Текст книги "Плоский мир"

Автор книги: Евгений Москвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Как…

– Не волнуйтесь, – он улыбнулся и похлопал меня по колену, – лишь одно я хотел сказать этим: вы и сами о ней мало знаете, а, стало быть, подтверждается то, что я говорил до того. Быть может, вам стоило бы волноваться – раз уж она доверила мне больше? Нет, я так не думаю, ибо, как я уже говорил, так просто повелось, а что касается вас – если бы вы сильно настояли, уверен, она тоже открыла бы вам свою душу.

Что тут скажешь – его слова звучали убедительно, и я не мог не смягчиться.

– О чем все-таки идет речь?

– О вас, только о вас. Вы полюбили ее по какой-то другой причине, мне неизвестной, но я и не хочу ее знать – это не мое дело.

– Так ли уж нужна причина?

– Верно. Не нужна. Однако из того, что она мне говорила, я делаю вывод, что вас стоит предостеречь. Видите ли… когда мы с Таней еще вместе учились, она встречалась с одним человеком. У них все было хорошо, но один раз он приревновал, и она довольно быстро бросила его. А знаете почему? Она всегда, всегда хотела быть свободной.

Я усмехнулся.

– Не к вам ли он приревновал?

– Ну вот опять вы начинаете! Нет, не ко мне.

– Ладно… хорошо.

Он продолжал.

– Вам следует вести себя совершенно иначе, если не хотите потерять ее. Зачем вы, к примеру, начали ссориться с ней сегодня?

– Вам и это известно?

– Ну а как же? Она позвонила мне и рассказала. Вы все никак не желали ей верить и, в конце концов, даже набросились на нее.

Тут мне стало совершенно ясно, что я и правда ошибался: если между ними было бы хоть что-нибудь или существовал действительный к этому посыл, она после такого эпизода просто ушла бы к нему, а не стала звонить по телефону и рассказывать о нашей ссоре. Во мне боролись ревность и здравый смысл, но…

…В конце концов победил последний. Очевидно, Таня доверяла этому человеку, как обычно доверяют близкой подруге, (вот оказывается кто ее настоящий друг!), а стало быть, мне бессмысленно было препятствовать их общению и лучше всего пойти на сближение с Олегом. Сумел бы я так скоро и невзирая на те странные явления, которые стали происходить после его приезда, (я имею в виду внезапное исчезновение из моей квартиры в самый первый день, а затем еще противоестественно быструю перемену его облика), изменить свое отношение? Да, он был мне не очень приятен, но я должен сделать над собой усилие, иначе потеряю самого дорогого мне человека. Я сказал Олегу, что сожалею о произошедшей ссоре.

– Несмотря на то, что вы серьезно ее обидели, я думаю, стоит вам только извиниться перед ней и все будет забыто.

– Это она вам сказала?

– Нет. Но я чувствовал это по ее голосу.

С минуту мы сидели молча. Потом я произнес, (это был не вопрос, но утверждение):

– Вы очень давно с ней знакомы.

– Да. С тех самых пор, как она приехала сюда. Чуть позже я стал заниматься музыкой, играл в рок-группе на соло и на басах; у меня не шибко получалось, но Таня всегда была рядом и говорила: «Давай, Олег, дерзай. Я верю в тебя», – он усмехнулся собственным воспоминаниям, – впрочем, она говорила так всегда – за что бы я ни брался. Но она сама любит музыку, и когда у меня не ладилось, она тоже принимала участие в выступлениях нашей группы, пела. Она хорошо поет. Вы и этого не знали?

– Нет, – я покачал головой.

– Ну вот видите. Попросите ее спеть как-нибудь.

– Хорошо, – я чувствовал себя обманутым, но с положительной точки зрения; я говорю о том, что Таня открылась мне по-новому, а я-то думал, ничего такого уже не произойдет, и даже если я и плохо знал ее прошлое, так бы оно и оставалось.

Я сказал, что мне пора уходить. Когда мы были уже у дверей, Олег сообщил:

– Через некоторое время я уеду. (Самое большее, пройдет еще недели две). Но пока я здесь, прошу вас не препятствовать нашим с не встречам.

– Не буду.

– И главное, не ссорьтесь с нею больше. Не ищите повода, если действительно хотите продлить с нею отношения. Таня не будет смотреть вам в рот и не уступит.

Я улыбнулся, пожал ему руку и сказал, что помирюсь с ней сразу, как приду домой.

Глава 4

Сегодня в полдень я увидел, наконец, (или думаю, что увидел), тот самый апогей, ту вершину, достигнув которой птица перестает быть собой, ибо, умаляя всякий триумф, она чувствует такой голод, что съедает собственные крылья и превращается в ущемленное облако, не парит, а двигается уже еле слышно и с безнадежностью в седых локонах созерцает. Вот так созерцал меня сегодня человек, стоявший по ту сторону оконного квадрата. Я увидел этого субъекта еще до того, как приступил сегодня к работе — повернулся и посмотрел в окно – я не мог сначала поверить, что на меня могут смотреть снизу, стоя на тротуаре и увидеть нечто за темнеющим от расстояния стеклом, но потом все же понял, что этот долгий и безнадежно умаляющий взгляд единственного глаза был обращен именно ко мне; человек смотрел на меня так, будто между нами простиралась железная решетка, строительство которой я уже завершал, завязывая последние прутья в узел, словно шнурки, спрятав пару ботинок за спиной. Я не подозревал, что результат, вернее предрезультат, подступ, будет резко контрастировать с той разгонявшейся паникой, которая наблюдала меня в течение последних дней; и в то же время я прекрасно понимал, что изменился лишь наружный ее характер, а внутреннее содержание еще более участилось, ввергнув самое себя уже в область бессознательного. Пожалуй, это было похоже на то, как человек, надрывая свое тело электрическим током и прогибаясь назад так часто, что это перестают замечать сторонние глаза, летит по виртуальному коридору…

Да, я знал, что в людях ничего не изменилось; все подходит к своему завершению, и лишь тогда это, быть может, произойдет. Но изменятся ли они с качественной стороны? Если приглядеться, я, наверное, мог бы увидеть на сетчатке застывшего посреди улицы человека отражение своего деда или кого-то еще, отнятого у меня течением жизни – вором, залезающим в твой нагрудной карман так глубоко, что в руке его остается не кошелек, а сердце. А может быть лица ушедших слились, образовали нечто общее, и результат на сетчатке напоминает примерно то, что видел я еще давно, во время своих ночных прогулок на катере. Все дело в том, что тот, в чьем глазу это лицо могло отразиться, никогда бы не узнал о нем и не разделил бы моей ненадежной любви.

Возможно поэтому я недолго смотрел на застывшего и умолявшего меня взглядом субъекта. Я сошел с окна и, заслонив собою холст, принялся за работу; выводил цветными мелками линии под углом, все больше и больше прикладывая усилий к тому, чтобы придать им отклик дальнего эхо.

Работал я с полчаса, а потом все же не удержался и снова нашел на окно. Их стало двое! Два профиля, обращенные друг к другу, стояли близко-близко; чем-то напоминали они идолов с обложки «The division bell», последнего альбома Pink Floyd, слыхали о таком? Вот только они не спорили, и рты их были замкнуты, – пожалуй, не до того им было, чтобы спорить; два человека стояли на тротуаре и смотрели перед собой, но из-за отсутствия перспективы – будто бы на пятый этаж…

И тут меня посетило соображение, еще больше меня уверившее, и, в то же время, в очередной раз подтвердившее исходную причину паники и следствие, поддержавшее ее. Ведь когда я проживал у Великовского, мог видеть через окно – даже только второго этажа, а никак не пятого – небо, звезды, зеленую мозаику листов на деревьях с черенками-лабиринтами – и все. (Не представляю, были ли в этом законы плоскости, но, во всяком случае, так бы нарисовал это ребенок). Почему же я теперь вижу улицу? Моя работа на холсте дает первые результаты? Но я видел улицу именно таким образом еще и в первые дни своего пребывания в плоскости этой квартиры, когда сломался фургон «Скорой помощи». Так. А что я помню после того момента, когда Берестов только привел меня сюда и сказал: «Располагайтесь»? Находил ли я на окно? Наверняка, но, видимо, не так много раз, чтобы потом сообразить о перемене, а теперь мне действительно кажется, что сначала я видел через окно только небо – больше ничего.

Почему же это простое заключение не посетило меня много раньше? Выходит, я и сам менялся на глазах.

Найдя в очередной раз на картину, я к своему удивлению почувствовал, что не могу дальше писать, пренебрегая людьми на улице, смотревшими на меня. Но это происходило не от того, что мне хотелось пойти на попятную и выполнить то, о чем они меня так умоляли, – нет! В том, как эти два человека выглядели в совокупности, я приметил очень странную, и оригинальную идею-позицию. Я подумал, что если соединить две наклонные стороны носа, смотревшие наружу, тогда получится весьма необычная конфигурация. Почему мне казалось, будто что-то в ней такое есть, и, помимо всего прочего, я должен и дальше следовать в этом же направлении? Трудно объяснить. Возможно, эти два объединенных лица являлись для меня кусочками воспоминаний; соединившись, они явили бы именно ту истину моего прошлого, которую я теперь так искал для того, чтобы вставить ключ.

Я снова нашел на картину, подобрал кисть и принялся выводить нос в новом его выражении. Когда работа была закончена, я понял, что получилось очень неплохо, и решил объединить теперь полугубы. Разумеется, я снова должен был посмотреть в окно, дабы отразить их на холсте как можно достовернее, и тут произошло событие на некоторое время вызвавшее во мне смущение: профилей на тротуаре теперь стало три, к первым двум добавился еще один, женский. Не то, чтобы я не ожидал этого – наоборот, вполне логичное развитие событий, – и все же да, я усомнился в правильности своей находки и испытал настойчивый укол в самый центр живота.

Поборов в себе неуверенность, я принялся рассматривать полугубы первых двух, а вскоре, когда идолов снова стало четное количество, по какой-то причине почувствовал невыразимое облегчение…

В продолжении дня профили-идолы размножались, словно карты из колоды, перевернутые рубашками вверх, во власти умелых рук сдающего, а я сливал их на холсте.

В довершение ко всему я присоединил Великовскому вторую половину лица.

2006-й март, 19-й день. (Продолжение)

Вечер

Узнав, что мы навещали Григория и то, что наше пребывание у него в квартире закончилось грубой ссорой, Дарья закатила Вадиму скандал. Она кричала, что он не имеет никакого права вмешиваться в их жизнь, Григорий любит ее, поэтому и вернулся. Вадим назвал ее дурой: этот человек инсценировал свою гибель, потому что задолжал денег, обманул Дарью, растоптал, причинив ей невыносимые страдания, а теперь, видите ли, ему захотелось спокойной жизни: он расплатится, заберет Дарью, и они будут жить счастливо где-нибудь на солнечном берегу Средиземного моря. Чепуха! А люди, которым он должен? Ходят слухи, что это настоящая мафия!

– Неужели ты готова дать ему еще один шанс? Он играет с тобой и опять обманывает, – сказал Вадим. Они были на кухне, а я наблюдал за ними, стоя в коридоре. Вадим прошел туда, не раздеваясь и не сняв обуви; Дарья стояла перед ним. Заколка все еще валялась на полу, под ногами – ее до сих пор так никто и не поднял.

– С чего ты это взял?

– Да с того что если бы он говорил правду, то давно бы уже расплатился с этими людьми, и вы уехали бы. Зачем он тянет, да еще и попросил тебя на некоторое время остаться здесь?

– Иди к черту. Тебя попросили об одолжении, а остальное не твое дело. Раз не хочешь выполнять, я ухожу.

Она направилась в свою комнату. Больше всего я боялся, что Вадим пойдет на попятную и начнет уговаривать ее остаться – так и вышло, он пошел за ней следом.

– Куда ты? – спросил я, перегородив ему дорогу.

– Оставь меня, я должен с ней поговорить.

– Зачем?

– Я сказал, оставь меня.

– Как угодно…

Он ушел, а я достал из шкафа вино, сел за стол и пока пил, слышал, как из соседней комнаты доносились их приглушенные голоса. Он убеждал ее остаться, говорил, что всегда готов ей помочь и прочую ерунду.

– Зачем тебе все это? – сказала Дарья, по всей видимости, не прекращая собирать вещи, ибо ее вопросу сопутствовал скрип открывающегося шкафа.

Ответ последовал не сразу. Я знал, что в Вадиме борется огромное количество внутренних сил. Он любил Дарью, и ему было наплевать на то, каким способом оставить ее возле себя, но в то же время он не мог сказать это напрямую, ибо его выбросили за борт. В конце концов, когда он почувствовал, что молчание затянулось, начал что-то лепетать, очень тихо, я уже не слышал, а минут через пять она появилась в прихожей и попросила меня закрыть за нею дверь.

Когда я вошел в комнату, он сидел на ее кровати, опустив голову, – точно как все люди, у которых украли любовь.

– Советую тебе отступить… – сказал я тихо, и все не сводил с него взгляда.

Он ничего не ответил, и даже поза его не изменилась. Мне не нравилось это молчание.

Первое, что я сделал по возвращении домой, открыл двери спальни и поднял заколку Татьяны, оброненную у самого порога. Затем прошел в студию – Таня была там, и я чувствовал запах жасмина…

___________________

Я знал, что застывшие профили за моим окном – это предзнаменование, которое представит все в ином свете, – а ровно этого я и добивался. Я пошел по наитию и, как мне казалось, отыскал в результате верное решение.

На следующий день они исчезли – кто-то убрал их с улицы подобно тому, как антиквар убирает в шкаф статуэтки. Я снова писал, но чувствовал, что внутри меня что-то изменилось: тело конвульсировало, а глаз заставлял выводить очень странные линии, рождавшие такую совокупность, какой я никогда раньше не видел. Я так увлекся, что не прерывался на отдых, меня даже не мучил голод. Только к семи часам вечера что-то остановило мою руку – думаю, это тоже было наитие; я отложил кисть и, найдя на кровать, мгновенно отключился, точно свет, источник которого спрятали за рампу.

2006-й апрель, 3-й день

Я очень хочу написать, что у Вадима все так же хорошо, как у меня, но не могу, – просто смелости не хватает. Больше двух недель не садился за дневник, – (иногда мне вообще хочется бросить его; я не понимаю, зачем все это пишу, но потом моя тетрадь со стертыми по краям буквами и превратившаяся от давления локтей в гармонику, снова уговаривает меня взять ручку), – в результате накопилось много всего любопытного.

Я подозревал, что Вадим так и не отступит, будет продолжать отыскивать способ оставить Дарью у себя, а теперь даже выясняется, что чем больше терпит он неудач, тем упрямее становится. Стоило ему хоть один раз забыть о гордости, и он очень быстро утратил ее целиком.

20-го марта, то есть на следующий день после ссоры, он заявился к Григорию с извинениями; тот принял их, но скорее равнодушно, чем даже холодно, после чего Вадим попросил его позвать Дарью.

– Она ведь у вас, не так ли?

– Зачем она вам нужна?

– Я хочу извиниться и перед ней тоже, – сказал Вадим.

– В этом нет необходимости. Я передам ей ваши извинения, если вы так этого хотите, а теперь я прошу вас уйти.

Вадим принялся настаивать; он говорил Аверченко, что прожил с его женой достаточно времени, чтобы заиметь друг перед другом какие-то обязательства, и теперь он просит не так уж много. Увещевания длились недолго: думаю, Григорий решил, что самый простой способ «избавиться от докучливого субъекта», – это выполнить его просьбу. Через минуту Дарья появилась на пороге. Вадим сказал, что ему стыдно за свое поведение, а затем предложил Дарье снова перебраться к нему.

– Мы благодарим вас, но это лишнее, – тут же вмешался Аверченко, и стал уже закрывать дверь, но Вадим успел схватиться за нее рукой.

– Но ведь учитывая ваши неприятности, ей действительно опасно здесь находиться – вы и сами это знаете.

– Опасно? Ничего подобного. Извините, теперь мы не нуждаемся в вашей помощи.

– Но что же изменилось? – поинтересовался Вадим.

– Я не собираюсь вам это объяснять. Прощайте, – и захлопнул дверь.

Этот эпизод Вадим пересказал мне в тот же день при нашей встрече. Что я мог сделать? Стоило ли и дальше пытаться убедить его отступить? Я уже понял, что он меня ни за что не послушает, а если я напомню ему о гордости, попросит убраться ко всем чертям. Я спросил его, что он теперь собирается делать.

– Я верну ее, – ответил он.

– Ты будешь бороться за человека, который тебя ни во что не ставит?

Вадим бросил на меня секундный взгляд, и я понял, что мои слова угодили в цель. Но он тут же взял себя в руки и, помедлив немного, произнес:

– Я не позволю ей уйти от меня так.

– Это бессмысленно, – сказал я.

– Мне плевать. Я найду способ вернуть ее.

Днем позже ко мне зашел Мишка. Он стал расспрашивать меня, куда я исчез и почему не звоню.

– У тебя неприятности?

– С чего ты взял?

– Калядин сказал, что ты пребываешь в плохом настроении.

– Калядин? – переспросил я, словно бы не мог понять, о ком идет речь, но на самом деле старался сообразить, когда это Павел успел сделать обо мне такое заключение, и тут вспомнил, что на днях встретил его на улице, – ах, да… но он ошибся, у меня все в порядке.

– Послушай, мы ведь с тобой друзья, и всегда и во всем друг другу доверяли…

– Разумеется, – я перебил его, и он удивленно покосился на меня; конечно, мне стоило согласиться, но только не обрывая его на полуслове, а теперь, поскольку я совершил тактическую ошибку, Мишка и сам почувствовал неладное – ведь он всегда только казался простачком, а на самом деле интуиции у него было хоть отбавляй; тем более, это касалось людей, которых он хорошо знал.

По лицу его скользнула легкая тревога, а потом он продолжал:

– …поэтому если у тебя что-то случилось, я всегда готов помочь.

– У меня все в порядке, – твердо повторил я.

Он изучал меня с минуту, потом вдруг осмотрелся по сторонам и спросил:

– А где Татьяна?

– Ушла в клуб. На рок-концерт.

– Одна?

– Нет, с другом. Я задержался, но теперь как раз собираюсь к ним, – я подошел к вешалке.

– Хочешь, я пойду с тобой.

– Лучше не надо. Я уже позвонил им и сказал, что приду один.

– Все же я не понимаю, почему мне нельзя…

– Послушай, – я повернулся и взял его за плечи, – не обижайся, ладно. У меня действительно все хорошо.

– Прости, но я этого не вижу.

– Хочешь, приходи к нам на днях, – предложил я, игнорируя его слова, – но сегодня я действительно не могу.

– Хорошо, когда?

– Еще не знаю, – я снова отвернулся, – я позвоню тебе завтра и скажу все точно.

В клубе я их не нашел; бармен сказал, что белокурая девушка и мужчина с бакенбардами ушли четверть часа назад.

Я тут же позвонил Тане, но ее телефон был выключен. Я снова обратился к бармену:

– Вы не знаете, куда они отправились? Может, слышали из разговора?

– Нет, ни слова.

Я понял, что мне остается только гадать, и после недолгого раздумья решил попытать счастье и поехать в гостиницу. Я не ошибся – выйдя минут через пять на центральном проспекте, я увидел Олега, стоящим у винной лавки напротив отеля. Я не обратил особого внимания, когда бармен сказал о «человеке с бакенбардами», но теперь обнаружил, что вид Олега снова изменился, – (слава богу, не так сильно, как в прошлый раз, иначе я вряд ли сумел бы узнать его издалека), – помимо этих самых бакенбард, я заметил немного переменившийся оттенок волос: из черных они сделались темно-каштановыми.

– Ей-богу, Олег, на вас посмотреть – и впрямь вообразишь, будто вы от кого-то скрываетесь.

Он поднял голову и посмотрел на меня.

– А-а, это вы? Скрываюсь, говорите? Понятно, вы о моей переменчивой внешности.

– Я, быть может, и раньше сталкивался с чем-то подобным, – знаете, каких только эксцентричных людей не встретишь среди художников: они делают себе пирсинг, отращивают или остригают волосы, пользуются косметикой, – но чтоб такая быстрая перемена имиджа, – нет, подобного я еще не видел.

– Вот поэтому я и не художник, – сказал Олег.

Я рассмеялся.

– Извините, что не дождались вас в клубе.

– Пустяки, – отмахнулся я, делая вид, что совершенно не встревожен.

– Мы хотели позвонить вам, но у Тани сел телефон. Слушайте, вас устроит «Кларет»?

– Что? – не понял я.

– Я говорю о вине, – Олег взял бутылку с прилавка и передал ее мне.

– Да, вполне, если мы собираемся пообедать. Таня осталась у вас в номере?

– Да.

– В таком случае, давайте поспешим к ней, она, наверное, уже заждалась.

Я понимал, что Вадим может совсем потерять голову и наделать глупостей, поэтому решил как можно чаще наведываться к нему, – так я мог если не контролировать ситуацию, то хотя бы попытаться предотвратить нежелательное развитие событий. Вот что я выяснил, зайдя к нему через два дня. Возможно он, зная мою позицию, не стал бы рассказывать об этом сам, но поскольку я этим интересовался, его резонное желание с кем-нибудь поделиться одерживало вверх.

– Я установил наблюдение за домом, – сказал он.

– С какой целью?

– Хочу выследить его и узнать, что на самом деле стоит за этим возвращением, и говорил ли он нам правду.

Я сказал, что если и да, то, наверное, действительно не всю, – в этом Вадим прав. Ну а что потом?

– Если он ведет какие-то махинации, я расскажу об этом Дарье, и она бросит его.

– Не уверен, – произнес я с сомнением, – она упряма, точно так же, как и ты.

– Упряма, говоришь?

Даже не обратив внимания на окончание моей фразы, Вадим задышал полуоткрытым ртом и, покраснев от напряжения, резко встал со стула. Его лоб искромсали глубокие колеи, на которых как на струнах играли два чернобровых смычка. Я не ожидал этого внезапного порыва и смотрел на Вадима широко открытыми глазами.

– Если она и тогда меня не послушает, я его… – он осекся и тут же взял себя в руки, – я видел его вчера…

– Ты его видел?

– На улице перед его домом. Он вышел, чтобы что-то купить в лавке напротив, и когда заметил меня… ну, можешь представить себе его реакцию… Короче, он спросил, какого черта мне тут надо. А я… я собирался поговорить с ним, но уже более настойчиво. Хотел добиться от него правды. Он сказал мне убираться ко всем чертам и… если он меня еще здесь увидит, все ребра мне пересчитает, – ну что-то такое, – Вадим невесело рассмеялся, и, готов поклясться, в этот момент я уловил в его взгляде сумасшедший блеск, в котором было что-то сродни холодному бенгальскому огню.

– Лучше не связывайся с ним. Аверченко может быть опасен. Разве факты не говорят в пользу этого?

– Чепуха, – после своего полуминутного порыва, Вадим уже совершенно успокоился и сейчас только качнул головой, коротко и даже презрительно.

– Нет, не чепуха. Послушай меня…

Я наклонился вперед всем телом, но он даже не дал договорить мне очередное предостережение: его скулы заработали интенсивно и жестко, оставляя на коже короткие вмятинки, странно похожие на те, которыми время жестоко отмечает лицо человека.

– Знаешь, Павел, если тебя что-то не устраивает, можешь идти отсюда на все четыре стороны – я тебя сюда не звал, понял? Я уже сказал: Дарья останется со мной, я буду за нее бороться, – и точка.

Дальнейшее развитие событий показало, что упорство моего приятеля не поскупится даже на борьбу с опасностью для жизни. Продолжая слежку за Григорием, он играл уже более осторожно и тщательно укрывался от любого случайного взгляда, которым могли обнаружить его два человека, рождавшие в душе столь рознящиеся чувства. В конце недели приложенные усилия получили вознаграждение, (если только можно дать подобное определение финалу всей этой истории).

2006-й апрель, 4-й день

В это позднее утро, когда Вадим уже добрые два часа занимал свой наблюдательный пост у дома, где остановился Григорий, тот вышел из подъезда и направился к центру города. На Кутузовской улице он зашел в небольшой магазин под названием «Дежавю». Вадим остановился перед дверью и стал внимательно наблюдать за тем, что происходило внутри; он чувствовал уже, что, вероятнее всего, именно теперь приблизился к разгадке. В ушах его ожесточенно пульсировала кровь, и на несколько секунд он даже потерял всякую осторожность: подойдя к двери вплотную, Вадим неприкрыто следил за Григорием, который, стоя к нему спиной, о чем-то разговаривал с продавцом за прилавком, – словом, его вполне могли заметить, но в следующий момент он все же опомнился, и когда Григорий развернулся и направился к выходу, был уже на приличном расстоянии. Аверченко обошел магазин и, очутившись на заднем дворе, застыл в ожидании под козырьком черного входа, соединенным со стеной косыми железными прутами. Теперь Вадим прятался за углом; двор был пустынным, грязным и фигуру Аверченко закрывала для него сваленная тут же куча отсыревших картонных коробок.

Дверь скрипнула, и из-за нее показался толстый человек, небольшой, но внушительный, в темных очках и с золотыми карманными часами, цепочка которых свисала у него из правого кармана на бедро, – впрочем, все эти детали Вадим сумел увидеть чуть позже, когда Аверченко вздрогнул и отошел от двери на добрые три метра, а толстяк молча и уверенно приблизился к нему вплотную.

– Ну… вы достали фотографию?

Уверенный смех толстяка.

– Разве это очень сложно? Завтра в восемь вечера он будет ужинать в ресторане «Зеркальный шар». Вы должны быть там и… ну, словом, вы знаете, что нужно делать.

– Я хочу, чтобы это было последний раз. Я вернулся выполнить свои обязанности и взамен хочу только одного – покоя. Мне надоело прятаться.

– Вы уже и не спрячетесь.

Аверченко побледнел.

– Что, черт подери, вы хотите этим сказать?

Толстяк снова рассмеялся, но на сей раз более сдержанно.

– Без нервов, мой друг, без нервов. Если не будете сохранять душевное равновесие, ничего у нас не выйдет. А если проколитесь, ну, тогда… – толстяк сделал внушительную паузу, и Григорий вздрогнул, – ладно, ладно, не бойтесь. Все будет хорошо. Пистолет еще остался у вас?

– Да…

* * *

Вадим позвонил в дверь, потом еще и еще, но его настойчивость была вознаграждена лишь через полторы минуты: резкий поворот дверной вертушки, и Дарья появилась на пороге, в розовом халате, с мокрыми растрепанными волосами.

– Что тебе нужно? Уходи.

– Нет, прошу тебя, не прогоняй меня. Ты не знаешь, как на самом деле обстоят дела.

– Вадим, мы все уже обсудили.

– Ты не понимаешь. Я выследил его и все выяснил. Он собирается убить человека!

– Что?

– Да, именно так. Впусти меня, я все тебе расскажу, а верить или нет – дело твое.

– Ты с ума сошел! Он будет здесь с минуты на минуту.

– Вот и отлично. Мы припрем его к стене.

– Нет, если действительно не хочешь тратить время, рассказывай здесь.

– Как угодно…

Вадим постарался быть как можно более кратким, и в то же время не упустить ни одной мелочи. По окончании рассказа он спросил, есть ли у Григория пистолет.

– Я не знаю… послушай, нет, это не может быть правдой.

– Даша, вспомни, что между нами было. Я потратил много сил, чтобы докопаться до истины, и теперь хочу только одного: уберечь тебя… Фотографию он сунул в левый карман брюк. Ты можешь спросить его, когда он появится.

На минуту решительность изменила Дарье: она пристально посмотрела на человека, который до недавних пор был единственным, кто по-настоящему заботился о ней; казалось, в ее глазах, подобно ленте в кинопроекторе, мелькают фрагменты жизни, связанные с двумя мужчинами, мелькают и борются своими антагонистическими половинами.

– Хорошо, проходи. Когда он будет здесь, мы сможем все окончательно прояснить. Я пойду, оденусь.

Вадим облегченно вздохнул. Несмотря на то, что ему всего лишь удалось заставить себя выслушать и добиться единственной уступки, не более того, у него будто гора с плеч свалилась; видно, он теперь нисколько не сомневался в успехе своего предприятия. Сел на стул в конце коридора так, чтобы можно было видеть входную дверь, и все ждал, ждал…