Текст книги "Золото на крови"

Автор книги: Евгений Сартинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

«Скиту на падуне», так называлось это место, исполнилось более ста пятидесяти лет. Основали его пять семей отколовшихся от староверов лютого «филаретовского толка». Для нас с Андреем все это звучало китайской грамотой. Все, что мы поняли из объяснений Пелагеи, исповедывали эти люди полное отделение от мирской жизни и спокойное ожидание Страшного суда. Самым почитаемым святым в них считался протопоп Аввакум, каждого первенца в семье непременно называли этим именем.

– Значит, Глеб у вас не первый? – спросил Андрей, явно не уловивший всех тонкостей семейных связей троих обитателей скита. Еще бы, гораздо больше его занимали невероятные глазищи Дарьи.

– Да нет, ты что, – отмахнулась старуха. – Я же говорю, поскребыш, восьмой он у меня.

– А где же остальные? – невольно спросил я.

Бабка отложила пестик и, чуть покачивая головой, начала припоминать.

– Аввакум, мой первенький, со скалы упал, за горным козлом охотился. Гавриил и Агафья в младенчестве умерли, горлышком маялись. Семен в реке утонул, Ларивон простыл сильно, не выходила. Господь не сподобил. Самый красивый у меня был, высокий, сильный, двадцать годков только в ту пору ему стукнуло.

– А сколько же вам лет? – спросил я, пытаясь представить, сколько же могло стукнуло Пелагее, когда она родила последнего.

– Шестой десяток уже идет, пятьдесят два на Покров минуло.

Хорошо, что я сидел, а то повторил бы движение Андрея, как раз привставшего со скамьи и плюхнувшегося обратно. Мы-то считали, что суровой хозяйке нашей как минимум лет семьдесят, а ей всего-то ничего! По обычным советским меркам еще и до пенсии бы не доработала!

«Господи, что же ей пришлось пережить, если она так не по годам состарилась?» – растерянно подумал я. Старуха, похоже, поняла нас.

– Да у нас много и не живут. Раньше по-другому было, сказывают, да при мне только дед Аввакум Редин до семидесяти дотянул.

Мне это показалось странным, я невольно вспомнил покойного деда Игната, оттарабанившего двадцать лет в лагерях и выглядевшего в свои семьдесят с гаком просто богатырем.

По ходу дела старуха сунула большими деревянными щипцами в печь два камня размером чуть ли не с мою голову и опустила загоревшиеся щипцы в кадушку с водой, стоявшую под лучиной. Вскоре после этого в печь последовал и небольшой чугунок.

– А куда же все остальные девались? Другие семьи? – спросил Андрей.

– Да повымерли все потихоньку. Зимины в мир было ушли, они раньше в этой избе жили. Лет через пять один Мирон вернулся, весь израненный, года не прожил, помер. Революция у вас там какая-то в миру была, вот их и закрутило в бесовом колесе. А остальные потихоньку, друг за дружкой ушли. Сначала старшие, потом и младшие. Провинились мы, видно, перед Господом, вот и наказал нас, перевел весь род.

– А что у вас с ногами? – не унимался Андрей.

– Да болят, суставы ломит. Еле хожу, по ночам перед дождем криком кричу. И ноги ломит, и пальцы. Это у всех здешних, рок такой, проклятие Божье. Сперва-то ничего такого не было. Это вот уж последние три поколения мучаются. В вере, я думаю, мы пошатнулись, грехов много.

От этих разговоров мне стало не по себе. И я искренне обрадовался, когда Пелагея, пошурудив в печи рогачом, вытащила чугунок. Поставив его на стол, она перекрестилась и с поклоном сказала:

– Кушайте на здоровье.

– А вы? Присаживайтесь с нами, – предложил Андрей.

Но старуха отрицательно покачала головой:

– Мне не можно. Это уже мирская пища, нечистая. Из этой посуды и Мирон Зимин ел, и Игнат. То, что я порог этого дома переступила, уже грех. Вы уйдете, а я еще долго, до конца дней замаливать его буду.

Мы с Андреем переглянулись. Вот оно как все обстоит на самом деле. Овощная размазня, которую мы в тот момент ели, встала у меня поперек горла.

БАНЯ ПО-СТАРОВЕРСКИ

После обеда нам, естественно, захотелось пить. И тут Андрей вспомнил про последний подарок деда Игната.

– Юрка, ведь у нас есть китайский чай! Давай-ка заварим.

Лейтенант вытащил из рюкзака жестяную коробку с чаем, повертел ею перед глазами Пелагеи. Мне показалось, что глаза у той заблестели. Еще бы, синюю квадратную коробку опоясывал невероятно пестрый оскалившийся дракон.

– Может, отсыпать вам чайку, мать Пелагея? – предложил Андрей. Та стряхнула с себя оцепенение, торопливо перекрестилась и суровым тоном отказалась.

– Страх-то какой, просто диавол вылитый.

– Ну как хотите, – развел руками Лейтенант и пристроил котелок между алых углей печи.

– Ай, горячо, – подул Андрей на пальцы.

Тем временем Пелагея собралась и молча вышла из дома.

– Куда это она? – удивился Лейтенант. – А обещала баню, лечить тебя.

– Да поди придет еще, – решил я, чувствуя как меня тянет на сон. Все-таки слабость еще донимала меня, хотя кашель уже не мучил так, как прежде.

Я не ошибся. Вскоре старуха вернулась, принеся самый обычный березовый веник. Вслед за ней топал Глеб, таща охапку соломы. В дом его мать не пустила, внесла все сама. В окно я видел, как Глеб потоптался несколько секунд на месте, пуская пузыри, а потом припустился бежать куда-то вдоль улицы.

А Пелагея протиснулась с соломой в дом, положила ее возле печи и, сняв вытертую шубенку, захлопотала по избе. Первым делом она вытащила из углей все теми же щипцами раскаленный докрасна камень и ухнула его в бочку. Та буквально выстрелила паром, тяжело заклокотав вскипающей водой. Старуха, не теряя времени даром, отправила туда же и второй камень, и пока кадушка возмущенно что-то бормотала, Пелагея ловко накинула на горловину кипящей гневом бочки одну из лежащих на полу шкур.

Все это утомило старуху, она долго сидела на скамье, тяжело переводя дыхание. У Андрея тем временем вскипела в котелке вода, и он с торжествующим видом засыпал в него чай. По избе сразу распространился сильный, резкий запах, перебивая все остальные не очень аппетитные ароматы, характерные для столетней избы: запах пыли, старых тряпок и шкур, а также прелого дерева от продолжавшей парить бочки.

Еле-еле отдышавшись, Пелагея подчерпнула деревянным ковшиком из все той же бочки горячей воды и залила растертые в порошок травы и коренья в большом глиняном горшке. После этого она долго шарила по большим сундукам, перебирала какое-то тряпье, что-то откладывала, что-то отвергала. Затем снова ненадолго ушла и вернулась с большой деревянной чашкой, где плескалось что-то подозрительно мутное.

Нам хотелось помочь старухе, но она об этом не просила, да мы и не понимали всей подоплеки этой суеты. Мы не торопясь пили чай, когда Пелагея вплотную занялась печью. Дрова уже прогорели, да и угли подернулись пеплом, что, похоже, устраивало нашу хозяйку. Она вооружилась длинной и массивной кочергой и скоро выгребла угли на большую полку перед печью, так называемый шесток. Торопливость старухи была понятна, кочерга, как и почти вся утварь в доме, была изготовлена из дерева. Сдвинув угли влево, Пелагея придирчиво осмотрела с помощью зажженной лучины обширное пространство печи и выкатила оттуда еще несколько небольших угольков.

Потом начался процесс, показавшийся нам совсем уж непонятным. С помощью кочерги Пелагея расстелила по всему пышущему жаром полу печи толстый слой сена вперемешку с ржаной соломой. Затем накидала сверху еще какой-то своей лечебной травки, повернулась ко мне и решительно приказала:

– Раздевайся и лезь!

– Куда? – поразился я.

– Совсем глупой, что ли? – буквально вскипела она. – Полезай, говорю!

Для меня ее предложение казалось сплошной дикостью. Лезть туда, где только что полыхал огонь?! Это же невозможно! На всякий случай я посмотрел на Андрея. Того, похоже, эта ситуация просто смешила. А бабка поддала мне рогачом по заднице и еще решительней прикрикнула:

– Полгроба из задницы уже торчит, а он еще кочевряжится! Скидавай штаны.

Под насмешливым взглядом Лейтенанта пришлось заголяться и лезть под округлый свод печи. В последнюю секунду мне пришла в голову дурацкая мысль, что это напоминает сцену из сказки, где Баба-яга сует Ивана-дурака в печь.

Через какое-то мгновение мне уже было не до смеха. От жара у меня перехватило дыхание и затрещали волосы на голове. Вслед мне Пелагея кинула распаренный веник и прикрыла печь большой деревянной заслонкой.

Удивительное дело, прошли какие-то секунды, а я уже блаженствовал в этом пекле. Тело мгновенно покрылось обильным потом, от сена и бабкиных трав шел резкий, дурманящий запах. Жар равномерно давил на меня со всех сторон, и я, вдыхая раскаленный воздух, чувствовал, как он буквально прожигал мои легкие. Нашарив веник, я принялся нещадно хлестать им по мокрому от пота телу. Горнило печи заполнилось знакомым и родным ароматом березы, а значит, и настоящей бани. Брызги от веника шипели на каменной кладке свода, огненная волна прокатывалась от прикосновения веника к коже, фантастическая феерия сибирского рукотворного ада достигла своего предела. Когда я почувствовал, что еще немного, и я просто умру от разрыва сердца, лишь тогда я наддал пяткой в деревянную заслонку.

Мать Пелагея тотчас открыла ее, я шустро пополз назад и непременно грохнулся бы всем распаренным организмом на пол, если бы меня не подхватили Андрей и старуха. Весь мир качался у меня перед глазами, ноги подкашивались, но на ехидный вопрос лейтенанта: – Ну как там? – я хрипло выдавил бодрое: – Ништяк!

Ну, а банные процедуры продолжались. Бабка отвела меня к парившей бочке с водой, поставила в широкий ушат, заставила пригнуться и вылила на голову добрый ковшик той подозрительно мутной воды. Потом уже я узнал, что это так называемый «щелок», настоенная на золе вода. Щедро плеснув этого же таежного шампуня на жесткую сибирскую мочалку, старуха продрала меня ею до самых костей.

Процедура закончилась несколькими ковшиками горячей воды, щедро вылитой на мою несчастную голову Пелагеей. При этом она не удосужилась развести ее хоть немного холодной водой, и горячие волны, прокатывающиеся по моему телу, после каждой порции жидкого огня заставили меня невольно кричать.

– Но-но, раскричался как сокжой на гону! Вылазь! – скомандовала старуха, за руку выводя меня из ушата.

Несмотря на ее суровый вид, мне показалось, что голос Пелагеи уже источал благодушие.

Вытерев меня какой-то тряпкой, она велела мне надеть изрядно заношенные, все в дырах кальсоны и такую же рубаху. После этого заставила выпить отдающей горечью жидкости из того глиняного горшка с настойкой и загнала на печь, прикрыв огромной старой шубой, похоже, медвежьей, только сильно вытертой.

Жар, щедро накопленный внутри печи, горячая лежанка и эта шуба тут же выгнали из меня обильный пот, струящийся по всему телу, а особенно по лицу. Это вызвало особую радость у моего «личного врача».

– Потей-потей, всю хворобу из себя выгоняй! – одобрительно сказала она.

– Ну, а ты чего сидишь! – тут же напустилась она на Лейтенанта. – Скидавай портки и лезь в печь!

– Да я вроде не болею, – попробовал открутиться Андрей, но старуха была непреклонной.

– Лезь, а то с такими космами живо обовшивеешь.

Голова моя все так же кружилась, тело дышало каждой клеткой, казалось, оно вибрирует как струна от макушки до самых пяток. Я блаженствовал в полудреме, с улыбкой прислушиваясь, как теперь уже чертыхающийся Лейтенант изображал Иванушку– дурачка. Оживился я лишь когда в поле моего зрения появился красный как рак, с выпученными глазами, тяжело отдувающийся Андрей. Его тоже пошатывало, и Пелагея своей костлявой рукой проводила его до самой купели.

Под ворчливое брюзжание старухи и плеск воды я сморился совсем, словно медленно опустился в покачивающуюся колыбель ласкового сна.

ЖИТЬЕ – БЫТЬЕ

Проснулся я вечером, и сразу почувствовал себя здоровым человеком. Мать Пелагея, похоже, дело свое знала отлично.

– Юрка, – подал голос Лейтенант. – Все дрыхнешь? Что ночью-то делать будешь?

– Спать, – отозвался я, а потом свесил голову и задал вопрос, давно мучивший меня. – Когда дальше-то пойдем?

– Бабка говорит, дней через двадцать, не раньше. Окрепнуть тебе надо, а то опять скоро свалишься.

Я невольно присвистнул. Срок моего воссоединения с семьей отодвигался куда-то в район Нового года.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Андрей.

– Как будто только что родился, – бодро отозвался я.

– Конечно, после такого пекла. Теперь я знаю, что с нами черти в аду делать будут.

Вскоре я опять уснул и проснулся уже утром. Андрей стоял у окна и разглядывал что-то на улице. Услышав, как я зашебуршился на печи, он обернулся:

– Привет, пожарник! Бабка уже приходила, завтрак приготовила, да велела тебе снадобья пить. Я тут хлебнул твоей настойки – эх и бурдомага, аж скулы свело.

Пока мы завтракали, Андрей рассказывал про свои изыскания:

– Ковырнул я это окно, знаешь, что это такое? Слюда.

– Да ну!?

– Самая что ни на есть натуральная. Где-то рядом ее добывают, я по деревне прошелся – во всех домах такие окна. А соль видишь? – он ткнул пальцем в солонку. – Это не поваренная, а каменная, сам видел, как бабка ее в ступке толкла. Посмотрел я на их житье – все на одной Дашке держится. Мать еле ходит, этот придурок лошадью скачет по деревне. И вода, и дрова – все на ней…

«Что это его так немая волнует? – ехидно подумал я. – Сразу о правах женщин вспомнил, о тяжелом положении таежной рабыни Изауры».

– Кстати, у них там за домом второй колодец. А то я все думал, как это бабка позволила колодцем мирским пользоваться. Тебе не кажется, что вода здесь какая-то не очень хорошая? С каким-то привкусом странным?

– Вода как вода, – буркнул я. – Ты чай-то не заварил?

– Обижаешь, начальник. Я службу знаю.

К чаю он подал плошку с медом и туесок с кедровыми орехами.

– Пелагея расщедрилась. Жаловалась, что медведь в прошлом году все ульи разорил, мед теперь только старый остался, засахарился.

Потом он как-то помрачнел.

– Послушал я тут бабку. Безнадега у них ужасная. С каждым годом все хуже и хуже. Только огородом и держатся. Хотел несколько кедров срубить, чтобы солнца побольше на него попадало, Пелагея говорит – нельзя. Каждое дерево кто-то из их предков сажал. Вроде как душа его там обитает. Понял, какие обычаи?

После чая я хлебнул бабкиной микстуры и долго отплевывался. Похоже, что она настоялась до истинной кондиции и просто сводила судорогой скулы.

После завтрака Андрей явно заскучал. Помотавшись от стены к стене минут десять, он решительно оделся и вышел на улицу со словами:

– Пойду, может, помогу им чем.

Вернулся он быстро, чуточку смущенный, но с винтовкой в руках.

– Смотри что выдали! Настоящая трехлинейка. Патроны уже позеленели от старости, не знаю, сработают ли. Пойду на охоту, – он выглянул в окно. – О, вон бабка и одежду несет. Все-таки то, что им выгодно, они не считают мирским. Винтарь этот с тем самым мужиком сюда попал, как его, Зиминым. А пользовались они им охотно.

В дом, тяжело отдуваясь, вплыла мать Пелагея. В руках она тащила целый ворох одежды.

– Примерь, касатик. Должно подойти. Ларивона это, сына моего, тот такой же, как ты был.

Одежда действительно сидела на Андрее как влитая. Короткий, до колен полушубок оказался двухсторонним, вместо подкладки был мех, пыжиковый. Ну, а снаружи не иначе как волчий, в шкурах я разбирался слабо. Шапка оказалась из меха росомахи, но особенно удивили меховые унты. Они мало отличались от обычных, только мех снаружи был медвежий, да подошва более мягкая, из лосиной кожи. Потоптавшись на месте, Андрей довольно хмыкнул:

– Как влитые. Словно родился в них.

Довершали этот наряд толстые меховые рукавицы.

Осмотрев себя в новом наряде, Андрей довольно заметил:

– Ну, теперь можно хоть на Северный полюс.

– Пойдем, я тебе лыжи дам, – сказала Пелагея.

Лейтенант прицепил на ремень нож Жеребы и уже у самых дверей, воровато оглянувшись на сходящую со ступенек крыльца старуху, шепнул мне на ухо:

– А в дом свой они меня не пустили. Только к крыльцу подошел, она как выскочит, думал, растерзает. Так-то вот!

Вернулся Лейтенант уже затемно, уставший, без добычи, но довольный.

– Полдня с этими лыжами промучился, – он кивнул на широкие и длинные лесины, ставя их у дверей. – На снегу держат хорошо, но не пойму, как они с одной палкой управлялись. Ну, а живности здесь полно. Видел издалека двух косуль и лося.

А в одном месте нашел что-то вроде звериного шоссе. Представляешь, целую дорогу вытоптали в снегу. Завтра с утра первым делом туда пойду.

Торопливо поев и напившись чаю, Андрей буквально рухнул на облюбованную им скамейку и тут же захрапел. Зато с утра, чуть рассвело, не дождавшись завтрака он убежал в тайгу.

Я же по-прежнему отлеживался на печи и дрых как сурок. Подозреваю, что это бабка подмешивала что-то в свое снадобье. Каждое утро она начинала пилить меня, что я не пью ее микстуру. Приходилось потреблять это горчайшее пойло на ее глазах. После этого я начинал клевать носом, будто не спал трое суток. Заканчивалась борьба со сном теплыми объятиями печи и моей полной капитуляцией.

Днем пришел довольный Андрей.

– Лося завалил, – объявил он с порога. – Сейчас впряжемся в сани и привезем его.

Выпив полкотелка чаю и сжевав горбушку серого хлеба, Андрей снова ушел. На улице его уже поджидали все трое коренных обитателей скита. К вечеру они вдвоем с Дарьей притащили добычу на тех же самых «человечьих» санях. Узнал я об этом по шуму, столь редкому в этих местах. Потеплей одевшись, я вышел посмотреть на добычу Лейтенанта. Они как раз подтащили сани к крыльцу дома Пелагеи. Основной шум создавали двое: Глеб, освободившись от узды, прыгал вокруг саней, хлопая себя руками по бедрам, и кричал: – Айда-айда-айда!

Еще агрессивней вела себя кургузая собачонка, всегда сопровождающая Пелагею в ее походах от дома к дому. Сейчас она носилась вокруг саней с вздыбленной на загривке шерстью и с истеричным, захлебывающимся лаем бросалась на огромного мертвого лося, поразившего меня своими размерами.

– Тоже мне, шавка, а туда же! – засмеялся Андрей, кивая на собачонку.

– Последняя собака, – вздохнула Пелагея. – Раньше такие псы водились, вдвоем медведя задирали, да выродились. Вот только эта коротконожка и осталась.

«Собаки вырождаются от такой жизни, не только люди», – невольно подумал я об обитателях скита и покосился на Дарью. А та все поглядывала на Андрея, легкая улыбка так и трепетала на ее губах, а невероятные глазищи девушки блестели сильнее обычного.

– Как его разделывать-то? – спросил распаренный, возбужденный Лейтенант, глядя на лося.

– О Господи, прямо-таки как дети. Ничего не умеют, – всплеснула руками Пелагея. Несмотря на прозвучавшее в ее словах осуждение, чувствовалось, что старуха довольна.

– Да вы только подскажите, а я уж все сделаю как надо, – оправдывался Андрей.

Пелагея согласилась руководить разделкой туши, но перед этим она загнала меня обратно в дом, что я с удовольствием и сделал. Не люблю я все-таки вида крови, даже если за этим последует целое пиршество.

Андрей пришел уже в темноте, принес большой кусок печени.

– Сегодня гуляем, – весело сказал он, шлепая сырое мясо на стол. – Пелагея даже своим разрешила разговеться, хотя сейчас и пост.

– А где они хранят мясо? – спросил я, наблюдая, как Андрей кромсает темную мякоть печенки.

– Да тоже ледник, только не такой глубокий, как у деда Игната. Пустой, одни жерди, да и те сгнили. Начал вешать вторую ляжку – жердь сломалась. Раньше, говорят, лед с речки таскали, на все лето хватало, а теперь его Дарья снегом набьет.

Он замолчал, машинально продолжая кромсать печенку. Андрей был мне слегка не в своей тарелке, и мне казалось, что я догадывался в чем дело. Глазищи немой красавицы кого угодно могли свести с ума.

Печенки мы в тот вечер срубали не меньше килограмма на каждого. Такое это было блаженство, после овощной бурды есть настоящее мясо, свежее и сочное.

– Завтра еще на охоту пойду, – объявил Андрей после ужина. – Как я и думал, здесь рядом солонцы. Представляешь, слой соли в полметра толщиной, прямо в скале. Зверье там целый грот вылизало, вон, с нашу печку. То-то они раньше проблем не знали с мясом. Ты заметил, у них и сараев для скотины нет. Охотой да рыбалкой жили, еще огород да бортничество.

– Чего? – не понял я последнего слова.

– Ну мед добывали. Только не ульями, а в колодах пчел держали.

– Откуда ты все это знаешь? – удивился я.

– Да бабка сейчас просветила, пока сохатого разделывали.

Он немного помолчал, потом отхлебнул чаю и негромко сказал о том, о чем я и сам уже догадывался.

– Вырождаются они тут. Пять семей за сто шестьдесят лет, представляешь, как все породнились? Бабку-то уже не свернешь, а вот девку жалко. Загнется тут с этим придурком.

Перед отбоем Лейтенант решился еще на одну акцию. Он сгреб шкуру с кровати, выволок на улицу и долго лупил ее, ни в чем не повинную, здоровущим поленом. Вернувшись, Андрей снова расстелил шкуру на кровати и довольно заметил:

– Ну вот, другое дело. Ты не слышал, как я сегодня со скамейки упал?

– Правда? – заинтересовался я.

– Да ты что! Чуть всю морду не разбил, хорошо, на унты носом приземлился. И знаешь, что мне приснилось?

– Падение в пропасть? – мгновенно угадал я.

Андрей посмотрел на меня с большим удивлением.

– Точно. А ты откуда знаешь?!

– Догадался, – ухмыльнулся я. – Я помню, как ты дергался, когда тебе этот же самый сон снился.

– Третий раз уже, – обескураженным тоном заметил Лейтенант. – И все как наяву. Ладно, давай спать.

Андрей отвернулся к стенке лицом, но мне показалось, что он долго еще не мог заснуть. За эти три месяца я узнал его очень хорошо.

То ли Андрей оказался хорошим охотником, то ли действительно живности в этих местах водилось много, но без добычи он теперь не возвращался. Лейтенант и до этого был азартным человеком, а теперь охота испортила его окончательно.

У меня же жизнь текла вяло и скучно. С утра приходила с обходом «лечащий врач», трогала костлявыми пальцами лоб, прислушивалась к дыханию и кашлю, заставляла пить треклятую микстуру. Еще дважды она устраивала мне экзекуцию баней, и после этого я почувствовал себя здоровым человеком.

Несколько раз мне удавалось разговорить старуху. Больше всего меня удивляло что за все эти годы о ските не узнали в «миру». Оказалось что это было не так. В свое время в долину вела тропа, по которой можно было проехать даже верхом на лошади. Ее разрушили уже после возвращения Зиминых, опасаясь что в скит хлынут отступавшие в тех краях белогвардейцы. А до революции «Скит на падуне» активно поддерживал связи со своими единоверцами. Те поставляли им металл, порох, стекло, мануфактуры, ну а затворники расплачивались мехами, солью, да и золотишком. Не всегда эти отношения были безоблачны, Пелагея с горечью говорила что единоверцы изрядно наживались на наивности скитовцев.

После революции оборвались все связи с внешним миром. Лишь в сороковые годы к ним в долину пробрались мирские люди. Два геолога попали в долину тем же самым путем что и мы. Один из них сильно обморозился и умер, а второй все-таки выжил. Лишь от них староверы узнали что идет война с немцами.

Геолог прожил в скиту всю зиму. За это время он исследовал всю долину и пришел в восхищение от ее природных ископаемых. Здесь было все, и слюда, и золото, и даже каменный уголь, почему-то находящийся у староверов под запретом. Парень сумел расположить к себе не только мужскую половину скитовцев, с одной из староверок у них вспыхнула большая любовь. Геолог принял крещение, они поженились, но уже по весне парень начал метаться, потом решительно заявил что уходит.

– Там война идет, а мы с Толиком такое большое месторождение урана нашли. Я вернусь, война кончится, и я вернусь.

После долгих рассуждений старики решили что негоже отпускать нового человека в мир. Для видимости ему разрешили уйти, но провожатые довели его до перевала и там ночью удавили его. Жена геолога еще два года не знала о судьбе мужа, все ждала его, а когда все открылось, бросилась в водопад.

– Красивая была, бабы говорили – вылитая Дашка.

Но года через три после этого постигла их новая кара божья. На реку в километре от скита села невиданная железная птица. Бог отвел безбожников от скита, они выгрузили массу вещей, но отправились не в долину, а наоборот, начали карабкаться в горы. За лето они построили два странных сооружения, принятых местными за «диавольские кресты». Насколько я понял это были геодезические треноги. Все лето скитовцы жили в затворничестве, не разжигали печей и даже не ходили к реке, за водой. Именно тогда и были отрыты два этих колодца. Лишь по осени незванные гости улетели, и скитовцы зажили по старому. Вот только болеть больше стали, и сначало незаметно, а потом все больше и больше умирать.

– Бога мы прогневали, а все потому что в вере усомнились, – без тени сомнения заявила мать Пелагея.