Текст книги "Приключения 1979"
Автор книги: Евгений Федоровский
Соавторы: Владимир Печенкин,Борис Ряховский,Михаил Белоусов,Минель Левин,,Геннадий Семар,Эдуард Хлысталов,Евгений Волков,Юрий Хорунжий,Владимир Жмыр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
Гюндюз Керимбейли и прокурор Дадашлы вышли из здания прокуратуры вместе. Дадашлы, нахмурившись из-за ненастной погоды, нахлобучил шляпу на лоб, затем, посмотрев в сторону книжного магазина, громко поздоровался:
– Добрый вечер, дядя Фаттах!
Сторож с противоположной стороны улицы отвечал:
– Добрый вечер!
– Не хочешь перейти к нам?
Дядя Фаттах, поднявшись с топчана, застегнул пуговицы телогрейки, пересек улицу и, подойдя к ним, снова сказал:
– Добрый вечер.
Как и Гюндюз, прокурор Дадашлы тоже во второй раз поздоровался со сторожем и, наверное, чтоб не задерживаться в такую погоду долго на улице, сразу перешел к делу:
– К нам из Баку гость приехал, дядя Фаттах, остановится в доме для приезжих.
Дядя Фаттах посмотрел на советника.
– Очень хорошо сделает! С удовольствием, рады будем встретить. Место для него найдется.
Дадашлы обратился к Гюндюзу Керимбейли:
– Слушать дядю Фаттаха – все равно, что еще один университет окончить. К тому же он в нашей гостинице и садовник и администратор. Одним словом, всем этим домом распоряжается он. Да еще и сам там живет вместе с семьей.
Седовласый, седобородый сторож, видимо, понравился и следователю по особо важным делам.
Заметив это, прокурор Дадашлы сказал дяде Фаттаху:
– Проводи-ка гостя прямо сейчас, пусть отдохнет немного. Дел у него много. А за книги не бойся, ничего с ними не станет, сразу же и вернешься.
Дядя Фаттах, попыхивая трубкой, улыбнулся.
– Трус умирает по сотне раз в день, а мужественный человек только раз в жизни. Чего мне бояться?
Эти слова дяди Фаттаха понравились прокурору Дадашлы. Засмеявшись, он сказал:
– Видели, каков наш дядя Фаттах? Пожалуйста, в машину.
Гюндюз Керимбейли покачал головой:
– Я лучше пройдусь пешком.
– Вот в этом мы никогда не сойдемся. Я ходить пешком не люблю. Ладно, идите отдыхайте. Завтра с утра и мои сотрудники, и милиция в вашем распоряжении. Все, что у нас есть!.. Знаю, вы не любите, когда много людей, но все, что потребуется, предоставим.
Пожимая руку Дадашлы, Гюндюз спросил:
– Об этом тоже говорят на юридическом?
Прокурор Дадашлы подхватил:
– Так точно!
Попрощавшись, они разошлись.
Гюндюз Керимбейли с дядей Фаттахом зашагали по тротуару, а прокурор Дадашлы направился к дожидавшемуся его с утра «газику», как вдруг, вспомнив что-то очень важное, повернулся назад и крикнул вдогонку Гюндюзу:
– Чуть не забыл сказать вам! Страшно подумать!
Гюндюз Керимбейли остановился и повернулся к прокурору Дадашлы.
– Я обнаружил отличную рукопись Шейха Махмуда Шабустари[5] 5
Шейх Махмуд Шабустари – средневековый азербайджанский писатель.
[Закрыть], очень редкая вещь, не позднее XVI века! Покажу вам, когда мы пороемся в моей библиотеке, – сказал прокурор Дадашлы.
Улыбку Гюндюза прокурор Дадашлы, наверное, расценил как выражение явного удовольствия.
Гюндюз благодарно наклонил голову:
– Непременно пороемся.
С удивительным для своих ста тридцати килограммов проворством прокурор Дадашлы забрался в ГАЗ-69 и, когда машина проезжала мимо Гюндюза, помахал ему рукой.
Дядя Фаттах шагал несколько впереди, глубоко затягиваясь трубкой, бережно укрываемой им в ладони, Гюндюз Керимбейли, едва выйдя из теплой комнаты, подняв воротник пальто, шел рядом с дядей Фаттахом и, чтобы не угодить в лужу, не отрывал глаз от земли.
Дядя Фаттах, не вынимая трубки изо рта, показал головой на что-то впереди:
– Вот, смотри, здесь.
Гюндюз удивленно взглянул на дядю Фаттаха. Дядя Фаттах пояснил, невозмутимо дымя трубкой:
– Эх, сынок, наш райцентр – маленький райцентр. И еще говорят, шила в мешке не утаишь. Совсем спокойный город, а теперь в самое что ни на есть тихое время года и вдруг такая история... Я об убийстве деда учителя говорю.
Гюндюз Керимбейли, дойдя до места, указанного дядей Фаттахом, остановился и, прищурившись, огляделся вокруг.
Обычная улица обычного районного городка. Вдоль улицы вытянулись заборы, прикрывающие дворы одноэтажных и двухэтажных домов. Через каждые пятнадцать-двадцать шагов попадались разноцветные ворота, с трудом различимые в надвигающейся темноте.
Гюндюз Керимбейли сильнее закашлялся и еще плотнее вжался в свое пальто.
– Идем, сынок, идем, – сказал дядя Фаттах. – Ты, кажется, успел уже простудиться.
Как бы не расслышав его слов, следователь по особо важным делам указал на забор, прислонившийся вплотную к тротуару, на котором резко выделялись ворота, и спросил:
– Чей это дом?
Дядя Фаттах сначала пригляделся к воротам, будто и сам был в здешних местах пришельцем, а затем сказал:
– Этот?.. Это двор женщины Фатьмы.
– А кто она, женщина Фатьма?
Губы дяди Фаттаха, посасывающие трубку, улыбнулись.
– Кем она может быть? Сплетница.
Гюндюз Керимбейли тоже не мог не улыбнуться.
– С кем же она живет здесь?
– Сын есть у нее, шофер. С ним...
– А как его зовут?
– Джеби.
Гюндюз Керимбейли хотел еще что-то спросить, но кашель чуть не согнул его, и дядя Фаттах откровенно забеспокоился.
– Сильно ты простудился, – сказал он. – Давай-ка пойдем лучше. Аллах милостив, может, завтра погода исправится. Идем-идем, отдохнешь хоть немного.
Гюндюз Керимбейли наконец-то откашлялся и сказал:
– Один человек плакался, что он весь в долгах. Ему говорят, не переживай, аллах милостив. А тот возражает, в том-то все и дело, что и всю причитающуюся мне милость я уже задолжал.
Гюндюз Керимбейли улыбнулся и снова закашлялся. Взяв его под руку, дядя Фаттах произнес:
– Пошли! Если уж суждено оплачивать долги милостью, так пусть этот долг подождет до завтра.
Следователь по особо важным делам согласился:
– Пошли. Но только еще не к вам, дядя Фаттах, а в дом, где живет Фазиль Гемерлинский. А потом уже к вам.
Дядя Фаттах посмотрел на своего продрогшего гостя и огорченно возразил:
– Нет, товарищ, это не дело. Этот дом находится на одном конце города, а дом для приезжих – совсем в другой стороне!
– Замерзнуть боишься, дядя Фаттах?
Рассердившись, дядя Фаттах вынул изо рта трубку:
– Погоды я не боюсь, товарищ! Я за тебя боюсь, за тебя! И молодость тогда не выручит. Из одного климата совсем в другой попал. Тебя-то, наверное, тоже кто-нибудь ждет в Баку?
Следователь по особо важным делам поежился.
– Вот это ты прямо в точку попал, дядя Фаттах. Ох как я тороплюсь в Баку! Знаешь почему? У дочки моей день рождения через три дня...
Дядя Фаттах уже успокоился.
– Пусть растет большой и красивой! Наверное, дитя еще...
– Спасибо, десять лет исполнится. А десять лет, сам знаешь, дядя Фаттах, это юбилей. Ну, пошли?
– В дом для приезжих?
– Сначала в тот, дом, где живет учитель Фазиль. А затем и домой.
Дядя Фаттах, кажется, смекнул, что переубедить приехавшего бакинца безнадежная задача, и, покачав головой, двинулся с места, опять несколько опережая своего спутника.
Незаметно совсем стемнело. И оттого, что на улицах было так неуютно темно, а из расположенных на деревянных крышах труб струились веселые дымки, холод чувствовался еще больше. Окна, словно по очереди, загорались, и следователь по особо важным делам, шагая возле дяди Фаттаха, что есть силы напрягал глаза, с ресниц которых стекали капельки мокрого снега, чтобы рассмотреть и дымящиеся трубы, и окна, в которых так приветливо горел свет, а затем по привычке уставился лицом вниз, чтоб не попасть ногой в лужу.
Дядя Фаттах, покуривая трубку, как бы беседовал сам с собой:
– Такие в мире дела. На склоне лет человек приезжает навестить внука, а какой-то негодяй выпускает из него кровь, чтобы заграбастать пятнадцать копеек!.. Получит их он, жди, а!.. Ядом вытекут из носу.
– При чем здесь мир, а, дядя Фаттах, это же люди...
– А мир и люди – это одно и то же, сынок. Человека называют самым разумным существом планеты. А смотри, что он вытворяет иногда, это самое разумное существо. Конечно, что сбылось, того не исправишь, это верно. Кому что судьбой предписано, то и сбудется. Смерть не бывает лучше или хуже, это все правда. Смерть есть смерть. Но оценку выставляют и смерти. А ее дешевизна обидна человеку!..
Чем больше дядя Фаттах говорил о дурных людях, тем темнее становилось. Пропитанный мерзкой сыростью снег, словно боясь упустить редкую возможность, валил все сильнее и сильнее. Гюндюз Керимбейли окончательно заледенел, и при каждом взрыве кашля этого приезжего бакинца дядя Фаттах качал головой
– Тебе б сейчас дома сидеть да чай пить с малиновым вареньем...
Гюндюз не выдержал:
– Да, сейчас чай с малиной – лекарство.
Дядя Фаттах остановился перед воротами белевшего в темноте двухэтажного дома и, показав окно на втором этаже, где еще горел свет, сказал:
– Вот здесь он живет.
Гюндюз Керимбейли, кутая шею в воротник пальто, еще раз взглянул в освещенное окно.
Мгновение они постояли молча. В течение этого короткого мгновения в нарастающем шуме хлынувшего потока мокрых снежных хлопьев послышались перебивающие друг друга человеческие голоса. Голоса доносились из указанного дядей Фаттахом окна. Очевидно, два человека ожесточенно ругались между собой.
Следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли и дядя Фаттах прислушались к голосам. Слова невозможно было разобрать, но не приходилось сомневаться: спор в доме все более разгорался.
Дядя Фаттах, дымя трубкой, сказал:
– Кажется, не вовремя мы пришли...
Гюндюз Керимбейли, не отрывая глаз от окна, возразил:
– А может быть, как раз вовремя, – и добавил с резкой, решительной интонацией, так непохожей на знакомый сторожу мягкий и сдержанный тон: – Ты иди, дядя Фаттах, я потом приду.
Дядя Фаттах догадался, что лучше ему согласиться. Странно только, что этот промокший бакинец дрожал как цыпленок, а тут и дрожь как рукой сняло.
– Может, подождать тебя здесь?
– Нет, к чему ждать, иди.
– А как ты нас найдешь?
– Найду. Учитель меня проводит.
– Ну что ж. Мы как раз против школы живем...
Дымя трубкой, дядя Фаттах повернулся и медленно исчез в темноте.
Гюндюз решил постучать в маленькую калитку, но она оказалась открытой. Когда он вошел во двор, откуда-то выскочила здоровенная собака с обрезанными ушами, не иначе как волкодав, и залилась лаем. Не будь она на цепи, дела советника стали б плохи. В свете, идущем от одноэтажной пристройки, глаза ее злобно блестели.
Из двери дома чуть высунула голову пожилая женщина, стараясь не подставлять лицо пронизывающему снежному вихрю.
– Кто это там? – послышался ее голос.
– Я к учителю Фазилю.
Женщина прикрикнула псу:
– Тихо ты!
Пес тотчас замолк, будто только и ждал окрика этой женщины. Помахивая хвостом, торопливо убрался в конуру.
Поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, Гюндюз приблизился к веранде.
Голоса слышались теперь совсем ясно.
– Я тебе не ребенок, чтобы меня запугивать.
– Не знаю, ребенок ты или еще кто-нибудь. Вот что я тебе скажу: промокший дождя не боится. Запомни: сделаешь только что-нибудь плохое, выпущу кишки твои наружу!
– Ну что ты за человек? Языка человеческого не понимаешь? Что ты на меня так набросился?
Гюндюз Керимбейли, должно быть, даже в интересах дела не любил подслушивать. Вытащив руку из кармана пальто, он постучал в дверь.
Сначала наступила тишина, а затем изнутри донесся голос:
– Ничего не надо, тетя Айна!
Гюндюз постучал снова.
– Ну что там еще? – одновременно с этими словами дверь отворилась, и открывший ее парень, оглядев незнакомого ему гостя, спросил: – Вы к кому?
Гюндюз посмотрел на стоявшего посреди комнаты мужчину лет сорока пяти – пятидесяти, одетого в ватник, и спросил застывшего перед ним молодого человека:
– Вы учитель Фазиль?
– Да, я.
– У меня к вам небольшое дело.
Бросив быстрый взгляд на мужчину в ватнике, учитель Фазиль предложил Гюндюзу пройти в помещение.
– Входите, пожалуйста, располагайтесь.
Войдя в комнату, Гюндюз Керимбейли направился к стулу, указанному Фазилем, и, поскольку здесь, было очень жарко, снял пальто. Портфель, с которого, не переставая, стекала вода, он поставил на пол возле стола. Сел и положил пальто на колени. Мужчина в ватнике, косо взглянув на гостя, посмотрел на учителя Фазиля и выразительно произнес:
– Я пошел! Надо будет, еще приду!
Когда он вышел, учитель Фазиль с глубоким вздохом повернулся к Гюндюзу:
– Извините, я подумал, тетя Айна снова интересуется, не надо ли нам чего. Я говорю о хозяйке дома... Я здесь квартирантом...
Следователь по особо важным делам достал из нагрудного кармана лежащего у него на коленях пальто удостоверение и показал его учителю Фазилю.
– Я беспокою вас по делу Махмуда Гемерлинского.
Учитель Фазиль сел на старый кожаный диван возле двери и с искренней, сердечной горестью сказал:
– Ужасно погиб старик! Из-за меня погиб!
– Почему из-за вас?
Учитель Фазиль посмотрел на Гюндюза Керимбейли и, несколько поколебавшись, ответил:
– Если б меня здесь не было, что ему-то тут делать?
Гюндюз, придерживая на коленях пальто, спросил:
– Зачем же он приезжал сюда?
Учитель Фазиль, встав с дивана, подошел к следователю и взял у него пальто.
– Давайте повешу, – сказал он. – Мокрое, пусть подсохнет немного.
Повесив пальто на гвоздь, прибитый к задней стороне двери, он снова сел на прежнее место:
– Меня приезжал проведать, зачем же...
– Это я прочел в вашем пояснении.
Учитель Фазиль удивленно взглянул на Гюндюза Керимбейли, если, мол, прочли, чего еще снова-то спрашивать?
– Это ваш родной дед, да?
Учитель Фазиль, будто ребенок, поднес руку ко рту и принялся грызть ноготь большого пальца:
– Я все рассказал. В протоколе все записано...
– Вы не хотите со мной разговаривать?
Фазиль, не отнимая руки ото рта, отвечал:
– Почему не хочу? Родной дед, конечно... Отец погиб на фронте, я был его единственным сыном. У деда остались двое внучат, я и сестра моя, больше у него никого не было. Сестра старше меня, живет в Баку, замужем, своя семья уже. Дедушка жил один. – Учитель Фазиль, оторвав ото рта палец, сложил руки на груди.
– Сестра приезжала на похороны?
– Конечно, приезжала. Долго задержаться она не могла, у нее ребенок грудной.
– Раньше вы жили вместе?
– Да. А после окончания университета меня распределили сюда.
– Это когда?
– Полгода уже, как я здесь.
– В Баку наведывались? Навещали деда?
– Да, конечно. Без нас он сильно скучал...
– Когда вы в последний раз были в Баку?
– Двадцать второго числа. В субботу сразу же после окончаний уроков и поехал.
– И на воскресенье остались?
– Да. Ночью выехал в Баку, чтоб в понедельник успеть на занятия.
– Значит, вы выехали из Баку двадцать третьего. Двадцать четвертое, – следователь загнул один палец, – а двадцать пятого дедушка уже оказался здесь. Всего через день он снова приехал сюда, чтобы встретиться с вами?
Учитель страдальчески посмотрел на Гюндюза Керимбейли, обхватил лицо двумя руками, склонил голову и со стоном произнес:
– Из-за меня человек погиб. Из-за меня.
Не удержавшись, Гюндюз Керимбейли громко раскашлялся, кашель на этот раз шел не из горла, а откуда-то из груди. Сомневаться не приходилось, простыл он очень сильно. Продолжая кашлять, он поднялся и, взяв платок из кармана пальто, поднес его ко рту. Дождавшись, когда пройдет кашель, сказал:
– Послушайте меня, учитель Фазиль! Если вы хотите, чтоб человека или людей, убивших вашего деда, нашли и покарали, если вы хотите, чтоб мы это сделали быстро, расскажите мне все, что вы знаете, ничего не утаивая. Времени играть в прятки у нас нет. Если мне придется вызвать вас в прокуратуру, я буду обязан допросить вас совершенно официально!
Учитель Фазиль отнял от лица руки и недоуменно посмотрел на своего гостя. Он, видимо, не ожидал столь строгого начала. Немного поразмыслив, он вымолвил:
– Но ведь одно совсем не касается другого.
– О чем это вы?
– О связи моего дела с убийством дедушки.
– Какого еще вашего дела?
Учитель Фазиль опять сложил на груди руки, и откинул голову на спинку дивана, уставившись покрасневшими глазами на потолок. Он наконец-то догадался, что его непрошеный гость просто так от него не отстанет, душу вытряхнет, а правды доищется.
– Так дед приезжал по моему делу, – уточнил учитель.
Следователь по особо важным делам резко переспросил:
– По какому же все-таки делу?
Встав, учитель Фазиль подошел к окну и, прижавшись лбом к стеклу, уставился в темноту.
– В этом городке все равно ничего не скроешь, – сказал он, не отрывая глаз от окна, и с трудом добавил: – В Баку у меня есть невеста. Наши деды с детства друзьями были... Еще когда я учился в университете, нас обручили... Я приехал сюда, а она осталась в Баку... После приезда... – Учитель Фазиль запнулся: наверное, в этот миг он чувствовал себя в самом неприглядном положении.
Гюндюзу Керимбейли захотелось ему помочь:
– Девушка полюбила другого...
Учитель, все так же глядя в окно, прерывал его:
– Нет, девушка здесь ни при чем, это я полюбил...
Он замолчал. Гюндюз, спрятав платок в карман пальто, тоже приблизился к окну.
Но учителю не терпелось побыстрее закончить мучительный разговор.
– Это учительница русского языка в нашей школе. Зовут ее Саадет... Дед не давал согласия, говорил – нехорошо поступаешь, мужчины так не поступают... Я и сам знаю, что нехорошо, но разве человеку здесь с самим собой справиться? Человек не способен предугадать будущее: мы были молоды, нас обручили, нам казалось, друг друга мы любим. А потом оказалось, что все это детство, любви никакой нет. – Учитель Фазиль разнервничался от собственных слов и не заметил, как повысил голос. – Потом оказалось, я другую люблю!.. Отправился объяснить все деду. Нет, не соглашается он, я должен сам к вам приехать и посмотреть, что там происходит! Упрямым он был очень! Если что-то вобьет себе в голову, разубедить его невозможно. Характер у него был такой: и дома, и на работе... – Учитель Фазиль оторвался от окна и посмотрел на Гюндюза. – В былые времена он тоже был как бы вашим коллегой. Начинал работать в милиции в районе, был начальником милиции... Нас тогда еще и на свете не было... Затем, вплоть до выхода на пенсию, был на другой работе... Бандитам, контрабандистам от него жизни не было, а умер от воровского ножа какого-то подонка,
Гюндюза Керимбейли снова прихватил кашель.
Повернувшись к нему, учитель спросил:
– Может, попросить тетю Айну принести чаю?
– Нет, большое спасибо, пойду. – Гость снова предстал перед учителем в своем первоначальном облике: вежливым и внимательным человеком. – Извините, я бы на прощание задал вам еще пару вопросов... Девушка знала, что ваш дед возражает против ваших отношений?
– Какая девушка?
– Здешняя учительница. Саадет.
Учитель кивнул головой:
– Знала!
– И что приедет, знала?
– Нет, я ей об этом не говорил,
– А кому говорили?
Учитель Фазиль, немного помолчав, ответил:
– Имашу. Это брат Саадет... Старший брат...
Гюндюз Керимбейли, подойдя к двери, снял с гвоздя пальто и, одеваясь, спросил:
– Вы один ходили встречать деда?
– Да.
– По дороге никого не встретили?
– Нет.
– Сразу же сюда пришли?
– Да.
– И не успели прийти домой, он сразу же вышел?
– Да.
– Зачем?
– Не знаю, может, с сердцем плохо стало или еще что... Он вдруг стал очень мрачен. Даже пальто не снял, минут пять-шесть посидел, может, десять... Потом сказал, что пойдет пройдется по улице. Как ни пытался его удержать, не вышло. И меня не пустил с ним пойти. Сказал, подышит немного воздухом и вернется...
– По дороге домой или дома он вас о чем-нибудь спрашивал?
– Нет, не спрашивал.
– Это точно?
Учитель Фазиль немного подумал, потом сказал:
– Спросил, доволен ли я своей хозяйкой или нет. Я объяснил ему, что тетя Айна человек хороший.
– И это все?
– Да.
– И по дороге?
– И по дороге ничего не спрашивал. Сначала настроение у него было неплохое. Говорил, что после большого города человек себя здесь очень приятно чувствует. Дым от машин, везде асфальт, все это ему весьма надоело... Потом он замолчал, не проронил больше ни слова.
Гюндюз взял портфель и, приостановившись перед дверью, задал последний вопрос:
– Человек, что был только что здесь, это Имаш?
Учитель, поразившись, посмотрел на Гюндюза Керимбейли:
– Да, это он. А как вы догадались?
Следователь по особо важным делам, улыбнувшись, пожал плечами.
Учитель Фазиль взял пальто с изголовья кровати, надел его и сказал:
– Я провожу вас...
5Деревянные крыши домов сумрачно блестели в темноте, мокрый снег валил и валил. Буйно стекающая с крыш и из водосточных труб вода, будто селевой поток, неслась по улицам. Окна в городке одно за другим гасли, и в кромешной тьме растущие на улице ивы и орех голыми своими ветвями вселяли в человека еще большее уныние.
Следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли сидел возле маленькой электроплитки на деревянной табуретке и смотрел на раскаленную докрасна спираль: над электроплиткой поднималось еле заметное жаркое марево. Оно будто жаловалось на уличную непогоду и вообще на горести мира.
Следователь накинул себе на плечи пальто. После отвратительной погоды на улице, должно быть, источаемое плитой тепло и незамысловатый уют его маленькой комнатки приносили Гюндюзу необыкновенное удовольствие, но чувствовалось, что, хотя глаза его пристально смотрели на покрасневшие провода электроплитки, мысли Гюндюза находились совсем в ином месте.
Перед окном на круглом столе стояла сахарница, варенье, маленький чайник и грушевидный стаканчик. Шторы окна были слегка раздвинуты, и по тому, как мокрый снег бил снаружи в стекло, было ясно: хмарь эта успокоится еще не скоро.
В комнату вошел дядя Фаттах с мешочком в руке.
– Пока ты не спишь, давай-ка я поставлю тебе банки, сынок!
Гюндюз Керимбейли, заранее смакуя наслаждение от банок, улыбнулся:
– Дядя Фаттах, ты меня так избалуешь.
Положив мешочек на разукрашенный сундук, стоявший возле железной кровати, дядя Фаттах заметил:
– Желанного гостя с пустой скатертью не встречают. Сейчас, правда, голодным никто не останется, у каждого на столе что-нибудь да есть, кило белого хлеба стоит тридцать копеек, но гость-то ест не то, что ему хочется, а то, что ему подадут. Тебя-то, сынок, я хорошо разгадал потому, что ты с таким кашлем принялся расхаживать по делам, в такое-то времечко. Понял уж, что и завтра так же поступишь, и послезавтра, и еще на другой день. И до конца всей своей жизни... Говорят, сделай доброе дело и забудь о нем: люди не узнают, а создатель все узнает. Однако не забывай, дома-то и тебя тоже ждут!
Гюндюз Керимбейли встал, бросил пальто на изголовье кровати и, усевшись на постель, сказал:
– Мать у меня в Баку, дядя Фаттах, так она будто по крупицам собрала все, что ты говоришь.
Дядя Фаттах, вынимая банки из мешочка, выстраивал их на сундуке.
– Таких, как ты, я немало повидал, сынок. Закалки ты крепкой, от дела тебя не оттащишь. Говорят, себя жалеть – счастья не иметь. Не знаю, как там у тебя со счастьем, но, уж жалеть ты себя не жалеешь. Разболелся вот. А мой-то долг в том, чтобы вернуть тебя матери таким, каким она тебя сюда послала. Потому что ты гость мне, а не чужак какой-нибудь. – И дядя Фаттах, повернувшись к двери, громко позвал: – Муршуд!
Муршуд заглянул в дверь.
– Что надо, папа?
– Иди-ка сюда, поможешь.
Войдя в комнату, Муршуд, конечно, сразу же узнал гостя. Гюндюз поздоровался с ним за руку.
– Ба!.. – воскликнул он. – Муршуд-киши[6] 6
Киши – уважительное обращение к мужчине.
[Закрыть], а я твой гость, оказывается.
Дядя Фаттах с удивлением посмотрел на них и, тотчас поняв, в чем дело, рассердился на сына: – Опять на вокзал гонял?
Гюндюз Керимбейли, снимая с себя джемпер, проговорил:
– Отчего б мужчине и не собирать коллекцию, а? – И смешал рукой черные кудрявые волосы Муршуда. – Знаешь, что такое коллекционер? Один собирает марки, другой – трубки, третий же – трамваи. Ты же этикетки спичечные собираешь. Вы, коллекционеры, как вас называют, особая публика.
Наматывая ватку на железную проволочку, дядя Фаттах поразился:
– Трамваи?
– Да, дядя Фаттах, есть где-то один миллионер, трамваи собирает.
Дядя Фаттах сказал:
– Совсем озверели. Один трамваи собирает, другой человека из-за золотых часов прикончил, суть же одна. Две стороны одного пятака. – Он вытащил бутылку со спиртом и открыл ее. – Раздевайся догола и ложись в постель. После банок я тебя укутаю. Вообще-то тебе и завтра не следует выходить на улицу.
– Такого условия у нас не было, дядя Фаттах. После твоих банок завтра мы должны будем чудеса творить!
Дядя Фаттах улыбнулся, покачав головой.
Гюндюз Керимбейли ничком вытянулся на постели.
Дядя Фаттах, укрыв его одеялом до пояса, большими, сильными руками помассировал спину Гюндюза, а затем, дав спички Муршуду, приказал:
– А ну зажигай.
Муршуд выхватил спичку и чиркнул ею. Дядя Фаттах с неожиданной для своих лег быстротой обмакнул обмотанный ватой конец железной проволочки в спирт, зажег его и по одной стал ставить банки.
– Смотри, как здорово получилось, – восхитился он своему умению. – Сынок, да у тебя простуда – лучше и не придумаешь.
Гюндюз Керимбейли, вытянув руки вдоль тела, внимательно смотрел на своего лекаря. Затем подмигнул Муршуду. Муршуд радостно улыбнулся.
Поставив банки, дядя Фаттах натянул одеяло на Гюндюза и, усевшись на табуретку, достал из кармана пиджака кисет и трубку,
Муршуд устроился на сундуке.
Гюндюз Керимбейли спросил у Муршуда:
– Сколько же вас всего?
Муршуд ответил:
– У меня четыре сестры и два брата.
Гюндюз улыбнулся:
– Это же целая армия, дядя Фаттах!
Дядя Фаттах, зажигая трубку, улыбнулся и в знак согласия кивнул головой. Гюндюз спросил у Муршуда:
– Ты самый маленький?
– Нет, одна сестра старше меня, а остальные все младшие...
Дядя Фаттах, попыхивая трубкой, подложил под себя одну ногу и сказал:
– Говорят, никогда не жалеют те, кто рано наелся и рано женился. Насчет еды это точно, но и насчет женитьбы правду сказали. Если вроде меня женишься поздно, вместо того чтоб внуков нянчить, приходится детей подымать. Правда, говорят еще, что быть холостяком все равно что султаном, но я-то ничего султанского не обнаружил... Вся моя жизнь прошла в труде. Да и сейчас тоже. Днем здесь работаю – убираю, подметаю, садовничаю, ухаживаю за своими уважаемыми гостями, такими, как ты. По вечерам же в книжном магазине сторожем стою.
– Когда же ты спишь, дядя Фаттах?
– Да когда мне спать, почтеннейший. Шутка ли, для такой армии раздобыть хлебушка? Здесь пискнут – нужно воды принести, там крякнут – беги за хлебом. – Дядя Фаттах глубоко затянулся из своей трубки.
Гюндюз Керимбейли сказал:
– Что-то у самой шеи очень жжет, дядя Фаттах.
– Простуду из тебя высасывает, из всего твоего тела. Время подойдет – сниму.
– Не скучно тебе в магазине?
Дядя Фаттах, дымя трубкой, ответил:
– Нет, сынок, не скучаю. Вы, горожане, когда у вас время есть, кино смотрите, этих, – дядя Фаттах указал на Муршуда, – никак не оторвать от телевизора. А мое кино, мой телевизор – все минувшие мои дни. Проходят друг за другом перед глазами. – Глаза дяди Фаттаха остановились, уставившись в какую-то неведомую точку. – Эх, да разве найдешь сейчас в мире дни, чтоб исчислить ими дни прошедшей моей жизни, – в сердцах махнул рукою дядя Фаттах и мгновенно опомнился. – Забот же, – он снова указал на Муршуда, – видишь вон, сколько угодно...
Лицо Гюндюза Керимбейли сморщилось:
– Очень уж здорово жжет, дядя Фаттах.
Дядя Фаттах, вынув трубку изо рта, насмешливо улыбнулся:
– Э-э-э, мужчина еще, а совсем терпения нет.
Он снова засунул трубку в рот и на этот раз посмотрел в окно. Мокрый снег тарабанил в оконное стекло, будто уличный холод рвался проникнуть в эту теплую маленькую комнату.
Гюндюз посмотрел на Муршуда, потом на дядю Фаттаха и спросил:
– Имаш где работает, дядя Фаттах?
– Какой Имаш?
Муршуд, в свою очередь, тоже спросил:
– Брат учительницы Саадет?
Гюндюз, наверное, из-за банок снова скривился:
– Да. Брат учительницы Саадет.
Дядя Фаттах, дымя трубкой, сказал:
– По-моему, он нигде не работает.
– Почему? Болеет чем-нибудь?
Дядя Фаттах немного помолчал.
– Болеть-то он болеет, но болезнь-то его иного рода.
Гюндюз Керимбейли вопрошающе посмотрел на дядю Фаттаха,
– Вот люди, – продолжал дядя Фаттах. – У каждого своя какая-нибудь болезнь. У кого паралич, у другого глаза почти не видят, а третий ворует. Как это только что говорили? Коллекционер?
Муршуд подтвердил:
– Коллекционер.
Гюндюз спросил:
– Так что же Имаш?
Дядя Фаттах поерзал на табуретке:
– Если кто ест чужой хлеб, так он враг моих глаз. Враг моих глаз. Да, вот он, вот этот Имаш, как его зовут, мать родную может зарезать...
Муршуд вмешался:
– Учительница Саадет хороший человек.
Дядя Фаттах кивнул:
– В семье не без урода. Сначала воровал у людей кур, индюшек, гусей, уток. Теперь уже начал красть баранов, коров, буйволов, лошадей. Поймали, несколько лет отсидел. Опять месяца два как вышел. Пока нигде не работает.
Муршуд спросил у отца:
– А что он сейчас будет воровать? Людей?
Дядя Фаттах, вынув трубку изо рта, осадил сына:
– Ты молчи! – Разговор о воровстве испортил настроение старику. Поднявшись, он откинул одеяло к ногам Гюндюза и стал по одной снимать банки. Банки со смачным чмоканьем отрывались от спины следователя. – Пах! О какие черные кровоподтеки, хорошо прихватили.
Дядя Фаттах снова собрал в мешок банки, быстро помассировал Гюндюзу спину и заботливо укрыл гостя одеялом.
– Спи, сынок, – сказал он. – Спокойной ночи.
– Спасибо.
– Ночью вставать вам никак нельзя. – Будто вставать или не вставать посреди ночи так уж зависело непосредственно от самого следователя по особо важным делам.
Муршуд хитро засмеялся:
– Будьте здоровы!
– Будь здоров, Муршуд-киши!
Взяв мешочек с банками, Муршуд вышел из комнаты. Дядя Фаттах выключил свет, вышел вслед за сыном и закрыл за собой дверь.
Среди внезапно наступившей в комнате темноты мутно заблестели оконные стекла.
Мокрый снег с шумом хлестал в окно.
Гюндюз Керимбейли повернулся на спину, положил руки под голову и начал глядеть в окно, будто удары снега о стекло ему о чем-то говорили, и следователь вслушивался в их шум...
