Текст книги "Золото на крови"

Автор книги: Евгений Сартинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Откинувшись на спину, я смотрел, как Иван сделал еще одну попытку подцепить непослушными руками рассыпавшиеся спички, а когда это ему не удалось, Жереба взял топор и повернулся к Снежке. Собака подняла голову, взглянула ему в лицо. Жереба встал на колени перед ней, обхватил руками ее голову, со стоном, мучительно прорычал что-то, затем подхватил двумя руками топор и обрушил его с размаху на голову Снежке. Она даже не взвизгнула, просто откинулась на бок. А Иван вспорол лезвием топора ее белое брюхо. Сразу хлынула темная кровь, он сунул в полость живота обе руки и тут же застонал от боли. Это хлынула в омертвевшие пальцы его собственная кровь. Через пару минут он вытащил свои дымящиеся на морозе от теплой крови руки, нагнулся, и вскоре кажущийся нестерпимо ярким огонек заплясал среди хвороста, набирая силу и мощь.

Андрей и Павел, чуть отогревшись и придя в себя, освободили меня от ноши и подтащили к огню. Они начали растирать мое лицо и руки снегом, тормошили меня и нещадно трясли. Получив возможность двигаться я немного сошел с ума и упорно пытался улечься прямо на костер, грозя разрушить хрупкое сооружение. Меня с трудом удалось удержать на дистанции, причем я сумел оттолкнуть Павла с Андреем, и лишь Жеребе удалось доброй зуботычиной остановить мой идиотский напор. Как ни странно, но рассудок мне вернула боль в обмороженных пальцах. Ломило их так, что хотелось взвыть в голос.

Пурга кончилась только после полуночи, и Жереба вздохнул с явным облегчением:

– Слава Богу, это еще не зимний буран. Тот если закрутит, то дня на три.

Костер мы поддерживали до пяти утра, экономно подбрасывая в него дровишки. Мы сумели даже натопить в котелке снега и, согрев его почти до кипятка, сварганили что-то вроде супа из медвежьего сердца. Хорошо, что Жереба предварительно его сварил. После горячей пищи я немного оттаял и изнутри, а главное, поверил, что доживу до рассвета.

Осознал я и то, в какой мы были опасности. Время от времени я посматривал в сторону, там, где прикрытое снегом, вытянулось тело Снежки. Меня не покидало чувство вины перед собакой, заплатившей своей жизнью за наше существование. Иван же словно постарел за эту ночь. До рассвета он сказал буквально несколько слов, а лишь забрезжил рассвет, молча взвалил на плечи рюкзак и побрел вперед, даже не оглянувшись туда, где лежала многолетняя спутница его походов. Но упрекнуть его ни у кого не повернулся язык. Неизбывным горем веяло от всей его фигуры.

ВЗГЛЯД В СПИНУ

Спускались мы долго, снег местами был по пояс, к тому же резко потеплело, и он стал каким-то особенно вязким. Лишь к полудню мы добрались до зарослей стланика. Скинув рюкзак, Иван обернулся и пробурчал:

– Хватит. Встаем на весь день. Надо отдохнуть.

– А эти не догонят? – кивнул в сторону гор Павел.

Жереба отрицательно мотнул головой:

– Вряд ли они в горы поперлись. Илюшка погоду дня за два чует. Ну а если они все же пошли, то царствие им небесное. По ту сторону перевала сейчас снега навалило несколько метров.

Я невольно представил себе, что произошло бы с нами, если бы мы не успели подняться на перевал. Медленная смерть под толщей все нарастающего снега. Но пока нам везло.

Костер мы развели как в пионерском лагере, хотя особой нужды в этом уже и не было. Погода повернулась на сто восемьдесят градусов. Снег оседал на глазах. Медвежье мясо, несмотря на отвратительный запах шкуры, имело превосходный вкус, а жир был толщиной в два пальца. Обглодав кость, я по привычке поискал глазами Снежку, чтобы отдать ее ей, и снова осознал все произошедшее с ней и с нами.

После этого завтрака-ужина мы завалились спать прямо на прогретую костром землю, прикрывшись пологом. Но к вечеру все-таки пришлось спуститься вниз, к более солидному лесу.

Два дня после этого мы шли медленно, даже неторопливо. Вставали поздно. Часто делали привалы, заранее готовились к ночлегу. Погода по-прежнему стояла теплая, снег таял. Скоро опять проглянула сквозь белизну зелеными пятнами трава.

А еще тормозил наш ход Павел. Несмотря на все ухищрения, он все-таки подморозил себе ноги. На пальцах появились волдыри, и я просто не мог понять, как он при всем этом еще идет!

Впрочем пообморозились все, у нас шелушилась кожа на лице, у Жеребы нос приобрел малиновый оттенок, и он шипел от боли, если прикасался к нему. Дешево отделался я со своими руками, кожа просто слезла с ладоней, как у змеи. То же самое происходило и с ушами.

Но Павел с утра захромал так сильно, что Жереба остановился и спросил:

– Ты что?

– Да ноги что-то болят, – озабоченно ответил тот.

Иван сбросил рюкзак и приказал:

– Разувайся.

Вид раздувшихся пальцев Павла привел нас в ужас.

– Ты что же, ничего не чувствовал?! – заорал на него Андрей.

– Почему, чувствовал. Больно было, стреляло даже в ноги.

– А что ж терпел?

Тот только виновато пожимал плечами да улыбался.

Осмотрев его ноги, Жереба поставил диагноз:

– Могло быть и хуже. Если бы почернели, то это все, сейчас тебе их топором бы отчекрыжил, и ходи как есть, на одних пятках.

После этого Иван поскоблил медвежий окорок и смазал ноги Павла жиром. Затем он занялся странным делом. Из все уменьшающегося полога он сшил два огромных сапога, пристроив внутри них куски медвежьей шкуры.

– Твои говнодавы все равно разлезлись, да ты сейчас в них и не влезешь. Примерь-ка вот это перши…

Странная обувь пришлась Павлу в самый раз. Но шел он все равно с трудом.

– Дойдем до деда Игната, он тебя вылечит, – подбодрил его Иван, – он в этих делах мастак.

Фраза оказалась самой длинной из сказанных Жеребой за эти дни. Изменился он страшно. Заросший трехнедельной щетиной, угрюмый, сутулившийся Иван совсем не походил на того жизнерадостного, добродушного красавца, встретившегося нам месяц назад. Мы научились понимать его без слов. Если Жереба начинал собирать рюкзак, значит, скоро в дорогу. Если он сбрасывал поклажу с плеч и оглядывался по сторонам, значит, это место ночевки.

На третий день мы вошли в совсем уже в благодатные края. Жереба остановился на вершине лысой сопки, оглядел раскинувшуюся внизу обширную долину и впервые за эти дни улыбнулся.

– Слава Богу, дошли! Вот они, угодья деда Игната.

Здесь было хорошо. Густая, плотная тайга, и далеко, на горизонте – заснеженные вершины гор. А Иван продолжал расхваливать эти края:

– Зверья здесь – как в раю до первородного греха. В предгорьях солонцы, поэтому изюбри, лоси, все сюда кочуют. И зима здесь мягкая. Горы загораживают долину со всех сторон, а летом жара, и река близко, вон там.

Он показал влево.

– А как же он этих оленей стреляет? Ведь если они кровь почувствуют, то потом уже никогда на солонцы не придут?

Жереба пренебрежительно махнул рукой.

– Да он и не стреляет. Просто ставит капкан. Привяжет его колоде, вот он уйти далеко и не может. Ну ладно, нам таким ходом еще день пути. Завтра после полудня будем у деда медовуху пить.

После этого он замолк, ссутулился. Словно что-то давило на Ивана, не давало ему жить спокойно.

«Как он переживает из-за своей собаки, – с сочувствием подумал я. – Конечно, это трудно, так вот, своими руками убить лучшего друга».

И именно на спуске, войдя в густой лес, я впервые почувствовал странное беспокойство. Я просто физически чувствовал на себе чей-то взгляд. Не раз и не два я оглядывался, внимательно осматривался по сторонам, пытался убедить себя, что все это мне мерещится, но проходило время, и снова по спине ледяной волной бежал озноб.

Шел я в тот день, как обычно, последним, Павел хромал передо мной. Невольно ускорив шаг, я начал наступать ему на пятки. Пару раз он удивленно оглядывался, но молчал. Прорвало его, когда он остановился, поправляя завязки своих бахил, а я, все оглядываясь назад, с ходу врезался в него.

– Юр, ты что это мне сегодня все запятники оттоптал? Хочешь меня и этой обувки лишить? Если торопишься, то иди вперед.

– Да ладно, – отшутился я. – Просто ты на медвежатине отъелся, не обойдешь.

На коротких привалах я присматривался к своим спутникам, но никто из них не выказывал какого-либо беспокойства. Жереба снова замкнулся и молчал. Андрей пару раз доставал карту и все пытался определиться на местности, ну а Павел был озабочен только своими брезентовыми сапогами. Сначала я не решался говорить про свое беспокойство, боясь насмешек, потом было все-таки решился, но тут Иван молча вскинул на плечи рюкзак, подавая сигнал к подъему, и я промолчал.

Несмотря на этот подсознательный страх, я продолжал идти последним. Этим я как бы боролся с самим собой. Но ближе к вечеру я услыхал чуть сбоку и сзади треск сучьев и понял, что все-таки все это не так просто. Я догнал Павла, а уже на привале рассказал обо всем своим спутникам.

Андрей тут же поднял меня на смех.

– Ну ты, Юрок, просто экстрасенс! Кашпировский плюс Чумак. Это наверняка снежный человек был, йети. Особа женского пола. Она на тебя глаз положила. Ты ей нравишься как мужчина.

Павел просто недоуменно таращил глаза, а вот Иван, вопреки моему ожиданию, встревожился. Он сразу оборвал Андрея.

– Не регочи так, Лейтенант. Авдошки здесь не водятся…

– Кто? – не понял Андрей.

– Кто-кто! Дед Пихто! Авдошки! Так наши мужики этих ваших йети зовут. Нету их здесь. Севернее, да, это вот где Илюшка живет, там еще попадаются. А здесь их нет.

Тут уж и Андрей и я выпучили глаза. Лейтенант был готов продолжить расспросы про все эти чудеса, но к этому не был предрасположен Жереба.

– В тайге так бывает. У кого дар есть, тот нутром все чует. Зря, что ли, Юрке вещие сны снятся? Может, зверь нас какой скрадывает, а может, и хуже того, человек. Вдруг какой беглый объявился, мы для него теперь все, и снаряжение, и мясо, и оружие.

Не знаю, как все остальные, а я сразу вспомнил раскиданные в траве под расщепленным кедром обглоданные зверьем косточки. Меня даже передернуло от этого воспоминания. А Иван продолжал:

– Сегодня за дровами пойдем все. Трое будут сушняк запасать, а один с карабином охранять.

Так мы и сделали. И как ни странно, именно в этом походе точно такое же чувство страха испытал самый неверующий из нас, Андрей. Он тащил за мной охапку сушняка, затем резко бросил ее, что-то лязгнуло. Когда я обернулся, то увидел, что он стоит с пистолетом в руке, напряженно вглядываясь в сторону овражка.

– Ты что? – удивился я.

– Да, наслушался твоих страшилок. Теперь вот самому черт знает что мерещится.

Услышав наш разговор, подошли Павел и Иван.

– Видел что или нет? – спросил Жереба.

– Слышал. Камни в овраге посыпались, за спиной прямо.

– Пошли, – кивнул в сторону оврага Жереба, беря на изготовку карабин.

По одному мы спустились вниз. Иван долго осматривал дно оврага, но уже темнело, и он сказал только одно:

– Кто-то здесь был. На камнях еще свежая земля. Она скатилась сверху.

– Может, медведь? – предложил я.

– Да ладно, какой медведь? – отмахнулся Андрей. – Его бы мы уж точно засекли.

Жереба удивленно и насмешливо посмотрел на него.

– Какой ты умный! Ты от него в метре пройдешь и не заметишь. Хитрей и осторожней в тайге зверя нет. Сколько раз видел, как они к сокжоям подкрадывались. У тех нюх и слух не чета нам, а все равно подпускали чуть не вплотную. Ладно, пошли назад, темнеет уже.

Уже в лагере Андрей продолжил свои рассуждения:

– Может, это наши старые друзья во главе с Куцым? Патроны кончились, вот они и не решаются напасть?

– Кто бы это ни был, но сегодня надо дежурить всю ночь. Эх, Снежки нет, – сказав это, Жереба скривился и поспешно отвернулся от нас, словно что-то забыл в рюкзаке.

Тем вечером мы доели последнее мясо. Это никого не взволновало, ведь завтра предстояло перешагнуть порог дома загадочного деда Игната. На ночь в костер, как обычно, свалили ближайшую ель, и дежурить первым вызвался я.

Как ни странно, но за два месяца странствий по тайге я очень редко оставался с ней один на один, и особенно вот так, ночью. Все-таки я типичный горожанин. Меня просто придавила эта невероятная объемность угольно-черного неба с миллионами ярчайших звезд. Осенью в чистом после дождей небе их было еще больше, чем летом. И я почувствовал свое место в этой бездонности мироздания. Я был просто песчинкой, унесенной жестоким ветром в жуткую даль. И имя мне было – червь, и век мой – мгновение, и все так ничтожно перед вечностью и беспредельностью мира. Куда-то исчез огонь костра, я больше не слышал звуков окружающей ночи: треск прогорающих дров, шум ветра в кронах могучих кедрачей. Остался только покой и вселенная…

Зверский рык, клыки впиваются мне в горло, я кричу… и просыпаюсь! Сердце бешено колотится в груди, я дышу с частотой спринтера, пробежавшего дистанцию, с ужасом оглядываюсь по сторонам. Метрах в двух от меня стоит с карабином в руках смеющийся Лейтенант, а заспанные Павел и Иван ничего не понимающими глазами смотрят на нас.

– Юрок тебе привет от графа Дракулы, – смеется Андрей и показывает свои здоровенные, давно не стриженные ногти. Именно ими он и цапнул меня за шею.

– Сам ду-урак, и шутки у те-ебя дурацкие! – почему-то заикаясь, выдавил я, вытирая со лба холодный пот.

– Ложись спать, караульщик! – весело усмехнулся Андрей, усаживаясь на мое место. – Хорошо, я карабин у тебя забрал, а то бы пальнул с испуга.

Я ложусь на его место и с гневом думаю о том, что теперь, после такой встряски, не усну. Но прошло минут пять, и я снова провалился в висящую надо мной черную бездну.

После Андрея дежурил Павел, а затем его сменил Иван.

Жереба сидел у длинных головешек прогоревшей нодьи и думал о своей жизни. Надо было бы подбросить дровишек, но тяжесть раздумий словно придавила таежника, ссутулила его могучие плечи. Впервые Иван Терехов задумался о своей будущей судьбе. Ранее жизнь несла его как река, все получалось как-то само собой, ничего не надо было решать. Бросало его как щепку от берега до берега, и все вроде ладно. Даже тюрьму и лесоповал Жереба воспринял спокойно. Ну заперли тысячу мужиков в четырех стенах, заставляют лес валить. Ну ведь не убили же? А лес тысячи мужиков валят и без конвоя, по полгода пропадая в тайге. Чем не тюрьма? Зато там он познакомился с людьми, протолкнувшими его в бегуны. Эти восемь лет он считал самыми лучшими в своей жизни. Здесь он был на своем месте, ему нравилась эта работа. Полтора месяца тяжелой, но вполне посильной кочевой жизни обеспечивали его на год достатком и свободой. Отдав большую часть денег матери, на остальные он вдоволь кутил и куражился по полупустым осенним курортам, а на последние гроши брал билет домой. До весны он жил тягучей, дремотной жизнью, деля время между горячей печью и подледным ловом, не ради промысла, а для забавы.

По весне он уходил на рыбалку в тайгу, и азарт удерживал его у студеных речек и озер до самой макушки лета, когда приходила пора собираться в далекую дорогу. Но за последние несколько лет в корне изменилось все. Золотодобывающие бароны наладили более простой и безопасный способ доставки золота в Россию и на Кавказ. Нужда в бегунах отпала. Каким-то верховым чутьем Жереба чувствовал, что это его последний бег. А это ломало устоявшийся распорядок его жизни. Надо было искать другую работу, что непременно лишало его той свободы, к которой он так привык и которую так ценил.

Еще в первый день встречи с этими тремя чудаками, чуть ли не нагишом решившими пробежать по тайге, ему пришла в голову простая и черная мысль: просто-напросто прирезать ночью всех троих и забрать золото себе. Тайга скрыла бы все, а этих троих никто бы и не хватился. Тогда он отогнал эту мысль, но теперь она все чаще и чаще приходила ему в голову. Тридцать килограммов золота позволили бы ему еще долго вести привычный образ жизни. Со сбытом «рыжья» он тоже не знал проблем, адреса ему были известны. Вот поэтому-то Иван стал молчалив и озлоблен. Смерть Снежки словно поставила какую-то точку в его рассуждениях. Собаку он купит другую, но пока была жива Снежка, он ни за что бы не решился бы на это черное дело. К Снежке он относился как к человеку, как к лучшему другу, и он знал, что она бы не одобрила задуманное им.

Ночами он обдумывал, как это все сделает. Выглядело все просто: три удара ножа, столкнуть тела в какую-нибудь яму, и ищи ветра в поле. Но сегодня он уже дважды подходил к мирно спящим спутникам, и рука с ножом просто не поднялась. А решаться надо было сегодня, этой ночью. Завтра они подойдут к заимке деда Игната. Старика Иван боялся и любил. Было в нем что-то такое, отчего при встрече с отшельником Иван чувствовал себя словно школьник, пришедший к строгому отцу с двойкой. Лучше бы было ему явиться к нему одному, без попутчиков. Тогда бы золото он оставил у него, деду Иван доверял больше, чем самому себе. Если он не сделает это сегодня ночью, то не сделает уже никогда.

Подняв голову, Жереба увидел полоску зари. Это его словно подстегнуло. Он осторожно подошел к спящим. Из-под куска брезента виднелись только головы. Белорус уткнулся носом в свой брезентовый колпак и тихо сопел. Лейтенант лежал на спине, по-богатырски вольно раскинув руки и ноги. Лежащий между ними Юрка, как всегда, свернулся калачиком, он сильнее всех мерз по ночам.

Вытащив из ножен свой тесак, Жереба подошел к Лейтенанту. Его он наметил давно, из всех троих этот был самый справный мужик, а значит, и самый опасный. Иван опустился на колени, всмотрелся в лицо спящего Андрея. Жереба видел каждую морщинку на его лице. Лейтенант во сне улыбался, очевидно, приснилось что-то хорошее.

«Вот и хорошо. Пусть порадуется перед смертью», – мелькнуло в голове у Жеребы. Он поднял нож и не смог его опустить. Несмотря на предутренний морозец, лицо его заливал пот, а в горле застрял ком. Перед глазами Ивана снова замелькали картины их совместного похода. Крушение на долбленке, белорус тогда вытащил его из реки, потом плот, падение с водопада, изматывающее бегство от двуногих хищников, пурга. Если бы не Лейтенант, он бы тогда точно прошел мимо скалы и мимо жизни.

Жереба мотнул головой, стараясь отогнать эти мысли. Ведь если б не эти трое, он никогда бы не попал в глупую заваруху с этими бандитами. Ел бы давно шашлыки да сациви в Сочи, запивал хорошим вином. Да и Снежка осталась бы жива.

Иван постарался сосредоточиться на этой мысли, только в ней он находил какое-то моральное оправдание задуманному. Он поднял руку, посмотрел на блеснувшее голубизной лезвие, но ком в горле не проходил. Тогда Жереба воткнул нож в землю рядом с головой Лейтенанта, отошел к костру и хлебнул из котелка холодного таежного чая. Возвращаясь обратно, он остановился у прислоненного к стволу дерева карабина, посмотрел на него и отрицательно мотнул головой. Нажать на курок, конечно, легче, но так он успеет убить во сне только одного, а эти успеют проснуться и будут смотреть на него! Иван заранее боялся этих взглядов, боялся, что они ему будут сниться потом всю жизнь.

Жереба отметил, что совсем уже рассвело, костер окончательно прогорел, он сделал два шага назад, к воткнутому в землю ножу, но какое-то движение и шорох сбоку заставили его оглянуться. Он сразу понял, что это такое, промелькнула даже мысль, что пацан оказался прав… Его рука по привычке рванулась к ножнам, но ножа не было. Иван успел вскинуть руки и коротко вскрикнуть прежде, чем многопудовая туша медведя опрокинула его на землю и зловонное дыхание смерти пахнуло на него из открытой пасти…

Проснулись мы одновременно, но я первым приподнялся со своего жесткого ложа и еще успел увидеть темную массу, с треском исчезающую в кустарнике.

– Что это было?! – закричал Андрей, вскакивая на ноги и всматриваясь в сторону удаляющегося шума.

– Медведь, – ответил я спокойно.

Павел догадался подбросить в костер сушняк, и мрачная серость раннего утра озарилась ярким светом. Мы втроем прошли до самых кустов и здесь на земле увидели шапку Жеребы и рядом с ней пятна крови.

И только здесь меня заколотило. Андрей поднял шапку, выругался, Павел стоял рядом и молчал, но по лицу его было видно, что он так же в шоке. Лейтенант бросил шапку, метнулся назад и принес горящую палку и карабин. Факел он сунул Павлу, а сам передернул затвор.

Метров через десять мы нашли один из сапогов Ивана. Там, где медведь тащил его тело, трава была примятой, кустарник поломан. И всюду кровь. Пройдя еще метров десять, мы остановились. Факел погас, и за каждым деревом и кустом нам чудилась опасность.

– Ладно, дальше не пойдем, – решил Андрей. – Дождемся утра. Ивану мы, похоже, уже не сможем помочь.

Мы повернули обратно. Еще с полчаса мы молча просидели у костра, меня все била нервная дрожь. Светало, и наконец Андрей глянул вокруг, поднялся с бревна. Подойдя к своему рюкзаку, он пошарил в кармане, вытащил патроны, хотел было уже направиться в лес, даже кивнул нам, но тут увидел рядом с изголовьем своей лежанки воткнутый в землю нож. Вытащив его лейтенант осмотрел лезвие со всех сторон и, пробормотав: – Непонятно, – двинулся по кровавому следу.

Не надо было быть следопытом, чтобы увидеть последний путь Ивана. Нашли мы его метрах в трехстах от лагеря, в небольшом овраге. Из-под груды камней, земли и сухих веток торчала босая нога Ивана, локоть, да окровавленные волосы.

– Спрятал, сволочь! – выругался Андрей, отдал карабин мне а сам отгреб с лица Жеребы землю. Зрелище было жуткое. Лицо Ивана не пострадало, даже глаза были открыты, но горло было вырвано в клочья.

– Эх, Ваня, Ваня. Как же ты не уберегся? – тихо спросил Андрей и снова засыпал лицо бегуна.

– Андрей! – тревожно окликнул его Павел, показывая рукой на кусты. Лейтенант чуть с руками не оторвал у меня карабин и трижды выстрелил по кустам. Он попал, раздался пронзительный визг, за чахлыми кустами багульника забилось в агонии что-то большое и темное. Андрей выстрелил уже прицельно раз, другой…

Когда все стихло он пошел посмотреть на свою добычу, мы, конечно, двинулись за ним. Обойдя кустарник, лейтенант склонился над убитым зверем и разочарованно выругался. На окровавленной земле лежал какой-то несуразный зверь размером с большую собаку, толстыми лапами и противной, оскаленной в предсмертной муке пастью.

– Росомаха, – пояснил Лейтенант. – Пришла на запах крови. Зря только столько патронов просадил.

Мы вернулись обратно, к жуткой могиле нашего товарища.

– Что делать-то будем? – спросил Павел, кивая на холм.

– Не знаю. Не нести же его на себе. Надо дойти до этого деда Игната, что он скажет. Прикрыть только надо получше, чтобы мелюзга не добралась. А медведь все равно будет ждать, пока мясо станет с душком, – решил Андрей.

Мы подкатили несколько больших валунов, принесли пару бревен, получше засыпали тело, постояли несколько минут в скорбном молчании. Но перед этим Андрей шокировал и меня и Павла. Отгребя с Жеребы землю, он стащил и второй его сапог.

Уже вернувшись на поляну, Лейтенант аккуратно поставил сапог рядом с первым и кивнул на них Павлу:

– Надевай, тебе они как раз будут.

Посчитав на этом разговор законченным, он повернулся ко мне и нахлобучил на мою голову шапку Ивана. Я тут же сорвал ее с головы.

– Ты что, Андрей?! Я не надену ее, тут же кровь!

– Где ты видишь кровь! Нету здесь никакой крови, смотри! – Лейтенант буквально швырнул мне в лицо шапку Жеребы и обернулся к Павлу, застывшему в явном сомнении. Один сапог Жеребы действительно был сильно запачкан в крови. Наша нерешительность просто взбесила Лейтенанта, он начал орать на нас во всю свою офицерскую глоту, брызгая слюной и с ненавистью глядя на обоих.

– А ты что стоишь?! А! По тайге босиком хочешь идти, да?! Иди, черт с тобою, авось сдохнешь, хоть мучиться с вами не буду! Чистоплюи хреновы! Зима на носу, вам пурги мало было?! – он обернулся ко мне. – А ты забыл уже, как подштанники на голову напяливал?! Забыл? Вон, посмотри! – он ткнул в блестевшие на горизонте сахарной белизной снежные вершины и снова заорал: – Вон они стоят, ждут тебя!

В прошлый раз уши чуть на перевале не оставил, а здесь ты их точно оставишь. И ты наденешь эту шапку, пусть на ней будут хоть все мозги Ивана!

Резко оборвав эту свою несуразную речь, Лейтенант отвернулсяи, подошел к своему рюкзаку, начал было затягивать на нем веревку, но вдруг повалился на землю в судорогах жесточайшей истерии.

С того памятного дня поездки на базу первой бригады Андрей держался как кремень, но непрерывное напряжение, груз взятой на себя ответственности и власти подточили и его железные нервы. Это походило на припадок эпилепсии. Я насмотрелся в детдоме на подобное, там у нас трое страдали падучей. Боясь, что Андрей поранится об острые сучья или камни, мы навалились с Павлом на него. Он бился под нами, и казалось, что мы не справимся, не удержим эту умноженную истерикой силу. Но я понял главное – это была все же не эпилепсия, просто нервы пошли вразнос. Постепенно Лейтенант начал утихать. Только тяжело и часто дышал.

Тогда мы с Павлом отпустили его и отошли в сторону. Белорус стащил с ног свою уродливую обувку и начал примерять сапоги Ивана. Даже для слоновьих, разбухших от мозолей и обморожения лап Павла они оказались великоваты. Я же напялил на голову шапку Жеребы. С таким же успехом я мог бы надеть и ведро. Голова болталась внутри этого сооружения, как ботало внутри церковного колокола. Но спорить с Андреем я уже не решился. Завязал под подбородком уши и стал ждать распоряжений.

Андрей, стараясь не смотреть нам в глаза, начал укладывать вещи, деля их на троих. Что полегче: одеяла, полог, все это досталось мне. Золото он положил Павлу, а сам взвалил рюкзак Жеребы.

– Что он там нес? Всю Сибирь прошли, а у него все рюкзак неподъемный, – проворчал Лейтенант и взмахом руки дал команду к отправлению.

Никогда еще я не покидал ночную стоянку с таким большим облегчением.