошел к задним партам, зажал нос и произвел имитацию дублирующего голоса на старых контрабандных видеофильмах:

– Кто не выучил урок, я тому по морде щелк.

7 «А» рассмеялся. Самый словоохотливый мальчуган так же зажал нос и спросил, но немного не рассчитал момент:

– А если я не выучил, что тогда?

– Осел ты тогда, – рявкнул Готов, – разговаривать, Кудымов, смотрю много стал. Не пора ли тебе язычок укоротить?

Парнишка притих, а Готов неожиданно сменил гнев на милость:

– Не боись, Кудымов, не трону. Сейчас к доске пойдешь, готовься. Что-то жарковато стало. А, дети?

Ученики поддержали, намекая учителю, что пальтишко пора снять:

– Конечно, тепло.

– Жарища.

Готов встал у окна и издевательски предложил:

– Я тогда, пожалуй, проветрю. Не возражаете?

Многослойно наклеенные на щели рамы полоски бумаги упали на пол. В класс ворвался поток морозного воздуха, образовывая клубящийся пар.

– Кудымов, к доске, – приказал учитель и, на всякий случай, закрыл дверь на ключ. Я буду диктовать события, а ты пиши даты… Дурачка не корчи из себя, знаешь прекрасно, где мел лежит. Говорить буду быстро, успевай.

Ученик приготовился.

– Битва на озере Байкал, полет обезьян на Луну, день независимости государства Чукотского, мой день рождения, битва, петербургское чаепитие, сражение, битва, сколько стоила водка в 1756 году, Микки-Маус, молюсь и верю, битва. Написал?

– Нет, – засмеялся ученик. – А причем здесь Микки-Маус?

– Садись на место, деградант, – снисходительно сказал учитель. – Что там за смешки постоянно?

В классе очень быстро стало прохладно.

– Закройте, пожалуйста, окно, – попросили девочки.

Молчание.

– Нам холодно! – настойчиво поддержали мальчики.

Готов сильно удивился, и от удивления у него даже отвисла челюсть.

– Что? Холодно? Мне нисколько не холодно.

– Так Вы в пальто! – хором закричали дети.

– Причем тут пальто, какое это имеет значение? Пишите давайте.

– А что писать? – спросил Брагин.

Учитель поежился и сунул руки в карманы пальто:

– Откуда я знаю, что писать, всегда есть, что писать. А если у тебя серое вещество в сжиженном состоянии, то я в этом не виноват.

– У меня пальцы замерзли, я писать не могу, – проныл Ромашкин.

– Ты мужик или баба? Отставить разговорчики!

Борясь с холодом посредством напряжения мышц и растирания ладоней, класс шептался:

– Козел, вообще уже чиканулся.

– Он нас что, заморозить захотел?

– Блин, я дубею уже. Сколько до конца урока?

– 25…

– На фиг, замерзнем, сто пудов.

– Надо все директору рассказать.

– Да, чихать директору на нас, он вечно с похмелья болеет…

– Интересно, Готова уволят когда-нибудь, или мы до конца школы будем видеть эту рожу?

– По радио сказали – минус тридцать пять мороза.

– А у меня тридцать семь на термометре.

– Выброси его…

Утреннее солнце за окном еще не взошло, но это не помешало Готову торжественно прочесть:

 
Мороз и солнце – день чудесный
М-м-м-м-м и так далее.
 

Холод становился все невыносимей. Неожиданно учитель сжалился:

– Я думаю, помещение уже достаточно проветрилось, можно закрыть окно.

В дверь постучались и подергали. Готов открыл. Завуч Сафронова протиснулась в класс и непонимающе оглядела Готова:

– Рудольф Вениаминович, почему Вы в верхней одежде?

– Прохладно.

– Да, действительно, нежарко у вас…

– Батареи не греют, засорились, наверное. На третьем этаже нужно воздух спускать.

Сафронова сочувствующе взглянула на детей:

– Ребята, физики у вас сегодня не будет, Архип Африканович на больничном.