Текст книги "Я - Кукла. Сборник повестей"
Автор книги: Евгений Кукаркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Мухи затихли. Одна, взвизгнув на высокой ноте, тут же затихла, стыдливо побежав по стеклу.
– До свидания полковник.
Я хлопнул дверью и услышал заглушенный вой взбудораженных мух.
– Наталья, удираем от сюда скорей, – ворвался я в номер Натальи.
– Что, пришел телетайп?
– Пришла твоя подруга, в образе лейтенанта КГБ.
– Какая подруга? Господи кругом обман, – поняла она – Где же правда?
– Правда то, что мы уезжаем. Собирай вещи.
В институте было предпохоронное затишье. В вестибюле, на обыкновенном канцелярском столе, стоял портрет Борис Залмановича, обвитый креповой лентой и несколькими грустными цветами. Я помчался по лестницам в лабораторию к Любовь Владимировне. Она сидела в пустой комнате, за своим столом, обернувшись на стук двери.
– Виктор, – только и могла произнести она.
– Здравствуй Люба, – я подошел и поцеловал ее в голову – Когда похороны?
– Сегодня. Я ждала вас. Я знала, что ты приедешь. Внизу ждет машина Геннадий Федоровича. Поехали, а то он нервничает. Она поднялась и, как лунатик, двинулась мимо меня. Я заскочил в свою комнату, схватил за руку Наталью и рванул с ней по лестницам, догонять Любу. В машине, мы сухо поздоровались с Геннадий Федоровичем, расселись по сиденьям и тронулись в путь.
– Как вы нашли Валериан Павловича? Сработались с ним? – спросил Геннадий Федорович.
– И да, и нет.
Геннадий Федорович переглянулся с Любой.
– То есть…?
– Приглянулся я ему до такой степени, что он предложил мне работать у него. Личный самолет обещал. Но я отказался и, после попытки испугать меня, в течении пол часа вытурил нас со своей территории.
– Что он предложил вам делать?
– Канцероген, который смог бы отравить пол Америки.
– Да, слишком большой размах. Рабинович ему часто звонил?
– Наверно, по крайней мере, увольнительную давали только Наталье.
– Ты получил мое последнее письмо? – спросила Люба.
– Да. Так куда он дел Валентину Степановну? Отвязался ли он от нас?
– Валентину, Рабинович задвинул в какой-то институт, рядовым научным сотрудником, – сказала Люба – А вот по поводу тебя, то жди предложения получить личный самолет.
– Неужто отказался от идеи завладеть препаратом.
– Нет, не отказался. Он просто проиграл первый раунд и во втором изменит тактику.
– Он сегодня будет на кладбище?
– Будет и, даже, будет выступать с речью.
– Это серьезно Геннадий Федорович?
– Виктор, прошу тебя, только не устраивай скандала, – забеспокоилась Люба – Пусть выступает. Там будет много людей, которые не в курсе наших дел. Тебя, просто, не поймут. Рабинович величина, а ты рядовой сотрудник.
– А в нашем институте, разве не все в курсе дела.
– Ты о чем?
– Я о том. По какой причине умер Борис Залманович?
– Была бы серьезная причина, было бы следствие, Виктор Николаевич. Борис Залманович сгорел на работе, умер от разрыва сердца, – жестко произнес Геннадий Федорович – Вот и морг, мы приехали.
Рабиновича я увидел на кладбище, он обхаживал старенькую мать и близких родственников Бориса Залмановича. Увидев меня, он расцвел, как майская роза.
– Рахиль Иосифовна, – обратился он своим фальцетом к старушке – вот молодое дарование, самый любимый ученик Борис Залмановича.
Старушка обратила на меня внимание и подала свою руку.
– Очень рада познакомиться, – вдруг на чистейшем русском языке, без акцента, произнесла старушка – У Бори в столе, мы нашли письмо на ваше имя. Ведь вас зовут Виктор Николаевич. Не так ли?
– Да.
– Вы же придете к нам после похорон. Я вам его отдам.
Рабинович застыл, как изваяние, как ученая собака при виде дичи, застывающая на месте с поднятой передней лапой. – Ах какое несчастье, какое несчастье, – заныл он – Борис Залманович так заботился о молодых ученых. Теперь они очень осиротели. И где еще найдешь, таких добрых учителей.
Я кивнул старушке.
– Хорошо, приду.
Рабинович произнес прекрасную, трогательную речь, где оценил Борис Залмановича, как светоча русской микробиологии, талантливого экспериментатора и теоретика, под руководством которого чуть не рухнул раковый микроб. Смерть прервала эти работы, но талантливые ученики и он, добьют эту жуткую болезнь века.
После похорон, Наталья поехала домой, сославшись на усталость, а мы поехали пропивать светлую память, хорошего мужика Бори. Рабинович все время вертелся около меня, стараясь не пропустить момент передачи письма мне. Однако, он пропустил этот момент, так как письмо мне отдал зять Борис Залмановича, когда мы сидели в курилке.
Я зачитал это письмо в слух, в машине, когда мы: я, Люба и Геннадий Федорович, ехали с похорон.
«Виктор.
Может так случиться, что меня уберут из института, уволят или переведут на пенсию, все может быть. Моя дочка и мать живут в Бирабиджане и, фактически, там семья. Я уеду туда, а тебя не увижу. По всей видимости, этот хам, Рабинович, затолкает тебя и на долго задержит в Красноярске. Поэтому слушай.
Брось этот дерьмовый институт. Отправляйся в Новосибирск, к моим старым хорошим знакомым. Они тоже не подарок, но тебя сохранят и помогут. Дадут тебе печататься, работать и твое не отберут. В этом письме есть рекомендация к ним. Поезжай.
Да хранит тебя господь.
Борис Залманович.»
Люба взяла письмо из моих рук, еще раз перечитала и заплакала.
Геннадий Федорович любезно развез нас по домам.
На следующий день мы, втроем, сидели в кабинете Геннадий Федоровича и обсуждали план работ на квартал. Я, опять, вылез со своей идеей.
– Геннадий Федорович, необходимо опробовать препарат на обезьянах и выходить через все инстанции, на испытание в больницах.
– Сейчас это не разумно Виктор Николаевич. Во первых, его не раскрыть. Клеймо, «совершенно секретно», надежно закрыло, даже ваш нераскрытый вариант, от ученых всего мира. Во вторых, пока у руля науки сидят такие люди, как Рабинович и Кац – ни о каких испытаниях над людьми, разговора быть не может.
– Неужели нет выхода?
– Есть. У вас есть рекомендательное письмо. Если вы от сюда уйдете, к тем ученым, которых вам предлагал Борис Залманович, я вам тоже дам рекомендацию, вполне заслуживающую внимания, для людей отдаленных от науки, но очень заинтересованных в лечении рака. Здесь вам ни чего не светит.
– Не могу понять, – сказала Люба – у нас столько умных людей, столько толковых руководителей и, причем, нужная для всех работа, а мы не можем перебороть каких-то Рабиновичей.
– Любовь Владимировна, виновата во всем система. Ломка человеческих душ начинается с детства, всей окружающей системой и в науку приходят забитые марксизмом-ленинизмом, в большинстве, серые люди. Посмотрите, кто выдвигается в руководящие кадры. Тот, кто имеет партийный билет и больше всего шумит на собраниях о достижениях Советской науки. А где же наука? Она движется потихоньку руками рядовых сотрудников и то, потому, что партия не может позволить себе роскошь, отставать от капитализма. Правда и на верху есть умные головы, но и их взяла в шоры эта система и, просто, от имени общественности, ведет к победе социализма.
Мы, онемев от изумления, смотрели на Геннадий Федоровича. Первая прервала молчание Люба.
– И вы все годы молчали? Как же вы жили с такими мыслями?
– Вот так и жил.
– А теперь?
Геннадий Федорович помолчал, покрутил карандашом по бумаге и, отбросив его в угол, встал и подошел к окну.
– Стар, наверно, стал. Да и нутром чувствую, идут перемены. Предсказать, что будет не могу, а вот Рабиновича не будет точно.
– Ошибаетесь, – сказал вдруг я – Рабиновичи уживутся в любой системе, в любом месте. Они как хамелеоны будут менять краску и чтобы не произошло, они будут вершить наукой, пока не вымрут.
– Я не согласен с вами Виктор Николаевич. Каждая смена поколений меняет своих кумиров, каждое развитие науки выдвигает новых моторных людей, которых даже некоторые лидеры, вынуждены выдвигать. У марксизма есть замечательная мысль, о диалектике. Все течет, все изменяется. Изменяется наука, изменяемся и мы.
В это время дверь с шумом распахнулась и мы увидели на пороге Рабиновича.
– О, какая приятная компания. Вашу ручку Любочка. Здравствуйте, здравствуйте товарищи.
Он пожал вялой ручкой наши руки и, бесцеремонно сев за стол, продолжил.
– Так о чем разговор? Все промываете, наверно, кости старому Рабиновичу. Ох как я устал. Кругом одни неприятности и везде надо все улаживать, сглаживать.
– Мы рассматриваем план на следующий квартал, – поспешила выступить Любовь Владимировна.
– Интересно, интересно, дозвольте взглянуть.
Он вялыми пальцами ловко приклеил и подтащил к себе, листок из пачки бумаг, лежащих перед Любой.
– Ага, разработка и изготовление препарата. Так кто же мне прояснит, есть ли препарат или это блеф.
Мы молчали. Геннадий Рувимович поднял на меня глаза, полные любопытства.
– Так у вас есть рецепт готового препарата?
– Да.
– Я так и думал. Вы оказались умнее, чем я предполагал. Ни эта ворона, ни кто кроме вас, не знает изюминки. А вы ее спрятали в голове и даже опытный криминалист, полковник Ампилов, заславший к вам шпионов, сел в лужу.
– Кстати, – опять прервала речь Рабиновича, Любовь Владимировна – полковник предложил Виктор Николаевичу личный самолет.
– За что же? – изумился Рабинович.
– Еще квартиру, машину, дачу, бешеную зарплату, если он останется у него работать.
– А что же Вы? – уставился в меня Рабинович.
– Я отказался. Уж больно, неприятное место и далеко от нашего города.
– Угу.
Рабинович опустил голову и задумался.
– А что ваши там подопечные, которых вы там лечили?
– Теоретически, трое выживут точно. Четвертая женщина очень запущена и если бы мы продолжали лечение, она может быть и выжила.
– Что значит теоретически?
– Наверно, я отказался брать личный самолет и стал не интересен. К тому же, полковнику не нужны лечители. Ему нужны убийцы, ну, например, заразить раком пол Америки и умертвить ее.
– Как же он хотел это сделать, вирусом.
– По моему в этой области, после моих с ним разговоров, он на вирусах поставил крест. Ему нужен канцероген, который подмешай в пищу и готов, ложись в койку. Как довести канцероген до стола американца, это его забота, а изобрести его, он предложил мне.
Мы опять замолчали. Рабинович усиленно работал головой.
– Мне бы хотелось поговорить с вами наедине.
– Мне этого не хочется.
От удивления у Рабиновича отвалилась нижняя челюсть.
– В чем дело Виктор Николаевич?
– Нам не о чем с вами говорить, Геннадий Рувимович. Тут мои коллеги, по работе можно говорить и при них. В сделках я не участвую.
Рабинович начал краснеть постепенно, как медленно наполняющийся сосуд.
– Виктор Николаевич, о каких сделках. Я хотел предложить вам место в моем институте.
– А как же самолет? – воинственно влезла Люба.
– Какой самолет?
– Да личный, который надо подарить Виктор Николаевичу, за работу в вашем институте.
– Любовь Владимировна, Любовь Владимировна, мы печемся о благе науки а вы так агрессивно на меня нападаете, как-будто я ей враг.
– А вы и есть ей враг.
Рабинович покраснел весь. В тишину комнаты слабо врывались звуки трамваев и машин с улицы. Люба смотрела на него спокойно и гневно.
– Вы после похорон еще не отошли товарищи, – он изменил свой тон – Я понимаю ваше горе и думаю, мы еще обо всем поговорим позже.
– Наше горе в том Геннадий Рувимович, – вдруг заговорил Геннадий Федорович – что лучшие, толковые, талантливые люди, которые встречаются с вами, либо погибают, либо уходят, либо их уводят. Вы в науке самый настоящий убийца. Борис Залманович тоже на вашей совести.
– Думайте, о чем вы говорите.
– Мы то думаем, только думаем, какую пользу принести родине, а вы ради своей выгоды приносите ей вред, – выпалила Люба – Я так просто дело с Борис Залмановичем не оставлю. Зарубите себе на носу.
Рабинович встал и пошел к двери.
Мы сидели и каждый долго переваривал, все события, произошедшие в комнате.
– Так мы о чем друзья. Кажется о прививках обезьянам. Пока Виктор Николаевич не ушел, я считаю препарат надо попробовать на людях. У меня есть знакомый онколог, главный врач онкологической больницы. Как он посмотрит. Здесь полно факторов этических, юридических, наконец, и нашей совести.
– Я согласна, ждать не надо.
– Я тоже.
– Тогда по своим рабочим местам товарищи.
Днем я подошел к Любе.
– Люба, я у тебя не буду сегодня вечером.
– Это Наташа.
– Да.
– Она вся светится от счастья. Береги ее Витя. Она очень хорошая девочка. Я ведь была готова к этому. Знала, что когда-то это произойдет. Единственное не знала, что так быстро.
– Я хочу быть лучшим твоим другом всегда.
– Я тоже. И еще Витя, не буду тебе надоедать, но бабий век короток. Если сможешь или тебе будет невмоготу от этой дурной жизни, приходи ко мне. Я тебе буду рада всегда.
Я поцеловал ее крепко, крепко и пошел в свою комнату.
Геннадий Федорович сумел уговорить главного врача о нелегальной пробе препарата в своей больнице. Через три дня, я приехал к врачу.
– Роберт Густавович, – представился тот.
Кабинет главного врача был обит деревянными панелями и все в нем было деревянное: два стола, буквой «Т», стулья, пол и, даже, сам хозяин, казался вырубленным из породы крепкого дуба.
– Виктор Николаевич, – ответил я.
Роберт Густавович пересел напротив меня, сложил свои крепкие руки в замок и уставился на меня.
Так я слушаю.
– Вам Геннадий Федорович обрисовал наше положение и предложения по поводу лечения рака.
– Да, что-то говорил.
– Ну и что же?
– А ни чего. Я же не хочу ссорится с законом.
Я с недоумением уставился на него.
– Тогда почему вы не сказали об этом Геннадий Федоровичу?
– Сказал.
– И что?
– Я сказал еще, что надо подумать, чтобы не ссориться с законом.
– ???…
– Есть три способа обойти закон. Первый – быть родственником больного. Второй – быть знакомым больного. Третий – быть третьим лицом, то есть другом родственника и другом знакомого больного. Есть еще условие, это когда ни глав врач, ни лечащие врачи, ни мед. персонал, обо всех этих родственниках и знакомых думают хорошо, предполагая, что какой-нибудь гадостью они больных не накормят.
– Кажется я вас понял. Но как найти родственника или знакомого, чтоб они поверили мне.
– В этом у вас отбоя не будет. Больные и родственники психологически настроены на надежду на выздоровление и то, что не может врач, сделает знахарь. Достаточно пустить слух и к вам повалят валом. Предупреждаю, я слухи не распускаю.
– Спасибо доктор, вы в меня вселили надежду.
– Подождите. Я вас познакомлю с одним врачом, он вам кое в чем поможет.
Роберт Густавович подошел к вертушке телефона.
– Гриша, ты свободен, подойди ко мне.
Через минуту ввалился Гриша. Толстый, с добродушным лицом, в блюдечках очках, он выглядел счастливым и радостным человеком.
– В чем дело Роберт Густавович?
– Познакомься, Виктор Николаевич. Поговори с ним, он тебе много интересного расскажет.
– Опять хитрите Роберт Густавович. Опять в авантюру меня тянете.
Он засмеялся счастливым смехом, как будь-то каждая авантюра для него радость.
– Иди с ним Гриша, иди. До свидания Виктор Николаевич.
Он пожал мне руку, своей клешней лесоруба.
Гриша привел меня в женское отделение, в одну из палат, где имелось только две койки. На стульях у окна сидели две женщины, обмотанные больничными халатами серого цвета. Одна из них была молоденькой, белобрысой, с массой веснушек вокруг носа и глаз. Ее волосы были стянуты на затылке в пучок, красивой оранжевой тряпочкой, а спереди на лоб вызывающе наброшена челка. Другая постарше. Красивое лицо, с черными огромными глазами, огражденными сверху стрелками темных бровей, контрастировало с большой копной густых, чуть волнистых волос медного цвета, рассыпанных на плечи.
– Девочки познакомьтесь, это Виктор Николаевич. Он хочет поговорить с вами, – так начал свою речь Гриша – А это, – он обратился ко мне – госпожа Климович и наша любимица Катя.
Девочки уставились на меня, как на привидение с того света.
– У Виктор Николаевича есть некоторое предложение к госпоже Климович.
– А сказали, что Виктор Николаевич хочет поговорить с нами обеими, – тихо прошелестела Катя.
– С тобой он будет говорить потом.
Умненькая Катя встала и, запахнув громадный халат, пошла к двери.
– Госпожа, – шутливо продолжил Гриша – по некоторым причинам я не могу присутствовать при вашем разговоре, но прошу тебя, этому человеку верь.
– Неужели так все сложно Гриша, – прозвучал мелодичный голос.
– Думаю, да.
Он испарился из палаты. Мы остались вдвоем.
– Можно я буду звать вас Виктор.
– А как мне вас называть?
– У меня очень противное длинное имя, которое дал мне родитель. Я его ненавижу. Зовите меня просто – Климович, если хотите, госпожой, сеньорой, миледи. Как хотите.
– Вы не подскажете мне, диагноз вашей болезни.
– Не крутите Виктор. Вы знаете чем я больна. Но я догадываюсь, что вы пришли для слишком серьезного разговора. Так что давайте говорить на прямую.
– Хорошо. Я работаю над проблемами лечения таких болезней, как ваша. У меня есть препарат, который необходимо испытать на людях. По некоторым обстоятельствам, я не могу это делать официально и вынужден тайком обращаться к самим больным, с просьбой о помощи.
– Что за обстоятельства, не позволяющие вам лечить нормально больных людей.
– Это очень много. Законодательство, этика, внутренние распри и многое другое.
– Гриша мне сказал, чтоб я вам верила. Сам не захотел присутствовать при этом разговоре. Это значит, что ответственность за результаты лечения вы берете на себя.
– Да.
– Что будет с вами, если я умру.
– Меня посадят в тюрьму.
– Если я буду жива, я должна всю жизнь молчать.
– Да.
Климович задумчиво наматывала на палец локоны своих волос. Мы молчали. Наконец она пришла к решению.
– Я все поняла. Скажу вам следующее. Я – врач. Врач терапевт. Только три года практики, но о раке знаю почти все. Я знаю сколько мне жить. Это приблизительно три месяца. Но я хочу жить. Я скептик и знаю, что ни кто в мире не изобрел препарата от рака и, вдруг являетесь вы и говорите, что он есть. Это похоже на шарлатанство. Целые институты, тысячи людей бьются над этой проблемой и пока ни чего. Вы приходите со своим препаратом и бьете по моей психике, предлагая вылечить не излечимое.
– Простите, что я прерываю. Так вы будете принимать мой препарат или нет?
– Буду. У меня нет шансов. Буду. Когда есть последняя ниточка, за нее цепляется каждый утопленник.
Из черной горошины глаза выкатилась прозрачная капля и поползла по щеке, рывками пробивая дорогу. Климович плакала, не замечая, что она плачет.
– Вы обещали мне молчать.
– Когда вы придете в следующий раз?
– Послезавтра. С препаратом.
– Идите Виктор. Я хочу остаться одна, но послезавтра я вас жду.
– До свидания Климович.
Она кивнула в ответ.
Через день я пришел и сделал Климович укол. Я приходил еще три раза и каждый раз мы выгоняли Катю и делали уколы. Климович была не разговорчива и, однажды, неожиданно заглянув ей в глаза, я увидел в них страх.
– Все, – сказал я, сделав ей последний укол – Будем ждать результатов.
– А когда?
– Рентген у вас не скоро. Тогда и увидим.
Через две недели ко мне в лабораторию позвонил Гриша.
– Приезжай. Срочно приезжай.
– Что случилось. Что-то с Климович.
– Все в порядке, приезжай.
Гриша встретил меня с радостью собаки, которая после длительной разлуки увидала своего хозяина.
– Получилось Виктор, понимаешь получилось.
– Ты мне можешь сказать. Что получилось?
– Смотри.
Он подтащил меня к стенду, где просвечивалось два снимка.
– Видишь, это пятно месяц назад, а это вчера. Посмотри, это же сенсация. Все врачи одурели. Ходят на Климович смотреть, как на экспонат.
На одном снимке, чернело большое пятно. На другом – крохотное пятнышко неуютно торчало между ребер.
– Пошли к ней, она тебя ждет.
– Но лечение не закончено. Ты же видишь.
– Дурачок, не ужели ты не понимаешь, процесс пошел его не остановить. Контрольный снимок сделаем через неделю. Этой пакости конец, неужели до тебя не дошло.
– Пока нет.
– Пошли, пошли. Она мне житья не дает. Требует тебя и все.
Климович увидала меня и, буквально, пролетела расстояние от кровати до двери. Она упала мне на грудь и… заплакала. Я гладил ее волосы и говорил теплые успокаивающие слова. Наконец она успокоилась, но так и осталась стоять, прижавшись ко мне.
– Ребята, вы кончите обниматься или нет. Я уже пол часа с бутылкой стою, уже вино в руках согрелось, – долетел до нас голос Гриши.
Климович нехотя оторвалась, запахнула халат и повернулась к Грише.
– Ну что же вы стоите? Катя доставай кружки. Зайди к Людочке возьми два стакана. Гриша, а ты чего. Бутылка с такой пробкой, что два часа будешь открывать не откроешь.
Потом она повернулась ко мне.
– А мне ведь еще не верится. Знаешь, я в таком состоянии, как подвешенная.
– То, что есть, это успех, но лечение не окончено.
– Я знаю, но при нашей первой встрече, ты не вложил в меня веру. Я шла, как автомат, махнув на все рукой. И вдруг, первый проблеск. Это такой удар надежды, ты не представляешь.
Вошла Катя со стаканами. Гриша, наконец, выдавил пальцем пробку внутрь бутылки и мы, собравшись у окна, выпили за здоровье госпожи, сеньориты и миледи Климович. После второго стакана, раздался тонкий голос Кати.
– И я хочу. Я хочу чтобы Виктор Николаевич вылечил меня.
Мы замерли. Я очухался первый.
– Катя я не врач.
– Я знаю. Но мне девятнадцать лет и так не хочется пропадать. Миленький, Виктор Николаевич, вылечите меня.
– Ты что маленькая лгунья, ты следила за мной, – очнулась Климович.
– Нет не следила, но я же все вижу, а потом Виктор Николаевич в первый день встречи сказал, что поговорит со мной тоже. Я подумала, что он хотел мне предложить то же самое, что и вам.
– Откуда ты знаешь, что он мне предложил.
– Я сначала не знала, а потом, когда Виктор Николаевич приходил к вам еще несколько раз, заметила шприц и запах спирта. Я догадалась.
– Катя, – сказал Гриша – Сегодня у Виктор Николаевича маленький праздник, у него появилась надежда, что можно победить самую ужасную болезнь века. Еще ничего не ясно. Ты можешь подождать. Немножко. И никому не говорить об этом.
– Хорошо, я подожду.
Праздник не удался. То что знает одинокая женщина, то еще можно сохранить в тайне, но что знает женщина, обремененная родственниками и семьей, сохранить нельзя. Кажется я попал в ловушку, выкопав яму сам для себя.
Климович выздоровела. Мы с ней тепло расстались и я приобрел друга. С другой стороны, я потерял покой. Катя и ее мама атаковали меня по всем правилам военного искусства. Меня подстерегали дома, у Наташи, на работе. Дергали Наташу, Гришу с целью, надавить на меня. Мы посовещались и решили попробовать. Я сделал Кате три укола и получил отличный результат. Дело в том, что у Кати опухоль была меньше, чем у Климович. С Катей мы расстались холодно. Я ей не простил болтовню о препарате. С этого момента начались все мои дальнейшие беды. Слух о докторе, который лечит рак, пронесся по больнице. Я перестал приходить в больницу, но больница пришла ко мне домой. В больнице лежал двадцатилетний дебил по имени Андрей. Его мать, задерганная несчастьями сына, имела бешеную энергию, которой изводила врачей и персонал больницы. Вот с такой мадам мне и пришлось встретится. Мать Андрея достала и меня. После полутора месячного сопротивления я сдался.
В этот день я делал препарат для Андрея. Только что пропустив раствор, через молекулярные сита, я заткнул пробкой колбу, поставил ее в тягу и стал одеваться, чтобы ехать в больницу. Так как жизнь раствора два часа и за это время я должен сделать укол. В это время, дверь отворилась и в комнате появился Михаил Геннадьевич Кац.
– Здравствуйте Виктор Николаевич. Я вижу вы спешите, не выделите мне две минутки.
Какая любезность. Приятное улыбающееся лицо, спокойный голос. Да Кац ли это?
– Здравствуйте Михаил Геннадьевич. Я действительно спешу, поэтому, давайте побыстрее.
Кац разглядывал комнату и увидел колбу с препаратом в тяге.
– Это он, Виктор Николаевич.
Рука Каца завладела колбой и он стал рассматривать ее на свет.
– Вы имеете в виду препарат. Это он.
Кац с неохотой поставил колбу на плитки в тяге.
– Я к вам Виктор Николаевич по нашему делу.
Кац раскрыл портфель и выволок пачку бумаг.
– Руководство Академии Наук, по ходатайству нашего института, решило создать государственную комиссию по проверке и дальнейшей пригодности вашего препарата. Мне поручили передать вам документы и согласовать с вами состав комиссии. Вот он.
Кац передал мне две бумаги. Список был составлен из известнейших ученых страны. Заместителем председателя комиссии предложен Рабинович Г.Р., а председателем – известнейший ученый, академик, но увы, уже маразматик, возраст которого 92 года.
– Михаил Геннадьевич, я очень спешу. Оставьте мне бумаги, я напишу свое мнение.
– Да, да. Возьмите Виктор Николаевич.
В это время зазвонил местный телефон. Я поднял трубку.
– Але…
– Виктор Николаевич, это я, Анатолий Федорович. Подойди, пожалуйста ко мне. Здесь по городскому из Академии Наук.
Я бросил трубку.
– Извините Михаил Геннадьевич.
В кабинете Анатолий Федоровича, я рванул телефонную трубку на себя.
– Але…
– Здравствуйте Виктор Николаевич. С вами говорит Александр Александрович президент Академии Наук.
– Здравствуйте Александр Александрович.
– Вы получили бумаги, по поводу создания комиссии.
– Да.
– Во первых, я хочу вас спросить. Вы не против?
– Нет.
– Во вторых, я сделал ошибку, назначив председателем известного человека. Но к сожалению, он не сможет уже работать. Вы не против, если мы назначим другого, академика Трофимова.
– Я не буду против.
– Вот и хорошо. А то здесь Геннадий Рувимович весь извелся, думая что подвел вас.
– Спасибо Александр Александрович.
– До свидания Виктор Николаевич. Желаю успеха.
– До свидания Александр Александрович.
Я повесил трубку.
– Какую провокацию спланировал Рабинович? – заговорил Анатолий Федорович – Все эти разговоры не спроста.
– Мне надо спешить в больницу, Анатолий Федорович. Вы извините.
– Да, да. Идите.
Я ворвался в лабораторию. Кац сидел на стуле и перебирал бумаги в портфеле. Я натянул пальто. Сунул в карман колбу.
– Я спешу Михаил Геннадьевич.
– Да, я готов. Пойдемте.
Я закрыл лабораторию и выключил свет.
В больнице, делая укол Андрею, мне почудился запах Уайт-Спирита. Ночью Андрей умер. При вскрытии обнаружилось, что я впрыснул уайт-спирит. Это сволочь Кац сумел заменить мне препарат. И вообще, мне кажется, что вся операция со звонком, спланирована Рабиновичем. Следователь и суд мне не поверили.
