Текст книги "Плоский мир"

Автор книги: Евгений Москвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Следующие две минуты мы все стояли в гробовой тишине, как будто в ожидании, пока он очнется; но вы, конечно, понимаете, каждый из нас думал в этот момент о… возмездии?

Великовский, тем временем, встал на ноги; оба глаза его распухли, а тонкая сеть кровоподтеков вокруг век напоминала теперь несколько сложенных друг с другом трапеций – ну, точно рисунок на игральных покерных фишках!

Он больше уже не верещал, а только прошипел:

– Вам всем конец… – и подобрав с пола свою идиотскую папку и телефон, вышел за дверь, которую молча успел отворить для него Застольный.

_________________

Наконец, Берестов повернулся от окна и обратился к Агафоновой:

– Расскажите о том, как умер ваш муж. Вы прошлый раз обещали рассказать.

Старая женщина удивленно посмотрела на него.

– Я… не знаю…

– В чем дело, вы к этому не готовы?

– Нет, просто… я не ожидала такого поворота разговора.

– Я всего лишь хочу сменить тему – вот и все. Меня обманули, и я более не желаю это обсуждать.

– Вы выбрали не лучший вариант – это печальная история.

– Все равно. Если хотите собраться с мыслями, давайте выпьем чаю. Кроме того, я не настаиваю: можем отложить это на следующий раз или на неопределенный срок…

– Нет-нет, вы правы, я расскажу и сделаю это прямо сейчас.

– Уверены?

– Да…

«Мы с Иваном Тимофеевичем последние годы жили одни, к нам даже перестали заходить его бывшие сослуживцы и фронтовые друзья – многие умерли, иные, которые были моложе нас, разъехались – в нашем городе проводить старость губительно, потому как помрешь не от нее, а с голода, пенсии и так были мизерные, а когда началась образовательная реформа, совсем стало невмоготу – Великовскому нужны были дополнительные средства, и он содрал с нас последнее, урезав льготы. В то время у Ивана Тимофеевича начались проблемы с сердцем, а хороших лекарств купить было не на что – пришлось в результате положить его в бесплатную больницу, а там, как известно, если стариков и берутся лечить, то в конце концов и залечивают; у меня была знакомая, медсестра, которая мне как-то рассказала обо всех этих ужасах, и когда Иван Тимофеевич все же попал в эту ловушку, единственное, на что я надеялась, найти эту женщину снова – я не видела ее уже лет пять – и умолить, чтобы она как-нибудь повлияла на врачей, и те спасли бы его. Прихожу я к тому самому терапевту, у которого она раньше работала, а перед кабинетом громадная очередь. Думаю, если долго ждать, то опоздаю на последнее посещение моего старика перед операцией, и решила попросить, чтобы пропустили, но тут врач сам выходит из кабинета, и я вижу, что это не тот, который был раньше, новый; в руке у него амбулаторная карта, он обмахивается ею, как веером, иногда задевая очки на носу. Я подошла к нему, думала, что он остановится, но он даже не посмотрел в мою сторону. Я все же спросила у него, достаточно громко, работает ли здесь медсестра по фамилии Никитина.

– Нет, не знаю такой. Но она могла перейти к другому врачу, – роняет он, даже не оборачиваясь в мою сторону, – у меня небольшой перерыв, я потом посмотрю по журналу.

– Вы можете сделать это сейчас? Важное дело, мне срочно нужно поговорить с ней.

– Это не мои проблемы. Я сказал, у меня перерыв, – отвечает он.

Ну, я все же решила заглянуть в его кабинет. Там сидела незнакомая медсестра, и прием пациентов продолжался. Я спросила ее про журнал, о котором говорил врач, но она понятия не имела, о чем идет речь.

– Ничем не могу помочь, обратитесь в регистратуру.

Так я и поступила, и когда подошла к окошку, по форме напоминавшему колпак, толстая женщина, похожая на жабу, сообщила мне, что медсестра Никитина уволилась еще два года назад. Вот и все. Я поняла, что мои надежды рухнули.

– Он не перенес эту операцию? – тихо спросил Берестов.

– Нет, – на глазах старухи выступили две сверкающие капли.

– Почему вы до сегодняшнего дня не рассказывали нам этой истории? – задал вопрос Пименов, – собирались с мыслями?

Старуха пожала плечами.

– Наверное… когда я спросила хирурга, в чем причина смерти моего мужа, он не сообщил мне ничего вразумительного.

– В смысле? Что конкретно он сказал? – поинтересовался Асторин.

– Что мой муж «старый человек и просто не перенес операцию на сердце». И знаете, что я сделала тогда? Со всего маху дала ему пощечину, звонкую и сильную… Я в тот момент просто не помнила себя…»

Последовала минутная пауза.

– Теперь я расскажу вам о своем внуке Николашке; мы с моим стариком заботились о нем около шести лет, с тех самых пор, как он остался круглым сиротой…

И тут ее перебил громкий звонок в дверь.

3

…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..

……Месяц спустя Михаил Берестов вошел в кофейню на одной из окраин города. Застольный уже ждал его. Перед Петром Николаевичем лежало несколько скрепленных листов бумаги.

– Садись, есть новости, важные настолько, что нам необходимо будет сделать экстренное собрание.

– Что случилось?

– Видишь ли… ты упустил очень существенную деталь, а я обратил на нее внимание и выяснил вчера много всего интересного. Я говорю об этом художнике, племяннике Великовского, который приедет со дня на день; его дядю повысили до министра, и он должен будет выполнить пьедестальную причуду своего родственника – писать кабинетный портрет – при этом сам он до сих пор не осведомлен о настоящей цели своего приезда. Ты хорошо знаешь Павла Гордеева?

– Нет, – отвечал Берестов удивленно, – доселе он наведывался сюда лишь один раз, лет шесть назад, и то всего на несколько дней. Софья тогда ходила беременная, и я только и делал, что суетился по поводу нашего первенца – в результате так и не успел толком познакомиться с Гордеевым. Но, к слову сказать, и дядя его тоже не очень хорошо знает. Это отцовская сторона, а Павел воспитывался своей матерью – отец бросил их семью, когда тому не было еще и года.

– Я так и подумал, что Великовский мало с ним знаком, – кивнул Застольный, – знал бы он его лучше, не стал бы подпускать к себе близко.

– А что такое?

– Этот парень несколько лет лечился в психиатрической больнице. Взгляни на копию заключения главврача.

Берестов взял бумаги.

– Вот это номер… Выходит, Гордеев сумасшедший? Я понятия не имел.

– Можно и так сказать. К тому же большой борец за творческую свободу. В психушку он попал из-за нервного срыва, случившегося после смерти его девушки. Она выбросилась из окна, но ходят слухи, что, будучи в состоянии аффекта, это он ее выбросил.

– В состоянии аффекта?

– Да. У него было от чего прийти к помешательству. Славы он так и не снискал, денег наверняка ни рубля; трое его родственников умерли в течение одного года: мать и дядя погибли, бабка скончалась через месяц от сердечного приступа, – а еще раньше не стало его деда, которого он очень любил. Это ты хотя бы знаешь?

– Нет, – пожал плечами Берестов; голос его был все таким же удивленным.

– Все ясно. Но это неважно – теперь ты в курсе. По поводу девушки так никто ничего и не доказал, иначе, как ты понимаешь, Павел не был бы сейчас на свободе. Но девушка якобы собиралась его бросить или бросила – тут темная история. Я могу раскопать многое, но здесь не удалось.

– К чему все это? – Берестов непонимающе посмотрел на своего друга.

– У меня есть план. Уверен, он сработает. Я говорю по поводу того, что мы обсуждали последний раз.

– Не понимаю…

Застольный внушительно посмотрел на Михаила. Секунду тот колебался, но вдруг прищурился, как бывает, когда человека посещает неожиданное открытие.

– Господи, неужели ты предлагаешь…

– Нет-нет, не подставу, ни в коем случае, – перебил его Берестов, – мы только припасем его на всякий пожарный, а так будем оберегать. Понимаешь?.. – вдруг он спохватился, выпрямился и принялся оглядываться по сторонам, – ну ладно, здесь слишком людно… поговорим сегодня вечером, у меня дома. Я уж позабочусь о том, чтобы пришли абсолютно все, не волнуйся…

Павел Гордеев появился в В*** 21-го апреля. Великовский встречал своего племянника на железнодорожном вокзале.

– Дядя, привет! Рад вас видеть! – Гордеев переложил чемодан в левую руку, чтобы поздороваться

– Здравствуй. Ну и багаж у тебя!.. Тяжеленный…

– Не говорите… неприспособленная рука художника затекает моментально.

– Не волнуйся, я на машине.

– Вы сами водите?

– Да. Мой шофер пока в отпуску, а никакого другого я не желаю… Ты, наверное, устал.

– Да ерунда.

– Нет, правда. Давай сюда чемодан – я понесу, – Великовский заботливо перехватил у племянника квадрат чемодана.

Спустя минуту они сели в машину.

– У меня будет к тебе одна важная просьба – очень существенный вопрос.

– Говорите, – Гордеев пожал плечом.

– Нет, не сейчас, чуть позже. Сначала поедим, выпьем… вот потом все обсудим.

За ужином, когда вся семья собралась за столом, Берестов принялся расспрашивать Гордеева о его творчестве, а заодно прибавил, что Николай Петрович очень этим интересуется.

– Мне помнится, вы раньше преподавали в художественной школе? А сейчас там же остались?

– Нет, я ушел.

– Зарабатываете исключительно своими картинами, стало быть?

– Да, – ответил Гордеев.

– Вот, пожалуйста, посмотри на него, – Великовский торжественно протянул руку, успевшую уже пропахнуть свиными отбивными, – гениальный художник. Много ли таких, которые могут прожить на одно искусство!

– Мне просто повезло.

– Э-э нет, брат, так дело не пойдет! – дядя вдруг ни с того ни с сего яростно расхохотался.

Берестов неприязненно покосился на своего тестя; этот взгляд, быстрый и колкий, от Гордеева не ускользнул, и художнику – он сам не мог понять почему – стало не по себе. Разумеется, причина этого веселья, так внезапно вспыхнувшего на дядиных полугубах, пока осталась для него загадкой…

– Давайте выпьем, – сказал Николай Петрович.

Гордеев, не сказав ни слова, взял квадрат стакана и поднес его к полугубам, но тут вдруг что-то звякнуло на дне, и он удивленно заслонил им свой глаз.

– Боже мой! – воскликнул он, – по-моему, там лежит монета.

– Ах! – Великовский рассмеялся, – это все Петя пошаливает. Вечно он раскидывает мои коллекционные монеты! Потом они оказываются в самых невероятных местах! – Николай Петрович наклонился и заслонил собою мальчика, чтобы строго посмотреть на него, но было видно, что на самом деле все это его только забавляет, – ладно, дай мне ее сюда, – он взял у Гордеева желтый кругляш и, встав из-за линии стола, достал с плоскости шкафа серебряную копилку в виде свиньи.

– Здесь вы их и храните?

– Да. Я покупаю их у местного антиквара. Если хочешь, могу показать тебе те, которые еще не раскиданы.

Часть 1. Плоский мир. Гротескные двойники

Глава 1

После ужина, когда Петя, оставшись один в плоскости комнаты и оккупировав стол, принялся играть с коллекционными монетами своего дедушки, – (тот вроде бы даже специально оставил копилку прямо на столе), – и раскладывать их возле тарелок – как будто хотел с кем-то расплатиться – Великовский позвал племянника в свою комнату.

– Теперь можно и поговорить, – объяснил министр, – существует одно неотложное дело, которое не дает мне покоя. Прости за откровенность, но, собственно, для его решения я тебя и пригласил.

Когда Гордеев услышал эти слова, его странное продолговатое лицо с носом-треугольником и черным квадратным глазом без белка блеснуло едва заметной улыбкой – уголок розовых полугуб чуть-чуть прогнулся вверх, обозначив на щеке впадинки, напоминавшие точку и несколько открывающихся скобок за ней; он последовал за дядей.

Оказавшись в плоскости комнаты, двое людей расположились друг против друга в необычных кожаных креслах с несколькими спинками, которые по форме напоминали растопыренные ладони. В глазу Павла заблестело отражение серебристо-седых волос Великовского, которые защекотали подушечку среднего пальца кресла, как только их хозяин положил на него свой профиль.

– Павел, ты наверняка запомнил эпизод, когда мы еще стояли на перроне: я только встретил тебя, ты вышел из вагона и перекладывал чемодан из руки в руку, будто не мог принять решение, какой из них со мною поздороваться – в этот самый момент мимо проходил человек в черном костюме, и как только его фигура заслонила собой мою, он тут же вежливо поприветствовал меня и поздравил, правда не сказал с чем, и ты в результате наверняка ничего не понял.

– Да, помню.

– Дело в том, что этот человек служит вместе со мной в министерстве и знает одну новость – недавно я заслужил повышение; умер один министр, не в том отделе, где я работал, но в другом, и меня поставили на его место.

– Ну что же, и я поздравляю вас, – Гордеев опять улыбнулся и пожал плечом; было видно, что Павла не особенно интересуют карьерные заслуги его достопочтенного дяди, – он только что сытно и вкусно поел, и теперь, когда его немного клонило в сон, ему, скорее, было бы приятно слушать тихие булькающие звуки пищи, которая, находясь еще где-то в районе грудной клетки, старалась проникнуть в живот.

– Спасибо, спасибо… но я продолжу. Я человек, не любящий перемен, особенно, если это касается жизни моих подчиненных, и после своего назначения я попытаюсь сделать все, чтобы они не почувствовали никакого изменения – разумеется, будет очень хорошо, если мне удастся реализовать свою идею хотя бы наполовину, нет же на свете двух совершенно одинаковых людей, и я не смогу сохранить для подчиненных ту же самую обстановку, ту же ауру, которая была при Ликачеве, – так звали прежнего министра, – но, повторяю, я всеми силами буду стараться сохранить стабильность, ведь это залог продуктивной работы. И первое, что, по моему разумению, я должен сделать – это оставить кабинет Ликачева в том же виде, в каком был он при старом хозяине. Однако все же существует одна загвоздка, и обойти ее мне в любом случае никак не удастся – здесь речь уже идет об искусстве, да-да, об искусстве, ты не ослышался, а оно всегда обладало очень тонким темпераментом; дело в том, что на середине плоскости кабинета висит одна картина, весьма неплохая, между прочим, и изображает она самого Ликачева, это его портрет, но оставить его, (во всяком случае на долгое время), никак нельзя – теперь пост занимаю я. Вот мне и пришло в голову – можно написать другой портрет, мой собственный, и повесить его вместо старого. Естественно, я решил обратиться к тебе, ты профессиональный художник, – не нанимать же кого-то со стороны.

За то время, пока дядя говорил, Гордеев успел несколько раз зевнуть, и его открытый полурот, образовывая прямой угол, напоминал птичий клюв, но как только молодой человек понял, что Великовский затронул тему творчества, хотя бы и даже чисто с практической точки зрения, – в искусстве Николай Петрович никогда не разбирался, и его слова о «тонком темпераменте» и «весьма неплохой картине» являлись оценкой дилетанта, – профиль Гордеева сразу же принял вид если и не очень сосредоточенный, то, во всяком случае, заинтересованный; в то же время он никак не ожидал такого поворота.

– Ах, вот оно что! Вы звали меня для работы и даже не предупредили. Но… это неважно, в конце концов, – все принадлежности я всегда беру с собой, в любую поездку… Есть кое-что более существенное. Вы же знаете, что я пишу очень необычные полотна. Разве это то, что вам нужно?

– Я предоставляю тебе полную свободу действий.

Минуты две художник пребывал в раздумье, затем положил себя на спинку кресла, как будто старался хоть немного походить на зеркальное отражение своего дяди. Его волосы защекотали подушечку среднего пальца.

– Мы не виделись несколько лет, да и вообще мы никогда много не общались, – произнес Гордеев, – если я буду рисовать ваш портрет, я должен знать о вас все. Я должен стать вами фактически. Эти вещи имеют для меня огромное значение – иначе работать я не могу.

– Задавай любые вопросы – я отвечу.

– Нет-нет, я составлю собственное впечатление, а потом перенесу его на холст. Портрет должен говорить о человеке все, иначе он превращается в фотографию, – Гордеев помолчал немного и прибавил, – я должен собраться с мыслями.

– Я не хотел бы торопить тебя, но все же время поджимает.

– Не волнуйтесь, если я постараюсь, то могу управиться быстро, а холст, пожалуй, куплю завтра же.

Гордеев чувствовал, что ему делается немного не по себе, но никак не мог объяснить это свое состояние – то ли он слишком быстро согласился на неожиданное предложение, то ли сейчас его дяде по какой-то причине стало не по себе, и это неприятное ощущение передалось и ему, ибо он и впрямь сделался отражением Николая Петровича – если эта альтернатива была верной, она могла послужить хорошим заделом для портрета.

Разговор был окончен; Великовский попросил Берестова показать Гордееву его комнату.

Два мужских профиля минули несколько линий дверей и, наконец, зашли за последнюю.

Гордеев прошел сначала по полу, потом по стене в верхнюю половину прямоугольника комнаты, к самому кругу лампочки, которая висела на потолке безо всякого абажура.

– Ну как? Вам здесь нравится?

– Пожалуй, для художника это подойдет.

Берестов растянул в улыбке полурот.

– Кстати, вы согласились на дядино предложение?

– Да, – кивнул Гордеев и опять сошел на пол.

– Я так и думал.

Вдруг профиль Берестова изменился, он приблизился к художнику и очень тихо сказал:

– Послушайте, это очень хорошо, что вы приехали.

– В самом деле? – осведомился художник несколько удивленный.

– Тише. Говорите тише. Вы должны помочь нам.

– Кому?

– Всем нам. Жителям этого города. Мой тесть не такой хороший человек, как вам кажется.

– Мне кажется? Я вообще его не знаю.

– Весь город стонет и ненавидит Великовского. Пожалуйста, избавьте нас от него.

– Как вы сказали?

– Я прошу вас, – повторил Берестов настойчиво.

– Но… – Гордеев сощурил глаз, – неужели вы думаете, что я…

– Да, вы правильно меня поняли. Убейте его. Вы не местный и вам это сделать будет гораздо проще и безопаснее.

«Подумать только! Да не кажется ли мне все это?» – подумал Гордеев. Перед тем, как они вошли в плоскость этой комнаты ему уже очень хотелось спать, но теперь он был бодр, как если бы выпил три чашки свежемолотого кофе.

– Михаил, я прошу вас уйти. Я ничего этого не сделаю. Вы, похоже, не в своем уме. Если только ваш тесть узнает об этом…

– Вы скоро поймете, о чем я говорил и обязательно нам поможете, – произнес Берестов, отходя к линии двери.

– Если я даже пойму, все равно никогда не помогу вам. Сказать по правде, я совершенно не понимаю… я незнакомый вам человек.

– Поэтому мы и просим вас.

– Это немыслимо. Уходите сейчас же.

– Вы все равно его убьете. Спокойной ночи.

Профиль мужчины скрылся за линией двери. Выглядело это так, будто невидимая рука повесила в шкаф бежевый костюм, – именно в него был одет Берестов, – и закрыла его там.

На следующее утро Гордеев уже совершенно не помнил произошедшего перед сном разговора с Михаилом, как будто кто-то вырезал это из круга его головы; сразу после завтрака он отправился в антикварную лавку, которую приметил еще когда ехал от вокзала к дому своего дяди; когда художник прибыл на место и стал расплачиваться с таксистом, тот неожиданно протянул ему на сдачу незнакомую монету.

– Что это вы мне дали? Какая-то странная монета, – с удивлением осведомился Гордеев, согнув руку так, что ладонь находилась у самого плеча, и глядя на одну из стоявших на ней монет; он снова нашел на машину и закрыл собою ту часть плоскости, которая до этого принадлежала ветровому стеклу.

– Сойдите с двери – я выйду посмотрю, – сказал таксист.

Гордеев повиновался, и когда профиль таксиста, глаз которого закрывала застекленная железная оправа очка, показался в плоскости улицы, художник вытянул руку так, чтобы ладонь оказалась на уровне этого самого глаза.

– Видите?

– Ох, боже мой! Отдайте мне ее – это очень ценная вещь!

Гордеев рассмеялся.

– Конечно. Только больше так не ошибайтесь.

Таксист схватил монету и, засунув ее в карман, все причитал:

– Ох, боже мой! Как хорошо, что вы мне ее вернули – это большая память.

– Память?

– Да. Я никогда не занимался нумизматикой, нет, но вот эта монета очень много для меня значит – она дорога мне как память о друге. Раньше я работал суфлером в театре и знал там одного актера-кукольника; он как-то привез мне этот подарок из Швейцарии. Но монета вовсе не швейцарская, он выгравировал ее там на заказ. Прелестно, не правда ли?.. Ха, а знаете, что изображено сзади? Посмотрите, вы не поверите… Видите?

– Ну и что? Это ладонь.

– Нет-нет, вы не разглядели. Это кресло в форме растопыренной ладони, с несколькими спинками, у него было такое. Он коллекционировал разную необычную мебель. Сами понимаете, у человека водились деньги – столько обычно бывает у министерских чиновников, а не у актеров, и я в свое время так и не смог дознаться, как он сумел стать исключением из правил. Я всегда шутил, что это кресло – его любимая коллекционная вещь – помогает ему глотать деньги.

– Как вы сказали? Глотать? – переспросил Гордеев с недоумением.

– Хватать. Я сказал хватать… но что это я все болтаю и болтаю. Мне пора! – таксист гоготнул, залез за дверцу машины и уехал.

«Он говорил о кукольнике так, как будто того уже нет в живых, – пришло на ум Гордееву, – а может быть тот навсегда уехал в Швейцарию или… превратился в одно из своих кресел… хм…»

Зайдя за линию входной двери и оказавшись в плоскости помещения, Гордеев вынужден был сразу же чихнуть – так нестерпимо блестел серебряный поднос, который чистил пожилой антиквар, стоявший за квадратом стойки; разумеется, художник не мог увидеть этого подноса, но его сияние раздавалось по всему прямоугольнику комнаты, и, конечно, один или два лучика из тысячи юркими светлячками смогли-таки проникнуть в ноздрю.

– Извините, молодой человек, – антиквар растянул в улыбке полурот, – впрочем, мне впервые приходится извиняться за хорошо выполненную работу… Здравствуйте, меня зовут Борис Алексеевич Асторин. Я вам это сообщаю, так как всегда был убежден – если покупатель приходит в не совсем обычный магазин, вроде моего, он обязательно должен знать имя продавца, потому как тот призван стать ему другом и посредником в эстетическом наслаждении.

Всю стену антикварной лавки занимал огромный деревянный шкаф, который в этом радужном свете, походившем на кровеносную систему человека в каком-нибудь биологическом учебнике, зиял десятками ячеек, в плоскости которых виднелись шкатулки, тарелочки, часы, дагерротипы и все эти вещи непременно с гравировками или рисунками. Гордеев, заслонив, рассмотрел некоторые из них; более всего запомнился ему рисунок на коричневом глиняном блюде, видимо выполненный изначально синей краской, но потерявший этот оттенок от времени, да и от коричневого цвета самого блюда, и в результате оставшийся просто черным: мужчина, вытянувшись в струнку, вешал на стену прямоугольную рамку. «Видимо, это картина», – усмехнулся Гордеев про себя, потом тоже в ответ поздоровался и прибавил:

– Сказать по правде, я пришел сюда не совсем как покупатель. Я хотел бы поговорить с вами и расспросить кое о чем.

Гордеев назвал себя и сказал, что его дядя Николай Петрович Великовский заказал портрет, но он никак не может приступить к работе, пока не узнает о дяде массу всяких подробностей.

– Если я рисую портрет, он должен отразить не только внешность человека. И я не имею в виду что-то конкретное, – объяснил художник, – может быть, меня заинтересуют детали, на первый взгляд, совершенно незначительные. Я узнал вчера, что Великовский коллекционирует монеты и что покупает он их у вас.

– Да, так и есть, – подтвердил антиквар и улыбнулся.

– Отлично, значит я на верном пути. Вы хорошо знаете моего дядю?

– Достаточно. Но все же только до определенной степени. Вам бы сначала следовало поговорить с его ближайшими родственниками.

– Возможно, я это и сделаю, но потом. Я полагаю так: поскольку портрет будет висеть в министерстве, то и отражать он должен общественные заслуги Великовского. Стало быть, в первую очередь, мне следует опросить людей, имеющих с моим дядей именно деловые связи.

– Ну что же, я, например, кое-что знаю о его образовательной программе.

– Как вы сказали? Образовательной программе?

– Да. И, кроме того, вы не поверите, существует тесная связь между нею и тем, как я последнее время достаю ему эти монеты. (Скажу вам честно, в какой-то момент дорогостоящие монеты стало заказывать настолько невыгодно, что я ей-богу хотел отказаться от этого, но потом кое-что изменилось). Итак, вы своего дядю знаете плохо, что не позволяет вам начать работать над его портретом – я прекрасно понимаю вашу проблему и смотрю на нее не как на причуду, но как на некую профессиональную установку, поэтому, разумеется, сделаю все возможное, чтобы помочь вам. Я расскажу вам все, что знаю о Великовском, а также кое-что и о своем ремесле… Ваш дядя был заместителем министра по образованию и управлял многими рычагами, а теперь ему достанется власти еще и побольше, но до сего момента он много внимания уделял своему детищу – образовательной программе – очень много; его покойный сын, поначалу совершенно неприметный молодой человек, некоторое время нигде не учившийся и работавший – вы не поверите – обыкновенным таксистом, а потом вдруг все же поддавшийся уговорам отца и решивший пойти по его стопам, отправился в Швейцарию для получения высшего образования, но погиб там в нелепой аварии – его сбила машина. С тех пор Великовский именно в память о сыне затеял новую образовательную программу – все так считают, но никто при нем это никогда не произносит, чтобы не бередить раны. У меня сохранился один номер нашей местной газеты «Тру-Фолс», разрешите я зачитаю вам отрывок из статьи, – антиквар порылся в ящике стола, достал газету и принялся читать, водя верхней частью тела слева направо, – «…Н. П. Великовский распространяет среди городской молодежи весьма ценные идеи, которые помогли бы им в будущем заиметь широкие карьерные перспективы и состояться; идеи эти исходят, прежде всего, из того, что любой молодой человек, может быть даже и не окончивший пока университета, должен научиться замечать в жизни различные обстоятельства, которые способствовали бы достижению будущего материального достатка, а быть может даже и являлись прямой возможностью заработать. Эта теория довольно сложна, но она, так сказать, воспитывает в человеке определенный нюх. В традициях нашей городской администрации перед принятием любого новшества проводить различные опросы, и Великовский просто вынужден был подчиниться этому правилу, но в последствии он только от того выиграл и получил еще больше поддержки от жителей города, ведь результаты выявили очень вялые способности молодых людей в применении знаний, которые старается дать им образование, навыков, позволяющих, грубо говоря, умело находить деньги, – и такое положение вещей, разумеется, не может не волновать, ведь если сейчас они ни на что не способны, изменится ли это после их становления на первую ступеньку карьерной лестницы? – конечно нет. В итоге Великовскому пришлось взвалить себе на плечо весьма и весьма непростое дело, можно сказать, реформировать всю систему образования», – антиквар отложил газету, – здесь не напечатано про то, в чем конкретно заключается эта система, и всех подробностей реформы я, откровенно говоря, не знаю, но все же косвенно могу судить о ней по рассказам своего собственного сына. Теперь, например, в школах и университетах даже обучают тому, как безнаказанно совершать какие-нибудь махинации, (не обязательно, между прочим, денежные), не говоря уже о простом обращении незначительного жизненного эпизода в свою материальную пользу. Если вы спросите меня о мелком воровстве, то оно, естественно, отвергается, как бесперспективное.

– Я понял, о чем вы говорите, – произнес Гордеев, – кажется, вы упоминали о какой-то тесной связи всего этого с вашим ремеслом.

– Совершенно верно…

«Казалось бы, какая может быть здесь связь с работой антиквара, однако, поверьте, она еще как присутствует. Ваш дядя возможно и сам мог бы о ней догадаться, но он так загружен своей работой, что на отвлеченные размышления у него просто нет времени, я же нисколько не старался выискивать какую-то связь – она пришла мне в голову сама собою – (видно по той причине, что накануне я съел много шоколадных трюфелей) – и произошло это, когда я поздно вечером возвращался домой. Я вдруг почувствовал в голове сухой щелчок и остановился. От неожиданно пришедшего соображения я в сердцах хлопнул себя по лбу: ведь можно совершенно не тратить деньги на покупку этих старинных монет, которые Великовский требует в огромных количествах, а попросту выискивать их в разных местах нашего города – подобно тому, как молодежь выискивает способы извлечения выгоды, – и тут же мои ноги развернулись сами собой, (в этот момент я уже подходил к линии двери своего подъезда), и прошествовали в обратном направлении, – при этом люди, сидевшие возле дома на линии скамейки, принялись качать головами, ибо все они разом подумали, что я сошел с ума, – так неожиданно и странно выглядело мое поведение, но сейчас мне было абсолютно все равно, что подумают обо мне окружающие – вот до чего я дошел, впрочем, как показали последующие события, я не зря на некоторое время проиграл в их глазах, ведь в тот вечер мне удалось многое разузнать и даже проверить свой новый метод, свой нюх на практике. Направлялся я в местную библиотеку – я обычно хожу в нее за книгами по археологии, но к тому моменту не бывал там уже добрых две недели; последние несколько раз я стал чувствовать в читальном зале старика, который выписывал книги стопками и просматривал их, сидя за столом перед зеленой лампой, – я даже нашел на него один раз, чтобы получше разглядеть, и теперь мне казалось, что в тот самый момент я увидел на прямоугольнике книги золотую надпись, которая что-то говорила о нумизматике, – да, да я мог поклясться, так оно и было, и эта надпись плавала теперь в акварельных красках моего сознания массивным надгробием, царапавшим круг черепа. Как только я оказался в плоскости библиотеки, понял что мне повезло: старик опять сидел в зале, я это чувствовал, и, закрыв собою его фигуру и чуть пригнувшись до линии стола, я увидел, что рядом со стопкой книг стоят желтые и белые кругляшки старинных монет. Поразительное совпадение! Я чуть отошел назад и закрыл собою профиль старика, и моя рука потянулась к ним, но он, хитрый лис, почувствовал ее приближение, схватил монеты, запихнул их себе в полурот и проглотил, и все это настолько быстро! Ей-богу, доселе я думал, что так можно глотать только шоколад.

– Зачем вы это сделали? – спросил я в испуге.