Текст книги "Приключения 1979"
Автор книги: Евгений Федоровский
Соавторы: Владимир Печенкин,Борис Ряховский,Михаил Белоусов,Минель Левин,,Геннадий Семар,Эдуард Хлысталов,Евгений Волков,Юрий Хорунжий,Владимир Жмыр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)
Все окна районной прокуратуры, кроме одного, уже погасли. В ярко освещенной комнате друг против друга сидели два человека – следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли и старший инспектор уголовного розыска Джаббаров.
Гюндюз брал документы из лежащей перед ним папки и внимательно их проглядывал один за другим. Сейчас он был больше похож на молодого ученого, сидящего в библиотеке и собирающего материал для своей диссертации, чем на следователя по особо важным делам.
Капитан Джаббаров не сводил глаз с Гюндюза Керимбейли и, должно быть, был крайне рад, что такого известного следователя столь заинтересовали собранные им и привезенные из Баку документы.
Наконец следователь по особо важным делам сложил все бумаги в папку, некоторое время молча смотрел на капитана Джаббарова и спросил:
– Какая погода в Баку?
Конечно, старший инспектор уголовного розыска ждал от Гюндюза Керимбейли куда более важных вопросов...
– Хорошая, – ответил Джаббаров.
18Дядя Фаттах, подложив под себя одну ногу, сидел в кресле и, попыхивая трубкой, говорил:
– У меня была бабушка, старуха Набат, как называли ее и старые и малые. Самого Надир-шаха застала на троне, давно уж ей за сто лет было. В зимнюю пору ненастной погодой по вечерам мы собирались вокруг нее. Не знаю, чем была душа этой женщины. До полуночи рассказывала сказки. Начиная с Мелик-Мамеда, охотника Назара и до того, как шах Аббас ткал ковер. Все рассказывала и рассказывала!..
Гюндюз, сидя напротив дяди Фаттаха, пил чай. И Муршуд, пристроившись на деревянной табуретке, уставился глазами в рот отцу. Наверное, рассказы дяди Фаттаха были для него чем-то вроде сказки о Мелик-Мамеде.
– И очень пугливая была женщина. Ночью боялась спускаться одна во двор. Проходила зима; весенними, летними вечерами собирались вокруг, нее: расскажи, мол, сказку. Но, странно, весной и летом не любила она сказки рассказывать. Мы говорили: «Не расскажешь, не будем по ночам с тобой во двор выходить». Ей ничего не оставалось делать, начинала рассказывать... Теперь думаю, зачем это пугали мы бедную старушку... – Дядя Фаттах улыбнулся: – Говорят, у невесты под языком должен быть сахар, а у жены, благо свекровь есть, под языком должна быть хитрость... Так уж устроен мир.
– Эти сказки и я знаю, – сказал Муршуд.
– Конечно, ты знаешь, что тебе делать еще остается... Теперь, куда ни глянь, слава аллаху, сказки в книгах имеются! Еще до того, как в школу пойдете, учитесь читать. А если б нам старуха моя Набат не рассказывала, откуда б вы сказки узнали?
– Я тоже был большим любителем сказок в детстве, – заметил Гюндюз. – Иногда до самого утра их читал. Отец ругается, заглянет, погасит свет в комнате, чтобы спал, а я зажгу ручной фонарик и под одеялом читаю...
Дядя Фаттах вздохнул:
– Эх... Пройдет жизнь, и ничего тебе не останется, как говорят, – затем спросил: – А твой отец жив, сынок?
Гюндюз отвечал:
– Да, жив.
– Такой же старик, как и я? А он кто по специальности?
– Композитор.
И дядя Фаттах, и Муршуд с удивлением посмотрели на Гюндюза, будто отец приехавшего из Баку гостя никак уж не мог быть композитором.
Дядя Фаттах, прижав пожелтевшим от табака большим пальцем горящее отверстие трубки, спросил:
– То есть песни пишет, да?
– Песни, оперы, балет, что хотите! – Следователь по особо важным делам улыбнулся.
Вдруг Муршуд припомнил отца своего гостя:
– Фезли Керимбейли?
– Он и есть. – Доказательство столь великой популярности отца откровенно польстило Гюндюзу.
Дядя Фаттах покачал головой и, не сумев сдержаться, сказал:
– Сынок, а ты-то с какой стати выбрал себе такую специальность?
– Ты же сам говоришь, что так уж устроен мир, дядя Фаттах. Десять лет проучился в музыкальной школе, но музыка дается не зубрежкой – призванием.
– А эта твоя работа далась призванием?
Гюндюз Керимбейли пожал плечами:
– Трудный вопрос задаешь, дядя Фаттах.
– Трудами врагов преодолеешь. В чем затруднение?
– Преступление – такое дело, дядя Фаттах, всегда ищет случая, чтобы открыться, потому что, опять как ты говоришь, так уж устроен мир. Природе преступление чуждо. Человек же составная часть всей природы...
Дядя Фаттах, покуривая трубку, некоторое время молчал, затем указал на окно, в которое лупил мокрый снег.
– Этот наш райцентр, сынок, маленькое местечко. Здесь что-нибудь скрыть невозможно. Теперь все только о тебе говорят. А у слова, знаешь, сынок, есть жила, потянешь – вытянется. Так когда ты подведешь итог этой болтовне, дай бог?
Следователь по особо важным делам, поднеся руку ко рту, зевнул:
– Посмотрим, дядя Фаттах...
– Хорошо б, если б попозже, – сказал засыпающий Муршуд.
Дядя Фаттах с недоумением посмотрел на сына, Гюндюз спросил:
– Почему?
– Потому что и вы тогда подольше останетесь здесь.
Гюндюз громко засмеялся и, поднявшись, потрепал Муршуда по кудрявой голове.
Дядя Фаттах, тоже вставая, вздохнул.
– Очень общительный он у меня паренек, – сказал дядя Фаттах. – Так и льнет к людям. Я тоже таким в детстве был. – Потом подтолкнул сына. – Вставай, вставай, пора уже, скоро полночь будет.
Муршуд поднялся:
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, товарищ Муршуд.
Выходя в дверь, дядя Фаттах сказал:
– Ложись! Сегодня ты совсем не кашлял, поправляешься вроде.
Гюндюз отвечал:
– У тебя золотые руки, дядя Фаттах.
– Эх, чем золото, лучше чарыки[8] 8
Туфли.
[Закрыть], сынок. Потому что наденешь золотые чарыки, так и видят все, что чарыки, а не золото. Спокойной ночи.
– Будь здоров, дядя Фаттах.
Дядя Фаттах, выйдя из комнаты, закрыл за собой дверь.
Гюндюз, подойдя к окну, посмотрел на улицу.
Свет в райцентре совсем погас.
19Из ворот дома Зибы вышел какой-то человек и зашагал под глухо падающим мокрым снегом.
В темноте его невозможно было узнать. Вскоре он на ходу вытащил сигарету из кармана пальто, прикрыл ее в кулаке, чтоб она не намокла, и, приостановившись на мгновение, зажег сигарету спичкой. Вспыхнув, спичка осветила лицо Джеби.
20Наконец-то впервые за долгие дни над городком выглянуло солнце. Казалось, вместе с ним снизошла радость и на деревянные крыши домов, и на улицы. Даже безжизненные деревья, озаренные юными лучами, будто повеселели.
И нависшие над райцентром высокие горы тоже впервые за много дней проглядывались на фоне заголубевшего неба, а снег, лежащий на их вершинах, сверкал теперь как серебро.
Споласкивая тряпку в наполненном водой ведре, пожилой водитель протирал ею кузов большой грузовой автомашины.
– Вот и солнце появилось. Хорошая погода, – сказал он.
Наводящий лоск на стекла своего автомобиля Джеби, не отвлекаясь от дела, отвечал:
– Погода что человек: надеяться на нее не приходится.
– Значит, вы думаете, что людям доверять нельзя? – спросил, невесть откуда взявшись, остановившийся возле машины Джеби следователь по особо важным делам.
Джеби посмотрел на него и наверняка сразу догадался, в чем тут дело. Оглядев Гюндюза с головы до ног, будто намереваясь мгновенно понять, что он за человек, Джеби вытер руки тряпкой и спросил:
– У вас ко мне дело?
Гюндюз достал удостоверение из нагрудного кармана пальто, протянул его Джеби. Тот и глазом не повел на удостоверение.
– Не надо, – сказал шофер. – Я знаю, вы следователь, приехавший из Баку. Я вас сразу узнал. Ждал... – Понятно, что его обо всем предупредила Зиба.
– Не торопитесь?
Джеби бросил взгляд на часы:
– Тороплюсь. Мне надо успеть съездить в село и вернуться обратно.
– Возьмите меня с собой. В такую погоду часок покататься – прекрасная штука.
Джеби совершенно растерялся и пожал плечами:
– Как знаете...
Следователь по особо важным делам, не дожидаясь особого приглашения, поднялся и сел в кабину. И Джеби уселся за баранкой и, протирая стекло с внутренней стороны кабины, повторил:
– На старой мельнице у меня на пять минут дело есть...
– Ничего, я подожду.
– Прямо на дороге... – Джеби казался обеспокоенным. Мотор завелся, и машина выехала из гаража.
Гюндюз, глядя сквозь ветровое стекло на улицу, улыбнулся:
– А вы не ответили на мой вопрос.
Джеби удивленно посмотрел на своего спутника:
– На какой ваш вопрос?
– Насчет недоверия к людям.
Теперь улыбнулся и Джеби:
– Да... Бывает. Ты иногда человека, как аллаха, чтишь, пророком его почитаешь, а потом выяснится: обыкновенный шакал...
– Одного человека, может быть, но не всех же. Как вы считаете?
– Один человек – тоже человек.
Машина ехала по улицам райцентра, и Гюндюз Керимбейли, глядя в окно, отвлеченно молчал. Такое молчание, видимо, было не по душе Джеби, выводило его из себя. Наконец он заговорил сам.
– Я все знаю, – сказал он. – Вы решили со мной проехаться из-за тех часов, что нашлись у Зибы.
Гюндюз только улыбнулся:
– Как говорится, сочетаю приятное с полезным.
Джеби же больше было не до улыбок.
– Ну не она нашла часы, а я их нашел и дал ей. Не может так быть?
– Почему же не может? Если это и вправду так, разумеется, может.
– А если не вправду, что так, тогда как? Тогда я стану грабителем? Убийцей стану?
Следователь по особо важным делам не ответил: видимо, он хорошо знал Джеби. Тот сам расскажет, что считает нужным, остальное ж потом.
Машина покинула райцентр и поехала по еще не просохшему асфальтовому шоссе.
На проводах, тянущихся вдоль шоссе, по одной, иногда по две расселись вороны. Сейчас казалось, будто эти вороны думают, греясь на солнце, о судьбах мира.
Джеби заерзал за рулем, словно хотел устроиться поудобнее, и сказал:
– Ладно, любил я погулять и вообще плевал на все. Люблю поесть, выпить, порой в речах несу что попало, да мало ли что может случиться, но никогда не смогу никого ограбить, а тем более кого-нибудь убить.
Следователь по особо важным делам промолчал.
– Вижу, думаете сейчас, что Джеби не все говорит, что знает.
Машина, оставив за собой поднявшийся над рекой мост, остановилась перед голой ивой.
Показав на стоящую в ста метрах от дороги старую мельницу, Джеби сказал:
– Я сейчас вернусь. У меня там пятиминутное дело, – потом многозначительно улыбнулся. – Джеби – человек честный.
Выключив мотор, он спрыгнул на землю и пошел к мельнице вдоль кустов, растущих по дороге.
Следователь по особо важным делам тоже покинул машину и, пройдя к мосту, облокотился обеими руками на деревянные перила и посмотрел на реку.
Река пенилась, ныряя и исчезая в лесу среди обнаженных деревьев и кустов. Прикорнувшие над лесом подножия гор тихо серели вдали, будто с удовольствием впитывая в себя солнечное тепло.
Снег же, лежавший на вершинах гор, сверкал серебром со своей холодной, величавой высоты. Расположившись на тянущихся вдоль дороги и нависших над рекой электрических проводах, вороны замерли в неподвижности, нежась под внезапным обилием солнечных лучей.
Гюндюз Керимбейли повернулся от моста и, приблизившись к машине, прищурился и посмотрел на солнце. Затем, словно предвкушая наслаждение от представившейся возможности хорошо отдохнуть, широко раскинул руки, блаженно потянулся и взглянул в сторону старой мельницы, куда побрел Джеби. Мельница, будто скорбя о собственной старости и отсталости от жизни, печально-одиноко стояла посреди равнины и смиренно ожидала своего конца.
В этот миг позади мельницы словно мелькнула чья-то тень и пропала в лесу. Она не ускользнула от внимания следователя, и Гюндюз с еще большим напряжением всматривался в сторону мельницы.
Гюндюз откровенно насторожился. Так же внимательно глядя в сторону старой мельницы, он поднял руку, открыл дверцу кабины, и сначала короткий, а спустя некоторое время продолжительный сигнал машины, заглушив шелест реки, отозвался в лесу и в горах. На старой мельнице никто не появился, ни один звук не раздался в ответ.
Гюндюз Керимбейли сначала медленно, а затем все более ускоряя шаг, пошел сквозь кусты к старой мельнице и, остановившись у двери, позвал:
– Джеби!
На мельнице не отозвались. Следователь по особо важным делам толкнул ногой дверь. Дверь заскрипела, и в ее скрипе звучал ужас. Гюндюз прошел во внутреннее помещение мельницы и тут же выхватил из-за пояса пистолет.
Джеби, упав, лежал на деревянных ступеньках лестницы. Вонзившаяся под левую лопатку рукоятка ножа блестела в неровном свете, падающем из крохотного оконца.
Глаза Джеби, словно подивившись своей земной судьбе, были широко раскрыты и так изумленными и остались. Рот тоже был открыт, и хлынувшая из него кровь окрасила в яркий цвет края его одежды и деревянную лестницу.
Мгновенно оглядев пустое помещение мельницы, Гюндюз бросился на лестницу, подбежал к окну: оно было настолько узким, что ни войти, ни выйти через него было нельзя.
Гюндюз выскочил во двор и, обойдя здание, вновь подошел к окну. Внимательно осмотрелся: со всех четырех сторон виднелись только одни голые деревья. На мельнице явно никого не было. Немного постояв в нерешительности, так и не зная, что предпринять, он быстро побежал в сторону машины, бросился в кабину и включил мотор.
Развернувшись, машина помчалась в сторону райцентра.
С небывалой скоростью машина неслась по улицам города. Дети, играющие возле своих домов, прохожие удивленно смотрели ей вслед, не иначе как поражаясь, что ж это такое могло произойти, что вместо Джеби за рулем его машины сидит другой человек да еще и гонит ее так, будто спасается от шайтана.
Младший лейтенант Гасан-заде, направлявшийся, размахивая портфелем, на службу, тоже обескураженно проводил взглядом автомобиль и ускорил шаги.
Гюндюз, остановив машину перед воротами дома Имаша, спрыгнул на землю и, толкнув дверь, вошел во двор.
Имаш окапывал во дворе лопатой корни граната. Разогнувшись, он посмотрел на столь внезапно возникшего следователя по особо важным делам, увидел машину, виднеющуюся из-за забора, и не удержался, чтобы не сострить.
– А где же Зиба? – сказал он с улыбкой. – Джеби в машине нет, так хотя бы Зиба была.
Конечно, сразу было видно, что следователь по особо важным делам вряд ли сейчас рассчитывал, что застанет Имаша за работой в саду.
Вроде бы все стало ему ясным.
Ничего не сказав, Гюндюз повернулся, вновь прыгнул в кабину и тронул машину с места.
Так и не сумев ничего понять, Имаш продолжил свое занятие.
Когда машина резко остановилась перед вокзалом, вылезать из нее необходимости не было – возле пирожкового лотка Зибы не суетилось ни души, а из печки не поднимался горячий пар.
Машина снова рванулась с места и, еще раз проехав по улицам городка, теперь уже остановилась перед домом Зибы. Гюндюз Керимбейли спрыгнул вниз и, толкнув ворота, хотел открыть их, ворота были закрыты. Гюндюз, запрокинув голову, посмотрел на окна, затем несколько раз постучал по воротам железным молотком.
Прохожие, останавливаясь, смотрели то на машину Джеби, то на незнакомого им человека, по нетерпеливому поведению угадывая, что у него какое-то срочное дело.
Следователь по особо важным делам продолжал настойчиво стучать молотком.
Пожилая женщина с полной корзиной в руках, должно быть, возвращающаяся с базара, сказала ему:
– Нет Зибы дома! Только что видела ее по дороге к реке.
Гюндюз посмотрел на женщину, произнесшую эти слова, словно не понял сначала смысла сказанных ею слов. Еще более заспешив, он прыгнул в кабину и рванул машину с места.
Выехав из райцентра, Гюндюз помчался грунтовой дорогой в сторону реки и остановился у опушки леса.
Здесь некогда следователь по особо важным делам встретился с учителем Фазилем и Саадет.
Выпрыгнув из машины, он зашагал среди голых деревьев вдоль реки. Если кто-нибудь посмотрел бы сейчас на Гюндюза Керимбейли, то ничуть бы не усомнился: даже птице, чуть только она шевельнись, было бы не укрыться от его глаз.
Наконец он увидел стоящую под большим дубом Зибу. Зиба со странной грустью смотрела на снежные вершины гор. Обогретые солнечными лучами, заснеженные горы, казалось, сочувствуют печали, томящейся в глазах этой женщины.
Следователь по особо важным делам, стремительно продираясь сквозь кустарник, вдруг что-то увидел за сухими ветвями и громко крикнул:
– Зиба!
Отведя взгляд от гор, Зиба повернулась в сторону заставившего ее вздрогнуть крика, и тут же большой нож вонзился в толстый ствол дуба. Обернись Зиба на мгновение позже, и все было бы кончено.
Женщина не могла оторвать взгляда от все еще дрожащей рукоятки ножа, всаженной в ствол дерева.
Бросившись в гущу кустов и деревьев, Гюндюз Керимбейли несся за бросившим нож человеком.
Меж деревьев иногда показывалась то спина, то голова убегавшего.
Гюндюз Керимбейли крикнул:
– Стой! Стой, тебе говорю!
В правой руке он держал пистолет, а левой прокладывал себе дорогу, стремясь, чтобы сухие ветки не попали в глаза.
– Стой!
Гюндюз дважды выстрелил поверх головы бегущего человека и, прибавив шагу, начал нагонять убийцу.
Скорость преступника постепенно падала. По тому, как учащенно он дышал задыхаясь, чувствовалось, что силы его на исходе. Вдруг он внезапно остановился, ловко нагнувшись, выхватил из давно прогоревшего костра увесистую головешку, обернулся назад и запустил головешкой в Гюндюза.
Вот теперь-то и нельзя было его не узнать.
Человек этот был... дядя Фаттах.
Головешка больно ударила в правую руку Гюндюза Керимбейли и выбила из нее пистолет куда-то между сплетенных по земле корней деревьев. К Фаттаху словно вернулась прежняя сила. Одним прыжком он с необыкновенным для старика проворством бросился на Гюндюза.
– Задушу тебя, сукин сын! – орал он. – Как собаку, тебя разорву!
И он, действительно двумя руками вцепившись в горло следователю по особо важным делам, всей своей тяжестью обрушился на него. Гюндюз упал спиной на землю, жилы на его шее напряглись, глаза, покраснев, налились кровью.
Во взгляде Фаттаха кипели огонь, пламя, злость, ненависть. Будто годами тайно копившаяся в его сердце, иссушающая жажда убийства вдруг прорвалась наружу. Лицо его сияло исступленным, торжествующим сладострастием.
Собрав последние силы. Гюндюз ударом ноги сумел перебросить Фаттаха через себя. Теперь уже Фаттах навзничь упал на землю, но Гюндюзу не удалось навалиться на него. Ловко вывернувшись, Фаттах вскочил на ноги и, соединив обе руки будто для рубки дров, со всего размаху ударил Гюндюза по шее.
– Сукин сын! – сказал Фаттах и снова нанес ему удар по шее.
Гюндюз рухнул на колени. Фаттах нацелился ударить его в третий раз, но тут заметил упавший поодаль пистолет, валявшийся под дубом. На мгновение заколебавшись, он кинулся к оружию, однако следователь по особо важным делам в быстром прыжке подставил ему ногу. Потеряв равновесие, Фаттах растянулся на земле. С той же гибкостью Гюндюз упал на злодея, локтем правой руки, будто душил змею, придавил ему шею и, поймав левой рукой ботинок Фаттаха, вывернул его в сторону.
Где-то рядом один за другим прозвучали три выстрела. Они будто влили в Фаттаха свежие силы. Ловко вывернувшись из рук Гюндюза, он рванулся вперед, прополз несколько шагов прямо по грязи, вскочил на ноги и бросился бежать.
Гюндюз Керимбейли и не заметил, как оказались здесь все еще задыхающийся прокурор Дадашлы, следователь Джаббаров и младший лейтенант Гасан-заде. Он смотрел на них так, как смотрят, вероятно, на пришельцев из другого мира.
Прокурор Дадашлы отпустил ворот Фаттаха, тот грузно шлепнулся в грязь.
Вытирая с лица кровь, Гюндюз Керимбейли приподнялся и сел напротив Фаттаха, глядя то на прокурора Дадашлы, то на Джаббарова, то на Гасан-заде.
– Ваше прибытие напоминает мне марш-бросок Блюхера под Ватерлоо, когда он спас англичан, – сказал следователь, посмотрел на Фаттаха и потер пальцы правой руки, ноющие от удара. – Ну и силищи ж в нем!
И Фаттах тоже двумя руками, будто салават верша при молитве, вытер лицо и глухо сказал:
– Следовало еще ночью отрезать тебе голову! Как отрезают ее баранам! – И так проникновенно он произнес эти слова, что и сомнения ни у кого не возникло в искренности его неосуществленного желания.
Стоявшая в стороне возле лиственницы и глядевшая на них Зиба именно так тогда и подумала.
Следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли улыбнулся. По выражению его лица было отчетливо видно, как сильно он устал за эти несколько дней. А может, месяцев или лет – кто знает, но, стараясь удержать улыбку, следователь сказал:
– От тебя всего можно ожидать!.. – И тут же, как говорится, не сумел подавить в себе желание съязвить: – А все ж ты меня неплохо подлечил своими банками!
– Все по моей глупости! Каждый человек ошибается, – сказал Фаттах. – Ошибку допустил!
– А говорил, что миллионы фаттахов приходили в этот мир и ушли. Но такие, как ты, появляются крайне редко, Волк Джебраил!
Фаттах, сузив глаза, внимательно посмотрел на следователя по особо важным делам и сказал:
– Ты мне сразу же не понравился!.. Если человек выглядит моложе своих лет, он никогда мне не нравился... Но ты еще должен доказать, что я Волк Джебраил!
– Докажем, докажем! Прямо с отпечатков пальцев и начнем, все, что только пожелаешь, положим перед тобой. И очную ставку тебе устроим с детьми и женами тех, кому ты поотрезал головы...
Наступила тишина. Все еще ничего не понимающий в том, что произошло, прокурор Дадашлы растерянно переводил взгляд со следователя по особо важным делам на Фаттаха.
Гюндюз же, взглянув на не перестающего удивляться Гасан-заде, улыбнулся:
– Это вы привели всех за собой, да? Я вас тогда приметил на улице. Вот какая у нас работа, товарищ лейтенант, моя, ваша, нас всех. Видите, с кем иногда приходится сталкиваться. Это бандит периода военных лет, зовут его Джебраил, отсюда и кличка Волк Джебраил. Весь Карабах исстрадался из-за него. Затем он бежал и обосновался здесь. Прославился в свое время тем, что отлично умел метать нож. Много крови пролил. Однажды уже таким вот образом ранил сзади Махмуда Гемерлинского. На этот раз произошла вторая попытка. Такие дела, лейтенант! Вышел Махмуд Гемерлинский на пенсию, а погиб, словно находился в строю...
Некоторое время Гюндюз молчал, вновь растирая себе пальцы правой руки. Видимо, головешка, запущенная Фаттахом, крепко помяла ему руку. Потом, глядя в глаза Фаттаху, Гюндюз заговорил:
– Из документов, позаимствованных в министерском архиве, я понял: убийство – дело рук Волка Джебраила. Так бросить нож мог только он. Служебную записку, написанную после ранения Махмудом Гемерлинским, тоже прочел. Но я еще не знал, кто же именно есть Волк Джебраил. – Этот или... – Гюндюз, не договорив, обратился к прокурору Дадашлы: – Кстати, почему вы не поможете с трудоустройством Имашу, товарищ Дадашлы?
Прокурор Дадашлы словно очнулся:
– Подам заявление на пенсию и уйду... Теперь мне остается только читать книги, а не быть прокурором! Возраст по конституции и так уже подходит...
Следователь по особо важным делам будто не расслышал его слов:
– Ответ же на ваш вопрос «почему?» крайне прост. Имаш так же, как и учитель Фазиль, не хотел, чтобы имя Саадет стало предметом для сплетен. Поэтому он и помалкивал о том, что побывал на вокзале. К тому же... К тому же, как говорят, ловцы змей не выносят красного цвета. Так говорят, Волк Джебраил?
Фаттах внимательно посмотрел на него и прохрипел:
– Говорят.
Гюндюз продолжал:
– Имаш знал, что у учителя Фазиля в Баку есть невеста. Он боялся, что Фазиль обманет его сестру. Знал, что дед учителя едет сюда, чтобы во всем разобраться. На вокзале он хотел самолично убедиться в том, чего стоят слова Фазиля.
Гюндюз снова посмотрел на младшего лейтенанта Гасан-заде:
– Хотите узнать, как все это произошло, лейтенант? Как Волк Джебраил убил Махмуда Гемерлинского, того самого Махмуда Гемерлинского, который в свое время уничтожил банду Волка Джебраила, хотите узнать?
Фаттах, точнее, Волк Джебраил, снова посмотрел на следователя по особо важным делам. Сейчас он совершенно не сомневался, что тот и вправду все знает. Тут произошло непредвиденное событие. Фаттах, поднеся ко рту руку, вытащил зубные протезы, и все увидели: да, это старый шакал.
– Значит, дело было так, лейтенант, слушайте... – сказал Гюндюз. Оба они, и следователь, и внешне едва внимавший его словам Фаттах, будто вернулись к той ночной встрече, которой суждено было случиться несколько дней раньше.
...Мокрый снег валил не переставая. Подняв воротник пальто и надвинув на глаза шляпу, Махмуд Гемерлинский шел, о чем-то говоря трусившему рядом Фазилю.
Улицы райцентра были темны и безлюдны. Когда дед и внук приблизились к книжному магазину, Фаттах, покуривая трубку, сидел на деревянной лестнице в сенях, ведущих в магазин.
Он грел себе руки над раскрасневшейся спиралью электроплитки. Удивившись, что в такую холодную ночь кому-то понадобилось бродить возле дверей магазина, он высунулся наружу и, когда Фазиль со своим дедом поравнялись с ним, сказал:
– Здравствуй, учитель! В ночное время гулять к добру ли?
Фазиль ответил:
– Здравствуй, дядя Фаттах. Дед приехал из Баку.
– Добро пожаловать, – приветствовал Фаттах и посмотрел на Махмуда Гемерлинского.
– Большое спасибо, – поблагодарил приезжий, при слабом свете электрической плитки с трудом различая черты лица Фаттаха.
Их взгляды скрестились лишь на мгновение, затем Фаттах втянул голову в помещение, а старик с внуком продолжали свой путь. И за все это время он задал учителю только один вопрос:
– Как, ты сказал, зовут этого человека?
– Дядя Фаттах. Сторож книжного магазина. Его сын у нас учится.
Затем они, войдя через открытые тетей Айной ворота, поднялись по лестнице на второй этаж в комнату учителя Фазиля.
Махмуду Гемерлинскому было явно не по себе. Подойдя к окну, он отрешенно смотрел в темноту улицы. Затем, расстегнув пальто, старик просунул руку за борт пиджака себе на грудь и помассажировал сердце. Повернулся к внуку и что-то сказал. Фазиль возражал, и тогда Гемерлинский вновь поднял воротник пальто, которое он с себя так и не снял, спустился во двор и вышел на улицу.
Он медленно, размеренным шагом шел по замерзшим, безлюдным улицам к книжному магазину.
Фаттах стоял перед входом, дымил трубкой, будто дожидаясь свидания с Гемерлинским.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом Гемерлинский заговорил:
– А я все думаю, может, и не ты это, может, мне показалось.
– Видишь, я выжил. Остался жив.
Гемерлинский произнес эти слова, и их последняя встреча, случившаяся так много лет назад, возникла перед глазами. Десятки лет отделяли их от этой встречи.
...Волк Джебраил скакал среди отвесных скал к вершине горы и, часто оборачиваясь, смотрел назад: его преследовал Махмуд Гемерлинский. Да, Махмуд Гемерлинский гнал Волка Джебраила, и из-под копыт его лошади рассыпались по сторонам искры.
Волк Джебраил, проскочив мимо большой скалы, туго натянул поводья. Конь, ошалев от неожиданности, судорожно выгнул шею и бешено взвился на дыбы. Волк Джебраил осадил его и, прижавшись к скале, замер.
Едва только Махмуд пролетел возле скалы, Волк Джебраил, занеся правой рукой большой нож, бросил его в Махмуда. Нож вонзился в спину Гемерлинского, и он в то же мгновение упал с лошади на землю.
Затем он, с усилием приподняв голову, взглянул покрасневшими, широко распахнутыми глазами на объявившегося из-за скалы Волка Джебраила. Опираясь дрожащими руками о землю, Махмуд привстал на колени. Жилы на его шее вспухли от напряжения.
– Сзади бьешь, Волк! Мужчина сзади не бьет! – едва шевеля губами, сказал Махмуд.
И, ничего больше не слыша, упал лицом в землю. Волк Джебраил огрел плетью коня, рванулся с места и вскоре исчез за скалами.
...– А я жив остался, – сказал Махмуд Гемерлинский, – но я полагал, тебя давно уже нет, а ты тоже живой... – И старик, повернувшись, тем же размеренным шагом двинулся обратно.
Фаттах, раздумчиво постояв перед дверью книжного магазина, вышел на улицу и быстро пошел следом за Гемерлинским. Не доходя до него нескольких шагов, он с силой, как старый мастер своего дела, метнул нож, который всегда носил при себе.
Гемерлинский, вздрогнув, замер на месте. Повернув голову, он посмотрел на Фаттаха и хотел ему что-то сказать, но его желанию не суждено было осуществиться. Ничком старик растянулся на тротуаре: рукоятка вонзившегося в тело ножа засверкала в темноте.
Фаттах торопливо подбежал к нему, наклонился, и посмотрел на убитого. Сначала он и не представлял, что еще сделать. Затем, увидев на руке Гемерлинского золотые часы, поспешил снять их, запустил пальцы в нагрудный карман пальто и вытащил портмоне.
Вдруг сквозь шум густо валившего снега послышалось пьяное бормотание Джеби:
Когда цветут цветы – вольготствует весна, пах-пах-пах,
Тобой, моя любовь, душа моя полна, пах-пах-пах,
Скорей ко мне приди; оставь свою игру, пах-пах-пах,
Как я тебя люблю, сама поймешь к утру, ох, эх, пах!
Обогнув угол дома, Джеби наткнулся на застывшего, как сжавшаяся пружина, Фаттаха, увидел распростертое в темноте тело и, едва удерживаясь на ногах, сказал:
– Это еще что, дядя Фаттах? Пьяным помогаешь протрезвиться?
Фаттах, приблизившись к нему, пробурчал:
– Ступай, ступай себе домой. Здесь тебе нечего делать!
– Дай-ка я взгляну, кто этот нечестивец, что до сих пор не научился пить молоко джейрана.
– Ступай домой, говорю тебе!
– Нет, дядя Фаттах, клянусь твоим здоровьем, я обязан взглянуть на этого идиота.
– Говорю же, ступай домой... – Фаттах схватил Джеби за руку и потащил его к воротам. Вырвавшись, Джеби заупрямился:
– Клянусь аллахом, я обязан взглянуть, кто это!
Фаттах сунул ему в руки золотые часы.
– Возьми это! – сказал он. – Золотые часы, я нашел. Пусть твои будут.
– Что? Золотые часы? И ты мне отдаешь их, дядя Фаттах? Да этого же хватит, чтобы целых два дня неплохо поразвлекаться в шашлычной Мирпаши!
– Ну, отдаю, отдаю! Пошел, ступай себе домой! – Фаттах потянул Джеби за руку и втолкнул его через ворота во двор. Джеби, рассматривая зажатые в ладони часы, теперь не слишком упорно сопротивлялся. Вновь послышалось его пьяное бормотание. Джеби пересек двор и поднимался по лестнице на второй этаж:
Как сладостно поет над садом соловей, чих-чих-чих,
А запахи весны все ярче и нежней, пах-пах-пах,
На мир влюбленный ночь накинула чадру, чих-чих-чих,
Скорей ко мне приди, ты все поймешь к утру, ух, ых, пах!
...Следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли спросил счищавшего грязь со своей одежды Фаттаха:
– На следующий день ты подкараулил Джеби? Спрячь часы, шепнул ты ему, да? Теперь-де это опасно, я их нашел, тебе подарил, но парень-то был мертв, не пьян, а мертв, тот свалившийся на землю, а часы-то вроде бы его, да? Припугнул ты его хорошенько? Умел это делать.
Прокурор Дадашлы, держа руки в карманах пальто, заметил:
– И еще у меня в кабинете умел хорошо разжигать печку.
О Фаттахе все говорили в прошедшем времени. Следователь по особо важным делам продолжал:
– Джеби взял часы и отнес их Зибе. Ей не хватило выдержки, она решила на часах поднажиться.
Волк Джебраил брезгливо, с головы до ног оглядел Зибу, как какую-то ничтожную вещь.
