Текст книги "Плоский мир"

Автор книги: Евгений Москвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Я знал, что вы не отступитесь – вы уже давно наблюдаете за мной, – отвечал он, мерзко сощурив свой глаз с зеленым ободком, будто бы мхом обросший, – я вижу вас каждый раз, когда прихожу сюда.

– Поверьте, я не…

– А мне все равно, – оборвал он меня, – вы пытались, разве не так? У вас на лице написано: вы сделаете все, чтобы только заполучить эти монеты, так что лучше сразу съесть их.

– Но как же вы сами теперь сможете изучать их? – осведомился я.

Он гневно пожал плечом.

– Все равно я уже рассмотрел на них все, что только можно было.

– В таком случае продайте мне те, что еще остались у вас, – попросил я, держа в уме, что предложу ему сумму раза в четыре меньшую той, которую обычно плачу за подобные коллекционные монеты.

– Не пойдет! – коротко сказал он, снова сощурил глаз и с треском захлопнул книгу, как будто этим жестом хотел дать понять, что разговор окончен».

Антиквар внезапно остановился; по его виду можно было определить, что он снова переживал все необычайные события этой истории, и его глаз от волнения подпрыгивал и дергался, как будто стараясь выпасть из глазницы.

– И что вы сделали потом? – поинтересовался Гордеев.

– Ничего, просто ушел.

– Просто ушли?

– Да. Но эти странные события послужили первым камешком в фундаменте моей системы, которая теперь уже тщательно продумана и разработана… системы поиска старинных коллекционных монет. Что касается этого старика, я до сих пор наблюдаю за ним и даже придумал, как мне заполучить его монеты, включая, между прочим, и те, которые он проглотил. Ведь он может скоро умереть, не так ли? Что если подкупить бюро похоронных услуг? У меня есть там друзья, они кремируют его тело, а я достану монеты из урны с прахом.

– Ловко придумано, – рассмеялся Гордеев, – но вы уверены, что его родственники закроют на это глаза?

– Я узнавал – у него никого нет.

– В таком случае вам только остается надеяться, что монеты не расплавятся в топке.

В этот самый момент откуда-то из другой комнаты послышалось быстрое шарканье ног и резкий хлопок, будто бы кто-то закрыл книгу, и Гордееву сразу же пришло в голову, не старик ли это из библиотеки повторно объявляет о своем отказе продать монеты.

– Мы разве не одни? – спросил он у Асторина.

– Это мой сын, – быстро пояснил тот с улыбкой, – наверно он только что закончил готовиться к занятиям и сейчас появится… Сергей очень умный малый, уже учится в институте на отделении математики.

В следующий момент из-за светло-коричневой линии, видневшейся за антикваром, – то была небольшого размера дверь – появился рыжеволосый юноша лет двадцати. В руке он держал увесистый учебник. Почувствовав присутствие Гордеева, юноша поздоровался.

Асторин встал за сыном, потрепал его по голове и спросил:

– Ты решил задачу, которая у тебя не получалась?

– Про свинью, искавшую трюфели в земле? Решил.

– Умница. Сошлось с ответом, наконец?

– Да.

– Ты еще не опаздываешь в институт?

– Если пойду сейчас, приду за тридцать минут до начала.

– Так вперед, лучше прийти раньше. Иди, надень ботинки, – Асторин обратился к Гордееву, – я рассказал вам все это для того, чтобы вы поняли, насколько проницательный человек ваш дядя, ведь ему в голову приходят идеи, которые помогают даже тем, к кому, они, казалось бы, не имеют никакого отношения. А если вы хотите узнать подробнее о его образовательной программе, вам следует найти какого-нибудь школьного учителя или преподавателя вуза и расспросить его об этом. Или же попросту поговорите с самим Великовским.

– Вот последний вариант меня не устроит, – заметил художник, – ведь мне-то нужна информация именно от других людей, которые знают его.

– Ну что ж, удачи.

– Да, вам тоже, – Гордеев подошел к профилю Асторина и пожал ему руку, затем направился к выходу. Когда он был уже у самой двери, вдруг повернулся и каким-то странным металофонным голосом спросил, – уважаемый, а можно я приведу в негодность все ваши товары? – и тут же вышел на улицу, оставив антиквара в полном замешательстве.

Глава 2

Гордеев вернулся в квартиру Великовского. Было уже обеденное время; художник сильно опоздал, и, когда он появился в плоскости столовой, вся семья, сидя за горизонтальной линией стола, доедала десерт – клубничное мороженое, присыпанное шоколадной крошкой и со стороны походившее на дикобраза.

– Извините меня, я был очень занят, – пробормотал он со смущением, но вдруг полугубы его растянулись в улыбке, и Николай Петрович оказался первым, кто почувствовал это; он даже встал из-за линии стола, подошел к племяннику и закрыл собою его фигуру, дабы убедиться, что ощущения ему не изменили, но тут же министр наклонился и обратил внимание на светло-серого цвета квадрат, зажатый в руке Гордеева.

– Ты купил холст? – осведомился Великовский.

– Да.

Маленькая искорка в глазу Великовского заметно потеплела, как будто под веко впрыснули «дымящуюся» воду.

– Выходит, сегодня уже будете работать? – спросил Берестов.

– Нет, я только начал свои исследования.

– Но в чем они заключаются?

– Я уже говорил: мне нужно узнать как можно больше. Вам, Николай Петрович, наверняка уже сообщили, где я сегодня побывал и что делал.

– Если все это в пользу картины, я нисколько не возражаю, – пожал плечом Великовский и снова сел за стол, – ты, наверное, заметил некоторое мое раздражение, но пойми меня правильно – я никогда не опаздываю к обеду и от других требую того же. Жизнь не должна превращаться в хаос. Ты уж извини, но теперь тебе придется есть где-то на улице, и очень жаль, ведь ты не сможешь отведать этого замечательного десерта.

Гордеев загородил собою линию стола и присел, чтобы получше разглядеть блюдце с мороженым, стоявшее перед министром, потом выпрямился и произнес:

– И правда выглядит сногсшибательно.

Снова могло показаться, что под веко Николаю Петровичу впрыснули «дымящуюся» воду; он даже задвигался на стуле – слова племянника доставили ему огромное удовольствие.

– Я сам покупаю это мороженое, оно очень сочетается с трюфелями.

Гордеев замер от удивления.

– Какими трюфелями?

– Эту крошку я сам делаю из шоколадных трюфелей. Первый раз я попробовал их еще в раннем детстве и, что называется, влюбился раз и навсегда. Мать купила коробку трюфелей в честь праздника – отец вернулся из Швейцарии; он был известным академиком и преподавателем математики, и я тоже тогда хотел им стать, – пока Великовский говорил, Петя достал из-за линии кармана своих шорт игрушечное такси, в котором виднелся темный профиль шофера, – маленький глаз того под застекленной железной оправой очка был серебристо-серого цвета и походил на монету или на маленький поднос, вроде того, который чистил антиквар в своей лавке, – и принялся катать машинку по линии стола, то и дело загораживая ею трапецеидальные блюдца с холмиками мороженого, потом достал из-за щеки коллекционную монету и положил ее в багажник; Гордеева посетила неожиданная мысль: «Великовский сказал: «я тоже тогда хотел им стать». Как, однако, странно это звучит! Можно подумать, он хотел стать собственным отцом!». Внезапно Софья ни с того, ни с сего чихнула, как будто увидела глаз шофера внутри Петиной машинки; Николай Петрович, между тем, продолжал свой рассказ:

«Мать накрыла на стол и теперь чистила серебряное блюдо, на которое у нас всегда ставились бутылки с вином; оно так нестерпимо блестело, что со мной происходило то, что и с Софьей сейчас – я чихал. Ха-ха… вот такие фокусы и совпадения. Трюфели лежали прямо передо мной, на линии стола, но мать зорко следила, чтобы ни я, ни мой младший брат Юрка не стянули конфеты. Наконец из-за линии двери появился отец. Он только что вышел из душа и переоделся; его волосы, зачесанные назад, как будто были намазаны бриолином.

– Что это? Ага, трюфели! Давно их не ел. А что на первое?

– Свинина, – ответила мать.

Мы сели за стол; я, между тем, успел стянуть одну конфету и проглотить ее – на вкус она была изумительной, – а отец принялся рассказывать, что на обратном пути из аэропорта ему попалось очень странное такси.

– В нем были необычные сиденья в виде растопыренных ладоней. Когда, сев, закрываешь их собой, можно положить голову на любую подушечку пальца.

– И правда странно, – заметила мать, – в жизни не видела кресел с несколькими спинками.

– Да-да, Люда, ты сказала совершенно верно. Вот именно, что с несколькими спинками.

– Откуда он достал такие кресла? – спросил я.

– Ему продал их один антиквар. С этим человеком он познакомился совершенно случайно, в театре, там проходило какое-то кукольное представление. Они сделались приятелями и, что важнее всего, таксист после смог извлечь из этой дружбы денежную выгоду, ведь кресла достались ему по дешевке, – он помолчал, съел немного свинины и потом обратился ко мне, – кстати, сын, ты не хотел бы стать антикваром? Любопытная профессия.

Я не знал, что ему ответить на этот неожиданный вопрос, а мой младший брат, посчитавший, видимо, что антиквар – это тот, кто все время что-то коллекционирует, сказал:

– Тебе нужно будет собирать платки, тогда-то ты станешь поменьше чихать.

Я посмотрел на него с негодованием и вдруг из моего полурта сама собой вырвалась странная фраза:

– Если я когда-нибудь захочу что-то коллекционировать, то это будут непременно люди.

От неожиданности мать выронила из полурта кусок свинины, а отец специально встал из-за стола, чтобы загородить меня собою и получше рассмотреть…»

– Вот такая вот история. Теперь, спустя много лет я убежден, что сказал это, потому что в тот момент из-за съеденной конфеты лучше заработали мои мозги.

– Стало быть, вы неслучайно оказались в министерстве, – заключил Гордеев.

Великовский улыбнулся.

– И да, и нет. Бытует мнение, что это всегда происходит случайно.

– Дедушка, расскажи, как ты однажды отправился в сад и целый день рылся там в земле в поисках трюфелей, – попросил Петя с улыбкой.

– Ах это, – Великовский рассмеялся, – ну да было такое. Совершеннейшая глупость! Это произошло через несколько дней после тех событий, которые я только что описал. Как я уже говорил, мой отец был математиком. Один раз он оставил у себя на столе учебник, я открыл его и прочитал там какую-то задачу про свинью, рывшуюся в земле в поисках трюфелей. Я не сообразил, что имелись в виду грибы, и отправился в наш сад искать шоколадные конфеты – вот так-то! – чиновник гоготнул.

Гордеев побледнел. Ему вдруг показалось, что в голове у него раздался сухой щелчок, вроде того который посетил Асторина, когда он съел несколько шоколадных трюфелей – Великовский засмеялся сейчас точно так же, как таксист, который утром подвозил его к антикварной лавке. Под тяжестью этого и других совпадений художник покачнулся, но тут же взял себя в руки и спросил:

– Дядя, вы сегодня пойдете в министерство?

– Нет, у меня выходной.

– Тогда я наведаюсь туда.

– Пожалуйста, если это необходимо.

– Но зачем вам в министерство? – удивилась Софья, потом съела еще мороженого и вдруг вытянула руки вперед и сцепила пальцы, как будто стараясь изобразить ими дикобраза.

Гордеев ничего не ответил и вышел.

Великовский почему-то опять гоготнул и склонился над недоеденным мороженым.

Гордеев остановился в плоскости улицы, у линии входа в министерство. Здание напоминало огромный деревянный шкаф с десятками ячеек-комнаток, многие из которых были зашторены и имели небольшие светло-коричневые прямоугольники около линий входов, – то были узкие коридоры, – а небольшой кусочек золотисто-голубого вечернего неба, смотревший в глаз художнику, усыплен был крошечными корабликами облаков, и на каждом плыл овальный темно-зеленый лист дерева с фосфоресцирующим черенком и тонкими сосудами, походившими на кровеносную систему человека.

Гордеев некоторое время созерцал этот мелькающий анимационно-телепатический колорит, затем прошел в левую нижнюю ячейку шкафа и заслонил собою часть охранной будки у линии входа. Он только представился охраннику, и тот сразу же улыбнулся и заморгал потеплевшим глазом, как будто под веко ему впрыснули «дымящуюся» воду.

– Проходите. Вас ждут уже. Кабинет номер 403. Там спросите Николая Петровича Застольного – это заместитель Великовского.

– Его зовут точно так же, как самого Великовского, – заметил Гордеев, после чего поблагодарил охранника и отправился на четвертый этаж – на четвертую полку книжного шкафа, к третьей слева ячейке.

Зайдя в прямоугольник коридора, он постучал в дверь.

– Входите, – послышался грудной мужской голос.

Гордеев зашел за линию и, пройдя по всей плоскости кабинета, увидел человека в пиджаке, который, присев, собирал с пола осколки керамической копилки, сделанной в виде свиньи.

– Вот несчастье, – сказал он, приметив Гордеева глазом, – этой копилке было очень много лет. Мне подарила ее моя первая девушка… давно это было.

– Сочувствую… – Гордеев присел так, чтобы ему удобнее было разглядеть человека, ползавшего по полу; вдруг на несколько секунд его охватила странная галлюцинация – он будто увидел изображение на быстро перематывавшейся пленке, и человек в пиджаке так суетился, так прыгал то влево, то вверх по плоскости, что ей-богу похож был на куклу, танцующую на лесках; Гордеев моргнул пару раз глазом – галлюцинация исчезла, мир обрел прежние скорости, – вы, наверное, знаете уже, кто я и зачем пришел?

– Да, но у меня очень много работы, нужно напечатать важные документы, завтра они должны быть представлены вашему дяде на прочтение, – при этих словах человек в пиджаке вытянул руку, и пальцы его несколько секунд ловкими щелкунчиками елозили по голубоватому экрану монитора, квадрат которого моргал в самом центре плоскости, – Николай Петрович Застольный вам все здесь покажет. Задавайте ему любые вопросы, он вам ответит.

– А сколько всего человек работает в этом отделе?

– Около двадцати.

– Стало быть, это примерно половина этажа?

– Все правильно, – кивнул человек в пиджаке, – ровно половина.

– А как зовут вас? – спросил Гордеев.

– Пименов. Я работаю здесь лаборантом. Но, конечно, один я ни за что бы не справился. Мне помогают еще два человека.

Гордеев загородил собою стол и увидел кругляшки монет, которые стояли на нем в три ряда.

– Эти монеты из копилки? – спросил он.

– Да.

– Коллекционные?

– С чего вы взяли, конечно, нет. Разве вы не видите, что они самые обыкновенные? Я уже полтора года откладываю на машину, мне надоело ездить на такси.

– Итак, раз меня ждет кто-то другой, я, пожалуй, к нему и отправлюсь. Где мне найти этого человека?

– Или в кабинета Фрилянда или в кабинете Левина… это наши чиновники… комнаты 410 и 411.

В десятой ячейке здания-шкафа был только беспорядок и, если можно так выразиться, следы переезда, и лишь когда Гордеев зашел в одиннадцатую ячейку, он почувствовал присутствие того, кого, по всей видимости, называли здесь Застольным – впрочем, этот человек за столом не сидел, он, как и Пименов, ползал по полу, но убирал уже не черепки от разбитой копилки, а просто какие-то разбросанные вещи, – художник увидел это, пройдясь по плоскости кабинета.

«Пожалуй, я не удивлюсь уже, если зайду в третий кабинет и опять увижу какого-нибудь человека, сидящего на полу и что-то собирающего, это, должно быть, общая тенденция – один сделал, и все начали повторять за ним», – подумал Гордеев.

В это самое время мужчина, так же как и Пименов до этого, приметил Гордеева своим глазом, встал и представился – это действительно оказался Застольный.

– Похоже, что эти двое – Фрилянд и Левин – уволились? – художник блеснул глазом.

– Кто вам сказал о Фрилянде и Левине? – поспешно осведомился Застольный, его голос при этом был напряжен, но потом он вдруг спохватился, – слушайте, забудьте о них, я…

– Они уволились? – настаивал Гордеев, сам не зная почему.

– Да нет же, просто перешли в другой отдел. Забудьте. После смерти Ликачева у нас полно перемещений. Например, я был у него простым чиновником, а Николай Петрович соизволил сделать меня своим заместителем. Я проведу вас в кабинет вашего дяди, все там покажу. Нам следует идти в комнату 401.

– 401? Самую первую на этаже, стало быть.

– Конечно. Ведь ваш дядя министр.

Они прошли в кабинет Великовского, и Гордеев внимательно осмотрел всю его плоскость; первый раз он лишь мельком взглянул на портрет Ликачева, но потом вернулся к нему специально и принялся внимательно водить головою.

– Что так привлекло ваше внимание? – поинтересовался Застольный.

– Ничего конкретного. Просто я хотел напрячься и представить себе другой портрет, новый, который мне предстоит написать. Я думаю, если посмотреть на то место, где он должен будет висеть, это может существенно помочь.

Бровь Застольного удивленно скользнула вверх.

– А разве вам не мешает, что там висит другой портрет? – спросил он и прибавил, – если хотите, мы можем снять его со стены.

– Нет, что вы, присутствие этого постороннего портрета даже к лучшему.

В этот момент в плоскость кабинета постучали.

– Лена, это ты?

– Да, я, Николай Петрович.

– Входи.

Из-за линии двери появилась белокурая женщина лет тридцати или чуть старше. Она носила очко в роговой оправе. Пройдя к стеллажу, Лена взяла коричневый прямоугольник книги, золотистая надпись на которой гласила «Большая энциклопедия. Том 15».

– На какой ты уже статье? – спросил ее Застольный.

– Дайте посмотрю… кажется, это 401-я по счету.

– Очень хорошо. Иди, делай дальше.

Женщина вышла.

– Чем она занимается? – спросил Гордеев.

– Сканирует статьи. Нам понадобились курсы повышения квалификации и для них нужно сделать учебники с определенным набором статей. Лена быстро управится, она настоящий молодец. Ей понадобится еще день или два.

– Не по причине ли этих проблем мой дядя решил устроить образовательную реформу?

– И поэтому тоже. Но это скорее лишь повод.

– Да, мне сказали еще и другое, – намекнул Гордеев.

– Что именно? – осведомился Застольный и, не дожидаясь ответа, сказал:

– Если вам говорили, что ваш дядя ввел эту образовательную систему в память о своем умершем сыне, то это, смею вас заверить, абсолютная бессмыслица, у него вообще никогда не было сына и, более того, я даже могу предположить, кто рассказал вам все это, антиквар, скорее всего?

Гордеев кивнул.

– Я своего дядю знаю плохо, и его семейное положение мне тем более неизвестно. До этого мы виделись шесть лет назад, но даже тогда это была очень короткая встреча. Значит, антиквар солгал. Интересно!

– Не слушайте его, он патологический лжец, он даже перевирал слова, когда еще был актером местного театра, за это его и уволили, после чего он открыл на оставшиеся деньги свое никчемное дело. Честно говоря, я никак не возьму в толк, почему Великовский доверяет этому человеку. И все же Асторин, хорошо отзываясь о вашем дяде, – а я уверен, что он о нем хорошо отзывается, – безусловно прав, ведь любой человек, который потратил всю свою жизнь на то, чтобы добиться высоких постов на престижной работе, заслуживает очень большого уважения.

– И все же кое-что об этой программе антиквар прочитал мне из газеты.

– Как она называлась?

– Дайте подумать… кажется, «Тру-Фолс».

– Да, есть такая газета. Но там-то как раз печатают много неправды – прямо подстать названию. Я помню эту статью, в ней сказано, что ваш дядя проводил опрос, но нет, на самом деле это были наблюдения за учащимися. Начнем с того, что Великовский никогда не мог бы затеять дорогостоящую реформу только для студентов, здесь должна была бы быть всеобщая выгода, иначе куда же, извините, подевалась его дальновидность, а суть в том, что ему хотелось открыть для общества много новых вещей; собирался он сделать это весьма необычным образом, но каким? – вот этот вопрос заботил его более всего, и ответить на него смог он лишь в процессе проведения наблюдений за учащимися, наблюдений в буквальном смысле, а в действительности это был едва ли не надзор. Вот простой пример: человек из министерства подходит к студенту, который, сидя за партой, готовится учить материал; студент кладет свой портфель на парту, достает учебник, раскрывает его и закрывает собою, чтобы начать читать. Как надзирателю точно удостовериться, что юноша в самом деле работает, а не отлынивает, не закрывает глаз во время чтения? Найти на него и посмотреть на его глаз, скажете вы, между тем, существует еще один способ.

– Какой же? – поинтересовался Гордеев.

– Дело в том, что я не рассказал вам одной важной детали: юноша, над которым проводился надзор, во время чтения постоянно шевелил полугубами, так что даже можно было разобрать слова. Ваш дядя наблюдал за всем происходящим в аудитории, закрывая собой то одного, то другого, и когда ему не очень понравилось, что юноша заслонен надзирателем, он распорядился, чтобы тот присел на корточки прямо за спинкой кресла, на котором сидел студент. И тут Великовского посетило одно соображение. Чтобы удостовериться в нем, он позвал еще нескольких надзирателей и попросил их сесть друг за другом. Со стороны создавалось впечатление, что к креслу приделали несколько дополнительных спинок! В результате вашему дяде пришла в голову идея заказать на мебельной фабрике такие кресла, там и установили оптимальное количество спинок: ровно пять, – но, как мне кажется, более всего здесь исходили из эстетических соображений, ведь кресло в этом случае принимает вид руки, это очень необычно и привлекательно. Теперь ими пользуются в офисах по всему городу, да и ваш дядя поставил два таких кресла у себя дома.

«Он разыгрывает меня, – промелькнуло в голове художника, – подобные кресла не новость, ведь оно было изображено на монете таксиста. Да и Великовскому рассказывали о таких креслах в детстве. Застольный лжет, причем по собственной инициативе… вероятно надеется выслужиться перед начальником… но однако как хорошо и правдоподобно у него это выходит, – художник на пару секунд заслонил Застольного, чтобы взглянуть на его лицо, – да, ни одной кислинки не видно, так я и думал».

– Но какой же толк от таких кресел? – осведомился Гордеев.

– Они удобнее, разве вы в них не сидели?

– Ну хорошо, предположим, так. Однако не с этой же целью проведена была реформа.

– Не с этой, конечно, я просто привел вам пример, как ловко Великовский сумел придать реформе общественно полезный характер.

– Но разве образовательная реформа не имеет его изначально? – удивился художник.

– Я понимаю, о чем вы говорите, но правда в том, что жители нашего города, да и пожалуй любого другого, особенно ждать не любят. Им подавай скорейшие результаты, иначе рейтинг того, кто затеял реформу, резко упадет.

– Даже такие результаты, которые не имеют отношения к самой реформе?

– Разумеется. Конечно, никто не требует этого прямо, но… теперь вы поняли?

– Пожалуй.

– Я расскажу вам, какую еще побочную пользу мы получили, а потом уже приступлю к изложению сути самой реформы. Все дело в том, что после изобретения кресла в виде растопыренной ладони, ваш дядя решил специально построить свои наблюдения таким образом, чтобы находить так называемые новые формы. Постарайтесь понять, что конкретно я имею в виду. Одно дело просто наблюдать за студентами, и совсем другое сконцентрировать свое сознание так, чтобы оно само собой подавало идею о каком-нибудь новом изобретении, и здесь, конечно, очень большую роль играет, одарены ли вы хорошим зрительным восприятием или нет.

– Мой дядя одарен, по всей видимости, – заметил Гордеев и еле заметно усмехнулся.

– Безусловно, – сказал Застольный, – но для того, чтобы вещей было изобретено по-настоящему много необходимо еще несколько таких людей. Они будут следить как за студентами, так и за надзирателями, которые наблюдают только за студентами. Не все замеченные формы удалось в результате воплотить в полезные вещи, однако и тут Великовский сманеврировал и все же извлек выгоду: он попросил оператора заснять эти формы на пленку и отправил их в театр для того, чтобы на их основе сделали какую-нибудь пантомиму или кукольное представление – что угодно, лишь бы труд людей зря не пропадал, – ведь формы, порой, получались очень забавными, особенно запомнилась мне та, в которой один надзиратель лежит на полу, и носки его ботинок касаются левой ножки парты, а голова – правой, (но, конечно, никакого надзора он в этом случае уже не выполняет), а другой стоит перед студентом, выпрямился в полный рост и внимательно слушает, шевелит ли тот полугубами. На основе этой формы мы хотели сделать новую модель автомобиля или, на худой конец, какие-нибудь модернизированные сани или водные лыжи, но на заводе нам сказали, что это будет неудобно и малоэффективно. Жаль! – говоря все это, Застольный то и дело разводил руками, кружил ими по воздуху и шевелил пальцами – все это придавало ему сильное сходство с громадным неповоротливым комаром или косаножкой, – а теперь я наконец-то перейду к сути самой реформы. Вот здесь-то газета «Тру-Фолс» вас как раз не обманывала: действительно, школьники и студенты мало применяют на практике те знания, которые даются им в учебных заведениях, и здесь присутствует, что называется, двухстороння негативная тенденция: во-первых, за последнее время подсело качество преподавания, и, во-вторых, виноваты и сами обучающиеся.

– Это правда, что теперь в школах и университетах обучают тому, как совершать различные махинации?

– Да, конечно, ведь это развивает мышление, но есть еще и другое очень оригинальное нововведение вашего дяди. Он рассказывал вам про шоколадные трюфели?

– Да, рассказывал, – с удивлением ответил Гордеев, – но какое это имеет…

– Самое непосредственное, – сказал Застольный, не дав художнику даже докончить фразы, – Великовский, да и я, между прочим, тоже, твердо убеждены, что трюфели стимулируют всякого рода мыслительный процесс. Вот мы и решили применить их здесь.

– Вы заставляете студентов и школьников есть шоколадные трюфели?

– Ну почему же «заставляем». Эти трюфели очень вкусны, молодежь только рада принимать их, – Застольный сделал ударение на слове «принимать», – конечно, поначалу мы давали их бесплатно, но нам и самим-то нужно не забывать о материальной выгоде, вы же это прекрасно понимаете, так что очень скоро мы поставили это на обязательную платную основу.

– Никто не отказался от них в итоге? – спросил Гордеев.

– Конечно нет, – при этих словах Застольный почему-то хитро ухмыльнулся, и Гордеев это почувствовал, – к этому времени они всем уже очень нравились.

– А новые учебники? Были ли они написаны и выданы студентам?

– Вот здесь-то и начинается самое интересное, – Застольный заговорил таким приторным голосом, что у Гордеева защемило в кадыке, – после употребления трюфелей никакие новые учебники не понадобились. У студентов появилось, так сказать, измененное восприятие старых, вплоть до того, что они даже начали находить в них материал, зачастую весьма и весьма полезный, со сверхновыми идеями, которого там не было и в помине, – заместитель Великовского причмокнул полугубой, – да-да… эти трюфели просто волшебство… Просто удивительно, как это никто до последнего времени не сумел догадаться использовать их с целью массового стимулирования умственных способностей. Даже вашему дяде пришло это в голову только через много лет, ведь он попробовал их еще в детстве. Отец заказал их, когда они всей семьей сидели в ресторане и смотрели по телевизору один киноспектакль, очень смешной… по-моему, он говорил, что это была пантомима, и там тоже ели шоколадные трюфели… ну и совпадение!

«Я так больше не могу, – подумал Гордеев, – пожалуй, мне следует уйти. Я не удивлюсь, если в этом министерстве мне не сказали ни единого слова правды».

Он стал прощаться. Ему казалось, если Застольный начнет упрашивать его остаться, с целью обсудить еще что-то, чиновник будет делать это только для вида и недолго, но Гордеев ошибся – заслышав фразу «мне пора уходить», тот и впрямь вцепился в него как пиявка и все время только и повторял: «Не спешите, останьтесь, я готов сообщить вам еще массу интересного».

«Он по-настоящему искренен для того, чтобы продолжить проявлять настоящую неискренность… хм… наверное, он уже узнал вкус моей крови… а все же на пиявку он не очень похож, больше на комара».

В результате, чтобы, сохраняя как можно большую деликатность, как можно быстрее отвязаться, Гордееву пришлось сказать, что во время разговора у него созрел потрясающий набросок будущего портрета, и теперь ему необходимо побыстрее воплотить его в жизнь.

– Ну что ж, в таком случае и правда мне не стоит вас задерживать, – Застольный подал ему руку; художник вздохнул с облегчением, как делает это мать непослушного ребенка, который втемяшил себе в голову какую-нибудь редкостную блажь и не слушал поначалу никакие уговоры и наставления, а потом чуть подрос и выкинул блажь из головы уже сам.

«Впрочем, будет ли теперь вообще существовать такое понятие – блажь, – если все едят эти трюфели», – ущипнула Гордеева неожиданная мысль.

«Интересно, кто же мне все-таки сказал больше правды – Застольный или антиквар? – задавался вопросом Гордеев, возвращаясь из министерства, – дядя не предугадал, что я отправлюсь к Асторину, а здесь о моем приходе уже знали заранее… но зачем все это? Неужели так важен ему этот портрет, и ради него он пойдет на любые махинации?.. В то же время многое из сказанного самим Великовским противоречит рассказу Застольного… или, быть может, следует мыслить иначе? Например, так: Застольный не предугадал, что я отправлюсь к Великовскому, а здесь о моем приходе знали заранее. Неужели так важен Асторину этот его портрет, и ради него он пойдет на любые махинации… ма-хи-на-ци-и… в то же время, многое из того, что сказано Асториным, противоречит рассказу Застольного… хм… так как правильно мыслить?.. Черт, какая чепуха лезет в голову! Я как будто бы пьян».