Текст книги "«Шоа» во Львове"

Автор книги: Евгений Наконечный

Защищаясь от нечеловеческого колониального режима, который установил в Рейхскомиссариате палач украинского народа гаулейтер Кох, жители Волыни начали создавать для защиты собственные партизанские отряды. Полесье и Волынь, которые по своим природным условиям стратегически подходили для партизанских действий, восстали против оккупантов. Летом 1942 года, на основе стихийных групп, по инициативе ОУН на Волыни образовалась Украинская Повстанческая Армия. Где-то через год вся Галиция с гордостью и надеждой пела песню об УПА, о ее первых боях с немцами:

 
Там десь далеко на Волині
Зродилась армія УПА,
Щоб нам воскресла Україна
І завітала свобода.
Про континґенти там не знають,
Живуть там люди, мов в раю,
Бо за цю волю, за свободу
Пролива молодь кров свою.
Горіли села і містечка,
Борці боролись ніч і день.
В перших рядах борців – героїв
Згинув Івахів – наш Василь.
Упав, як лицар України,
На Полі Слави, як борець.
Ціле життя страждав по тюрмах,
Геройська смерть сплела вінець.
Ой, не плач, сестро, не журися,
Не гляди сумно в далечінь, —
Твій брат умер, та жити буде
В піснях майбутніх поколінь.[21]21
  Где-то там на далекой Волыни
  Родилась армия УПА,
  Чтобы воскресла Украина
  И вновь пришла свобода к нам.
  О «контингентах» тут не знают,
  Живут там люди как в раю,
  Ведь молодежь за эту волю
  Там проливает кровь свою.
  Пылали городки и села,
  Борцы боролись ночь и день.
  Одним из первых пал на поле
  Погиб Ивахив – наш Василь.
  Он пал как рыцарь Украины,
  На Поле Славы, как борец.
  Всю жизнь провел он в разных тюрьмах,
  Герою смерть сплела венец.
  Не плачь сестра и не грусти,
  И не смотри с печалью в даль.
  Твой брат погиб.
  Его ведь гений жить будет
  В стихах грядущих поколений.


[Закрыть]
 

Согласно приказов главного командования АК и лондонского эмиграционного правительства поляки на Волыни, где они составляли менее 15 % от количества населения, готовились к борьбе с украинцами, чтобы после войны установить на этой территории польскую оккупационную власть. Весной 1943 года между украинцами и польскими колонистами, а также польскими полицаями, которые были на службе у немцев и которые враждебно относились к освободительной борьбе украинского народа против двух оккупантов – немцев и большевиков, разгорелись упорные бои. По размаху, длительности, по количеству задействованных сил и по количеству жертв это была настоящая война, а не какие-то стычки, как теперь это хотят изобразить. В конечном итоге поляки эту народную, бескомпромиссную жестокую войну проиграли.

Весной 1943 года во Львове появились первые польские беженцы с Волыни. Польская городская общественность, чем могла, пыталась им помочь. Как-то, гонимый любопытством, я зашел в школу (теперь СШ № 56), которая расположена на улице Кордецкого (сейчас Елены Степанивны). Я знал, что там разместили волынских беженцев. Во дворе школы стояли конные телеги польских колонистов, загруженные домашним скарбом. Тут же находилась полевая кухня от Польского вспомогательного комитета и раздавала беженцам теплую еду. Школьные классы превратили в казармы, или, точнее, в общежитие. Молодых, здоровых мужчин среди беженцев не было – возможно, они продолжали воевать. Старики и дети тихо отдыхали на разложенных в классах кроватях. Зато молодые женщины выходили во двор, чтобы всласть наговориться. Бурлил многолюдный шум, над которым господствовали тонкие женские голоса. Во дворе продолжался политический антиукраинский митинг. Беженцы рассказывали, жалостливые, драматические эпизоды. Между двумя славянскими народами шла кровавая борьба на тотальное уничтожение, независимо от возраста и пола.

Для «укрепления сердец» на тех митингах много, как, впрочем, и в приватных беседах львовян, говорилось о будущих границах Польши. Звучал сумасшедший имперский лозунг: «Польша от моря до моря», то есть от Балтийского до Черного морей. На Западе граница должна была проходить по линии Одера и Нейсы, а на Востоке – по линии Днепра. К Польше должна была отойти вся Пруссия с Кенигсбергом, часть Литвы и Белоруссии, Западная Украина (без Киева, но с Одессой). А тем временем для волынских беженцев Львов служил только транзитом вглубь Польши, по дороге на истинную историческую родину. Чтобы там не говорили, все понимали, что Волынь – украинская этнографическая территория. Через год-полтора беженцы надеялись вернуться и отомстить. Напрасно. Они уже никогда не вернулись. Травма от проигранной волынской войны допекает поляков и сегодня. Наибольшую боль приносят развенчанные иллюзии.

Больная жена Ирли неоднократно просила мою маму сварить ей крепкий бульон. Когда я принес большую миску наваристого мясного бульона, хозяина в доме не было. Ирли тогда развернул лихорадочную деятельность, покровительствуя волынскими беженцами. Он часто ковылял на протезе в школу на улице Кордецкого и в другие аналогичные места, где приютились волынские изгнанники. Мы с больной вдвоем мирно разговаривали, как вдруг со своими друзьями вернулся Ирли. Кровать больной была отгорожена ширмой и прибывшие меня не заметили.

«Украинцы не являются отдельным народом, – кричал Юзеф Ирли своим спутникам. – Это проклятое сборище различной голытьбы, сборище преступников и гайдамаков. Они – не люди!»

Я сидел за ширмой притихший. Ни языком, ни внешностью я ничем не отличался от своих польских ровесников. и мне неоднократно приходилось, в частности в малознакомой польской среде слышать антиукраинские выпады, которые имели привкус нескрываемого расизма. Наибольше при мне украинцев обзывали «кабанами», то есть свиньями. Я был приучен не подавать вида, что подобные выражения меня оскорбляют. Дальше Ирли орал, что с поляками на Волыни воюют «взбунтовавшиеся хамы», которых следует надлежаще наказать и указать им свое место. Закончил он фразой, которая меня перепугала.

– Прекрасно, что немцы очистили для нас «земью червэнську» от паразитов-жидов, – истерически кричал Ирли. – Наступает время очистить Львов от проклятых «кабанов», которых следует «виржнонць до ноги!»[22]22
  «Перебить всех до единого» – пол.


[Закрыть]. Он повторил: «Виржнонць до ноги!».

Это были не пустые угрозы. Напряженность между украинским и польским обществом как во Львове, так и по всей Западной Украине выросла так, что холодная враждебность переросла в кровавое противостояние. Логическим продолжением вековой этнической ненависти на почве стремления захватчиков господствовать на чужой земле, а угнетенных – к свободе, стал очередной вооруженный конфликт. Боевики АК принялись убивать активных членов украинского общества. Среди поляков утверждалось, что после уничтожения украинской интеллигенции и активистов останется необразованная масса, которая необходима, как рабочий скот. Они не были оригинальными. Так говорили и делали немцы относительно поляков.

Осенью 1943 года террористами АК демонстративно был убит декан Медицинского института, профессор Андрей Ластовецкий. Для украинцев это была ощутимая потеря: украинской интеллигенции было значительно меньше, чем польской. В ответ, прямо на улице, средь белого дня, был застрелен профессор Медицинского института поляк Яловский. ОУН пригрозила АК, что во Львове безнаказанные для поляков времена прошли – за одного убитого украинца будут убивать трех поляков. В итоге пришли к переговорам и пониманию остановить в городе раскручивание спирали террора. Договорились прекратить взаимное уничтожение интеллигенции. Расправу над украинцами во Львове АК вынуждена была отложить на послеоккупационный период.

В конце года за Ирли приехало гестапо и отвезло его на Лонцького. Через несколько месяцев немцы расстреляли Юзефа Ирли в Лисиничском лесу. Его жена, которая уже не вставала из кровати, подарила мне скромную библиотеку своего мужа. Среди бумаг я обнаружил рукописи патриотических поэзий. Программный стих назывался «Sól polskiej ziemi» и провозглашал, что инвалид войны как раз и является солью польской земли. Тяжелобольная женщина, всеми, кроме моей мамы, брошенная и забытая, окончила свою жизнь сразу после войны.

64

В начале февраля 1943 года Германия объявила траур по погибшей под Сталинградом шестой армии. По распоряжению немецких властей во Львове вывесили черные флаги, закрылись кинотеатры и другие увеселительные заведения. Среди львовян воцарилась затаенная радость. Самые упрямые пессимисты стали соглашаться, что немцы войну не выиграют, а оптимисты, согласно с распространенной тогда политической поговоркой «z wiosną nadzieje rosną» (с весной возрождаются надежды), утверждали, что конец немецкой оккупации наступит через несколько месяцев, то есть весной будет восстановлена польская власть.

Где-то в марте того же года, проходя около красного здания школы св. Анны, которую превратили в военный госпиталь, я увидел колонну санитарных повозок, которые привезли раненых солдат. Прохожие на мгновение останавливались, чтобы посмотреть на изувеченную немчуру. Санитары выносили все новые и новые носилки, а медсестры в высоких накрахмаленных снежно-белых колпаках со знаком красного креста распоряжались, на какой этаж нести раненных. Ходили слухи, что опять, как и зимой 1942 года, среди солдат много сильно обмороженных. Говорили: «Много солдат имеют обмороженные животы от вынужденного длительного лежания на замерзшей земле». В толпе случайных прохожих кто-то проронил: «Отвоевались».

Этой весной у моего папы появился случай осуществить свое давнее намерение – близко познакомиться с работником Винниковской табачной фабрики. Во время войны и много лет после нее околольвовский городок Винники, где была расположена табачная фабрика, прежде всего был известен тем, что тут торговали «левыми» сигаретами. Для городских курцов во время оккупации жизнь была не легкой. Бывало, что по карточкам, выдавали малость низкосортного курева, но нерегулярно. Отец договорился с тем работником табачной фабрики, что за сигаретами приду я. Туда, в Винники, – пешком, а назад до предместья подвезут на телеге.

Когда меня отправили за сигаретами, на улице стояла хорошая весенняя погода. Шел я не один, а в группе нескольких молодых ребят, урожденных жителей Винников, которые возвращались из Львова домой. За лычаковским предместьем, вырвавшись из сплошных серых, запыленных стен города, я начал с жадностью вдыхать свежий запах трав и нежный аромат леса, который доносился с окружающих зеленых холмов. Шагать живописной винниковской дорогой было легко и приятно. Мои попутчики, занятые своими разговорами, не обращали внимания на знакомую им местность, а я наслаждался шумом деревьев, щебетанием птиц и весенним солнцем.

Когда мы обходили поселок Лисиничи, что по дороге на Винники, донеслись приглушенные, но достаточно ясные звуки коротких пулеметных очередей: тра-та-та, небольшая пауза и снова: тра-та-та. Как мне показалось, мои спутники не слышали эти пулеметные залпы и спокойно продолжали свои разговоры. Мы прошли хороший кусок дороги под постоянный аккомпанемент пулеметного «тра-та-та».

– Что это за стрельба? – не выдержал я.

– А, это жидов стреляют.

– Их тут давненько расстреливают, – объяснил кто-то.

– Наверно, с начала войны, – добавил какой-то из винниковских.

«Вот где, – уколола мучительная мысль, – убили Йосале, Асю и сейчас убивают кого-то».

Я начал расспрашивать ребят, что им известно о подробностях казней в Лисиничах. Безразличным тоном они рассказали, что немцы отгородили часть Лисиничского леса колючей проволокой – запретили туда приближаться. Запретную зону охраняют «аскары» и украинская полиция. Но некоторые, рискуя жизнью, туда заглядывали. Они видели, как автомобили привозят евреев, а иногда – украинцев и поляков. Евреев выстраивают в колонны и вынуждают петь песенку:

 
Jak był šmigły Rydz,
Nie robiliśmy nic.
Przyszedł Hitler złoty,
Dał żydam robotę.[23]23
  Когда был Смиглый Ридзь,
  Мы не делали ничего.
  Пришел Гитлер золотой,
  Дал евреям работу.


[Закрыть]
 

Колонну обреченных ведут на место бывшего песчаного карьера, к заранее приготовленным глубоким ямам. Людям приказывают раздеться, а затем партиями подводят к яме под прицел установленного пулемета. Расстреливает специальная гестаповская команда. Чтобы приглушить крики замученных, запускают на полную мощность танцевальную музыку одновременно с нескольких патефонов.

О Лисиничах неоднократно рассказывают небылицы. Недобросовестные исследователи пытаются подвести читателя к мысли, что, мол, гестаповцы во Львове выполняли только функции наблюдателей, а всю «грязную работу» – украинская вспомогательная полиция. Такие утверждения являются ложными. Были случаи, когда одиночные садисты из вспомогательной полиции принимали добровольное непосредственное участие в расстрелах евреев. Но украинская общественность в лице митрополита Шептицкого и председателя УЦК Кубиевича протестовали перед немецкими властями против использования украинской вспомогательной полиции в каких-либо антиеврейских акциях. Программу окончательного решения («Endlusung») еврейского вопроса спланировали, организовали и выполняли немцы, а точнее – опытные специалисты из гестапо. Передоверить такую «ответственную работу» низкой славянской расе, в частности украинцам, немцы не могли по идеологическим причинам. И во Львове, и в провинции, в многочисленных галицийских городках, уничтожали евреев по заранее разработанным планам специально выделенные для этого передвижные немецкие команды СС (Rollkommando, Vernichtungskommando), а не украинские полицаи.

Заместитель председателя израильского кнессета Ш. Выйс, родом из г. Борислава Дрогобычского уезда, который в годы войны укрывался в семье украинского полицая Лосота, написал в письме к председателю общества «Американцы в защите прав человека в Украине» так: «А вам и вашим друзьям я советую, чтобы вы ходили в церковь не только по воскресеньям, но и ежедневно, и чтобы стояли там на коленях, пока кровь не выступит, моля о прощении за то, что ваш народ сделал нашему».

Наверно, если бы заместитель председателя израильского кнессета имел более глубокие познания об исторической судьбе украинского народа, то знал бы, что украинцы уже свыше трехсот лет стоят на окровавленных коленях, и стоят каждый день и не только в церкви, как он советует, а везде, на каждом шагу. И от этого, если глобально рассматривать исторический ход событий, евреям от этого аж никак не легче. А наоборот. Если бы мы, украинцы, не стояли на окровавленных коленях, не было бы ни Сталина, ни Гитлера, ни еврейской Катастрофы.

Еще продолжалась война, как по горячим следам в 1945 году в Киеве было опубликовано сообщение Специальной правительственной комиссии «О преступлениях немцев на территории Львовской области». Тогда же вышла посвященная этой теме документальная брошюра «Зверства немцев на Львовщине». В сообщении и брошюре поименно названо свыше двухсот фамилий львовских гестаповских палачей от рядового эсэсовца Фокса, шарфюрера СС Адольфа Коланко и до бригаденфюрера СС, начальника полиции в дистрикте Галиция, генерал-майора полиции Фрица Кацмана. В этом перечне преступников, которые занимались уничтожением еврейского населения Львова, украинских фамилий нет. Это я отмечаю не ради оправдания, а ради правды. Следует сделать ударение, что именно немцы спланировали, организовали и осуществили Шоа во Львове, а все иные утверждения являются политическими спекуляциями.

65

В начале июля 1943 года по городу разошелся зловещий слух, что немцы приступают к ликвидации гетто, то есть начинают акцию полного уничтожения всего еврейского населения, которое до сих пор уцелело. Говорили и о том, что еврейская молодежь на этот случай приготовилась дать немцам последний смертельный бой. Насколько это отвечало действительности свидетельствовал тот факт, что по требованию гестаповцев к территории гетто стянули пожарные автомобили города. Отдельные дома, где встречалось сопротивление, немцы поджигали. Городские пожарные должны были следить, чтобы огонь не перекинулся на соседние кварталы за пределами гетто. Ликвидация гетто из-за сопротивления его жителей затянулось почти на две недели.

В один из этих ужасных дней акции в гетто я ехал трамваем пятого маршрута: городская бойня – центр города. Этим маршрутом, который проходил через рабочие кварталы Подзамче, обычно пользовались простые люди, грубоватого поведения, склонные к ругани и конфликтам. Трамвайный путь пятого номера с улицы Жовкивськой поворачивал на улицу Балёнову (теперь Гайдамацкая), и в определенный момент трамвай оказывался словно наверху, откуда просматривалась часть улицы Замарстыновской, как раз та, где находилось гетто. Когда трамвай подъехал к этому месту, пассажиры вдруг резко закричали водителю: «Останови трамвай! Останови трамвай! Немедленно останови, тебе сказано!».

От неожиданного приказа перепуганный вагоновожатый остановил трамвай. Отгороженная цепью «только для немцев» передняя часть вагона в это время была полностью пустой. Кто-то из пассажиров смело отбросил «расовую цепь», и все столпились на передней площадке, чтобы лучше видеть, что происходит в гетто.

Оттуда доносились выстрелы. Пассажиры оживленно обменивались репликами: «Глянь, гестаповцы ходят с собаками»; «Гляди, горят дома. Валяются трупы людей». Кто-то крикнул: «Смотрите, человек на крыше!» Мы все увидели фигуру молодого человека, который быстро, с одной стороны на другую, бежал по крыше. Вдруг он словно споткнулся и упал вниз.

– Он падает, его застрелили!

– Снова кто-то выбрался на крышу! Дом горит!

Было видно, как пламя из окон поднялось выше крыши и мужчина в отчаянии не знает, что делать.

– Бросился сам! Нет, застрелили!

– Проклятые швабы! Бандиты! Звери!

Так во львовском трамвае реагировала простая публика на ликвидацию гетто. Прошло несколько минут. Водитель просящим тоном объяснил, что сзади подъехал новый вагон и он не может дольше стоять. Трамвай должен придерживаться графика движения.

Вагон медленно поехал. Люди вернулись за «расовую» перегородку. Небольшой участок дороги трамвай проезжал вдоль забора гетто. Оттуда слышались выстрелы и крики. В нашем вагоне пассажиры открыто начали говорить, что немцы – изуверы, ни с кем не считаются и не имеют никакого сочувствия к другим народам. Все загребают себе, все у них «Nur für Deutsch».

– Покончили с евреями, возьмутся за нас, – сказал кто-то под общее потакивание. Среди львовян уже давно господствовало убеждение, и небезосновательное, что после евреев придет очередь к полякам и украинцам.

В тот же день к нам прибежала в состоянии шока мамина сестра тетка Юстина.

Она рассказала, что каким-то образом она случайно очутилась на окраине гетто и видела трупы евреев в лужах крови.

– Я остолбенела, – рассказывала она, стала деревянной, – вокруг крики, оханье, стрельба, горят дома, а я стою, словно вкопанная, не могу сойти с места. Смотрю, гестаповец подошел к детской коляске, которая стояла на улице, взял оттуда младенца и швырнул его через окно в пылающий дом.

Рассказывая, тетка заплакала, а за ней и мама.

До конца своей жизни тетка Юстина, рассказывая эту историю, каждый раз горько плакала.

Разозленные сопротивлением немцы убивали на территории гетто всех евреев без разбора, где бы они их ни встретили. После окончания ликвидации гетто, они объявили город Львов «свободным от евреев» («judenfrei»). А после ликвидации в ноябре 1943 года Яновского лагеря бригаденфюрер СС Кацман объявил город Львов «judenrein», то есть очищенным от евреев.

66

Я торчал на улице Городоцкой вблизи дома, где проживал мой друг Павел Матиив. Накануне мы с ним договорись встретиться утром, тут на улице. Как раз напротив дома Павла виднелись главные ворота самой большой во Львове немецкой казарм, возле ворот которой постоянно, как пчелы возле летка улья, роились группки немецких солдат. Раньше при в ходе в казарму стоял на посту красавец, а рядом на флагштоке напыщенно развивался гитлеровский флаг с огромной свастикой. Теперь, после сокрушительных поражений вермахта, тевтоническая спесь увяла: караульную будку, чтобы не привлекала внимания, убрали внутрь казармы, а флагшток с флагом перенесли в глубь территории.

В это утро улица Городоцкая выглядела опустевшей. Где-не-где быстрым темпом озабоченно пробегали гражданские пешеходы, с легким шумом резиновых колес изредка проезжал военный автомобиль, звенел одинокий трамвай. Не считая этого, на улице господствовала тишина и покой, которые тяжело представить современным жителям бурно кипящей Городоцкой. Незаметно сверху улицы появилась группа приблизительно из двадцати человек, которые оживленным шагом направлялись к центру города, построенные в колонну по три человека в шеренге. Справа по тротуару шел их командир. Молодые, стройные мужчины в черных робах, в одинаковых головных уборах издали были похожи на воинское подразделение. На львовских улицах в те времена можно было встретить воинские части в различной форме, включительно с живописной формой донских казаков, которые находились на службе у немцев. Но это были не военные. И улыбающийся фельдфебель в пилотке набекрень, который сопровождал колонну, не был их командиром, а кем-то более.

Осунувшиеся, потухшие лица, на которых только светились большие грустные глаза, да отметки на одежде свидетельствовали, что это евреи. Я скорбно прикипел на месте, тщательно всматриваясь в каждую фигуру с надеждой увидеть среди них знакомых: может Блязера, может Мусе, может еще кого… От узников веяло холодом: я знал, как и все львовяне, что эти люди предназначены к гибели. Чувствовалось, что голод, издевательства и костлявая смерть постоянно заглядывает им в глаза. А поэтому смотрели они отчужденным, невидящим взглядом прямо перед собой, словно пребывали в другом измерении. Однако, один из них взглянул в мою сторону, и его уста на секунду разошлись в жалобной улыбке. Неожиданно он подбадривающе подморгнул мне, мол, не отчаивайся, не хорони нас прежде времени.

Когда колонна поравнялась с воротами казармы, немецкий конвоир, молодецки поправив пилотку, тихим голосом скомандовал:

– Singen.

В колонне наступила минутная сумятица, наверно не все расслышали команду и фельдфебель нетерпеливо повторил громче:

– Singen!

И евреи запели. Звонко, дружно, слаженными голосами. Известно – евреи, как и украинцы, петь умеют. Пели на мотив польской военной песенки с соответственно приспособленным текстом. Насколько можно было судить, это был марш яновских лагерников. За неприличным, залихватским припевом пряталось трагическое содержание бытия людей, определенных к казне:

 
My chłopacy jacy-tacy
Z Janowskiego lagru pracy.
Robic każą – jeść nie dają
I codziennie nas strelają.
Rano kawa, wieczór kawa,
A bodaj to krew zalała.
Z tego kutas nie chce stać,
h…ci w dupę, kurwa mać!
Jak wyciagną cię z kolumny,
Nie potrzeba tobie trumny,
Pójdzisz na Piaskownię spać,
h…ci w dupę, kurwa mać!
Nasz Kolanko chłop morowy,
Ma karabin maszynowy,
I on umie na nim grać,
h…ci w dupę, kurwa mać![24]24
  Мы такие-сякие ребята
  Из Яновского трудового лагеря.
  Заставляют работать – есть не дают
  И ежедневно нас убивают.
  Утром кофе, вечером кофе,
  (далее нецензурн.)
  Когда вытянут тебя со строя,
  Тебе не нужен будет гроб.
  Пойдешь на песчаный карьер спать
  (далее нецензурн.)
  Наш Коланко мировой парень,
  У него есть пулемет,
  И он умеет на нем играть,
  (далее нецензурн.)


[Закрыть]
 

Они пропели еще несколько куплетов, но колонна настолько отдалилась, что я их уже не расслышал.

Я долго стоял остолбеневший под впечатлением от марша еврейских заключенных Яновского лагеря смерти.

Потом неоднократно, снова и снова вспоминая этот эпизод на Городоцкой, я все более убеждался, что народ с такой непобедимой силой духа, который может в лицо смерти весело насмехаться над своим трагическим положением, и над своими палачами, – бессмертен, вопреки всяким попыткам его уничтожить. В этой связи я постоянно вспоминал известную по историческим воспоминаниям и описанию Гоголя казацкую иронию в лицо смерти, которая позволяла с гордой усмешкой морального верховенства смотреть в глаза своему палачу.

67

Рассматривая трагическую судьбу львовских евреев в годы Второй мировой войны, Элияху Йонес, чтобы в очередной раз подчеркнуть вину украинцев, не обошел вниманием дивизию «Галиция», солдаты которой, по его словам, будто бы принимали участие в истреблении евреев. Распространенные утверждения об участии дивизионников в подавлении восстания варшавского гетто (апрель – май 1943 года) или их участии в антиеврейских акциях в гетто на территории Галиции никак не согласовываются с реальным временным ходом событий. Напомним, ведь в октябре 1943 года, когда дивизия «Галиция» только-только начала формироваться в учебных центрах Силезии, оккупационные власти объявили город Львов «очищенным от евреев» – «юденрайн». Накануне, в июле 1943 года, на всей территории Галиции были ликвидированы так называемые «юлиги» (еврейские лагеря), а их заключенные – уничтожены. Таким образом задуманная и осуществленная гитлеровцами «Акция Райнгард» по уничтожению евреев в Галиции была завершена летом 1943 года. Личный состав дивизии находился в учебных лагерях до конца 1943 года.

Во второе воскресенье июля 1943 года, накануне Дня святых апостолов Петра и Павла, наши близкие родственники собрались традиционно отметить именины моего отца, которого звали Петром. Приехал старший брат отца Михаил и пришел «на Петра» сын второго брата – Олекса. Дядя Михаил в Первую мировую войну четыре полных года воевал в австрийской армии, побывал в нечеловеческом, голодном итальянском плену и с тех пор у него было твердое убеждение, что украинский народ добудет свободу и независимость только путем вооруженной борьбы. Его тесная связь с «организованными националистами», то есть с ОУН, не была для родственников тайной. Младший, Олекса, – по специальности высококвалифицированный столяр, – выделялся твердой оценкой политических событий. Отцу нравилась его мудрая рассудительность.

Когда закончились слова поздравлений и за скромным праздничным столом, где на десять душ была одна бутылка самодельного вина, начались вялые беседы, Михаил и Олекса перевели внимание на объявленный в мае с большой помпой набор в так называемую «Стрелецкую дивизию СС Галиция». Эта тема взбудоражила полностью все галицийское общество. Говорили, что украинская молодежь Галиции оказалась на распутье, имея на выбор три дороги: или записаться в дивизию, или, дождавшись прихода большевиков, пойти в Красную армию, или податься в УПА,

И дядя Михаил и Олекса единодушно высказались против дивизии.

– Теперь, когда война уже проиграна, – возмущались они, – немаки вдруг вспомнили об украинцах и надумали забирать наших ребят в свое войско, понятно, в качестве пушечного мяса.

Дядя Михаил настаивал, что ОУН категорически против, чтобы галицийская молодежь вступала в немецкую дивизию. «Патриотический долг молодежи – вступать в ряды Украинской Повстанческой Армии», – говорил он.

– Все «в лес» уйти не смогут, – скептически заметил Олекса.

Через несколько дней после папиных именин мой друг Павел предложил посмотреть парад новобранцев, который должен был состояться в центре города около Оперного театра. Павел знал какого-то полицая, который согласился провести нас двоих через оцепление к дому около самого театра. Из окна второго этажа дома номер сорок один на проспекте Свободы мы с Павлом наблюдали за парадом дивизионных новобранцев. Тогда эта улица носила название Адольф Гитлерринг, а на том самом месте, где позже установили памятник Ленину, как уже говорилось, находился памятный знак Гитлеру в виде высокого гранитного красноватого куба. Вверху на нем в темной чугунной чаше горел газ, который должен был символизировать вечный огонь в честь фюрера Великой Германии.

С высоты мы наблюдали за трибуной, которую немцы установили перпендикулярно проспекту, спиной к входным дверям театра. На трибуне разместили ряды стульев, чтобы высокое немецкое начальство не очень утомилось зрелищем парада аборигенов. Несколько украинских гражданских лиц затерялось среди массы немецких военных фуражек и безупречно начищенных офицерских сапог. Фасад театра и трибуну облепили государственными флагами Германии и эсэсовскими эмблемами. На красных гитлеровских полотнищах виднелись белые круги, а в середине – черные свастики. Напротив трибуны, за памятником Гитлеру, расположили стенд с золотым львом на синем фоне – гербом галицийской земли. Вдоль безлюдной аллеи парами стояли девушки в национальной одежде, держа в руках стяги с тем же гербом.

Загремели фанфары, прибыл на автомобиле губернатор Галиции – Отто Вехтер. Девушки вручили ему ритуальный букет цветов, и начался парад. От Академической (теперь проспект Шевченко), по той стороне улицы, где теперь Национальный музей, подъехала группа всадников в крестьянских свитках. Всадники продефилировали перед трибуной и повернули на другую сторону проспекта, где теперь музей этнографии. Таким зигзагом около трибуны двигался весь парад. Звучали какие-то выступления, что-то говорили Панькивский и Кубиевич. Звучали аплодисменты подобранной на этот случай гражданской публики.

Те, кто поддерживал идею создания дивизии, принадлежали к сторонникам «реальной политики» Андрея Мельника. «Реалисты» наивно думали, что вновь повторится то, что случилось в конце Первой мировой войны, а именно: оба империалистических хищника – Германия и Россия – настолько взаимно ослабеют, что не смогут противостоять силам угнетенных народов. Тогда дивизия как регулярное украинское воинское формирование скажет свое весомое слово, как это сделали Сечевые Стрельцы в 1918 году. Мельниковские интеллигентные мечтатели и фантазеры плохо понимали реальную ситуацию.

Оркестр врезал бодрую цепочку стрелецких песен и появились пешие колонны новобранцев. Хлопцы маршировали вяло, без необходимого энтузиазма. В глаза бросались их уставшие лица. Большинство из них из-за парадных перипетий не спало всю ночь. Шеренги новобранцев в гражданской, поношенной, часто деревенской одежде, не были похожи на стройные военные ряды, скорее всего напоминали толпы паломников на какой-то храмовый праздник. Немцы кривились, среди новобранцев виднелось много низкорослых, чернявых юношей, далеких от видимых нордических стандартов. Под впечатлением недавних критических домашних разговоров, усиленных еще тем, что все это я наблюдал с высоты, откуда человеческие фигуры были похожи на кукол, парад казался мне жалким. Не оказал он хорошего впечатления и на моего Павла.

В июле 1943 года немецкое командование в спешном порядке перебросило дивизию «Галиция» из Силезии на наиболее угрожающий участок фронта – под Броды. После трехдневных боев из 11 тысяч воинов дивизии только 3 тысячи вырвалось из окружения. Уцелевшие части в конце года реорганизовали, пополнили и перевели в Словакию, а оттуда – к границам Италии. Там дивизия «Галиция» без боя сдалась в плен англо-американским войскам. Спустя, освободившись из английского плена, бывшие дивизионники сыграли немалую конструктивную роль в жизни украинской диаспоры.

Однако по сей день на дивизию «Галиция» продолжаются бешенные пропагандистские нападки, инспирированные Москвой и Варшавой. Под их прикрытием отвлекается внимание от того исторического факта, что на стороне гитлеровской Германии воевало свыше миллиона советских граждан и десятки тысяч поляков. В немецких войсках СС служило 100 тысяч эстонцев, 25 тысяч латышей, 10 тысяч татар. Количество россиян насчитывалось сотнями тысяч. Русскими по личному составу были 29-я и 30-я гренадерские дивизии СС, 15-й (казачий) кавалерийский корпус СС, штурмбригада СС «Беларусь». Российские эсэсовцы из 29-й дивизии и солдаты «Русской Освободительной народной Армии» (бригада Каминского) подавляли Варшавское восстание. Кроме того, на стороне немцев воевали две дивизии генерала Власова «Русской освободительной Армии».