355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Наконечный » «Шоа» во Львове » Текст книги (страница 9)
«Шоа» во Львове
  • Текст добавлен: 15 января 2018, 20:30

Текст книги "«Шоа» во Львове"


Автор книги: Евгений Наконечный



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Они что-то напряженно ожидали. Я зашел в соседний дом – там в подъезде что-то ожидали несколько молодых людей из ешибота. Прятались они и по другим соседним подъездам. Через минуту со стороны улицы Яховича появилась маленькая рыжая лошадка, которая тянула небольшую телегу. На телеге лежал похожий на ящичек гроб с мертвецом. Ненавистной полиции вблизи не было. Прозвучала команда, и ешиботники выскочили из своих укрытий на проезжую часть улицы. Их оказалось много – человек сорок. Возясь, они неумело выпрягли лошадь. Затем одни уцепились за оглобли, другие стали подталкивать и телега с покойным быстро покатилась вверх по Золотой. Ешиботники таким образом оказывали почести своему умершему наставнику.

После развала Польши исчез магистрат, перестали действовать его указы, и никто больше не запрещал евреям проводить похоронные процессии по улице Золотой. Летом днем проходило два-три похорона. Росли мы без телевизоров, и кино тоже было для нас редкостью, и поэтому мы любили наблюдать с горы «гицля» похоронные процессии как зрелище. Взрослые тоже любили посмотреть на похороны. Когда после «тюремного погрома» Мусе Штарк назвал огромное количество погибших, около 300 человек, то мой отец заметил, что по Золотой прошло не более десятка похоронных процессий. Из чего он сделал вывод, что число жертв, как в таких случаях часто бывает, явно завышено. Они тогда поспорили и пошли вдвоем на кладбище убедиться, но там не нашлось каких-либо массовых погребений будто сотен жертв. Возможно, конечно, часть погибших похоронили в другом месте, как это было с жертвами с улицы св. Анны.

В конце позапрошлого столетия на деньги города во Львове было сооружено десять представительских школьных зданий по проекту известного австрийского архитектора Гохберга. Российский военный журналист, который посетил Львов в 1915 году, с воодушевлением отметил, что таких чудесных зданий нет ни в Москве, ни в столичном Петербурге. Эти здания еще хорошо служат и поныне львовским школьникам. Одно из этих школьных зданий, сооруженное из крепкого красного кирпича, находится на улице св. Анны (теперь Леонтовича). Семиклассная, так называемая «нормальная», школа (затем СШ № 11, теперь юридический лицей) получила название от расположенного рядом одноименного костела св. Анны. Ученики польской школы св. Анны ходили в форменных фуражках – «конфедератках» с малиновым верхом и синей окантовкой. В эту школу ходил Йосале, которому я очень завидовал, потому что в моей частной «Родной школе им. Б. Гринчено» ученикам не надо было носить форменные фуражки. Кстати, форменные фуражки носили и львовские студенты. В период советской власти фуражки школьников и студентов были отменены.

В первые июльские дни 1941 года в просторном физкультурном зале школы св. Анны разместили раненных красноармейцев. Лежали они на голом полу, только тяжелораненым подстелили немного старой соломы. Никто за ними не ухаживал. Выходило, что их бросили на произвол судьбы, хотя официально они считались военнопленными. Женщины из прилегающих кварталов, в том числе и из нашего дома, стали посещать раненных, приносить им продукты. Среди красноармейцев большинство было кавказцами и среднеазиатами, но для жалостливых по своей природе женщин национальность раненых роли не играла. Они видели перед собой страдающих молодых людей и торопились оказать им помощь кто чем мог.

Через несколько дней красноармейцев куда-то забрали, а помещение школы заняла немецкая воинская часть. Фронт прокатывался по Галиции, и квартирмейстеры искали по всему городу свободные помещения для этой огромной массы войск. Спустя, до самого конца оккупации, тут, в школе, размещался немецкий военный лазарет. Львовская цитадель и разбросанные по городу казармы построены так, чтобы они не очень близко примыкали к жилым домам. Военные не любят, когда гражданские личности имеют возможность постоянно наблюдать за ними из своих окон. А там в высоких сецессионних домах проживали в основном евреи. Неизбежно нарастал конфликт.

В один из дней немцы категорически заявили, что из окон дома напротив стреляли «еврейские злоумышленники». Как рассказывала нам дворничка этого трагического дома, на самом деле кто-то из молодых насмешливых еврейских жителей не выдержал соседства и начал показывать через окно немцам сценки из фильма Чарли Чаплина о диктаторе – пародируя Гитлера. Этого было достаточно. Оскорбленные немецкие солдаты ворвались в дом, вывели всех взрослых еврейских мужчин во двор и расстреляли. Погибло около 20 человек. Похоронную процессию мы не видели, потому что расстрелянных тихонько похоронили на старом еврейском кладбище, которое находилось рядом.

31

«Хотя настоящая Украина не тут, а речкой Збруч, так уж получилось, я не против какого-либо краевого управления, но скажите на милость Божью, зачем принуждать трамвайных кондукторов общаться с пассажирами на украинском языке? Никто его толком не знает. Это же чистой воды комедия! Разве крестьянский говор принятен для публичного употребления в современном цивилизованном городе?»

Так, или почти так, говорил мой дядя Каминский, который зашел к нам в гости в первые дни оккупации убедиться, что мы живы и здоровы. Что-то подобное можно было услышать от большинства знакомых поляков. Спорить с ними, что-то доказывать было бесполезным делом.

Тогдашние поляки, в частности галицийско-львовские, отличались упорной, воинственной украинофобией, которая не допускала никакого компромисса, никакого примирения. В представлении поляков украинцы делились на три категории: первая – лояльные, малограмотные «почтивые русины», к которым, при определенных условиях, можно толерантно относиться; вторая – члены смешанных семей, связанных с поляками родственными узами, за ним необходимо тщательно следить и в случае сопротивления ассимиляции должным образом их проучить; третья – сознательные украинцы, с которыми необходимо вести себя как с врагами, «сурово, но справедливо». Вообще украинцы – «дичь гайдамацкая», поводырями которых выступает «вшивая псевдоинтеллигенция и кудлатые попы». Ненавистных поводырей необходимо наказать, а остальное «быдло» в принудительном порядке выслать куда-нибудь подальше, желательно на Восток. И польское правительство, которое просидело всю войну в Лондоне, и руководство польского подполья, которое действовало в крае, активно обдумывали радикальные планы относительно послевоенной депортации галицийских украинцев. В результате вышло с точностью наоборот: из Галиции как раз исчезли поляки.

По итогам Версальского договора, на украинцев не распространялся один из самых демократичных лозунгов новейшего времени – право наций на самоопределение. В Галиции украинцы составляли 73,2 % населения, поляки – только 16,2 %. При попустительстве мирового сообщества политика довоенной Польши, как и России, Румынии, а спустя и Венгрии, сводилась к принудительной ассимиляции украинцев, то есть к ликвидации украинского этоноса на подвластной им территории. Эта украинофобская политика принимала все более откровенные черты государственного терроризма и геноцида. На Западной Украине насилие польского меньшинства над коренным украинским большинством усилилось перед войной до крайних пределов. Даже оппортунистически настроенные, соглашательски настроенные мирные украинцы понимали, что такое положение долго не протянется, что вооруженная борьба с польским засильем при любом удобном случае вспыхнет вновь. Украинское галицийское общество напоминало тогда общество Франции после проигранной франко-прусской войны. И одно, и другое жило страстной идеей реванша, то есть идеей отплаты за поражение, идеей повторной борьбы. Украинцы не признавали учиненного над ними насилия и никак не могли принять польские аргументы относительно их права на владение Галицией. Галичане никак не могли смириться с мыслью, что Западной Украиной вечно будут владеть польские захватчики. Господствовала природная человеческая ненависть к поработителям, которые принесли на их землю террор, разбой и унижение. В популярной галицийской песне пелось:

 
Буде лях проклятий
Батьками орати,
Матерями волочити.[10]10
  Будет лях проклятый
  На отцах пахать,
  Матерями бороновать.


[Закрыть]

 

Оканчивалась песня реваншистским аккордом:

 
Ой, не тішся, ляше,
Що по Збруч – то ваше,
Вернуться ще тії,
Стрільці Січовії,
Задрожить тоді Варшава.[11]11
  Ой не радуйся, ляше,
  Что по Збруч – то это ваше,
  Вернутся еще молодцы,
  Сечовые Стрельцы,
  Задрожит тогда Варшава.


[Закрыть]

 

О реванше говорили дома, в школе, в церкви, в кругу друзей и знакомых, говорили везде, где можно и нельзя, говорили при любом удобном случае. В завуалированной форме идея реванша пробивалась на страницы легальной прессы, провозглашалась при публичных выступлениях, часто в независимости от темы самого выступления. Самая влиятельная идеологическая книжка того времени – бестселлер «Национализм» Дмитрия Донцова – насквозь пропитана именно идеей реванша. Чтобы при неизбежном повторном сражении победить противника, отомстить ему за поражение, необходимо тщательно рассмотреть допущенные ошибки. Я знал таких людей, и их было немало, которые с точностью до часа могли тщательно описать каждый день украинско-польских боев за Львов в ноябре 1918 года, которые продолжались почти месяц. Раздирая раны, они эмоционально анализировали все допущенные тогда украинцами ошибки, которые сводились к несогласованности, а проще – к неорганизованности.

Горький исторический опыт дал свои плоды. В июле 1941 года в Галиции украинское население продемонстрировало преданность и самопожертвование идее свободы и динамичный уровень организованности. Одновременно с провозглашением независимости было создано правительство, а на местах, не медля, появилась заранее подготовленная администрация. Немедленно хотели начать формирование Украинской национальной революционной армии. Тут же возникла «Управа города Львова». Львовская радиостанция очутилась под украинским контролем. На улицах сразу появились патрули украинской милиции, во главе которой стал Емельян Матла – политзаключенный, который чудом избежал смерти на Лонцького. Городские организации, предприятия, коммунальные службы, торговля, учебные заведения и заведения культуры перешли в украинские руки. Однако утверждение историка Элияху Йонеса, что, мол, что тогда украинцы отобрали у львовских евреев предприятия и магазины, ни на йоту не отвечает действительности, потому что еврейское имущество, как и имущество поляков и украинцев, большевики успели национализировать еще полтора года назад.

Накануне немецко-советской войны, в апреле 1941 года, состоялся Второй Великий Сбор ОУН, который разработал актуальные программные документы, которые определяли отношение к немецкой оккупации, а также политику относительно поляков и евреев. Нельзя понять ход исторических событий, не принимая во внимание апрельские постановления. В тех постановлениях провозглашено, что ОУН «ведет борьбу за Украинское Суверенное Соборное Государство, за освобождение порабощенных Москвой народов Восточной Европы и Азии, за новый справедливый строй на обломках московской империи СССР. Организация Украинских Националистов будет продолжать всеми силами революционную борьбу за освобождение Украинского народа без оглядки на все территориально-политические изменения, которые могли произойти на территории Восточной Европы.

Путем к достижению наших целей является Украинская революция в московской империи СССР совместно с освободительной борьбой угнетенных Москвой народов под девизом: «Свобода народам и личности».

Великий Сбор ОУН не обошел вниманием и взаимоотношения с поляками и евреями. В постановлении по польскому вопросу сказано: «ОУН будет вести борьбу с теми польскими группировками, которые стремятся к восстановлению польской оккупации украинских земель. Условием для нормализации отношений между украинской и польской нациями есть прекращение антиукраинских акций со стороны поляков».

Свое отношение к евреям постановление ОУН заключается в следующих трех предложениях: «Евреи в СССР являются самой преданной опорой господствующего большевистского режима и авангардом московского империализма в Украине. Антиеврейские настроения украинских масс московско-большевистское правительство использует, чтобы отвернуть их внимание от настоящей причины их бед и чтобы в момент срыва направить их на погром евреев. Организация Украинских Националистов относится к евреям как опоре московско-большевистского режима, одновременно разъясняя народным массам, что главный враг – Москва». Не вдаваясь в анализ этих положений (этим занимаются историки), подчеркнем, что из приведенного постановления четко и ясно выплывает, что ОУН предусмотрительно выступила против еврейских погромов. Постановление четко предостерегало не отождествлять антисоветизм с антисемитизмом. Элияху Йонес вставил препарированный отрывок этого постановления в таком контексте, чтобы из него не было понятно, что ОУН в 1941 году решительно запретила еврейские погромы.

Следом за Йонесом и Вайсом, вот как, например, лукаво подает текст этого постановления известный украинофоб Солженицын в своей книге «Двести лет вместе»: «Жиды в СССР являются самой преданной опорой господствующего большевистского режима и авангардом империализма в Украине…Организация Украинских Националистов осознает жидов как опору московско-большевистского режима, просвещая одновременно народные массы, что Москва – это главный враг». Обходя некорректный в русском переводе термин «жид», имеем тут яркий наглядный пример украинофобских мошеннических манипуляций. За тремя точками прячется самое главное второе предложение: «Антиеврейские настроения украинских масс московско-большевистское правительство использует, чтобы отвернуть их внимание от настоящей причины их бед и чтобы в момент срыва направить их на погром евреев». Сказано выразительно и понятно кому и зачем в Украине были нужны еврейские погромы. Приписывание структурам ОУН организацию во Львове еврейских погромов является злоумышленной выдумкой украинофобов с целью дискредитации украинской освободительной борьбы.

32

При каждой смене власти во Львове всех работающих обязывали немедленно возвращаться на свои рабочие места. Немцы объявили: «Кто не вернется на место работы, того ожидает смертное наказание». Мой отец поспешил на улицу Сокола (ныне Ковжуна), в областную типографию, где он до начала войны работал в полиграфическом цеху газеты «Вільна Україна». Типография во время военных действий осталась неповрежденной и сохранила значительные запасы бумаги, но большевистская газета, естественно, при новой власти выходить не могла. В первые дни немецкой оккупации типография печатала только плакаты и листовки, которые никак не могли заменить собой периодическое издание с систематическим оперативным материалом, правительственными распоряжениями и сообщениями. В многолюдном городе любая административная власть не может нормально функционировать без общедоступной ежедневной газеты.

Пятого июля отец принес с работы свежий номер только что возникшей львовской газеты, которую начала официально выпускать городская управа. Новое периодическое издание получило название «Украинские ежедневные новости», и его первый номер раздавали львовянам бесплатно. Интерес газетой среди жаждущих свежей информации людей был чрезвычайным. Чтобы ознакомится с первым номером официальной газеты, к нам сразу примчались и Блязер, и Штарк, и Валах, и Щур. Но на этом не закончилось. На следующий день меня начали приглашать к себе те соседи, которые слабо понимали украинский литературный язык, и просили прочитать и объяснить им отдельные языковые обороты.

Напечатанное в газете «Слово Митрополита», в котором говорилось, что на основе солидарности и безустанного труда поднимется Соборная Украина не только как громкое слово и идея, но как живой, здоровый, жизнеспособный могучий государственный организм, мои еврейские слушатели воспринимали с пониманием и удовлетворением. Евреи никогда не имели с украинцами ни малейших территориальных споров, а жить в украинском государстве им, понятно, нравилось больше, чем в гитлеровском рейхе.

Сдержанный комментарий вызвало суровое распоряжение немецкого коменданта города Львова генерала Ренца. Комендант извещал, что за наименьшую попытку выступления против немецких войск – смертная казнь. За хранение огнестрельного оружия и амуниции – смертная казнь. Несанкционированные собрания, демонстрации, уличные шествия – смертная казнь. Также комендант предостерег, что без разрешения военных властей нельзя осуществлять никаких мероприятий полицейского, экономического и какого– либо иного характера. «Наверно это неплохо, – размышляли соседи, – известно, немцы любят четкий порядок и железную дисциплину и в дальнейшем не допустят никакого самоуправства».

Наиболее пришлось по душе всем напечатанное в газете коротенькое, но очень весомое практическое объявление: «Приказываю всем органам милиции и торговых предприятий г. Львова организовать около магазинов одну очередь граждан. Самовольное разделение очереди по вероисповеданию или национальности запрещается. Управа г. Львова». Таким образом, украинское руководство города сообщало львовянам, что оно настроено не на конфронтацию, а на сотрудничество со всеми его жителями, без разницы национальности. Касалось это прежде всего евреев, потому что их жесткая дискриминация немцами на каждом шагу для всех стала очевидной.

Однако уже через несколько дней под давлением гестапо было объявлено новое постановление, которое разделяло время продажи в продуктовых магазинах отдельно для евреев, что было равнозначно дискриминационному делению очереди по национальному признаку. На этом далекоглядный гестаповский курс изоляции евреев от остальных львовян не остановился. Во второй половине июля для еврейского населения были отведены «отдельные рестораны, кафе, столовые и магазины различных товаров». Тогда же их перевели на голодоморный, наполовину меньший чем другим, уровень снабжения пищевыми продуктами.

В военное лихолетье ничто так реально не показывает дееспособность новой власти и ее настоящее отношение к подвластному населению, как обеспечение города продуктами питания. В советские времена, хотя и возникали значительные перебои со снабжением, но ответственные за это органы пытались как-то этому помочь и объяснить населению причины дефицита, что в определенной мере успокаивало и давало силы терпеть невзгоды. Ощущалось, что власть хоть на словах, но все же беспокоится о населении. Немцы же демонстрировали холодное безразличие и полную отчужденность от местного населения. В первые недели немецкой оккупации снабжение Львова продуктами не имело четкой организационной формы, которая существует при карточной системе. Господствовал сплошной беспорядок: кому-то, что-то, где-то, когда-то выдавали по каким-то спискам домоуправлений. Кому-то еще по другим каким-то спискам или поручениям… Не хватало самого необходимого, в первую очередь, хлеба. Под продуктовыми магазинами за хлебом стояли длиннющие очереди. Поскольку мужчины ходили на работу, то в очередях находились преимущественно женщины и подростки. Мне выпало немало тогда выстоять. Собирались под магазинами, как правило, жители одного квартала, которые давно знали один другого, и это создавало атмосферу доброжелательности.

Тогда, в июле 1941 года, среди львовян распространилась как пошесть, мода на политические «пророчества». Это увлечение просуществовало без перерыва до послевоенных лет. Среди украинцев приобрело распространения пророчество известной стигматички Насти Волошин. Чтобы скоротать время, женщины в очередях передавали одна другой различные «пророческие» предсказания популярной Михальды и других различных ворожеев. Особенно на их воображение влияла магия чисел, в частности числа 21. Именно 21 день продолжались украинско-польские уличные бои во Львове в 1918 году. После этого Польша просуществовала 21 год. Польско-немецкая война окончилась через 21 день. Хозяйничанье большевиков в Галиции продолжалось 21 месяц. Из этого делали патриотические выводы – через 21 неделю или месяц воскреснет Польша, но теперь уже от «моря до моря», то есть от Балтийского до Черного моря. Так себя успокаивали в июльских очередях львовянки.

Одного погожего дня я стоял в сравнительно небольшой очереди в начале улицы Яховича (теперь Кучера), недалеко от ее пересечения с улицей Бернштайна (теперь Шолома Алейхема). Место тихое, спокойное. По спискам домоуправления нам выдавали около килограмма пересушенной, зацветшей тараньи. Говорили, что это малосъедобная соленая рыба происходит еще из советских тюремных запасов. Вдруг из здания «Израэлитского религиозного общества», находящегося на улице Бернштайна 12, донесся сильный шум. К слову, с провозглашением Украиной независимости это величественное здание, после многолетнего перерыва, сразу было возвращено украинским областным советом еврейскому религиозной общине Львова. Из коридора широкого подъезда «израэлитского» здания послышался тонкий девичий крик. Раздались еще грубые мужские голоса, а в ответ звучал полный отчаяния плач, смешанный с отчаянной мольбой. Женщины из очереди настороженно повернули в ту сторону головы. Из гулкого коридора до нас доносились отдельные слова, но никто толком не мог понять, что там происходит. Крик усилился и начал приближаться к выходу.

Мы с удивлением увидели, что из подъезда выбежала не девушка, как мы думали по голосу, а упитанный, ухоженный еврейский мальчик, у которого, наверно, еще не прошла мутация голоса. Одет он был в добротный серый летний костюм, что свидетельствовало о благополучии родителей. Выражение парень имел смертельно перепуганного существа, которое не понимает, зачем его безвинно травят и мучают. Его лицо с напряженно выпученными от страха глазами было лишено живого цвета. Мгновение он колебался, куда бежать дальше. Слева протянулась многолюдная Городоцкая улица, напротив – наша очередь, которая могла дать ему приют. Но он выбрал наихудший вариант – бросился вправо в сторону старого еврейского кладбища. За ним из подъезда, словно хищная волчья стая, выскочила группка разозленных мужчин. Различить, кто они такие, жителям нашего квартала было с первого взгляда не тяжело. Их обычная манера держаться, и фасон застегнутой гражданской одежды, и подчеркнуто небрежно натянутые на глаза кепки выдавали в них уголовников.

Кто-то из них крикнул: «Дает нура! (Убегает!) Не пустить!». Только мальчик отбежал несколько шагов, как один из нападавших ловко подставил ему ногу, и он с разгону упал на тротуар. Тогда они все, а было их шесть-семь, подскочили к нему и начали бить ногами.

– «Смарувати!» [12]12
  Бить его!


[Закрыть]
– выкрикивали разъяренные бандиты. Парень жалостно, как-то по-детски заскулил под градом ударов. Женщины из очереди не удержались и подняли шум: «Что вы хочете от этого мальчика? Прекратите его бить!» – наперебой кричали они.

Рядом с подъездом возвышалась оставленная после ремонта пирамидка дорожного камня. Во Львове мостовые вымощены тяжелыми базальтовыми булыжниками.

– «Закобзаць!» – дал команду их старший и показал на камни. На воровском сленге это значило «убить». Злодеи мигом разобрали вершину пирамиды и, когда несчастный начал вставать, обступили его и с дикой жестокостью закидали его камнями. Какое-то время парень заслонялся, а затем, как подкошенный, упал лицом вниз.

– «Закобзаць!» – прозвучало вновь, и бандиты начали кидать базальтовые камни, целясь в голову.

В эту минуту подошел немолодой немецкий офицер. Женщины с криком бросились к нему за помощью. Оценив ситуацию, офицер вынул из кобуры пистолет и выстрелил вверх. С удивительно мгновенной реакцией нападающие бросились врассыпную и тут же исчезли, словно растворились в воздухе.

На каменном тротуаре, с разбитой головой, осталось лежать неподвижное тело. Череп мальчика с одной стороны был полностью оголен, виднелось белое с синими прожилками вещество головного мозга. Тело тряслось в конвульсиях, мальчик несколько раз дернул ногами и умер.

Потом женщины говорили, что уголовники убили не только парня, а уничтожили всю его семью. Сделали это из мести. Кто-то из них работал в большевистских карательных органах.

33

Вечером к нам пришел Мойсей Блязер.

– Имею важный разговор, – обратился он к отцу.

Тот вежливо ответил, что внимательно слушает.

– Один мой родственник, – начал Блязер, – попал впросак за свои политические убеждения.

Заметив, что мой отец скривился от этих слов, Блязер поправился:

– Собственно, это не мой родственник, а жены, и на самом деле он совсем не какой-то там большевик. Просто в советские времена, как человек страстный и наивный, стал активным агитатором. Любит себе человек поговорить. Такая натура. Он часто выступал на митингах, уговаривал крестьян вступать в колхозы, хвалил отца Сталина и тому подобное. Это родственник моей Малки, – продолжал Блязер, – проживает в Глинна Наварии. Когда пришли немцы, он вынужден был спрятаться, потому что за ним стали приходить хлопцы из украинской милиции. Пока ему везет, но долго ли удастся так прятаться, не знаю. Думаю, что нет. Милиционеры уже сделали обыск в квартире, они за ним охотятся. Родственник сильно страдает, ночует где-то в поле под кустами, не имеет возможности поесть теплой еды и вообще постоянно пребывает в сильном страхе, постоянно в напряжении. Дошел до такого положения, что готов наложить на себя руки. Нам надо вместе подумать, как ему помочь.

– А я тут при чем? – искренне удивился отец. – Я его даже не знаю.

– Считаю, – невозмутимо продолжал Блязер, – единственный выход – это выбраться ему из Глинны Наварии. Необходимо перейти во Львов. В городе его искать никто не будет. Правда?

– Может и так, – безразличным тоном согласился отец.

– Именно так, – подхватил Блязер. – А поэтому предлагаю вам пойти в Глинна Наварию и привести его оттуда.

– Как я должен привести? – не понял отец. – Разве он сам не может прийти во Львов? Он что, инвалид?

– Конечно не инвалид, мог бы и сам, но страх полностью парализует его. Человек настолько напуган, что неспособен сам пуститься в дорогу. Его должен кто-то сопровождать. Мне, понятно, там появляться опасно. Предлагаю туда пойти вам. Я отблагодарю за услугу.

Отец решительно, даже возмущенно отказался от такого предложения. На этом разговор закончился. Но не таким был Мойсей Блязер, чтобы так легко отступить от намеченного. На следующий день, в отсутствие отца, он стал уговаривать мою маму. Мать, помня, что благодаря инициативе Блязера она спаслась от сибирского этапа, ощущала перед ним долг благодарности и согласилась повлиять на мужа. Обещание выполнила. После бурного домашнего разговора, который не обошелся без слез и укоров, папа сдался.

Из Львова до Глинна Наварии около 15 километров. С началом войны всякое транспортное сообщение прекратилось. Надеяться было необходимо только на собственные ноги, а если посчастливится – на попутные телеги. Немаловажным препятствием стала и проблема с личными документами. На руках населения оставались еще советские паспорта, которые немецкие патрули не очень принимали во внимание. Отец где-то походатайствовал по этому делу и добыл аж два различных удостоверения. В одном на соответствующем официальном бланке на немецком языке подтверждалось, что он работает во львовской государственной типографии, а во втором – что он постоянно проявлял себя как патриот и является многолетним, проверенным помощником ОУН. Удостоверение скрепляла круглая печать с тризубом и подпись окружного руководителя. Со своей стороны Мойсей Блязер дал отцу рекомендательную записку к еврейской общине.

Утром, в воскресенье, отец вышел в путь. Вернуться было необходимо в тот же день до комендантского часа. Когда мы начали сильно нервничать, что время проходит, вот-вот приближается комендантский час, наконец появился отец. У него был уставший вид. Попросил чая, с жадностью выпил и тут же, не раздеваясь, заснул на кушетке. Спустя рассказал нам о своих приключениях.

Выйти из Львова ему удалось легко. Знакомыми боковыми тропинками обошел немецкий пост на заставе и вышел на шоссе. Подъехала крестьянская телега, и хозяин без слов согласился его подвезти. Крестьянину было интересно в то неспокойное время услыхать от горожанина свежие новости. В Глинне Наварии так же быстро нашел нужный еврейский дом. Приняли его настороженно. Прочитали записку, а затем деликатно попросили предъявить паспорт. Только тогда, убедившись, что он именно тот, про которого пишет Блязер в записке, позвали родственника Малки. Появился средних лет худощавый мужчина в бедной, поношенной одежде с перепуганным, застывшим выражением лица. Родственник Малки знал о договоренности с Блязером и был готов немедленно отправиться во Львов. Произошло прощание с родственниками и тремя маленькими детьми. Все расчувствовались.

Отец имел такой план маршрута: обойти Наварию огородами, чтобы их никто не заметил, а затем выйти на дорогу и остановить попутную подводу. Вначале все шло по плану. Когда они уже выходили из деревни, вдруг в ложбине наткнулись на милицейскую засаду.

– Мошка, ты куда собрался? – насмешливо сказал милиционер, поправляя винтовку.

Родственник мигал на отца злыми глазами, подозревая, что он в сговоре с милиционерами. Но вскоре убедился, что это не так. Милиционеры стали жестко допрашивать отца кто такой, откуда, где работает. Папа показал им паспорт, затем немецкую справку с места работы. Тогда старший милиционер сказал отцу, что он свободен, может себе идти.

– А этот? – указал отец на родственника Малки, что стоял рядом ни живой, ни мертвый.

– Его заберем с собой.

– И что с ним будет? – тихо спросил отец.

– Отведем на кладбище и там пристрелим. Он агент НКВД. Из-за него много наших людей вывезли в Сибирь.

– Но это должен решить суд, – запротестовал отец. – Нельзя самовольно казнить людей.

– Идет война, какой может быть суд? – с усмешкой сказал милиционер.

– Подумайте себе, – сказал отец, – как это все будет выглядеть. Все евреи в Наварии знают, что украинец его вывел из дома. Выходит, я вывел человека на смерть. Где тогда моя честь? Тогда стреляйте нас обоих, если вы готовы убить без суда человека.

Милиционер снял винтовку и толкнул отца прикладом в грудь.

– Пошел прочь! – процедил сердито. – Неизвестно кто ты есть на самом деле, может тоже агент энкаведе. Будешь много патякать, и ты очутишься на кладбище. Иди прочь, пока мы добрые!

Тогда отец вытянул удостоверение из ОУН, которое оказало на милиционеров ошеломляющее впечатление. Удостоверение долго и внимательно изучали, даже рассматривали на свет. По словам папы, милиционеров поразила подпись окружного руководителя, которого они, как оказалось, знали лично. Задали пару контрольно-проверочных вопросов и, убедившись, что удостоверение настоящее, снизили тон.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю