Текст книги "Приключения 1979"
Автор книги: Евгений Федоровский
Соавторы: Владимир Печенкин,Борис Ряховский,Михаил Белоусов,Минель Левин,,Геннадий Семар,Эдуард Хлысталов,Евгений Волков,Юрий Хорунжий,Владимир Жмыр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)
Лейтенант Николай Рахов перешел линию фронта в двадцатых числах декабря 1941 года и был направлен на фронтовой сборный пункт в село Пески. В течение нескольких дней он прошел проверку и уже готовился к отъезду в часть, как им заинтересовались работники из подразделения Дубровина.
Николай Рахов в 1940 году, сразу после окончания военного училища, женился на учительнице из Мариуполя и вместе с ней уехал к месту службы под Брест, в 113-ю стрелковую дивизию, где получил назначение на должность командира взвода. Здесь и застала его война. Жена успела эвакуироваться в Мариуполь, а он 3 июля был тяжело ранен и оказался в бобруйском лагере для военнопленных.
Рахову повезло. В Бобруйске жила родная тетка его жены, и он сумел сообщить ей о своем пребывании в лагере. Тетка добилась его освобождения. Немецкому коменданту города она заявила, что жена Рахова – дочь бывшего крупного кулака, умершего в сибирской ссылке, и что их семья достаточно пострадала от Советской власти. Эти данные при проверке подтвердились: Галиного отца действительно раскулачили и выслали в Сибирь в 1929 году, где он вскоре утонул. Немцы за «обиды» покойного тестя освободили Рахова из лагеря и даже выдали ему аусвайс – пропуск, по которому он мог беспрепятственно передвигаться по оккупированной территории.
Рахов пошел к жене, но по пути в одном из сел на Брянщине встретил двух советских военнослужащих, бежавших из минского лагеря. Дальше на восток они пробирались уже втроем.
После обстоятельного разговора с лейтенантом госбезопасности Балакиным Рахов всю ночь не спал.
Ему предложили вернуться в тыл врага. Добраться до Полтавы, явиться в комендатуру железнодорожной станции, предъявить свой аусвайс и попросить разрешения на проезд поездом до Мариуполя.
Надежда у нас была на то, что немцы не оставят без внимания советского командира, не скрывающего своего недовольства прежними порядками, к тому же «пострадавшего» от Советской власти. Именно таких людей, по имеющимся у нас данным, и вербовал в первую очередь абвер в свои разведывательные школы.
Рахову дали явку и пароль в Полтаве. Однако воспользоваться этими услугами тогда, в феврале 1942 года, ему не пришлось. Через две недели он вновь беседовал с Балакиным и Дубровиным. А произошло вот что...
Перейдя линию фронта севернее Волчанска, Рахов без особых приключений добрался до Полтавы. Но именно здесь его хваленый аусвайс не сработал. Николай попал в облаву и очутился в подвале гестапо.
Через двое суток Рахова вызвали на допрос. Николай вел себя уверенно, отвечал четко, убедительно: рассказал об обстоятельствах освобождения из плена, показал по карте свой маршрут от Бобруйска до Полтавы, дал адреса тетки и жены.
Три дня его еще держали в камере, видимо, проверяли показания, а затем вновь вызвали на допрос. Вертя в руках его аусвайс, офицер время от времени бросал на Николая испытующие взгляды.
– И что же вы намерены делать теперь, господин Рахов?
– Хотел бы повидаться с женой, а там видно будет... На работу или еще куда...
– Значит, по-вашему, мы затеяли эту войну для того, чтобы обеспечить бывшему советскому лейтенанту Рахову тихую и сытую жизнь?
– Я не совсем понимаю...
– Сейчас поймете. – Офицер протянул ему аусвайс. – Мы переправим вас через линию фронта с абсолютно надежными документами. Вы побродите недельку по тылам советских войск, все хорошенько запомните и возвратитесь к нам. Потом мы вернем вам пропуск, не этот, а более надежный, и через день-два вы окажетесь в горячих объятиях фрау Раховой.
– Но я никогда...
– Это детали. Если вы не возражаете против сути моего предложения, то подпишите вот эту бумагу, и с вами займутся специалисты. Они за несколько дней растолкуют вам некоторые тонкости вашей новой работы.
Так Николай Рахов вновь оказался на нашей стороне. Восемь дней, которые до этого он провел в Полтавской разведшколе, – срок, конечно, небольшой. Но цепкая память лейтенанта с фотографической точностью запечатлела лица руководителей абверкоманды и школы, некоторых ее преподавателей, инструкторов, вербовщиков и обучающихся.
На описание их портретов и подробный доклад об обстановке в школе ушло у Рахова около трех суток. А тем временем наши товарищи готовили для немецкой разведки сведения о состоянии наших войск, морально-политическом духе бойцов, о дислокации некоторых частей. Поскольку зона действия «абверовского агента» захватывала сравнительно небольшой участок фронта, данные эти были недалеки от истины. Мы не исключали, что Рахова, возможно, проверяют. Так оно впоследствии и оказалось.
Николай Рахов возвратился в Полтаву на день раньше намеченного срока. Абверовский офицер похвалил его за быстрое и точное выполнение задания, но на территорию школы не пустил, назначив на следующий день встречу на квартире. Переночевав на вокзале, Николай явился по указанному адресу, где ему вручили небольшую сумму денег, недельный солдатский паек и аусвайс с жирным гестаповским штампом наискосок: «Проверен».
Встреча с Галей в значительной мере компенсировала все тяготы и лишения последних месяцев. Глядя в сияющие глаза жены, Николай с острой внутренней болью отсчитывал отведенные ему часы и дни. Он-то знал, что немцы так просто от него не отступятся, и в глубине души даже торопил их. Ведь от последующих ходов абвера зависел успех большого дела, ради которого он сюда послан.
Гестаповцы явились к нему на квартиру в третьем часу ночи. Рахова отвезли в городскую тюрьму. Мариупольские палачи мало чем отличались от своих полтавских коллег. Те же методы, только тут чувствовался более «серьезный» к нему подход – две недели без допросов в окружении провокаторов, пять дней методических избиений в сыром полутемном застенке.
При первом допросе гестаповский офицер предложил Рахову чистосердечно написать, как и когда он был завербован советской разведкой и какое задание должен был выполнить в Мариуполе. Николай категорически отвергал все обвинения. Его допрашивали, били и снова допрашивали.
Однажды ночью – шла уже пятая неделя со дня ареста – Николай услыхал на соседних нарах приглушенный шепот. Речь шла о побеге.
Очередная гестаповская провокация? А если нет? Как ему поступить? Промолчать на очередном допросе – значит, дать козырь в руки следователя, если это провокация. Сообщить о заговоре? А если действительно готовится побег? Такой задачи с двумя неизвестными Рахову решать еще не приходилось. За «иксом» и «игреком» стояли человеческие жизни, его собственная и судьба порученного ему дела.
Едва забрезжил рассвет, Рахова вызвали на допрос.
– Разрешите задать вопрос, господин следователь.
– Я вас слушаю.
– Если доведенный до крайности пытками и побоями заключенный решится бежать, что ждет его близких?
– Их расстреляют. И его тоже. А вы имеете в виду что-то конкретное?
– Ведь есть же предел человеческих возможностей. Есть та черта, за которой все становится безразличным. И тут мне пришла в голову простая мысль: ведь если я, отчаявшись в этом аду, сбегу, это совсем не будет означать, что вы правы и я действительно советский разведчик. Все значительно проще: каждый человек стремится во что бы то ни стало выжить. Даю вам слово: знай я, что меня оставят в покое, я, не задумываясь, признался бы во всем, чего вы требуете. Но это было бы неправдой.
– Что ж, вы правы. Но только отчасти. Для вас лично выход есть.
– В чем же он?
– В том, господин Рахов, что мы сейчас выпьем с вами по чашке кофе, выкурим по сигарете, а потом я познакомлю вас с одним очень интересным господином.
– И я смогу увидеть жену?
– Только попрощаться. Сегодня ночью вы уезжаете отсюда. Надолго. А о жене не беспокойтесь. Кстати, все время, пока вы находились здесь, она получала приличный паек.
Поздно вечером Николай в сопровождении немецкого лейтенанта заехал домой. И той же ночью выехал в Волноваху.
Около месяца он жил на конспиративной квартире, где под руководством двух офицеров-разведчиков постигал тайны шпионского ремесла. Экзаменовал Николая сам Фаулидис. Он остался доволен знаниями курсанта. Особый восторг у матерого шпиона вызвало мастерство лейтенанта в стрельбе. В полутемном тире с двух рук Рахов точно поражал быстро мелькающие мишени. После экзаменов Николаю торжественно объявили, что он оставлен инструктором при зондеркоманде господина Фаулидиса.
Эта команда вела подрывную деятельность против наших войск, главным образом Южного и Северо-Кавказского фронтов, а в Мариуполе и в Волновахе у нее были свои курсы по подготовке разведчиков и диверсантов.
С непосредственным начальником лейтенантом Александром Кранцем у Рахова очень скоро установились почти приятельские отношения. На работе Кранц был службистом до мозга костей, и со своих курсантов он сгонял по семь потов.
Вскоре Кранц представил Рахова большой группе курсантов. Свою короткую речь он закончил так:
– Если через месяц господин инструктор доложит мне, что кто-либо из вас не может попасть из автомата в летящую ласточку, тот будет отправлен в лагерь.
На вопрос Рахова, чем вызвана такая строгость, Кранц ответил, что эта банда будет заброшена на грозненские нефтяные промыслы с особым заданием. В случае наступления германских войск русские, видимо, попытаются взорвать промыслы. И эти агенты должны будут воспрепятствовать их действиям.
Учитывая «важность» задания, Рахов ввел индивидуальные занятия с каждым курсантом снайперской группы. Самых способных стрелков он ухитрился отчислить в лагерь за «нерадивость», однако и те, что оставались в группе, к концу месяца стреляли превосходно. Вскоре их отправили на полевой аэродром.
Воспользоваться своим умением им, к большому сожалению господина Фаулидиса, не удалось. Вся эта банда диверсантов и террористов была арестована советскими чекистами сразу же после приземления.
15 июня 1942 года из Особого отдела 9-й армии к нам поступила телеграмма, в которой сообщалось, что на квартире стрелочницы станции Боровая задержаны два агента немецкой разведки. На допросе один назвался Раховым и просил сообщить о нем в Особый отдел Юго-Западного фронта.
В 9-ю армию срочно выехал лейтенант госбезопасности Балакин. Рахов рассказал, что на нашу сторону он был заброшен еще 11 июня в районе села Кунье Харьковской области в паре с агентом по кличке Петер. Им поручили разведать наличие войск по реке Дону, на участке Серафимовичи – Калач – Цимлянская.
Оказавшись среди своих, Николай очень радовался, но докладывал четко и по существу. Со слов его «друга» абверовского лейтенанта Александра Кранца ему стало известно, что 22 июня немецкое командование начинает крупное наступление на Сталинград. В связи с этим абвер забросит в тылы наших фронтов – Брянского, Юго-Западного и Южного – около двухсот агентов, окончивших Варшавскую, Брянскую, Полтавскую разведшколы и курсы в Мариуполе, Волновахе и Харькове. Заброска будет производиться главным образом по воздуху на территории Тамбовской, Саратовской, Сталинградской и Астраханской областей, а также в Ставропольский и Краснодарский края. Рахов подробно описал известных ему агентов, рассказал о методах их действий, возможных паролях и экипировке.
Балакин срочно связался с Дубровиным, и тот принял решение возвратить Николая Рахова в «команду Локкерта». Там он должен был заявить, что своего напарника ликвидировал при его попытке явиться к советскому командованию с повинной.
Благодаря данным, полученным от Рахова, чекисты Особого отдела фронта и управления НКВД Тамбовской, Саратовской и Сталинградской областей только в июле 1942 года арестовали 110 немецких агентов. Еще одна масштабная операция абвера была сорвана.
С момента ухода Рахова к немцам прошло больше трех недель, а мы не получали от него никаких известий. Никто из нас не хотел верить в наихудшее, хотя для опасений были основания. Ведь мы отправляли Рахова в спешке – истекал срок выполнения его задания. Немцы могли заподозрить неладное и в тех сведениях, которыми был снабжен Николай, ведь их авиация вела в Придонье интенсивную разведку и могла обнаружить расхождения с раховскими разведданными. На одном из допросов – к большому сожалению, уже после ухода Николая – петлюровец Петер заявил, что Рахову немцы полностью не доверяют и его приставили к нему. И вот руководство решает направить в Мариуполь, к жене Николая, нашего человека. Надо было в кратчайший срок выяснить судьбу Рахова и в случае его провала постараться внедриться в зондеркоманду Фаулидиса – Локкерта.
Начался срочный подбор кандидатуры для выполнения такого задания. Поиск шел среди младшего командного состава. Нужен был человек смелый, энергичный, беспредельно преданный Родине и уже побывавший в немецком плену. Кроме того, нужен был если не уроженец Мариуполя, то, во всяком случае, человек, имеющий там близких родственников и желательно знающий, хотя бы слабо, немецкий разговорный язык.
Выбор пал на лейтенанта Василия Гордиенко. Василий незадолго до начала войны окончил Чугуевское авиационное училище. За два месяца боев сбил три фашистских самолета, за что был представлен к ордену Красной Звезды. В одном из неравных воздушных боев в районе Кировограда сбил четвертого по счету гитлеровца, но и его И-шестнадцатый получил несколько прямых попаданий, и обожженный лейтенант попал в плен. В бессознательном состоянии его доставили в санчасть при днепропетровском лагере для военнопленных. Только стал на ноги – попытался бежать. Потом вторая попытка, третья. Вначале немцы ограничивались штрафным бараком, а в октябре отправили Гордиенко в лагерь смертников в Замостье. По дороге ему и еще таким же пятерым смертникам удалось бежать. Все шестеро после двухмесячного скитания по лесам, полям и болотам вышли к своим на участке 21-й армии.
К моменту знакомства Гордиенко с капитаном госбезопасности Дубровиным перечень его боевых заслуг увеличился. Прибавилось звездочек на фюзеляже его Яка, а рядом с первым орденом появился еще один, боевого Красного Знамени, и медаль «За отвагу».
Не менее важным было и другое. Гордиенко родился в Запорожье. Там, на одной из заводских окраин, в маленьком домике, жил его отец-пенсионер. К нему в самом начала войны эвакуировалась жена Василия – Надя. Надины же родители жили в Мариуполе.
Такое счастливое стечение обстоятельств плюс его личные качества делали Василия Гордиенко подходящей кандидатурой для осуществления задуманной операции. Об этом прямо сказали лейтенанту, добавив, что последнее слово остается, за ним.
– Я считаю, что рассуждать тут долго нечего. Партийная дисциплина для всех одна. Приказывайте.
– Не имею права сейчас приказывать. Вот когда ты все взвесишь, сам придешь к нужному решению, и сердцем и умом придешь, тогда изволь слушаться – оплошности не спущу. Понял?
– А с товарищем, который пропал, вы тоже так?
– Тоже так.
– Ну что ж, поскольку я теперь вроде и за него в ответе, и на его место иду, считайте, товарищ полковник, что со всеми колебаниями покончено было еще тогда, им. Решил он и за себя и за меня...
Потянулись дни учебы. И когда Дубровин лично убедился, что Василий готов к выполнению задания, ему вручили аусвайс, сделанный по образцу раховского, и в ночь на 8 августа отправили самолетом в партизанский отряд Беспалько. Приземлился Гордиенко удачно и на следующий день, детально ознакомившись с обстановкой на месте, двинулся в путь.
Аусвайс сработал безотказно. Меньше чем за трое суток Гордиенко добрался до Запорожья и еще до начала комендантского часа был на пороге отчего дома.
На следующее утро Гордиенко явился в немецкую комендатуру для регистрации. У него отобрали аусвайс, документы отца и жены и заставили прождать в приемной больше двух часов. К полудню его наконец проводили в кабинет, где, кроме пожилого немецкого офицера, находился еще какой-то гражданский тип.
Разговор с немцем был непродолжительным. Тот лишь поинтересовался родственниками в Запорожье, с какого времени он находился в плену и какую должность до того занимал в Красной Армии, где работает жена. Но когда офицер, даже не кивнув на прощанье, вышел из кабинета, «цивильный» буквально засыпал Василия вопросами. Его интересовало все – и детские годы, и учеба в летной школе, и служба в армии, и поведение в лагере, и точное название хуторов и сел, через которые Гордиенко добирался из лагеря в Запорожье. Даже не искушенный в подобных делах Василий понял, что попал в руки опытного контрразведчика. Правда, в этом разговоре у лейтенанта неожиданно появился довольно веский козырь. Прослужив почти полтора года в Стрые, недалеко от Львова, Василий, знавший украинский язык еще с детства, без труда освоил наиболее характерные словечки и обороты местного диалекта. И сейчас умело вставлял их в беседе с «цивильным».
Под конец беседа приняла доверительный характер.
– Настоящие патриоты Украины формируют сейчас добровольческую армию, – заговорщически сообщил гражданский тип.
– Если бы можно отложить наш разговор хотя бы на недельку – устал и в лагере.
– Бога ради! Сейчас требуется только ваше согласие. Вначале отдохнете, потом подучитесь. Наше дело такое – без подготовки никуда...
– Ну это другой вопрос.
– Значит, по рукам, сотник. А? Каково звучит – «сотник»?
– «Полковник» звучит лучше.
– Будешь, друже Гордиенко, будешь и полковником. Дай только срок.
Ситуация, в которой Гордиенко оказался столь неожиданно, не была предусмотрена в плане, разработанном в Особом отделе фронта. Пока что Василий радовался полученной отсрочке – все-таки можно успеть съездить в Мариуполь.
На следующий день Гордиенко с женой зашли в комендатуру поблагодарить немецкое командование за предоставленную им возможность быть вместе и вручили дежурному офицеру прошение о пропуске в Мариуполь.
Разрешение на выезд и все необходимые документы они получили в тот же день.
Пользуясь «железными» документами, Василий и Надя безбоязненно разгуливали по Мариуполю, и вскоре Гордиенко хорошо изучил расположение улиц и даже несколько раз проходил мимо дома, в котором, по его данным, должна была жить жена Рахова, но зайти боялся. Если Рахов арестован, в квартире могла быть засада.
Тогда он решил прибегнуть к помощи жены. Во время одной из прогулок сказал Наде, что в Мариуполе должен жить один из его друзей по немецкому лагерю, лейтенант Коля Рахов. Парень чудесный, всегда делился последним куском хлеба, который умудрялась передать в лагерь тетка его жены. Она же помогла Николаю освободиться из плена еще в прошлом году. С тех пор срок прошел немалый, но он боится идти к Раховым. Лучше всего было бы выяснить через соседей, добрался ли он домой и как поживает сейчас. К счастью, недалеко от Раховых жила старая Надина учительница, и жена охотно вызвалась навестить ее.
Надя возвратилась в подавленном настроении. По ее заплаканному лицу Василий понял, что оправдались предположения товарищей. Немного успокоившись, Надя слово в слово пересказала все, что услышала от старушки учительницы.
Еще в начале года Рахов объявился на какое-то время в Мариуполе, но вскоре вновь исчез. Куда он делся, никто из соседей не знал, однако его жена с теткой не голодали.
Но вот в конце июля к дому Раховых подъехала машина с эсэсовцами. Они перевернули в квартире все вверх дном. Галю вместе с теткой куда-то увезли. Потом через чиновника городской управы, который жил на этой- же улице, стало известно, что Рахов был советским разведчиком и его расстреляли.
Возвратившись в Запорожье, сотник Гордиенко начинает свою службу в запорожском «коше». Наиболее заметной фигурой здесь был Семен Крячко, бывший хорунжий петлюровской армии, личный адъютант начальника контрразведки. Крячко еще в 1918 году начал сотрудничать с немцами, поэтому в гестаповских и абверовских кругах был своим человеком.
Как удалось выяснить Василию, Крячко подбирал людей для спецподразделений абвера, намечаемых к заброске в тылы Красной Армии, и Гордиенко поставил перед собой цель войти в доверие к петлюровскому контрразведчику. Но руководство местной абвергруппы давно уже имело виды на бывшего красного лейтенанта, и вскоре Гордиенко был приглашен для деловой беседы к начальнику абвергруппы-201 майору Шредеру.
Курсы по подготовке диверсантов и террористов располагались в семи километрах от города. В спецподразделения абверовцы отбирали самых отпетых головорезов. «Учебная программа» строилась в расчете на то, чтобы как можно быстрее натаскать «обучаемого» в приемах массового уничтожения людей.
Василий в совершенстве овладел стрельбой из всех видов оружия, подрывным делом, искусством верховой езды и вождения машины. К моменту выпуска он по праву претендовал на роль старшего команды.
Но еще со времен первой мировой войны Шредер, специализировавшийся по «восточному направлению» и множество раз имевший возможность убеждаться в продажности и беспринципности буржуазных националистов всех мастей, не доверял своим новым союзникам и помощникам и отводил им роль исполнителей – не больше. Незадолго до заброски в советский тыл в группу Гордиенко прислали нового старшего – немца из одесских «фольксдойчей»: Александра Крафта.
С первых же шагов Крафт круто взялся за дело. С разрешения майора Шредера он заменил радиста, которого за время совместной подготовки Гордиенко успел прибрать к рукам. Понимая, какую опасность таит в себе вышедшая из-под его начала и контроля банда «мстителей», Василий лихорадочно искал выход. Ведь он даже не знал пока предполагаемого района их выброски. И Василий решил, что, на худой конец, взорвет самолет со всей группой в воздухе. И только случай спас положение.
В самый последний момент диверсант по кличке Оглобля вдруг закатил истерику и наотрез отказался пристегивать карабин вытяжного шнура парашюте к тросу под потолком фюзеляжа. Крафт потянулся было за пистолетом, но Гордиенко сказал, что стрелять в воздухе нет смысла, а убрать Оглоблю успеют на земле.
И когда предпоследний рядовой диверсант исчез за бортом, они подхватили Оглоблю под мышки и поволокли к люку. Сделав вид, что прилаживает вытяжное устройство, Василий отцепил от своего поясного ремня гранату, и через пару секунд оглушенные по головам Крафт и Оглобля полетели вниз.
К утру все «мстители», кроме Оглобли и Крафта, были налицо. Гордиенко тут же организовал поиски пропавших. Их трупы нашли километрах в трех на дне неглубокого степного овражка. Радист тут же связался с майором Шредером, доложил и принял приказ о назначении старшим команды Гордиенко.
Получив радиограмму от Гордиенко, Дубровин срочно принял меры, и к исходу этого же дня банду Крафта блокировали в небольшом лесочке. Схватка была короткой – ничего не подозревавшие диверсанты не успели толком организовать оборону. Уйти за линию фронта «удалось» только Гордиенко да, для достоверности, еще двум бандитам.
Возвратившихся отчислили в тыловые полицейские подразделения. А некоторое время спустя Гордиенко принял взвод в «украинской армии», который охранял промышленные объекты в Запорожье и на криворожских рудниках.
Вскоре в офицерских кругах начали поговаривать о том, что украинские националистические формирования немцы собираются перебросить в Югославию для борьбы с партизанами. Василий донес об этом в Особый отдел фронта. Там взвесили сложившуюся обстановку, и разведчик получил приказ – при первой же возможности возвращаться к своим.
В ходе осенних боев на подступах к Волге советские войска основательно перемололи ударные силы гитлеровцев и их сателлитов. Немецкое командование объявило набор «добровольцев» для участия в боях под Сталинградом. Гордиенко одним из первых изъявил согласие и через несколько дней получил назначение в «кубанский эскадрон», формировавшийся на станции Миллерово. В районе Котлубани эскадрон попал в «котел», и сотнику не стоило большого труда убедить легионеров без боя сдаться в плен...
С января 1942 года под самым носом матерых шпионов и контрразведчиков штаба «Валли», в их Варшавской разведшколе, на должности одного из преподавателей инженерного дела находился советский разведчик, старший лейтенант Константин Александрович Воинов.
Трудная судьба выпала на долю этого замечательного советского патриота. В свое время он был несправедливо обижен, испытал лишения и недоверие товарищей по партии, но сохранил в душе любовь в Родине, незыблемую верность идеалам, в которых его воспитали комсомол и партия.
В двадцатых числах ноября 1941 года боевое охранение 227-й стрелковой дивизии задержало при переходе линии фронта бывшего командира саперной роты нашей 6-й армии старшего лейтенанта Воинова. В те дни это было обычным явлением, и комбат хотел уже было отправить «окруженца» на армейский сборный пункт, но Воинов настоял на немедленной встрече с сотрудником органов НКВД. Начальнику Особого отдела дивизии лейтенанту госбезопасности Днепрову он заявил, что является агентом немецкой разведки и заброшен на нашу сторону со шпионским заданием.
В нашей тогдашней практике это был первый случай явки с повинной, и Днепров об этом немедленно донес в Особый отдел фронта. На следующий день Воинов уже находился в Воронеже. В беседе с нашими сотрудниками он подробно рассказал, при каких обстоятельствах его завербовали гитлеровцы, как готовили к заброске и какое дали задание. Но Дубровина, присутствовавшего на допросах, больше всего интересовали причины, побудившие старшего лейтенанта вначале согласиться сотрудничать с немцами, а потом явиться в Особый отдел с повинной.
В 1933 году Константин Воинов после окончания Саратовского политехнического института был призван в Красную Армию. Служил командиром взвода в одной из саперных частей в городе Энгельсе. Однажды на вечере в гарнизонном Доме Красной Армии молодой красивый комвзвода познакомился с Ирмой Думлер, которая после окончания средней школы работала в городской библиотеке. Ирма родилась в семье немцев Поволжья, и ее отец считался в городе одним из лучших столяров-краснодеревщиков. Костя и Ирма поженились.
Неожиданно в 1937 году родителей Ирмы репрессировали, и лейтенант Константин Воинов за потерю бдительности был исключен из партии и уволен из армии. Константин уехал с семьей к отцу под Астрахань, устроился работать путевым обходчиком. Товарищи по работе сторонились Константина. При его приближении смолкали разговоры, а соседские ребятишки не принимали его дочку в свои игры.
Вскоре холодок недоверия вокруг Воиновых начал таять. Костя получил должность инженера в дистанции пути. Коммунисты станции уже обсуждали вопрос о восстановлении его в партии. Но грянула война...
В военкомате Воинову объявили о присвоении звания старшего лейтенанта и направили на Юго-Западный фронт. 6-я армия с боями отступала. Вместе с ней отступала и саперная рота Воинова. Она наводила переправы, взрывала мосты и заводские корпуса, чтобы не достались врагу. В районе Умани остатки 6-й армий были окружены гитлеровцами. В бою Воинов получил два осколочных ранения и тяжелую контузию. Утром немцы подобрали его и отправили на станцию Знаменка, где в открытом поле спешно создавался лагерь для советских военнопленных.
Четыре месяца провел Воинов в концлагере. И вот в ночь на 10 ноября его привели в кабинет коменданта. Здесь, кроме знакомого уже шарфюрера, находился еще один офицер в общевойсковой форме. Разговор начал комендант. Он долго подбирал нужные русские слова, пока Воинов на чистейшем немецком языке не заметил, что не обязательно говорить с ним по-русски. Офицеры многозначительно переглянулись.
– О, это меняет дело. Мы вызвали вас из барака, чтобы познакомиться с глупцом. Почему вы скрыли от нас, что пострадали от Советов?
– Меня никто об этом не спрашивал.
– И почему вы умолчали о своей семье, о родителях жены?
– Тема не из приятных.
– В русском окружении, господин Воинов. В русском. Вы понимаете меня?
Константин понял, куда клонят гитлеровцы, и; разыгрывая из себя простачка, тянул время, чтобы собраться с мыслями. «В лагерь я всегда успею вернуться, – рассуждал он, – а очутившись по ту сторону колючей проволоки, легче будет бежать к своим».
В барак Воинов уже не возвратился. Здесь же, в кабинете коменданта лагеря, его переодели в довольно приличный штатский костюм и утром увезли на легковой машине в Кировоград. В тот же день Костя вместе с немецким разведчиком вылетел в Полтаву, где поселили его на частной квартире, обеспечили всем необходимым и приказали молодой хозяйке заботиться о постояльце.
Ускоренная подготовка Воинова заняла чуть больше недели. После беглой проверки знаний нового агента заместитель начальника, разведшколы капитан Батцер заявил, что Воинов вполне готов для выполнения задания по ту сторону линии фронта. Ему присвоили агентурный номер, выдали тысячу рублей на расходы и, переодев в рваную крестьянскую одежду, отвезли в прифронтовую деревню. В течение десяти дней он должен был выяснить, есть ли на Юго-Западном фронте реактивная артиллерия и в каких местах она располагается.
Все это Воинов рассказал в Особом отделе фронта. Его показания были проверены, и после неоднократных и обстоятельных бесед с ним Бориса Всеволодовича Дубровина Воинов согласился возвратиться в абверовское логово и сообщать нам обо всем, что там происходит. Костя просил лишь известить жену и отца, что он жив, но Дубровин честно ответил ему, что сейчас сделать этого не может. Для всех он должен оставаться пока пропавшим без вести.
Так в сейфе Дубровина появилась еще одна папка, на обложке которой было выведено: «Луч».
Немцев интересовали в данное время наши «катюши», и руководство Особого отдела, чтобы придать достоверность собранной для Воинова информации, попросило командование фронта перебросить на время в район Обояни дивизион реактивных установок. Через несколько дней после ухода Воинова на ту сторону «катюши» в этом районе «сыграли» по скоплению немецких танков и артиллерии.
Немцы остались довольны своим новым агентом и собранной им информацией. Его снова поселили у фрейлейн Кати и выдали довольно крупную сумму оккупационных марок. Батцер лично вручил Воинову пропуск, позволяющий проходить на территорию школы и бывать в городе.
Премудрости закулисных дел абвера он усваивал быстро, и его немецкие наставники скоро убедились, что им самим впору брать уроки у своего ученика. Однако руководство школы не спешило отсылать его в абвер-команду для получения нового задания за линией фронта. И как-то капитан Батцер предложил Воинову прочитать в школе ряд лекций по устройству «русского» – так он выразился – железнодорожного полотна и мостов. Поскольку с азами диверсионного дела знакомили многих обучающихся, Костя мог узнать примерное количество диверсантов, готовящихся к заброске на нашу сторону. Через пять-шесть дней Воинов получил благодарность за присланные сведения и предложение делать все возможное, чтобы остаться в школе в «занимаемой должности».
