Текст книги "«Шоа» во Львове"

Автор книги: Евгений Наконечный

Поляки, которые по сегодняшний день яро очерняют украинцев за создание 10-тысячной дивизии «Галиция», стеснительно умалчивают, что из западных, присоединенных к Рейху районов Польши в немецкую армию было мобилизовано около 200 тысяч поляков. Под конец войны только в армию Андерса добавлено 36 тысяч пленных поляков из вермахта. Кроме того под немецким командованием служило еще 40 тысяч польской полиции, а украинской – только 8 тысяч. Чтобы не называть ее польской, придумали нейтральный термин «гранатова». Для полноты картины добавим, что в немецких войсках СС служило 40 тысяч голландцев, 40 тысяч венгров, 25 тысяч фламандцев, 10 тысяч французов, 10 тысяч итальянцев и 8 тысяч норвежцев.

Вину за уничтожение евреев возлагают не только на дивизию «Галиция», но и на УПА. Абсольвент львовского университета В.М. Радовский написал в израильской газете: «Это ведь не секрет, что немалый вклад в катастрофу украинского еврейства внесли украинские воинские формирования, в частности УПА, которое принимало активное участие в акциях ликвидации многочисленных гетто, в том числе и в расстрелах евреев в Бабином яру». Можно бы ответить В.М. Радовскому, что уничтожение многочисленных гетто и расстрелы евреев в Бабином Яру воинами УПА как раз и является секретом, известным только ему одному. Это голословное заявление ничем не обосновано.

А настоящим секретом, о котором ни В.М. Радовский, ни его университетские учителя не посмеют вспомнить по сегодняшний день, это две акции УПА, которые уберегли в середине сороковых годов украинский народ от тотального уничтожения. Именно УПА не допустила поголовной депортации украинцев с родной земли. О секретных сталинско-жуковских планах выселения всех украинцев, как это сделали с чеченцами, балкарцами, калмыками и другими народами, в Сибирь рассказал Хрущев на закрытом заседании ХХ съезда. Текст секретного приказа от июня 1944 года о выселении всех украинцев обнародовал генерал-майор НКВД Василий Рясной (см. Чуев Ф. Солдаты империи: Беседы. Воспоминания. Документы. – М., 1998). Москве пришлось отозвать план депортации перед страхом организованного общенационального восстания под руководством провода УПА. К восставшим сразу бы присоединилось вооруженное подполье Литвы, Латвии, Эстонии, а в перспективе и другие угнетенные народы.

Когда выяснилось что выселить всех украинцев в Сибирь не удастся, Москва решила применить апробированный способ борьбы с украинством – голодоморный погром. Весной 1946 года Москва спустила Украине заранее нереальный план заготовки зерновых (400 миллионов пудов). Выполняя приказ Кремля, республиканские органы с весны 1946 года начали «битву за урожай». Было сделано ударение, что «партия оценивает работу каждого коммуниста по тому, как он борется за выполнение хлебозаготовок». Колхозы не только должны были полностью выполнить план заготовки, но и вернуть государству все долги за прошедшие годы.

Осенью 1946 года начался голод. Когда в Украине голодомор косил людей сотнями тысяч, когда опухшие дети напрасно умоляли: «Мама, кушать…», Москва экспортировала за границу огромное количество хлеба и пищевых продуктов. Это был хлеб, вырванный из окостеневших рук умирающих женщин и детей. В 1946 году только во Францию за бесценок завезли 500 тысяч тонн зерна. Бесплатно зерно поставлялось в Чехословакию, Польшу, Румынию, Германию и другие страны. В 1946 году за границу было вывезено только одних зерновых 1,7 миллиона тонн. А Украина корчилась в голодной петле. С января по июнь 1947 года органы милиции зарегистрировали 130 случаев людоедства и 189 – трупоедства. Секретарь Одесского обкома Кириченко рассказывал Хрущеву: Я видел ужасную картину. Женщина резала на части труп своего ребенка, который лежал на столе. При этом она приговаривала: «Меланку мы уже съели. Теперь вот засолим Иванка, еще немного продержимся». Считают, что голод 1946–1947 годов лишил жизни полтора миллиона украинских крестьян. Документы Центрального государственного архива дают заниженную цифру – 800 тысяч.

Показателен тот факт, что осуществить голодомор на территориях, контролированных вооруженными подразделениями УПА (Галиция, Волынь), советской власти не удалось. Тут никто с голоду не умер. В директиве краевого руководства ОУН по случаю голодомора указывалось: «Обращаемся к кадровым членам придерживаться твердого курса и инициативы в деле оказания помощи братьям из восточных областей. Поделимся всем, что у нас есть». И люди делились. Таким образом в 1946–1947 годах УПА спасло миллионы жизней, о чем историки «советской» выучки стыдливо держат в тайне и поныне. Зато спешат приписать УПА уничтожение «многих гетто».

68

На аллее Лычаковского парка, который по прямой расположен недалеко от Лисиничей, осенью 1943 года мой друг Павел неожиданно спросил меня, не ощущаю ли я сильный вонючий запах.

– Какой еще запах? – удивился я, не понимая к чему он клонит.

– Воздух воняет, – уточнил Павел.

– Ничего такого не чувствую.

– А ты принюхайся, – настаивал товарищ.

Я потянул носом, сквозь горьковатый вялый аромат осеннего парка вроде бы услышал какой-то странный, тошнотный запашок. Он напоминал мне запах пороха. После фронта брошенные вязанки артиллерийского пороха долго валялись в нашем квартале. Мы забавлялись тем, что делали из продолговатых макаронообразных пороховых трубочек самодеятельные фейерверки. Домохозяйки бесстрашно использовали эти черные трубочки для разжигания кухонных плит. Порох сгорал сильно и моментально.

– Ошибаешься, слышно не порох, а скорее, как на меня, несет гнилым мусором. – Немцы сжигают трупы расстрелянных людей. Весь Львов об этом говорит, а ты ничего не знаешь, – укорял Павел.

Действительно, в Лисиничском лесу, на яновских «песках» и в других местах массовых казней и захоронений специально подобранные команды заключенных начали сжигать в эту осеннюю пору останки расстрелянных жертв, преимущественно евреев. Гитлеровцы заметали следы своих преступлений.

Мы потом узнали, как это происходило. Из ям массовых захоронений трупы вытаскивали наружу и складывали рядами. На них клали поленья сухих дров и покрывали снова радом трупов – так укладывали ряд за рядом вперемешку до высоты второго этажа. Затем громадную гекатомбу поливали соляркой или бензином и поджигали. Из тысячи трупов оставалось пять ведер пепла. Собранный пепел просеивали, выискивая золотые кольца и зубные коронки, а затем ветром развеивали по лесу. Дым от сжигаемых трупов, при соответствующей атмосферной ситуации, неоднократно накрывал околицы города. Считалось, что на этом гестаповская машина смерти не остановится.

Конечно, никто не мог знать содержание секретного плана «Ост», который предусматривал полное онемечивание Галиции, однако даже простые львовяне догадывались, что гитлеровцы вынашивают зловещие намерения относительно автохтонного галицийского населения. Распространенная оккупационная поговорка: «Немцы евреями заквасят, а нами (то есть украинцам и полякам) замесят», – осенью 1943 года стала грозной реальностью. В октябре в дистрикте Галиция специальным указом введено чрезвычайное положение и введены особые судебные трибуналы. Одновременно была введена варварская система заложников. Складывалось впечатление, что покончив с евреями, гестаповская машина террора принялась за украинцев и поляков.

Взволнованно, перебивая один другого, дядя Каминский вместе с женой Зоськой рассказывали нам, как на Стрелецкой площади (теперь Данила Галицкого), где он и проживали, в том месте, где начинается гора Высокого замка, немцы публично расстреляли восемь заложников. Трупы лежали целый день, аж до вечера. Случилось это четвертого ноября, и это была первая публичная экзекуция неевреев во Львове. Жертвами стали как украинцы, так и поляки.

– Проклятые швабы стремятся запугать людей, – утвердительно сказал дядя.

– Немцы собираются уничтожить нас так же, как они уничтожили евреев, – жаловалась тетка Зоська. Подобную оценку экзекуции дали соседи и знакомые. В следующие дни на этой же Стрелецкой площади показательно расстреляли еще две партии заложников. Так немцы восстановили в Галиции средневековый обычай привселюдных экзекуций в центре города, от которых европейские страны, основываясь на христианских моральных основах, давно отказались (в некоторых мусульманских странах и Китае они продолжаются до сих пор). Исполнение смертного наказания, по приговору суда, должно происходить в пределах тюремного комплекса, а не публично.

Волна гестаповского террора нарастала как во Львове, так и на периферии. С целью нагнетания ужаса, запугать и парализовать сопротивление населения, по городу развесили объявления со списками фамилий следующих заложников, предназначенных к смертной казни. Эти афишки были бледно-розового цвета и издали бросались в глаза. Львовяне молча, с траурной почтительностью читали эти кровавого оттенка списки смерти. В них были напечатаны имена, фамилии, год рождения жертвы и причина казни. Постоянно фигурировали две причины: «За принадлежность к запрещенным организациям» (имелось ввиду ОУН и АК) и «за укрывательство евреев». Относительно второго «преступления», то гитлеровцы знали, что если они будут действовать так, как в оккупированных Франции, Голландии или Норвегии и не будут применять драконовских методов, то люди спрячут от них половину галицийских евреев.

Однажды мы с мамой направлялись на излюбленный рынок Теодора. По дороге было необходимо пересечь площадь Збижжеву (Зерновую) или, под другим названием, площадь Сольских. Когда-то тут торговали зерном, теперь на этом месте находится гостиница «Львов». На подходе к площади Збижжевой мы встретили скучившуюся толпу. Выяснилось, что толпа собралась посмотреть расстрел заложников. С целью привлечь зрителей и чтобы сделать из процедуры экзекуции чуть ли не «народное торжество», по львовскому радио и с помощью уличных громкоговорителей власти проинформировали население, где и когда произойдет казнь. Гитлеровцы наивно считали, что таким методом они психологически сломают сопротивление автохтонов и привьют им покорность перед расой господ.

На Збижжевую площадь выходила широкая глухая стена дома со стороны улицы Солнечной (теперь улица Кулиша, 6-а). Накануне под эту стену предусмотрительно завезли несколько кубов земли и на скорую руку сделали насыпь в рост человека. Опытные палачи таким способом береглись от рикошета пуль. Когда мы с мамой подошли ближе, то уже с трех сторон площадь окружали прямые ряды вооруженных винтовками немецких полицейских. Сверкали оружие и стальные шлемы. Таким образом образовался закрытый квадрат, в котором должно было произойти театрализованной кровавое деяние. В середину квадрата въехали военные автомобили с солдатами экзекуционной команды и гестаповскими офицерами. Из одной крытой машины вывели пять приговоренных к смерти человек с завязанными сзади руками. Их поставили под стеной. Все происходило быстро, четко, согласованно с немецкой тщательностью к организационным мелочам. На фоне черной земли жертвы выглядели смертельно бледными (люди потом говорили, что из них, наверно, перед этим выкачали кровь для раненых немецких солдат). Напротив заложников выстроилась экзекуционная команда. По приказу офицера «Ахтунг!» солдаты подняли винтовки, прицелились и по команде «Фоер!» грохнул залп. Убитые попадали не так вяло, как это показывают в кино, а сразу, всем телом, словно подкошенные. Элегантный офицер в каске, в перчатках, вынул пистолет и медленно прошелся вдоль стены. Кто подавал признаки жизни, он того добивал выстрелом в голову. По команде из другого крытого автомобиля выскочило две пары сильных мужчин в полосатой тюремной одежде с носилками и отнесли трупы в свой грузовик. Тогда из первого автомобиля вывели очередную пятерку обреченных и снова поставили под стену.

– Мне этого достаточно. У меня разболелась голова, – сказала мама и потянула меня за рукав. Мы ушли прочь.

На следующий день, около вечера, я случайно оказался на Збижжевой площади. Там стояли группки людей, преимущественно женщин, и тихо молилось. Некоторые женщины были в черных траурных вуальках, как я понял, родственники казненных. Под расстрельной стеной, в земляную насыпь, были воткнуты несколько зажженных свечек и положены цветы, как это делают на свежих могилах. Присыпанные землей лужи крови все равно пробивались наружу зловещими красными пятнами. На радость немцам тут смешалась мученическая польская и украинская кровь. Выше насыпи на побеленной известью стене кто-то отважился размашисто написать цветным мелом на украинском языке: «Долой оккупантов!».

А экзекуции продолжались и дальше на различных улицах и площадях Львова. На основании бледно-розовых афишек подсчитано, что тогда было казнено 192 человека, в том числе 82 украинца. В провинции немцы расстреливали и публично вешали почти одних украинцев. До нас дошло известие, что в Станиславе (теперь Ивано-Франковск) гестапо из зала театра забрало ребят в вышитых сорочках и тут же расстреляло. Говорили, что в Калуше расстреляли группу учащихся торговой школы. Рассказывали и о других аналогичных случаях зверств немцев. Людей казнили, как правило, за принадлежность к ОУН или за укрывательство евреев. Как утверждает известный историк Владимир Косык с 10 октября 1943 года, когда в Галиции было введено чрезвычайное положение и чрезвычайные суды, и по июнь 1944 года указанные суды приговорили к смерти 15780 украинцев, мужчин и женщин. Террор против членов и симпатизирующих ОУН и УПА, а также польской АК в Галиции, как и по всей Украине, никогда не прекращался. Краевого руководителя ОУН Ивана Климова-Легенду в декабре 1942 года в помещении львовского гестапо замучил до смерти лично оберштурмфюрер СС Вилли Вирзинг. Этот руководитель СД из Берлина, немец балтийско-российского происхождения, был одним из самых страшных палачей украинских националистов. С помощью ославленной дубовой палицы, на которой была надпись «Самостийна Украина», он лично избивал до смерти руководящих членов ОУН. Примечательно, что, унося ноги из Львова в августе 1944 года, немцы оставили тюрьму на улице Лонцького совсем пустой и даже чисто убранной, только на втором этаже, на металлических перилах лестничной площадки и на калориферах висели тела трех повешенных молодых юношей в вышитых рубашках и в мазепинках с трезубом. Гестапо передавало чекистам эстафету борьбы с ОУН.

Для советской власти львовские патриоты, которые погибли от рук гитлеровских палачей на улицах и площадях города, не представляли интереса. Послевоенные, присланные из России правители Львова не любили прошлого города, в котором они жили. Наоборот, было сделано все, чтобы трагическую и одновременно героическую страницу истории Львова покрыть забытьем. Вместо этого раздували сомнительный культ уральского чекиста – провокатора Кузнецова, который учинил тут террористический акт. На Стрелецкой площади на месте публичных расстрелов и поныне стоят баки с мусором. Под расстрельной стеной на улице Кулиша, 6-а, прилепился пивной мини-бар. На улице Армянской, на месте расстрела заложников сделали детскую площадку. Ничем не выделены и другие места публичных казней львовян – украинцев, поляков и евреев во времена гитлеровского лихолетья. Как, к слову, и места секретных казней украинских патриотов в период тоталитарного большевистского режима. Сегодняшние руководители города проявляют «уставшее» безразличие к истории собственного народа. Правда, в независимой Украине, благодаря еврейской настойчивости и пониманию веса символов истории для воспитания будущих поколений, возведен величавый памятник жертвам гетто вблизи Полтвяного моста.

69

Учитель Шерстило по прозвищу «Колбаса» объявил, что сегодня занятий не будет. Худой высокий Шерстило стоял перед классом еще, наверно, в предвоенном, поношенном костюме, который висел на нем, как на вешалке. Прозвище он получил от того, что при упоминании о мясных изделиях его голос приобретал плаксивые нотки. Мы знали: наши учителя, львовские интеллигенты, тяжело бедствуют, живут впроголодь. Об их материальном положении мы с юной бездумностью любили декламировать такой модный сатирический стишок:

 
Здибалися у неділю коло церкви Спаса
Два панки, що здавна гріли горло у «Атласа»,
– Як там, Грицю, коло тебе – добре чи негоже?
Чи паском біду стискаєш, чи без паска, може?!
– Ой куди ж там, біда, друже, – кажу не на жарти,
Варт пес життя отакого, як життя пса варте!
Проїв бульбу, обідрався, лиш лата на латі
І, як, міль, пальто останнє доїдаю в хаті.[25]25
  Встретились в воскресенье возле церкви Спаса
  Два панка, что часто грели горло в «Атласе»,
  – Как твои дела Грыць, хорошо иль плохо?
  Иль ремнем беду сжимаешь, или, может, без него?!
  – Да куда там, беда, друг мой – не шучу я тоже.
  Пес достоин жизни этой, как и жизнь пса, может.
  Проел картошку, оборвался, весь стою в заплатах
  И как моль, счас доедаю, что в шкафу я прятал.


[Закрыть]
 

– Вместо сегодняшних занятий, – сообщил нам Шерстило, – пойдем осматривать выставку. Он добавил: – Необходимо собрать с каждого ученика по пятьдесят грош на один билет.

Шерстило не назвал, а в общем шуме, который возник после его слов, напрасно было спрашивать о теме выставки. Мы помнили, что в прошлый раз тот же Шерстило водил нас на выставку под названием «Чудеса жизни», на которой демонстрировали чудо немецкой техники – «Стеклянного человека» и думали, что нас поведут на выставку из области природоведения. Эта прошлогодняя выставка «Чудеса жизни» оказала на львовян неотразимое впечатление. Увеличенная в четыре раза от нормальных размеров фигура человека с поднятыми вверх руками была изготовлена из цельного прозрачного стекла. Внутри фигуры находилась модель человеческого организма. При общем остром невосприятии гитлеровского оккупационного режима традиционно высокий престиж немецкой науки и технической искусности непоколебимо сохранялся среди львовян. Посмотреть выставку «Чудеса жизни» собирались толпы любопытных.

Стеклянная модель иммитировала динамику жизненных процессов. С помощью электрического тока, в зависимости от потребности, светились те или иные имитаторы физиологических функций, или изображения какой-нибудь формы или строения, или макет отдельного органа. «Стеклянный человек» давал возможность наглядно изучить строение человеческого организма и функций отдельных органов, увидеть работу системы кровообращения, пищеварения, посмотреть на разветвление нервной системы, на работу желез внутренней секреции. После осмотра «Стеклянного человека» школьные лекции по анатомии и физиологии казались нам сухими и малоинтересными. Модель убедительно доказывала, что в живой природе нет более таинственного и сложного явления, как человеческий организм, подтверждая правоту высказывания, что человек – венец творения.

За пультом управления «Стеклянного человека» находился немецкий оператор, но пояснения понятным зрителям языком давали местные медицинские работники. Шерстило специально привел нас в тот момент, когда возле макета находился украинский доктор, который давал объяснения на украинском языке. Экскурсантов в зале собралось достаточно, а с другой стороны к макету подошел польский медик и начал объяснять своей группе на польском языке. Ненароком я оказался посередине между польской и украинской группами и одновременно слышал, как объясняет один и другой. Польский доктор говорил плавно, уверенно пользуясь медицинской терминологией. Наш говорил запинаясь, подыскивая слова, ощущалось, что у него проблемы с медицинскими терминами. И не удивительно. Ведь поляки постоянно препятствовали утверждению украинской медицинской терминологии.

– Зачем это вам нужно, – говорили они, – если существует испробованная польская терминология. Пользуйтесь ею, кто вам запрещает?

Никто, к слову, не запрещал полякам использовать более совершенную соседнюю немецкую терминологию, но они почему-то этого не желали. Возражение украинской научной терминологии выходило из враждебного отношения к украинскому языку, а это, в свою очередь, – от негативного отношения к самому существованию украинского народа.

В конце анатомической экскурсии ученик нашего класса Романишин, или просто Ромашка, который отличался начитанностью, вдруг спросил:

– А почему «Стеклянный человек» бесполый?

Все посмотрели – действительно макет не имел никаких половых признаков. Доктор улыбнулся, что-то попросил оператора, и перед нами последовательно засветилось разноцветными огнями макетное изображение вначале мужских, а затем женских половых желез – семенников и яичников.

В отличие от прошлогодней, на сегодняшнюю выставку пришли малочисленные группки учащихся. В последнее время школа заметно опустела. Месяц назад, в феврале, фронт докатился аж до Брод. Никто не сомневался, что он вскоре дойдет до Львова. Вермахт уже второй год постепенно отступал на Запад. Немецкое командование утверждало, что отступает планово и организованно, но как сказали остряки, неуклонно. Через Львов, как только начинались сумерки, нескончаемой вереницей катились грузовики армейских тылов. Вермахт, как раненый зверь, отползал на Запад.

С конца января мы обучались не в своем школьном здании, а в тесном приспособленном помещении бывшего почтового отделения. Отступающие войска занимали во Львове все новые и новые общественные здания, в частности школы. Немецкое армейское командование выселяло жителей из красивых домов и забирало их под военные штабы. Те, кто помнил сорок первый год, говорили, что складывается впечатление, будто на Запад отступает больше войск, нежели тогда маршировало на Восток. Еще говорили – немецкие солдаты изменились, они полностью потеряли веру в победу и выглядят явно уставшими длительной войной.

В те же дни моя мама встретила Екатерину Офман, которая с грустью сообщила что фольксдочи вынуждены покинуть опасный Львов. «Сюда вероятно снова прйдут большевики», – жаловалась Екатерина. Тогда же из Львова подальше с глаз бежало немало обыкновенных гражданских жителей. Кто убегал от большевиков, а кто просто боялся бомбардировок и перспективы уличных боев. Распространялись панические слухи, что вследствие ожесточенных уличных боев город Тернополь стерт с лица земли, и та же судьба ожидает Львов. Ритм жизни города был тревожный.

Мы шагали за Шерстило на выставку, как цыплята за наседкой, и вышли на улицу Коперника. Улица была запружена возбужденными пешеходами, виднелось много военных. Ощущалось нервное предфронтовое настроение. Возле входной двери в дворец Потоцкого белел большой картон с надписью: «Мировое жидовское нашествие». Меньшими буквами уточнялось: «Большая передвижная выставка». «Да-а-а!» – сказал разочаровано кто-то из учеников.

Безлюдный двор дворца выглядел странно, потому что обычно при входе в помещение массовых мероприятий собираются группки любопытных. Безлюдным также оказался и вестибюль дворца и, что совсем удивило, не было никаких посетителей в залах, где развернули экспозицию выставки. Как мы узнали позже, львовяне дружно бойкотировали антисемитскую выставку. Только ученическую молодежь сюда пригоняли принудительно. По той же причине родители высказывали протесты, в частности из-за того, что выставка имела антирелигиозный привкус: немного высмеивался Ветхий завет.

Сама выставка состояла из стендов с фотографиями и диаграммами. В углу большого бального зала дворца Потоцких торчал манекен в рост человека, в молитвенном талесе с карикатурно выпяченными семитскими чертами. Внутри манекен имел пружинный стержень, и когда скучающий охранник, чтобы нас позабавить, толкнул его, то манекен начал раскачиваться. Шерстило подвел нас к тому стенду, где экспонировались фотографии шефа ГПУ-НКВД Генриха Ягоды и подручного Сталина, члена политбюро Лазаря Кагановича.

– Вот этот, – показал он на Ягоду, вначале уничтожил украинскую интеллигенцию – мозг нации, а затем в 33-м году вместе с Кагановичем, – он показал соответствующую фотографию, – организовал искусственный голод, от которого погибло шесть миллионов крестьян – биологическая основа народа.

– Зачем это сделали? – спросил Ромашка.

Шерстило не смог толком на это ответить. Подобные обвинения в организации голодомора 33-го года евреями слышал потом не один раз. Некоторые об этом нередко пишут. Это делают для того, чтобы взбаламутить историческую праву, покрыть настоящего преступника, а им является никто иной, как московский империализм – вековечный смертельный враг украинского народа. В уголовном процессе еще с римских времен существует золотое правило, которое не дает возможности отыскать настоящего виновного в преступлении… По латыни оно звучит: «Cui bono?», то есть: «Кому на пользу?» В чьих интересах? С тех пор деревня, которая до сих пор, несмотря на вековые российские притеснения, оставалась неприступным бастионом украинской языковой стихии, начала катасторфически обмоскаливаться. Московский империализм, который ставил и поныне ставит своей целью путем уничтожения, депортации, лингвоцида и ассимиляции ликвидировать украинский народ, прикрывается традиционным жупелом антисемитизма, согласно поговорки, – «наводить тень на плетень».

70

На протяжении многих веков Львов украсило немало храмов различных конфессий. Однако, как нельзя себе представить Рим без собора Петра, Париж – без Нотр-Дам, Киев – без Софии, так и город Львов немыслим без собора св. Юра (Георгия), жемчужины среднеевропейского барокко. Ежедневно, спеша на учебу, я переступал порог этого Божьего Дома. Слева, в глубине хозяйственного двора, находится здание, в котором тогда размещалось учебное заведение Товарищества «Родная школа» им. Б. Гринченко. Со стороны собора двор отделяет массивное здание Галицийской Митрополичьей Епархии, а от площади св. Юра – длинное одноэтажное сооружение, в котором когда-то находились митрополичьи конюшни, а спустя – гаражи, склады и коморка садовника. В одном из таких помещений хранилась и старинная карета времен, наверное, митрополита Сембратовича, в другом – взблескивал никелированными деталями новенький «Форд». При коммунистическом режиме эти каморки специально, чтобы десакрализовать святоюрский ансамбль, превратили в жилые квартиры, а в здание епархии, где ранее жили заслуженные священники и каноники, поселились семьи московских попов и иных жильцов. Чтобы окончательно оплюгавить сакральное место соборного ансамбля, большевики построили на церковной земле у подножия святоюрской горы цирк.

Семиклассная школа им. Б. Гринченко считалась женской, но в младшие классы набирали также мальчиков. Окна учебного заведения выходили с одной стороны на улицу Городоцкую, а с другой – на прямоугольник хозяйственного двора. Школьники на переменах так затоптали его, что он стал похожим на очищенный ток. Из нашего класса хорошо было видно двор и деревянные ворота в святоюрский сад. На воротах висел массивный замок. Потом ворота в сад бдительно охраняли вооруженные часовые, оберегая радиовышки «глушилок».

Ухаживал за святоюрским садом немолодой уже садовник. Он не разлучался с металлической тачкой, лопатой и страшных размеров ножницами. Погожего дня, в обед, в сад вывозили в инвалидном кресле-каталке митрополита Андрея Шептицкого. Перед тем, как должен был появиться владыка, садовник широко распахивал деревянные ворота и замирал в напряженном ожидании. Для нас это было сигналом – мы останавливали занятие и вместе с учительницей припадали к окнам. Затаив дыхание, наблюдали, как два монаха-послушника катили на высоких резиновых колесах инвалидное кресло с митрополитом и исчезали в глубине сада. Вскоре они возвращались, оставив митрополита в одиночестве. Около ворот, словно в карауле, оставался только садовник. Через какое-то время послушники отвозили кир Андрея назад. Несколько раз, благодаря просьбам нашей незабываемой учительницы Елены Дубовой, садовник разрешал нам заглянуть в сад, когда там отдыхал митрополит.

Пышная седая борода Андрея Шептицкого отчетливо белела на фоне окружающей зелени. Он находился в гуще под деревьями глубоко задумавшись, возможно, и дремал, повернутый лицом к густолиственному парку им. Ивана Франко (тогда его называли, как я уже говорил, Иезуитским городом). Господствовали тут редкие для центра города уют и спокойствие, только щебет птиц нарушал его.

Увидеть вблизи митрополита ученики нашей школы имели возможность часто. В начале и в конце учебного года нас традиционно приглашали в митрополичьи палаты. Мы все помещались в зале для приемов. Митрополит, в окружении наших педагогов, знакомился с каждым классом, интересовался поведением и успеваемостью. В конце аудиенции с доброй улыбкой благословлял школьников. Добавлю, старшеклассники регулярно навещали митрополита: поздравляли с именинами, колядовали и щедровали. Шумным младшим школьникам запрещали появляться в церковном дворе, но их словно магнитом тянуло туда. А поскольку к собору св. Юра, греко-католической святыне, часто проходили паломники, то школьники легко смешивались с ними.

Обычно митрополит вместе с паломниками принимал участие в Святой Литургии. К собору его сопровождали четыре коренастых послушника. Они выносили его в большом кресле-каталке и поднимали каменными ступенями на террасу к порталу церкви. Каждый раз митрополит повелевал монахам останавливаться посредине лестничного марша. Оттуда ему было удобнее обращаться к пастве с краткими напутствиями. Говорил он доверчивым и убедительным тоном. Насколько я запомнил, митрополит призывал паломников к молитве, к соблюдению Божьих заповедей, к христианскому самосовершенствованию. Его слова оказывали на паломников сильное впечатление. В конце концов, магнетическое влияние личности митрополита почти физически ощущали все, кто его слушал. Его фигура в обязательной черной рясе вызывала священный респект. Харизму усиливал и полный достоинства и внешний вид Андрея Шептицкого: большая голова, широкий лоб, крепкий прямой нос, проницательные синие глаза. В старости кир Андрей носил длинные волосы и густую бороду, седина которых создавала вокруг его ясного лица словно серебряный налет.

Украинцы Галиции до войны широко отмечали годовщины провозглашения в ноябре 1918 года Западноукраинской Народной Республики. В деревнях и городках края члены подпольной ОУН расклеивали в те дни революционные листовки, писали на стенах призывы против оккупантов, доводя польскую полицию до бешенства. Украинцы Львова так же торжественно проводили традиционные Ноябрьские праздники. Проводились собрания, концерты, провозглашались патриотические речи, чтобы показать, что львовяне духом и сердцем с теми, кто 1 ноября 1918 года поднимал на ратуше сине-желтый флаг. По всей Галиции правились панихиды по душам погибших борцов за свободу.

В 1938 году, в последний ноябрь, как выяснилось, под польским ярмом, когда паломники молились в соборе св. Юра за души павших героев, на Святоюрскую площадь, что около собора, пришли колонны возмущенных польских студентов. Принадлежали эти студенты к шовинистической политической партии «эндеков» – национальных демократов. Эндеки равнозначно ненавидели как украинцев, так и евреев. В аудиториях Львовской политехники и университета для студентов еврейского происхождения эндеки выделяли отдельные задние скамейки или вынуждали их во время лекций просто стоять. Непокорных евреев били. Выкрикивая украинофобские лозунги, среди которых наиболее выделялось прозвище «гайдамаки», польские студенты, которые собрались на Святоюрской площади, попробовали прорваться в сам собор, но дорогу им перегородил эскадрон конной полиции с оголенными шашками. Полиция знала что в здании епархии непрошенных гостей ожидали в засаде крепкие украинские хлопцы, которые хорошо отлупили бы мягкотелых панычей-эндеков, и не пускала их. В конце концов эндеки не очень то и рвались, ограничившись киданием камней в сторону собора. Затем они с радостным воем сожгли бумажную фигуру митрополита Шептицкого. Потом нескладно загорланили свою песенку: