Текст книги "Високосный год: Повести"

Автор книги: Евгений Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Он взял шинель и портфель, кивнул и направился к двери. Там обернулся, поглядел на Лизу, кажется, хотел о чем-то ее спросить, но не спросил и вышел. Степан Артемьевич молча закрыл за ним дверь.

– Это он? – спросил Степан Артемьевич. – Отец?

Лиза молча кивнула.

– Я его никогда не видела. Но фамилия, имя, отчество – все верно…

– Ничего себе встреча… – удивленно протянул Степан Артемьевич.

– Чистая случайность. У него черный цвет форменной одежды… А зеленого цвета надежды нет…

– Что ты сказала?

– Уитмен. Зеленый цвет надежды… Его не было… И пусть.

Степан Артемьевич стоял посреди комнаты все еще в растерянности. Лицо его было суровым.

– Он разве ничего не знал о тебе? А ты решила не признаваться?

Лиза кивнула. Степану Артемьевичу стало невыносимо жаль жену. Он подошел к ней, мягко положил руки на ее плечи.

– Я думаю, ты поступила правильно.

Лиза молча и неподвижно глядела перед собой в одну точку.

– Зачем ему знать? Я выросла без него. Пусть все останется по-старому.

– Но он может догадаться и вернуться, – предположил муж

– Нет, нет! – Лиза порывисто встала. – Давай поедем поскорее. Ради бога, поскорее…

Они быстро собрались, заперли квартиру и отправились на пристань.

Глава шестая

1

Возвращаясь из поездок в Чеканово или в областной центр, Степан Артемьевич больше всего опасался, как бы в его отсутствие не случилось что-либо плохое. Так называемые «чепе» выбивали его, словно неопытного кавалериста, из седла и заставляли сомневаться в способностях подчиненных отводить беды. Под чрезвычайными происшествиями подразумевались всякие случайности. К примеру – вздутие животов у телят, объевшихся по недосмотру пастуха на клеверном поле, поломка в самое горячее время какой-либо машины, забубённая пьянка кого-нибудь из золотых рук, слывущего незаменимым не в силу своей исключительной мастеровитости, а просто из-за недостатка рабочей силы.

На этот раз, кажется, обошлось без происшествий. Степан Артемьевич спокойно сидел в кабинете и размышлял, и вдруг пришла Яшина. Она, как злой гений, частенько приносила плохие вести. Лисицын, поглядев на нее, сразу насторожился. Яшина с похоронным видом положила перед ним акт.

На Борковской ферме произошел несчастный случай. Одна из самых дойных коров, возвращаясь вечером с пастбища, отделилась от стада, забрела на окраину Борка и стала лакомиться возле продмага порчеными яблоками, оставленными на улице в открытых ящиках. Вместе с яблоками она проглотила ржавый гвоздик, и ее пришлось прирезать.

– Вот акт, Степан Артемьевич, – пояснила Яшина. – Вылечить животное было невозможно, гвоздик пошел по сосудам…

– Час от часу не легче! – в сердцах воскликнул Лисицын. – Кто проворонил? Кто должен ответить?

– Случайность, Степан Артемьевич, – робко вымолвила Яшина. – Пастух недосмотрел. – Она целые сутки возилась с больной коровой, даже лицо у нее осунулось. – Конечно, в первую очередь надо взыскать с пастуха. Но и у магазина беспорядок. Черт ногу сломит.

– А вы? Вы куда смотрели? – накинулся Лисицын на главного зоотехника. – Пастухи в вашем подчинении! Надо же следить за порядком!

На лице директора проступил румянец крайнего раздражения, вены на висках набухли. Он едва справился с собой, чтобы еще не накричать на Яшину, потом, немного остынув, стал звонить в сельпо. Председатель потребкооперации, как и следовало ожидать, брать вину на свое ведомство не собирался.

– Ваши коровы бродят везде без присмотра, а мы отвечай? – сказал он. – Требуйте со своих подчиненных. Пусть не распускают стадо!

– Мы обратимся в суд с иском за причиненный совхозу ущерб, – горячился Лисицын.

– Стоит ли, Степан Артемьевич? Может, корова-то съела не гвоздик, а кусочек проволоки. У вас ведь сено-то в тюках проволокой вяжут…

– Мы летом прессованным сеном коров не кормим. У нас есть вещественное доказательство – гвоздик от ящика с фруктами.

– А может, это не тот гвоздик. Мало ли их валяется на улице… Степан Артемьевич, не волнуйтесь. Ящики мы приберем, это наш святой долг. А вам надо прижать пастухов Они виноваты.

Диалог на тему гвоздь – проволока продолжался еще несколько минут. Все доводы Лисицына отметались вчистую, и он в сердцах положил трубку.

Яшина молча стояла перед ним, и вид у нее был очень обиженный и удрученный.

– Ладно. Создадим комиссию, хорошенько расследуем это дело, – сказал Лисицын. – Акт я пока не подпишу. Если пастух виноват – сделаем на него денежный начет.

– Он тогда уйдет с работы, бросит стадо вовсе, – несмело возразила главный зоотехник. – Весной я еле уговорила его попасти коров в этот сезон…

Лисицын озадаченно умолк, призадумался.

– Черт знает что… С пастухами и в самом деле трудно. Почему не хотят идти на эту работу? Зарплата приличная, заняты только летом. Ладно. Пусть этим делом займется наш народный контроль. И потом на собрании в Борке надо этот случай обсудить. Чтобы не было больше ничего подобного.

Яшина сдержанно кивнула и вышла. Лисицын взволнованно заходил по кабинету…

Опять забота.

2

Степан Артемьевич старался теперь пораньше приходить домой – беспокоился за жену. Смерть матери и такое неожиданное появление человека, который был ее отцом, вконец расстроили ее. Она стала молчаливой, задумчивой и даже рассеянной. Он видел, что жена очень тяжело переживает все это, и старался побольше быть возле нее.

Странное положение: судьба, лишив ее матери, привела в то же самое время в ее дом отца. Но он и не подозревал о своем отцовстве, он просто пришел навестить старую знакомую – и только. Это казалось объяснимым и естественным. Человек приехал в город, где некогда побывал еще в молодости, и не мог не вспомнить о прежнем своем знакомстве, быть может, увлечении. Он стал искать прежнюю связь. Совсем как у Ромена Роллана в «Кола Брюньоне»: «Я пускаюсь по дорогам былых времен собирать увядшие цветы воспоминаний»…

Но цветов не было, они повяли, засохли, превратились а пыль, прах…

Что чувствовал Романенко, побывав у них? С какими мыслями ушел? Неужели сердце не подсказало ему, что перед ним была его дочь? Она даже, если присмотреться, была похожа на него. Разве он того не заметил?

– А если бы ты призналась ему? – спросил однажды Степан Артемьевич, когда разговор коснулся Романенко.

– Что я могла ему сказать! – ответила Лиза. – Что появилась на свет как «тайный плод любви несчастной» и почти полжизни прожила тоже тайком от так называемого отца? Нет, он мне не нужен. Он даже может оказаться лишним в моей, в нашей с тобой жизни. Зачем усложнять ее, она и так нелегка. Я все время изгоняю его из своей памяти, а он настойчиво всплывает вновь и вновь.

– Так ты, дорогуша, вовсе замучишься. Эти переживания собьют тебя с панталыку, – говорил Степан Артемьевич. – Наверное, надо или совсем выбросить его из головы, или пойти в открытую, написать ему. Тогда все станет на свои места.

– Написать? Куда? На деревню дедушке? – усмехнулась Лиза. – Он не оставил адреса. Ладно, бог с ним. Будем считать, что его нет. Я больше не хочу морочить себе голову. Нет и нет! Сколько детей на земле растут и живут без отцов! Я разделяю их участь…

– Но безвестных отцов можно оправдать: они дали начало новой жизни, – неуверенно промолвил муж.

– Не вижу никаких оправданий. Кукушкины замашки! Не более того. В твоих словах нетрудно различить ваш мужской эгоизм…

– Ну зачем так… Я просто размышляю.

– Итак, забудем о нем. Навсегда.

– Забудем.

Но забыть было непросто. Мысль о том, что отец есть, где-то живет, что-то делает и не подозревает о существовании дочери, еще долго, до конца жизни, не сможет оставить Лизу. И в тот вечер, когда они вспомнили о Романенко, в их жизни произошло еще одно событие.

Решив предать забвению несчастного Романенко, они долго еще сидели, пили чай, говорили о том, о сём. Лиза поуспокоилась, овладев собой, но вдруг как-то странно выпрямилась и, быстро встав, пошла на кухню. Он, встревожась, последовал за ней. Лиза склонилась над раковиной, ее мутило.

Она еле справилась с собой и, тяжело дыша, приложила руку к животу:

– Вот тут нехорошо. Ой, как муторно!

– Надо принять желудочные таблетки, – он кинулся к домашней аптечке.

– Таблетки не помогут. Меня и прежде мутило, – изменившимся голосом сказала Лиза, умывая лицо под краном. – Еще в городе, когда была на семинаре. Кажется, у нас… у нас будет ребенок.

– Ребенок? – радостно воскликнул Степан Артемьевич.

– Значит, так.

– Это же здорово! Это же такая радость, Лизок! – Он бережно уложил жену на диван, принес подушку и прикрыл Лизу мягкой шалью. Она, полулежа на смятой подушке, смотрела на мужа с многозначительной улыбкой. Он стоял перед ней в состоянии радостного оцепенения и тоже улыбался и разводил руками.

– Это здорово, Лизок! – повторил он. – Если это действительно так, то… дай я тебя расцелую! – Он опустился перед ней на колени и стал целовать ее влажное горячее лицо. Лиза посмеивалась и слабо махала рукой:

– Не суетись прежде времени. Может, я и ошиблась…

Он испуганно посмотрел ей в глаза. Лиза полуприкрыла их пушистыми ресницами. В узких щелках век поблескивали влажные, чистые белки.

– Как ошиблась? – он поднялся с колен и опять развел руками. – Разве можно ошибаться в таком случае?

– Пожалуй, ошибки быть не может. Успокойся.

Степану Артемьевичу показалось, что в их тесноватой маленькой квартирке вдруг стало светло и празднично. Так бывает рано утром, когда солнце, поднявшись, начинает жарко полыхать в окнах, и все ночные тени исчезают, растворяются в радужном блеске нового дня.

Это прекрасно – чувствовать себя будущим отцом. Не каким-нибудь случайным, как говорят в народе – «с ветра», подобным несчастному Лизиному родителю. Законным отцом будущего ребенка! Ведь он непременно явится на свет, вырастет и бок о бок с тобой зашагает по жизни. Сознание отцовства придает человеку уверенности, он как бы становится старше на несколько лет, у него прибавляется сил, ума, чувства ответственности за все, что происходит вокруг. Еще загодя он начинает создавать условия для нормальной жизни человека, который еще не родился и, по словам шофера Сергея, только «запроектирован». Но для него надо приготовить все, что станет необходимым: от слюнявчиков и распашонок до угла в квартире – удобного, светлого, самого почетного – красного. А после присмотреть и места вне дома – на деревенской улице, на лужайках, у речки, в лугах, где будет расти, развиваться и потом вершить великие дела новый гражданин.

Такие высокие мысли приходили в те дни в голову Степану Артемьевичу. Он свозил жену в Чеканово в женскую консультацию. Предположение о беременности подтвердилось, и в жизни супругов Лисицыных взаимная любовь стала еще более крепкой и нежной.

Степан Артемьевич поторапливал плотников, которые строили на окраине села, над рекой, отдельный домик-коттедж на две квартиры – для Лисицыных и Яшиной с ее семьей. Лучше будет, если новорожденный сразу станет жить в новой квартире.

Степан Артемьевич приметил, что мосточки, ведущие к клубной библиотеке, узковаты, ненадежны, и распорядился прибавить в ширину к имеющимся еще две доски. Боровчане удивились повышенному вниманию директора совхоза к клубному подъезду, но позже сообразили, что к чему, видя, как Лиза важно, «утицей» следует на работу.

3

Время шло, как ему и положено, вперед. Вот уже и августовская желтизна вцепилась в пышные кроны берез и осин. Уже и дымки от индивидуальных бань на берегу реки стали стлаться по субботам ближе к земле, подобно вечерним туманам. По утрам женщины ходили на речку мыть в плетеных корзинах свежевыкопанную синеватую молодую картошку. Уже и мамаши школьников-первоклашек нарасхват раскупали в промтоварном магазине ученическую форму, ранцы, пеналы и тетрадки.

В совхозе закончилась заготовка кормов, и все вздохнули свободнее. Остались невыкошенными только лесные неудоби, где рабочие косьбой вручную добирали последние центнеры сена.

В середине августа поспели грибы, и по утрам, когда в низинах, среди обкошенных лугов, прозрачными слоистыми облачками стояли туманы, весь совхоз разбегался по ближайшим лесочкам. До восьми утра боровчане успевали наполнить свои корзинки и заплечные берестяные пестери крепкими рыжеватыми волнушками. Грибов уродилось много – лето стояло довольно влажное. Степан Артемьевич хмурился: с этими грибами согрешишь… Кое-кто опаздывал на работу, а управляющие отделениями и бригадиры смотрели на все сквозь пальцы.

В конце концов не выдержал и директор и в прошлое воскресенье тоже махнул с Новинцевым в лес. Поехали с женами, на машине.

Грибов набрали много. Вернувшись из леса, Степан Артемьевич и Лиза полдня чистили их, а потом залили холодной водой – вымочить перед засолкой.

Лисицын вырос в деревне и знал, как солят волнушки. Дело нехитрое: подержи их в воде сутки-другие, хорошенько пропарь ушат горячей водой с можжевельником, вытри досуха, выстели донце смородиновым листом и укладывай рядками грибы, один к одному, пересыпая их солью. Можно добавлять для аромата разрезанные дольки чеснока и тот же смородиновый лист. Зимой от такого яства за уши не оттянешь.

Замочить-то грибы он замочил, а солить некогда. Лиза нетерпеливо заглядывала в бак, где мокли волнушки, и переживала. Сама она солить не умела, а мужу все некогда. Весь день мотается по полям, а то и в райцентр ездит, а вечером сидит в прокуренном кабинете, кричит по телефону, объясняется с подчиненными. То там у них какая-то техника поломалась, то с огрехами вспахали поле или оставили на нем при уборке много колосьев. А то вдруг примутся заседать до позднего вечера в табачном дыму, в спорах и перебранках. Она заглядывала к мужу, поторапливала его, а он неизменно отвечал: «Иди, я сейчас!»

Проходил час, другой, третий, а его все не было. Лиза нервничала, скучала, бралась за домашние дела, но все у нее валилось из рук. Встречала она мужа упреками:

– Как же так можно, Степа? Ты же нисколько не отдыхаешь! Что у вас за система такая – работать до полуночи? Где охрана труда, куда смотрит профсоюз?

– Какая еще охрана труда? – отвечал Степан Артемьевич, идя к умывальнику. – Хлеба сырые, комбайны мнут солому. Вымолачивается зерно не полностью. Дела неважные, значит, поделом директору: пусть думает. Дня-то не хватает!

– Почему у тебя всегда дела неважные? Когда будут важные? – Лиза надувала губы и слегка капризничала, как маленькая девчонка.

Степан Артемьевич умывался, шумно отфыркиваясь и расплескивая воду, вытирал за собой вехоткой пол.

– Жизнь, она такая штука: в ней всегда что-нибудь не ладится. – Он выходил из кухни с полотенцем в руках.

– Невразумительно. Давай сначала поешь, потом объяснишь все хорошенько.

Он ел торопливо, с завидным аппетитом и сетовал:

– Понимаешь, мы до сих пор не можем добиться рентабельности. Рен-та-бель-но-сти, понимаешь?

– Понимаю. Совхоз работает с убытками?

– Увы. Живем на государственной дотации. И если так будет продолжаться, нам никогда не отказаться от нее. Мы – нахлебники у государства. Вот в чем дело.

– А другие?

– В нашем районе мало рентабельных хозяйств.

– Ну вот, чего же переживать? Да ты не торопись, – назидательно говорила жена. – Пищу надо прожевывать хорошенько.

– Прожевывать, прожевывать. Что ты читаешь? – бросил он беглый взгляд на книгу, которую Лиза держала в руках.

– Повесть на деревенскую тему. Хочу проникнуться… Между прочим, поучительно. Там один крестьянин уехал из своей деревни в Мурманск с мешком лука, чтобы продать его, но с полдороги вернулся, вспомнив о семье. Вернулся, а там беда: жена внезапно умерла, оставив ему кучу детей.

– Знаю, читал.

– Рабочие нашего совхоза живут значительно лучше, не так ли?

– Лучше? Пожалуй. В повести рассказано о вчерашней деревне. Тогда в ней было много труднее. У тебя сколько зарплата? Восемьдесят? То-то, а на ферме доярка теперь имеет все триста…

– Уж не хочешь ли ты сказать, что мне следует пойти в доярки?

– А почему бы и нет?

– И это говоришь ты, мой законный супруг? – удивилась Лиза, округлив свои и без того большие глаза. – Неблагодарный!

– Успокойся. Я пошутил, сказал для сравнения. Нынешняя деревня несколько иная, и люди в ней другие. За скудный трудодень, как когда-то бывало, вряд ли будут работать. Тот колхозник хотел уехать от нужды, на заработки, а скоро из города сюда люди будут переезжать. По крайней мере, так должно быть по моим прогнозам.

– Фантазируешь.

Степан Артемьевич, сытно поужинав, заговорил спокойнее, щурясь на желтоватый огонь настольной лампы, как на солнце.

– В устье Северной Двины очень заметны приливы и отливы. Хлынет вода с моря, постоит час-другой и пойдет назад. Горизонт ее то выше, то ниже, то опять выше… Так и в жизни: после отлива должен быть прилив. У нас на селе отлив слишком затянулся. Но скоро будет прилив, я верю.

– А потом опять отлив? – насмешливо спросила Лиза.

– Что ты говоришь? Какой отлив может быть потом?

– По законам природы.

– Не все законы природы применимы к общественным явлениям.

– Теперь ты начнешь читать мне лекцию?

– Лекции не будет, успокойся. Ты сама завела разговор. Ты вот приехала в деревню, живешь, трудишься и на город не оглядываешься.

– Плохо вы, товарищ директор, знаете свою жену. Как раз наоборот.

– Наоборот? Любопытно.

Лиза замялась: «Не отложить ли этот разговор до другого раза? Он устал, несколько взвинчен…» Но решила все-таки сказать то, о чем думала уже не раз.

– Наша городская, мамина квартира пустует. Отберут в жэк. Не переехать ли нам, пока не поздно, в город?

Степан Артемьевич уставился на жену растерянным и холодным взглядом.

– Ты так считаешь? – спросил он.

– Да.

Он долго молчал, обдумывая ответ, такой, чтобы не очень разволновать свою беременную супругу.

– Перебраться, конечно, было бы можно. Для тебя эго удобно, стала бы опять работать на прежнем месте. Но у меня ведь совсем другое дело! Я должен работать и жить здесь. Не хотелось бы прибегать к высоким фразам, но так велит долг.

– Долг? Перед кем? После института ты уже отработал положенный срок.

– Верно, отработал. А моя профессия? Я ведь инженер по сельскохозяйственным машинам. Что мне делать в городе?

– Ну, там сколько угодно разных инженеров, сидящих по канцеляриям. И ты бы мог…

– Увеличить число канцеляристов, протирающих штаны? Мне нужна практика. Я люблю свое дело. Как оставлю людей, которые здесь идут со мной в одной упряжке? Это же очень хорошие люди. В большинстве.

Карие глаза Лизы затуманились грустью, она заговорила с досадой:

– Я понимаю, растить хлеб и картошку, косить сено и прочее – очень важно. Но ведь ты отработал послеинститутский срок! Кто тебя упрекнет? Пусть теперь другие попробуют, поживут здесь. А мы переедем. Здесь нет даже детских яслей. Надо думать о нашем будущем ребенке.

– Ребенок – это серьезно, – отозвался он. – Однако деревня – не проходной двор. Потому-то в городах и затруднения со снабжением, что многие думают так: «пусть, дескать, другие работают на селе, только не мы. Мы хотим жить в городском тепле и уюте, с удобствами, спать мягко, есть вкусно. Одеваться с шиком в импортный вельвет и кожаные пиджаки, дефилировать по улицам и проспектам, щеголяя своей фугурой, нарядами. Мы, как сказал однажды наш главбух, «белая кость», нам сельский труд не импонирует. Мы созданы не для него. Мы – тонкие натуры, – Степан Артемьевич уже закусил удила, – на досуге занимаемся резьбой по дереву или, как чеховская Попрыгунья, живописью, ходим в дискотеки, посещаем симфонические концерты и кричим: того нет, другого нет. Давайте!

– Это уж, во всяком случае, не по моему адресу?

– Нет. Вообще. Разве я не прав?

Лиза молчала.

– Там, в городах, – продолжал он, – люди месяцами стоят в очередях за дорогими мебельными гарнитурами, волокут все это в свои квартиры, набивают шкафы носильными вещами, а стеллажи – книгами. По выходным дням, чтобы поразмяться, подышать воздухом, выезжают на так называемые дачи. Даже в сельских райцентрах – дачи! Понимаешь? Покопаться на садовом участке, на огороде. Сельский труд становится таким же хобби, как безделушки из древесных кореньев, чеканка на металле грудастых амазонок или ундин в обнаженном виде… Как коллекционирование марок и наклеек от спичечных коробков. Что это? Мамаево нашествие мещанства!

– Ну уж и развоевался! Что с тобой, Степа? Ты закатил такой страстный монолог! Кого ты обличаешь? И справедливо ли? Люди хотят жить лучше, интереснее, отдают досуг любимым занятиям. Чего тут плохого? И, кроме того, они должны и могут жить там, где хотят, где им надо.

– Ну, может, я и перехватил. Но досада берет! В селе-то пустовато! Я вот давал заявку службе трудоустройства, и что ж ты думаешь? Пока на наше приглашение никто, никто не отозвался!

Лиза пожала плечами и продолжала гнуть свою линию:

– Ну ладно, если уж тебе так необходимо быть поближе к земле, то живи в городе, а на работу сюда езди. Сообщение есть. Недельку отработаешь, а на выходные – домой. А иногда и на неделе приедешь. Меня это пока, – она сделала ударение на слове «пока», – устроит. Ведь мамина квартира хоть и небольшая, а такая уютная. Мне там хорошо будет с ребенком. И тебе, разумеется…

– Летом в Борок на «Ракете» ехать недолго. А зимой дороги хорошей нет, автобусная линия в стороне.

– Так постройте дорогу! – уже раздраженно сказала Лиза. – Для совхоза ведь она необходима. Сколько раз ты говорил, что надо бы ее построить, тогда перевозки обойдутся дешевле.

– Легко сказать – постройте.

– В конце концов, не обязательно ездить, – стояла на своем жена. – Работу ты можешь получить в областном управлении. С руками возьмут! Ты у меня дельный парень. – Она положила руку ему на плечо. – Подумай хорошенько. Давай пока этот разговор отложим, а ты все же подумай.

Степан Артемьевич погрустнел, сник. Лиза обняла его за плечи, запустила пальцы в русые волосы, заглянула ему в лицо и невинно спросила:

– Ты на меня не сердишься?

– На тебя невозможно сердиться. Но… с тобой не соскучишься. Недаром сказано: «Золото пробуется огнем, женщина – золотом, а мужчина – женщиной».

– Это ты к чему?

– А к тому…

4

Погода снова переломилась. Юго-западный ветер – шелоник разогнал беспросветные облака и притащил им на смену грозовые тучи. На улице стало тихо, ветер угомонился, перестал шуметь и тормошить деревья под окнами. С южной стороны повеяло влажным теплом. Но так продолжалось недолго. К вечеру тучи медленно, но уверенно накрыли землю, погрузив ее в полутьму, в небе стало угрожающе погромыхивать и посверкивать. Вскоре раздался мощный залп небесных пушек, запульсировали вкось и вкривь голубоватые дрожащие змейки молний. В рамах изб под напором ветра и дождя кое-где лопнули стекла. Боровчане попрятались по закуткам. Однако не асе: Трофим Спинын в это время оказался со своим катером на Двине.

Напором ветра его суденышко понесло, как скорлупку, по фарватеру. Трофим с трудом удерживал катер так, чтобы не зачерпнуть бортом воды, еле дотянул до пристанского дебаркадера и причалил к нему с подветренной стороны, зацепившись багром за брус на корме. Тут было тише – ветер нажимал на пристань с другой стороны, с носа. Трофим накинул на себя брезентовый дождевик, поднял капюшон и стал пережидать грозу.

Ливень шел такой, что ничего вокруг не рассмотришь, и конца ему не предвиделось. Идти домой сейчас несподручно, до протоки, соединявшей Двину с Лаймой, оставалось около километра по открытому месту. Спицын, держась за багровище, курил и ждал. Дым ел глаза, набиваясь под капюшон. Так и сидел он на банке, набравшись терпения.

А ветер вскоре перешел в ураганный. Вверху, на палубе пристани, захлопала дверь, кто-то быстро протопал там тяжелыми сапогами, и дверь перестала хлопать, видимо, ее закрыли на запор.

«Трах-тах-тах!» – грозилось небо, и молния слепила глаза. «Опасно сейчас на воде, – подумал Спицын. – Все мокрое: катер, одежда. Бр-р-р…» Но подняться на пристань никак нельзя, для этого надо было подойти с наветренной стороны, там трап.

И сама пристань начала под ударами ветра ходить на плаву из стороны в сторону, пришлось покрепче забить обухом топора багорный крюк в бревно. Высвободив лицо из-под капюшона, Трофим глянул на реку. Там шумели и неслись вниз по течению огромные валы – река будто вспучивалась. «Ну и дела!»

Гроза продолжалась около часа, и столько же времени буйствовал крепкий ветер. Если бы не стальные тросы, дебаркадер бы, наверное, сорвало с места и унесло вместе с катером Трофима.

Когда немного стихло, стало уже совсем темно. Спицын запустил мотор и пошел вдоль берега к протоке. И тут его острый глаз приметил бревна, плывущие вниз по течению, – много бревен. «Видимо, разбило плот, что тащил какой-нибудь буксиришко, – подумал Трофим. – У оплотника порвало цепь, и бревна рассыпались». Крадучись, на малом ходу, он подошел к бревнам, взял веревку и накинул петлю-удавку на два ближних, потом поймал еще одно и повел бревна на буксире. Мотор у него был сильный, за кормой кипела вода.

«Такой случай упустить грешно, – оправдывал он себя. – Бревна все равно раскидает по берегам, сплавная дистанция не враз отыщет их, а то и вовсе не найдет, другие подберут. – Он прибавил оборотов. – Зайду в протоку, бревна оставлю и, быстренько поймаю еще».

Так он и сделал. Войдя в протоку, отцепил бревна и затолкал их багром в прибрежный хвощ. Вышел снова в Двину и поймал еще три толстых бревна. Он спешил: надо успеть, пока на реке нет никого. Прибавив новую партию бревен к прежней, он, чуть поколебавшись, опять ринулся в погоню за плывущими бревнами. Сплавив все пойманные кряжи в протоку, выключил мотор и прислушался.

На Двине неподалеку длинно и устало прогудел гудок речного буксира. Показались сигнальные огни, луч прожектора. Трофим, привстав с банки, разглядел, как у плота, что вел буксир, возились люди в лодке. Видимо, им стоило больших трудов в такую непогоду скрепить оплотник тросом. Размеры плота сильно уменьшились, – Трофим заметил это. Значит, унесло много бревен, их будут искать только утром. А до этого он все сделает.

Он отбуксировал бревна по протоке, а из нее – по Лайме к своей избе, стоявшей на самом берегу. Повозился немало, устал как дьявол, но дело сделал. Оставалось выкатить бревна из воды, сложить в штабелек и прикрыть чем-нибудь. Пришлось позвать на помощь Марфу. Она уже улеглась спать, когда он, придя в дом, выпил кринку молока и разбудил хозяйку. «Погодил бы до утра!» – проворчала Марфа, сверкнув на него из-под распущенных седых волос злым взглядом. «До утра нельзя, – ответил он. – Пойдем».

С помощью Марфы он выкатил бревна, сложил их возле забора и забросал сеном.

В Борке все спали под шумок августовской грозы, и никто не был свидетелем его стараний. Трофим был уверен, что если уж эти бревна станут искать, то никак не здесь, возле Борка, вдали от Двины.

Подозрение появилось только у Чикина. Придя, как обычно, посидеть на скамейке, он обозрел окрестность и заметил на усадьбе Спицына у забора свежую копешку сена необычной, продолговатой формы. Хорошо зная повадки соседа, он подумал, что тот что-нибудь припрятал, иначе зачем быть на берегу такой странной копне. «Может, нашел чужую лодку, унесенную вчерашним ветром, или какие-нибудь бревна перехватил в воде». Чикин потом даже специально прошел мимо копны, когда Трофима на берегу не было, и потыкал в нее батогом. Батог уткнулся в дерево, и Чикин догадался: «Плавник! Аварийные бревна».

А когда по селу прошел слух, что ночью в грозу на Двине разбило плот с лесом, Чикин окончательно утвердился в своей догадке.

На другой день копна исчезла. У забора ничего не было, только примятая травка. Чикин удивился: «Уже и концы в воду. Уже и продал кому-то. Попробуй поймай его за руку!»

5

После ненастья выдалось спокойное золотистое воскресное утро. Степан Артемьевич сразу после завтрака принялся солить волнушки. Лиза помогала ему. О недавней размолвке, связанной с ее намерением перебраться в город, словно бы забыли, оба делали вид, что ничего не произошло. Лиза старательно укладывала в ушат смородиновые листья, Степан Артемьевич разравнивал вымоченные, пожалуй, больше, чем надо, грибы и пересыпал их крупной солью.

В разгар этой работы к ним пришел Новинцев, собравшийся на рыбалку. На нем – резиновые сапоги-бродни с подвернутыми голенищами, брезентовая куртка и какая-то легкомысленная, словно подростковая кепочка.

– Пойдем покидаем спиннинг, – предложил Иван Васильевич. – В озере Лесном должна брать щука. Вчера народился месяц.

– Разве месяц влияет на щучий жор? – спросил Лисицын.

– Представь себе. Природа – она такая штука, в ней все взаимосвязано. И надо быть ближе к ней.

– Признаться, я не думал о рыбалке, – Степан Артемьевич слегка прижал грибы в ушате ладонью и взял щепоть соли.

– Так соберись. Снасти я взял. Надень сапоги, и потопаем.

Лисицын вопросительно поглядел на жену.

– Как хочешь, – сказала та. – Я тебя не держу,

– День-то воскресный! – настаивал парторг. – Чего дома киснуть? Свежий воздух – он вот как полезен! Когда ты был на рыбалке последний раз?

– Уж и не помню…

– Ну вот. А щуки там водятся крупные. Во какие! – Новинцев широко расставил руки, посмотрел на них и немного уменьшил размах: – Нет, вот такие, пожалуй. В любом случае на жарешку добудем. Лиза нам и приготовит. Моя-то жена на работе.

– Так и быть, пойдем. Сейчас я покончу с волнухами, – согласился Лисицын. – Еще немного осталось.

Новинцев сел на табурет и стал терпеливо ждать. Супруги наконец закончили возню с грибами. Степан Артемьевич закрыл волнушки деревянным кружком, сверху положил чистый камень-голыш и поставил ушат в угол.

– Ты завтракал? – спросил он Новинцева. – Ну, тогда пошли.

Идти надо было сперва на Горку, а от нее лугом вдоль Лаймы. Озеро располагалось в лесном урочище посреди пожен.

Улица Борка была почти пустынна. Из громкоговорителя на деревянном столбе гремела музыка, передавали какую-то симфонию. Степан Артемьевич приметил: кое-где в оконца выглядывали боровчане, провожая любопытными взглядами совхозное начальство в необычной рыбацкой одежонке. Должно быть, посмеивались над длинноногим директором, который вышагивал, словно журавль, в резиновых сапогах с короткими – едва до колен – голенищами, и над Новинцевым в его легкомысленной кепочке, брезентовой куртке и сапогах с раструбами, как у бутафорского мушкетера. Новинцев нес в руке два спиннинговых удилища, а все остальное – катушки, блесны, хлеб, котелок – было у него за спиной в стареньком рюкзаке. Лисицын шел с пустыми руками.

– Ловись, рыбка, большая и маленькая, – напутствовал их мальчишка, влезший на забор неподалеку. За забором росла старая раскидистая черемуха. На крепких сучьях, словно грачи, сидели еще трое мальчишек и поедали недозрелые ягоды. Пятна солнечного света, пробиваясь сквозь листву, ложились на их лица, вихры и плечи, и от этого тщедушные фигуры мальчишек казались пестрыми. «Пятнистые мальчишки!» – подумал Лисицын с усмешкой, глубоко вздохнул и прищурился на солнце, радуясь хорошему дню, а более того – прекрасному настроению.