Текст книги "Приключения 1979"
Автор книги: Евгений Федоровский
Соавторы: Владимир Печенкин,Борис Ряховский,Михаил Белоусов,Минель Левин,,Геннадий Семар,Эдуард Хлысталов,Евгений Волков,Юрий Хорунжий,Владимир Жмыр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)
А спустя какой-нибудь час старший лейтенант Алексеев перевязывал голову тому солдату, конвоиру. Парень дешево еще отделался. Очень уж поверил в жалкость пойманного полицая. Вел покуривая, поплевывая – не врага вел, а так, слякоть ничтожную. А слякоть, попросившись сесть по надобности, – жердь в руки да солдата по голове. Добро, что настырный тот дедок сторонкой за ними увязался да вовремя и кончил предателя из трофейного парабеллума, когда уж грязные руки с наколками рвали автомат с груди оглушенного солдата.
Жестокое наказание...
Петр Федорович очнулся. Ах да, это Извольский, это его жалкий голос.
– Что вы сказали?
– Вы меня не слушаете, доктор? Я говорю, мой сын уже достаточно жестоко наказан, для него это кошмар!
– Как же иначе? Преступление обязательно бьет в обе стороны – в жертву и в предателя... в убийцу, грабителя. У жертвы страдает обычно тело, у преступника изуродована душа, если он не окончательно отупел.
– О, Радик такой впечатлительный, так тонко чувствует! Изуродована душа – как вы это верно сказали, доктор. Я знал, что вы, врач, представитель самой гуманной профессии, поймете его страдания. Не помню, кто это сказал: понять – значит простить.
– Я тоже не помню, кто так сказал, но это неверно. Преступление, даже как-то объяснимое логически, прощать нельзя. Иначе как же быть со справедливостью!
– Он молод, почти мальчик, и если бы вы проявили гуманность...
– Можно ли проявить гуманность к обоим – к убийце и убитому? Нет, воскресить мертвого не дано. Так с какой стати именно убийца будет пользоваться преимуществом? Это уже не гуманность, это аморально.
– Вы не правы! Доказано, что жестокость не исправляет, а усугубляет преступные наклонности...
– Кем доказано?
– Ну, не знаю. Специалистами, видимо.
– Возможно, я и не прав. Но вот что помню твердо. Редко, но доводилось и мне стрелять в фашистов, это было необходимо, чтобы сберечь жизнь, свою и беспомощных раненых. Если бы, я вместо того чтобы стрелять, предался гуманным размышлениям, что и фашист тоже человек, что испорчен воспитанием и молод, и есть надежда, что когда-нибудь подобреет...
– То была война! И то были фашисты.
– Разве умирать от руки своего, нашего врага приятнее, чем от чужого? Фашисты пришли к нам грабить, издеваться, убивать. Хулиган, грабитель, убийца сегодняшний – они делают то же. Нет, я не имею права на гуманность.
– Но, доктор, послушайте...
Распахивались окна, затянутые марлей, слышался звон посуды, детский щебет – у малышей начался завтрак. Петр Федорович оперся покрепче, качнулся вперед и трудно встал.
– Нет, нет, – отстранил он руки Извольского.
Ноги держали неважно, дрожали. Нельзя, нельзя падать на виду у Извольского. Петр Федорович пошел. Позади шуршал песок – Извольский идет следом, обдумывает новые доводы. Доктор остановился.
– Скажите, сын похож на вас?
– Да, очень. А что?
– Я так и думал. Прощайте.
У калитки воспитательница в белом халате разговаривала с молодым мужчиной, очевидно родителем ее подопечного малыша. Родитель слушал, озабоченно морщил лоб. Увидя Петра Федоровича, женщина смолкла на полуслове.
– Вам нехорошо? Вы чей дедушка?
Мужчина быстро глянул на свои часы и шагнул к Петру Федоровичу.
– Проводить вас? Где вы живете?
– Тут, рядом. Спасибо, дойду потихоньку, мне уже лучше.
11Главврач перечитал заявление еще раз. Пожал плечами.
– На что вам неделя отпуска без содержания, Петр Федорович? Вы ж и так на больничном.
– Мне нужно съездить в Захарьевку. Если я способен ехать куда-то по личным делам, значит, уже не больной. А с больничного прошу выписать.
– Вот уж это не наше с вами дело, пусть решает лечащий врач. И потом, зачем вам в Захарьевку? Петр Федорович, я решительно против. Не в таком вы состоянии, чтоб отпустить вас трястись в автобусе по жаре два с лишним часа. Нет-нет.
– Не в автобусе. В машине поеду. Ельников, директор завода, прислал.
– Ельников? Вот как! А позвольте спросить, какие у вас личные дела в Захарьевке? Впрочем, если не хотите говорить, то...
Петр Федорович вынул чистый, аккуратно свернутый платок, расправил, вытер потный лоб, сложил опять, сунул в карман. Главврач смотрел то на него, то в окно: у больничного подъезда действительно стояла коричневая «Волга», и шофер драил тряпочкой ветровое стекло. Вот же беспокойный человек этот доктор Алексеев – едва поднялся, и опять у него хлопоты, личные дела, которые, конечно же, для других направлены...
– Вам скажу. Только, пока дело не завершено, не разглашайте, ладно? Дело в том, что в Захарьевке детский дом...
– Да вы с ума сошли! Простите... Но как же вы станете воспитывать?..
– Как и сына воспитывал.
– Я не в том смысле. Нет никакого сомнения, что вы воспитаете настоящего человека, во всех отношениях настоящего. Но не сейчас же, когда сами...
– А когда же? У меня времени впереди не так много, как хотелось бы. Будет сын – будет и здоровью смысл, ноги сами забегают. Пожалуйста, не отговаривайте. Мне так нужно.
– Не отговариваю... Черт возьми! Простите... Ах, знаю, не первый год с вами работаю: вы надумали, так о чем теперь и толковать. Но заявление ваше не подпишу, больничный не закрою. Езжайте так, удивительный вы человек. Да не поехать ли с вами из женщин кому-нибудь? Старшая сестра, из терапии, Марта Андреевна, она многодетная, разбирается. Сами разберетесь? Хорошо, хорошо, не настаиваю. Ах, черт возьми, надо же! Простите... Ну, с богом, как раньше говорилось.
ЭЛЬЧИН
Волк нападает сзади
ПРОЛОГНа улице послышались тихие приглушенные шаги. Мужчина в черном пальто с поднятым воротником шел вдоль домов, натянув на самые глаза шляпу.
Мокрый снег валил не переставая, но единственный ночной прохожий не обращал на него никакого внимания. Ветер иногда швырял ему снег прямо в лицо, а он продолжал шагать так же медленно, не поднимая глаз, и капли воды стекали с его лица.
Затем он пошатнулся и, не вынимая рук из карманов, распластался лицом в тротуар.
В спине его, слева, поверх пальто, сверкнула большая рукоятка ножа, будто осветив на мгновение темную ночь.
Кровь, хлынувшая из-под рукоятки, смешиваясь с водой, потекла по тротуару.
1
Деревья, кусты, вся земля в снегу, небо тоже белое, и в белизне заполнившего все кругом снега была трогательная чистота.
Вот послышались чьи-то робкие шаги. Затем из лесу вышла косуля. Она остановилась на прогалине, на мгновение насторожив уши и осматриваясь по сторонам Изо рта и ноздрей ее шел пар. Утопая ногами в снегу, косуля прошла несколько шагов вперед и, снова навострив уши, огляделась.
Хруст снега, раздававшийся из-под ног косули, отчетливо звучал в нависшем над пространством беззвучье, и, когда он умолк, снова всюду воцарилось молчание, будто всегда так было и будет, природа останется столь же чистой, и на всей земле только скрип снега под ногами косули вдруг да нарушит заповедную тишину.
И тут издалека послышался шум идущего поезда. Подняв голову, косуля взглянула на дым далекого паровоза. Дым, бросая на распростертую кругом белизну черные пятна, продвигался вперед. Косуля вновь опустила голову, похоже, ни шум паровоза, ни его вид не пугали ее.
Поезд прошел с неслыханной в здешних местах скоростью, и паровоз, будто мстя утвердившейся тишине, издал резкий гудок. Неожиданный звук привел все вокруг в смятение. Косуля вздрогнула от отвращения, рванулась и, проваливаясь ногами в снег, скрылась в лесу.
– Джейран!.. Джейран!..
Оторвав от окна хорошенькую головку с белыми, чуть ли не больше ее самой бантами, девочка изумленно посмотрела на мать широко открытыми, обрадованными негаданным видением глазами:
– Джейран был, э, мама, джейран был! Такой красивый был! Постоял, затем убежал...
Мать сказала, не отвлекаясь от раскрытого журнала:
– Хорошо, хорошо...
Девочка догадалась, что мать ей не верит, и от обиды у нее задрожали губы.
– Не веришь? – воскликнула она. – Честно говорю...
Мать, на этот раз приподняв глаза от журнала, повторила:
– Хорошо! – и снова скользнула взглядом в журнал.
У девочки тут же испортилось настроение, радость ее померкла.
В мягком купе ехало четыре человека – маленькая девочка с матерью, пожилой мужчина, развернувший газету, и сидящий напротив него молодой человек.
Молодой человек спросил:
– Джейран дрожал от холода?
Девочка посмотрела на него и поняла, что этот молодой дядя ей верит, верит, что она только что видела настоящего джейрана.
– Изо рта, и из носа шел пар, – сказала она.
Молодой человек улыбнулся. Улыбка у него была удивительная: тонкие губы расходились, показывая ослепительно белые зубы, а в глазах светилось, что-то чистое, и в чистоте этой чувствовалось нечто близкое и родное,
Мать девочки опять оторвалась от журнала и сначала оглядела добродушного молодого человека, а затем дочку, и, покачав головой – есть же еще простаки в мире! – отвернулась.
Девочка снова загрустила и, отойдя от окна, села напротив матери.
Паровоз настырно тащил за собой состав, пробиваясь сквозь засыпавший рельсы снег.
Девочка сказала:
– Сыграем в шашки, мама?
Мать, насупившись, склонялась над журналом и молчала.
– В Эфиопии двести тысяч человек умерли с голоду. Вот тебе и жизнь! – заметил читающий газету человек.
Девочка протянула руку, вытащила из маминой сумки карты и, надеясь пробудить внимание матери, сказала:
– Тогда давай сыграем в «дурака»...
Мать не отвечала.
Молодой человек взял из рук девочки колоду карт, предложил:
– Клади свою карту куда хочешь и сама перемешай.
Девочка серьезно и быстро перемешала карты и протянула их молодому дяде.
Молодой человек принял у нее колоду, поднес ее к глазам и долго рассматривал. Наконец вытащил одну карту и показал девочке.
– Эта?
Девочка широко распахнула глаза.
– Да! А как это у вас получилось? – и, не дожидаясь ответа, обескураженно подтолкнула мать: – Ты видела, мама?
Мать, откинувшись от журнала, с улыбкой посмотрела на молодого человека.
– Сколько же времени в Италии продолжается правительственный кризис! – Это опять высказался пожилой мужчина. Свернув газету, он равнодушно глянул на молодого человека.
Тот, пересчитывая карты, сказал:
– Одной не хватает... Ты?
Девочка искренне воскликнула:
– Нет. Все там...
– А это что? – Молодой человек протянул руку к надетому на девочку шерстяному жакету и вытянул из промежутка между пуговицами одну карту, потом прикоснулся рукой к черным волосам девочки и достал оттуда еще одну. – И эта здесь, оказывается, была.
Девочка восхищенно взглянула на мать и в полном восторге от сказочной таинственности мира взмолилась:
– Еще покажите, еще!..
Мать ее, недоверчиво посмотрев на молодого человека, потянула к себе сумку – должно быть, в ней были ценные вещи.
Молодой человек улыбнулся:
– Ну хватит. – Он поднялся на ноги, открыл дверь и вышел в узкий коридор.
Пожилой мужчина направился за ним и, вытащив из кармана пачку сигарет, спросил:
– Курите?
– Нет. Большое спасибо.
Пожилой зажег сигарету и произнес:
– В первый раз вижу такого воспитанного молодого человека: в вагоне не курите.
Молодой улыбнулся:
– Не так уж я молод, как вам показалось...
Пожилой возразил:
– Примета юности: вечно хочется выглядеть постарше... Вам вот самое большее лет двадцать пять – двадцать шесть, разве это не молодость?
Теперь его собеседник рассмеялся:
– Мне тридцать семь...
От неожиданности куривший поперхнулся дымом.
– Не может быть!
– Могу поклясться...
– Да вы фокусник? – Он и внешность своего спутника готов был объяснить фокусничеством.
Молодой человек снова засмеялся – последний вопрос ему очень понравился.
– Какой уж там фокусник!
На этот раз улыбнулся и пожилой:
– А мать девочки испугалась вас, сумочку к себе притянула, а... – и, посерьезнев, добавил: – Что делать бедняжке, жуликов у нас еще много...
Молодой человек глубоко вздохнул:
– Много.
2На вокзале шел мокрый снег. Погода была очень холодной, в такое время вроде б ни приезжать, ни уезжать некому. Никого вокруг и не было видно, кроме женщины, продающей пирожки, и пристроившихся возле ее ларька двух мальчишек одиннадцати-двенадцати лет.
Пожалуй, крохотный ларек этой продавщицы был единственным теплым местом на вокзале. Из посудины, полной пирожков, поднимался пар, лучшей рекламы, чем этот пар, для съедобного товара не было. Однако женщина, надевшая поверх добротного пальто белый халат, позевывала из-за отсутствия клиентуры.
Один из мальчишек сказал:
– Тетя Зиба, хорошие у вас сегодня пирожки.
Продавщица пирожков Зиба, удерживая зевок, улыбнулась, затем, когда из старенького приемника «Араз» послышался голос Кадыра Рустамова[4] 4
Певец, исполнитель народных песен.
[Закрыть], приоткрыла один глаз. А когда Кадыр Рустамов спел:
– Все улицы полить я смог,
Чтоб ты не запылила ног... —
Зиба, не удержавшись, сказала:
– Послушайте только. Вот оно как!.. Он полил улицы водой, чтоб ноги любимой не испачкались в пыли! Где теперь такого мужчину найдешь?
Евший пирожок мальчик, не поняв ее слов, недоуменно спросил:
– Что это ты говоришь, тетя Зиба?
Зиба, открыв и другой глаз, посмотрев на мальчика и вновь улыбнувшись, сказала:
– Этого-то ты и не знаешь, Муршуд!.. Ты еще маленький... Вырастешь – узнаешь, о чем это я говорю.
Любопытное дело: когда эта женщина так улыбалась, она больше была похожа на воспитательницу из детского сада, заботливо старающуюся постичь душу ребенка, чем на лоточницу.
Кадыр Рустамов пел:
Опять придешь или вновь уйдешь...
Но Зиба уже снова обернулась подлинной торговкой. Покачав рукой, она обратилась к радиоприемнику:
– Так не получится, чтоб без вранья.
Как обычно, сначала послышался гудок паровоза, затем показался поезд, и, когда он подошел и остановился у платформы, спешно дожевывая пирожки, мальчишки побежали к вагонам. Муршуд на ходу бросил товарищу:
– Ты с той стороны, а я – с этой!
Один из них помчался к паровозу, а другой пустился к хвосту поезда.
Зиба в нос промычала слова Муршуда, будто строчку из песни:
– Ты с той стороны, а я – с этой!
Наш знакомый молодой человек, сойдя с поезда, мгновенно продрог. «Фокусник» почти уже приблизился к выходу в город, но здесь его настиг Муршуд.
– Дядя, дядя, у вас спички есть, поменяемся?
Прибывший остановился, спросил:
– Этикетки собираешь?
– Да.
Молодой человек сокрушенно покачал головой:
– Жаль, не курю...
Мальчик, сразу сникнув, посмотрел в сторону поезда и, поскольку никого больше не увидел, зашагал рядом.
– Давно метет?
– Три дня, как началось. В Баку не так? – спросил, стараясь походить на взрослого, Муршуд.
– В Баку весна.
Когда они вышли в город, молодой человек спросил:
– Тебя как зовут?
– Муршуд.
– Дай мне твой адрес. Я тебе спичечные этикетки из Баку пришлю.
От радости глаза у Муршуда заблестели:
– Правда? – Но радость тут же его покинула. – Нет, так нельзя, – сказал он.
– Почему?
– Я тоже ведь должен дать вам спички.
– Зачем мне спички. Я не курящий. И этикетки не коллекционирую.
– Ну и что?.. Даром я не хочу...
– Вот ты какой!.. А где здесь книжный магазин?
Муршуд внимательно посмотрел на гостя, приехавшего из Баку.
– Вы там проверять будете?
Гость засмеялся:
– А что?
– Мой отец там работает.
– Ну... Боишься, что отца твоего проверю?
Муршуд пожал плечами.
– А что его проверять. – Затем, протянув руку, показал: – Вот, идите по этой улице прямо, потом поверните направо...
– Ты здесь останешься?
– Да, товарища жду.
– Хорошо, товарищ Муршуд, большое спасибо. – Приехавший из Баку гость потряс мальчику руку и зашагал вдоль улицы.
Он шел, втянув голову в воротник и размахивая черным портфелем, с которого мерно стекала вода. Он повернул направо, от угла, показанного Муршудом, прошел еще немного и остановился перед выстроенным недавно двухэтажным книжным магазином.
Перед дверью в узеньких сенях на табуретке, покрытой маленьким матрацем, сидел пожилой мужчина и, дымя трубкой, чинил круглую электроплитку. Мужчина скорее всего был сторожем магазина и готовился к длинной зимней ночи.
А вечер только еще начинался.
И приехавший из Баку человек, миновав книжный магазин, вошел в двухэтажное старинное здание, на двери которого крупными буквами было написано – «Районная прокуратура».
3Прокурор Дадашлы помешал кочергой мерцающие в печке угли, притворил тяжелую заслонку, сунул обе руки в карманы брюк и, напевая себе под нос, подошел к письменному столу. Взял в руки грушевидный стакан с недопитым чаем и, сделав два глотка, поставил его на стол.
Рядом со стотридцатикилограммовой громадой прокурора Дадашлы стакан выглядел совсем крохотным. Казалось, забавляется стаканом как игрушкой. Действительно, зачем это чай такому большому человеку?
Дверь кабинета открылась, и вошел приехавший из Баку посетитель,
– Здравствуйте, – сказал он и закрыл за собой дверь.
Прокурор Дадашлы удивленно оглядел вошедшего, осмелившегося в пальто и не испросив позволения сразу войти в его кабинет. Он будто не верил, что видит перед собой следователя по особо важным делам при прокуроре Азербайджанской ССР, советника юстиции Гюндюза Керимбейли.
– Гюндюз Керимбейли? – вопросил прокурор, отчего-то произнося имя Гюндюз с особым ударением.
Приветливо улыбнувшись своей чудесной улыбкой, Гюндюз Керимбейли сказал:
– Разрешите?
– Пожалуйста, пожалуйста, конечно!.. – Прокурор Дадашлы обменялся рукопожатием со своим внезапным гостем. – Входите, располагайтесь! – И, положив ему на плечо мясистую, рыхлую ладонь, прокурор повел Керимбейли к столу.
Гюндюз бросил пальто на диван и сел.
Прищурив свои блестящие, как две черные виноградинки, глазки, прокурор Дадашлы взглянул на Гюндюза Керимбейли.
– Верьте мне, я разбираюсь в людях. Но, клянусь честью, не зная вас, в жизни бы не подумал, что вы следователь по особо важным делам, советник юстиции, да еще к тому же Гюндюз Керимбейли! Каждый раз, как вижу вас, сомневаюсь, он ли...
Видимо, к медовым комплиментам, к славе Гюндюз Керимбейли был небезразличен – мощная вещь похвала! – и радостно, растроганно улыбнувшись, он сказал:
– Как у вас здесь жарко. Ну и натопили.
Начало беседы пришлось по душе прокурору Дадашлы.
– В такую погоду необходимо разжечь огонь и погреться у печки. Дядя Фаттах у нас мастер разжигать печь. – Прокурор Дадашлы с наслаждением потер рука об руку, аккуратно положил локти на постеленное на стол полотенце, сцепил мясистые пальцы. И, глядя на гостя с привычной для себя ласковостью, добавил: – Таких, как я, надо прятать подальше от глаз Амосова. Мне требуется эта вот печь, книга и благоговейная тишина здешних мест. Я слышал, вы сами книголюб. – Когда прокурор Дадашлы упомянул книги, настроение его мгновенно поднялось. – Каюсь, я неисправимый книгоман! И просто обязан вам показать мою библиотеку.
Прокурор Дадашлы, естественно, намек в словах следователя по особо важным делам понял. Было заметно, как огорчительно для него после разговора о книгах перейти к рассказу о преступлении.
– Сколько дней не нахожу уж покоя. Двадцать семь лет работаю в системе, но такая бесчеловечность – по пальцам пересчитать. Дело веду я сам, к тому же... к тому же мы вроде бы напали на след... – Прокурор развел в стороны руки, положил ладони на стол и, должно быть, от внутреннего напряжения постучал пальцами по столу. – Хотите вызову оперативную группу, поговорим обстоятельно?
Дадашлы протянул руку к кнопочке звонка, но Гюндюз Керимбейли его остановил:
– Поговорим пока вдвоем. С товарищами встретимся позже.
Приехавший из Баку коллега откровенно нравился прокурору. Встав из-за стола, Дадашлы присел напротив Гюндюза Керимбейли на стул: когда он садился, казалось, тонкие ножки стула, не выдержав веса этого огромного тела, тут же рассыплются на щепки.
Восседая на стуле, Дадашлы говорил:
– Вообще-то район здесь спокойный. Смертных случаев считай что и не было. Правда, однажды, лет двадцать назад, у нас произошла одна трагедия со смертельным исходом. Некий ревнивец пырнул свою жену ножом, оскорбившись... двадцать лет назад... А теперь вдруг такое дело! Да еще в трех шагах от здания прокуратуры, в самом центре!.. Клянусь честью, как будто мне положили отомстить за все мои спокойные деньки. Сколько времени уже, а даже ночью, ложась в постель, не могу взять в руки книгу, чтоб полистать. Нервы... Но я даже не знал, что из республиканской прокуратуры должны приехать... Почему же нам не сообщили? Мы бы встретили вас.
– Зачем это?
– Прав мой сын – любит Гюндюз Керимбейли конспирацию. В Баку на юридическом факультете учится он, мой сын. Вы, наверное, и сами это знаете, но и я вам скажу: ваше имя на устах у всех студентов юридического факультета. Особенно после раскрытия преступного дела Мехради-заде...
Следователь по особо важным делам спросил:
– Когда все это произошло?
Прокурор Дадашлы, естественно, уловил намек. Поэтому решил начать сразу с главного:
– Несчастье случилось позавчера ночью, между двенадцатью и часом. Таково заключение судебно-медицинской экспертизы. Убит ножом в спину. Всю ночь шел мокрый снег. Тело до утра оставалось на улице. На месте происшествия никаких следов не обнаружено. Убитый, Махмуд Гемерлинский, приехал сюда из Баку на поезде в двадцать тридцать пять. По словам его внука, примерно в одиннадцать они были дома. И – опять примерно – через пятнадцать-двадцать минут он вышел из дома.
– Для чего?
Прокурор Дадашлы пожал плечами.
– Внук утверждает, что у деда спазмой сжало сердце. В такую погоду сердце побаливает, что поделаешь.
Гюндюз Керимбейли улыбнулся:
– У кого как.
Прокурор Дадашлы согласился и продолжил рассказ:
– И то верно. От их дома до места происшествия примерно четверть часа ходьбы.
Прокурор встал со стула, подошел к печке и, взяв из аккуратно сложенных дров одно полено, бросил в огонь. Новое полено сразу же охватило ярким пламенем, что заметно подняло настроение прокурора.
– Осина, – сказал Дадашлы. – Здорово горит. – Оставив дверцу печи открытой, он направился к столу и спросил: – Вы состоите членом общества книголюбов?
Гюндюз не мог не улыбнуться.
– Разумеется, – отвечал он и добавил, будто продолжая говорить о деятельности этого общества: – Махмуд Гемерлинский впервые приезжал в этот район?
Прокурор Дадашлы задумался.
– Да! – сказал он. – В первый раз приехал. – Затем он открыл одну из папок, лежащих на столе. – Вот дело, начатое в связи с убийством Гемерлинского.
– Разрешите?
– Конечно, конечно, – обрадованно согласился прокурор Дадашлы и помассировал себе пальцами виски.
Возможно, такой массаж его и успокаивал, не исключено, что в какой-нибудь старой книге дается тому наиподробнейшее объяснение.
Бегло просматривая папку, Гюндюз спросил:
– Золотые часы его взяли?
Убрав руки с висков, прокурор Дадашлы ответил:
– Да. Взяли старые наручные часы. И еще портмоне вытащили из кармана. Сколько в нем было денег – неизвестно. Внук полагает – рублей тридцать-сорок... Сам Гемерлинский был на пенсии. Пенсионер республиканского значения.
Гюндюз Керимбейли достал из папки какую-то бумагу.
– Гемерлинский Фазиль, двадцати четырех лет, учитель истории. Это тот самый его внук, да?
– Да. Его внук. – Прокурор Дадашлы машинально произнес эти слова и вдруг, точно рассердившись на себя за свои же мысли, ударил кулаком по столу; жирный кулак подскочил и упал как мячик. – Ну что за бессердечие? Взять и угробить человека ради каких-то копеек! Одни старые золотые часы да тридцать рублей!
Гюндюз Керимбейли просматривал фотографии.
На фотографиях был заснят мужчина, лежавший вниз лицом на земле.
Отложив в сторону снимки, Гюндюз спросил:
– Вы говорили мне, что вышли на след...
– Да, для меня лично задача ясна... Есть тут один, некий Имаш по имени. Родную мать способен зарезать! Его рук дело!
– А доказательства?
– Когда Махмуд Гемерлинский приехал из Баку, Имаш находился на вокзале. Торчал у кассы, глазел на приезжих. Так утверждает кассир. Но сам Имаш все отрицает. Боится, что спрошу я его: «Эй, ворюга Имаш, в такой снег, в метель, что тебе делать ночью на вокзале? Ты-то никуда ведь не уезжал...» Что он мне ответит? Сказать, что вышел на охоту, добычу искал?
– Ну а другие доводы есть?
– Есть.
Гюндюз Керимбейли посмотрел на прокурора Дадашлы: так какие же?
Прокурор Дадашлы приподнялся над столом.
– Интуиция, взращенная на протяжении двадцати семи лет беспорочной службы, товарищ следователь по особо важным делам. Смотрю я, к примеру, в глаза Имашу и чувствую: эта сволочь, извините, за копейку может человека убить, дважды сидел за воровство.
– А сам он что говорит?
– С ним я пока официально не беседовал. И с кассиром ему очной ставки пока не устроил. Правда, дома у него произвел обыск, но часы и портмоне не нашлись... Где он их спрятал, аллах его знает! Но я в аллаха не верю, а...
Гюндюз Керимбейли, улыбнувшись, промолчал. А прокурор Дадашлы продолжал:
– Ничего, найдем!.. Нож по самую рукоятку вонзил. Глубина раны семнадцать сантиметров, представляете? Гемерлинский был человеком высокого роста. Нужно быть таким силачом, как Имаш, чтобы суметь совершить такое...
Гюндюз сложил карточки в папку, взял еще один документ и, рассмотрев его, спросил:
– Ваш эксперт опытный работник?
– Только что закончил медицинский институт. Приехал по распределению. Умница, а не парень. К тому же здесь все настолько ясно, что и слепцу все понятно...
– Я хотел бы с ним встретиться.
– Сейчас?
Гюндюз посмотрел на часы:
– Нет, сейчас уже поздно, как-нибудь потом поговорим. Рабочее время закончилось...
Закрыв папку, он поднялся и внезапно раскашлялся. Прокурор Дадашлы закрыл сейф на ключ и сочувственно спросил:
– Кажется, вы простудились?
– Да, похоже, немного простудился.
– В такую погоду лучше всего не иметь никаких забот, сидеть себе у печки, а возле себя разложить груду книг! В нашем доме для приезжих печь тоже хорошо греет.
– Далеко он отсюда?
– Нет, дорогой. Наш городок очень маленький, здесь все одно, что далеко, что близко! Садовник дома для приезжих, дядя Фаттах, работает сторожем книжного магазина, того, что поблизости.
Они стояли друг против друга. Пожалуй, на всей земле не найти было б двух людей, столь сильно внешне отличающихся один от другого, как следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли и прокурор Дадашлы. Один – чудовищно толстый, с поредевшими волосами, выглядел гораздо старше своих пятидесяти пяти лет, хотя одет был со вкусом: черный благопристойный костюм, черные туфли, белоснежная рубашка, модный цветастый галстук. Другой – среднего роста, стройный и худощавый, в шерстяном джемпере грубой вязки и в джинсах, казался совсем еще молодым юношей. Вряд ли кто-нибудь признал бы в нем следователя по особо важным делам при прокуроре Азербайджанской ССР, советника юстиции и, как говорил прокурор Дадашлы, к тому же Гюндюза Керимбейли. Из десяти девять решили бы, что он футболист.
