Текст книги "Високосный год: Повести"

Автор книги: Евгений Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Яшины-Челпановы огольцы, – рассмеялся Новинцев. – День-деньской лазят по деревьям. Такой период в развитии… занимаются собирательством, подобно первобытным людям. А Яшина их ругает на чем свет стоит: на них, говорит, рубах не напасешься.

– Дети есть дети, – сказал Лисицын. – И мы так когда-то лазили…

Один из огольцов показал ему черный от ягод язык и отвернулся. Двое других не обращали на рыбаков ни малейшего внимания. Мальчишка, что кричал с забора, присоединился к ним, заняв свободный сук.

Из дома на крыльцо вышла бабка, простоволосая, в длинной юбке, и крикнула мальчишкам:

– Ягоды-то ешьте, а сучьев не ломайте!

– Приглядная у тебя женушка, – сказал Новинцев, когда черемуха и мальчишки остались позади. – Современная, утонченный интеллект. Так ведь? А где ты ее подцепил?

– Приглядная, – согласился Лисицын. – А насчет утонченности интеллекта ты, пожалуй, преувеличил. Уж не влюбился ли? Смотри, я ревнив.

– Ревность – пережиток. И влюбляться в чужих жен мне по чину не положено… Ты, брат, извини меня, но Лиза твоя, кажется, слегка деформирована?..

Лисицын расхохотался на всю улицу:

– Ну и словечко подобрал! Погоди немного, еще больше будет де-фор-ми-ро-ва-на…

– Этот факт заслуживает всяческой похвалы, – полушутя заметил Новинцев.

– А я думал – порицания…

На околице, у крайнего домика, они увидели шофера Сергея. Он что-то делал на огороде и, завидя их, подошел к палисаднику и поздоровался. Крепкий торс его втугую обтягивала голубая майка. Шофер приветливо улыбнулся, слегка тряхнув рыжеватым чубчиком. Лицо у него было румяным – то ли от солнца, то ли от смущения, веснушки налились соком и казались выпуклыми.

– Степан Артемьевич, Иван Васильевич! Куда пошли? На Лесное? Долго ли там пробудете? Я за вами могу приехать.

– Сегодня выходной, отдыхай, – сказал директор.

– Мне надо туда заглянуть, сена посмотреть.

– Какие сена?

– Совхозные. Не загрелись ли в стогах.

Лисицын посмотрел на шофера с недоумением: почему его так интересует качество совхозных сенов, и сказал Новинцеву:

– Видите, какой сознательный у нас водитель. Сена хочет проверить.

– А чего удивляетесь? – рассмеялся Сергей. – Народный контроль. Вы разве забыли, что меня туда избрали?

– Ладно, приезжай часикам к пяти вечера.

– Приеду.

6

Лисицын последнее время не заглядывал на Горку и теперь отметил, что видимых изменений тут не произошло. Все так же вразброс стояли редкие избы, и никого возле них не было видно. Трава на пустырях вокруг домов и на запущенных огородах нежилых построек была выкошена и сметана в два небольших стога.

Новинцев сказал:

– Горка, видимо, так и останется здесь. Хоть ты на нее и замахивался.

– Пусть себе живут старики. Не будем тревожить. В общем, эта деревенька нам не мозолит глаза, места занимает немного. При необходимости в пустых домах можно будет разместить людей хотя бы временно, на лето.

Из-за деревьев показалась изба Гашевых. Степан Артемьевич вспомнил приятную беседу за самоваром и тут же удивился: на крыше Гашев настилал рифленые шиферные плиты. Забивая гвозди обухом топора, он стучал уверенно, бойко, и обух как бы утверждал: «Я тут-тут-тут!»

– Вот так штука, – сказал Лисицын. – Хозяин решил-таки сменить кровлю. А ведь колебался, делать ли ремонт. Жить тут, что ли, собирается? Пойдем, поговорим.

Гашев спустился с крыши, стряхнул с пиджака пыль и поздоровался.

– Решил-таки делать ремонт? – спросил его Лисицын.

– Надо, – ответил Гашев. – Крыша худая – и стены рушатся. А мне избу жаль. Может, еще придется тут жить, – знакомым Лисицыну жестом он прошелся рукой по золотистым усам. – Скорее всего придется.

– У вас же в Борке квартира хорошая, – сказал Новинцев.

– Видите ли, там, кроме кошки, живности не заведешь. А у меня хозяйка начала подумывать о покупке коровы. Сама на ферме бригадир, а свое молочко, говорит, лучше. От одной коровы, не от двухсот… – Николай рассмеялся, голубые глаза потеплели. – В общем, мы кажется, переберемся сюда. Боровскую квартиру сдадим. Пусть кто-нибудь живет.

– Твердо решил? – спросил Лисицын.

– Пока не окончательно. Сделаю ремонт – видно будет.

– Материалами, если надо, поможем. Приходите.

– Спасибо.

Они пошли дальше. Скоро перед ними на обкошенной поляне показались стога сена, а за ними открылось небольшое озеро Лесное. Оно лежало в низине, словно в чаше, обрамленное камышами и ельником. От елей на воду ложились тени, и вода у берегов казалась мрачной, темной, как в омутах. Поверхность была спокойной, только посредине от слабого ветра накинуло рябь поверху. Выбрав место на лужайке, рыболовы собрали удилища, соединив их трубками, закрепили катушки с лесками и блеснами и разошлись, Новинцев влево, Лисицын вправо.

Новинцев быстро наловчился закидывать блесну, у Лисицына это получилось не сразу. То он кидал ее в траву, то она цеплялась за кусты. Наконец и он приспособился.

Блеснили долго – но ни одной поклевки.

– Где же твои хваленые щуки? – спросил Лисицын.

– Должны быть, – донеслось из-за кустов, – время мы, видимо, выбрали неудачное. На вечерней бы зорьке…

Они вернулись на полянку, где было старое кострище, и устроили перекур. Сидя на обомшелом пеньке и отмахиваясь от комаров, Новинцев предположил:

– Наверное, щука нахваталась рыбы и теперь стоит где-нибудь в тенечке и переваривает…

– Переваривает? Возможно, – усмехнулся Лисицын.

– Надо подождать.

– Когда переварит?

Новинцев не придал значения иронии Лисицына.

Сидели довольно долго, потом опять стали блеснить, но все старания были напрасны.

– Кажется, в августе щука меняет зубы, – сказал Новинцев. – Тогда она не берет на блесну.

– А в каких числах?

– Точно не знаю. Кажется, в середине месяца.

– Теперь самая середина и есть. Давай перекусим.

Пища у них была позорной для рыбака: хлеб и овощные консервы. Лисицын, поев, развалился на траве и закурил.

– Ты не очень-то валяйся, – предупредил Новинцев. – Тут болотина, земля сырая. Сядь лучше на бревешко.

Лисицын послушался, сел на валявшееся поблизости обгорелое бревешко. Время меж тем близилось к вечеру. «Скоро должен приехать Сергей», – подумал Лисицын.

– Прекрасный пейзаж! – сказал он Новинцеву. – Прямо-таки васнецовский. Помнишь «Аленушку»? Тихо, благодать. Природа типично северная.

– Да, тут хорошо. Я давно на этом озере не был. Почти ничего тут не изменилось. Первозданный уголок…

Но тут раздался грохот. Из речки Лаймы, что брала начало в озере, на всем ходу вылетел моторный катер. Современный, с металлическим корпусом, из тех, какие выпускаются тысячами для того, чтобы греметь «Вихрями» в таких вот беззащитных озерках и речках, мутить воду до дна, вонять бензиновым выхлопом, разрушать берега и обращать все живое в паническое бегство. Он взорвал тишину, поднял волны, они стали бить в низкие торфянистые берега, подмывая их. Катер вышел на середину озера и сбавил обороты. В нем сидели двое мужчин. Один из сидевших заглушил мотор и взялся за весла, другой принялся с борта ставить сеть. Поставили, опять на моторе отъехали к берегу, побыли там, запустили двигатель на всю катушку и стали носиться по озеру как сумасшедшие, описывая круги, сужающиеся к центру, к месту, где стояла сеть. Мотор ревел во всю мочь, по озеру шли валы, камыши шумели, кивая тонкими вершинками.

– Ах, стервецы, что делают! – воскликнул Новинцев. – Это они загоняют рыбу в свою сетку.

– Браконьеры! – Лисицын смотрел и злился.

– Так делают, наверное, не впервые. Губят озеро. Рыбешка разбегается или очертя несется прямо в сеть.

– Эй, прекрати-и-те! – во всю мочь крикнул Степан Артемьевич.

Но из-за шума и расстояния его не расслышали.

– Кричать бесполезно, а выехать, взять их за шиворот нам не на чем, – с досадой сказал Новинцев.

Лодка меж тем продолжала чинить разбой. Описываемые ею круги все сужались, и вскоре браконьеры, приглушив мотор, стали выбирать сеть.

– Озеро ведь на территории совхоза. Надо будет выяснить, кто это, да хорошенько штрафануть.

– Рыбаки чужие. Скорее всего из поселка бумажного комбината. Из Двины – в Лайму, из нее в Лесное. Тут недалеко.

Настроение у них сразу упало, уже не радовал пейзаж с его бывшей тишиной, нарушенной грубо и бесцеремонно,

На опушке леса возле края пожни появился директорский газик. Сергей заглушил двигатель и пошел к рыболовам. Еще издали спросил:

– Ну как? Есть улов?

– Какое там! – махнул рукой Степан Артемьевич. – Те вон ловят, а мы ничего не поймали.

Сергей присмотрелся к катеру.

– Это комбинатовские. Они тут мутят воду каждый выходной. Управы на них нет. Я однажды пытался с ними поговорить, так ружьишком пригрозили. Пришлось отступиться.

– Надо было прийти ко мне, – сказал Лисицын. – Я бы вызвал рыбнадзор.

– В следующий раз учтем, – сказал Сергей.

Рыбаки в моторке выбрали сеть и поспешили скрыться.

– Удирают. Мы бы могли перехватить их на машине у Горки, – сказал Новинцев.

– Не успеть, – ответил Сергей. – Вы посидите, а я посмотрю стога.

Он обошел каждый стог, запуская в него в разных местах руку до плеча. Затем пошел к озеру и скрылся за кустами. Но вскоре вернулся с полиэтиленовым мешочком в руке, и в нем трепыхались несколько окуней, сорожек и подлещиков.

– Вот и уха, – сказал Сергей. – Здесь будем варить шли дома?

– Откуда у тебя рыба? – удивился Лисицын. – Ты, что ли, колдун?

– Нет. Все просто. Я верши поставил уже давненько. Тем, – шофер показал рукой, – есть ручей, он вытекает из озера. Вот в ручеек, в устьице, я и поставил. Изредка прихожу, осматриваю. Иной раз попадет, иной и нет. Тихий лов, без всякого шума.

– Так вот какие сена ты смотришь! – улыбнулся Новинцев. – Хитер, брат. Ну, поедем, что ли?

– И сена смотрю. Пощупал внутри – сухо. Не загрелось. А то иной раз смечут влажное сено, оно и сопреет. Зимой вместо корма – навоз…

Когда подошли к машине, стал накрапывать дождь. Лисицын глянул в небо и увидел опять те же самые «несельскохозяйственные» облака. Откуда они взялись? Ведь совсем недавно светило солнце!

Когда сели в машину, Сергей сказал:

– А щуки тут не водятся.

– Чего ж ты нам не сказал раньше? – спросил Лисицын.

– Не хотел портить вам настроение. Думаю: начальству надо отдохнуть от заседаний, проветриться. Пусть идут, мутят воду в охотку…

Он рассмеялся и дал газ.

Глава седьмая

1

Софья с получки зашла в промтоварный магазин, ей надо было купить к зиме сапоги, желательно импортные. Такая обувь и у борковских молодок считалась предметом особого шика, и за ней охотились те, у кого крепкая и упитанная деревенская нога влезала в фасонистое привозное голенище. Но импорта пока не предвиделось. Продавщица Дунечка, – есть такие женщины, которых до старости зовут Дунечками, Манечками, Лизочками, – довольно пожилая, плотная блондинка, шепнула Прихожаевой: «Будут – оставлю», и Софья, купив кое-что по мелочи, собралась домой, но тут окликнул ее Чикин. Он стоял у прилавка и выбирал расческу.

– Зачем вам расческа? – подивилась Софья. – У вас и волос на голове, как на коленке…

– Ну что там и у кого на коленке, мне неведомо, – рассмеялся Чикин. – А расческу все-таки куплю. Кое-что на затылке еще осталось.

Они вместе вышли из магазина, и Чикин поинтересовался:

– Ну как живешь, красотка?

Красоткой Софью он называл больше из стариковской лести, однако лицо у нее приятное, белое, чистое, маленький аккуратный носик, большие серые, с поволокой глаза, чуть припухлые, капризные губы. Фигура стройная, рост средний. Все это в сочетании с двадцатью восемью прожитыми годами придавало ей свежесть и неяркую, но уверенную неотразимость.

– Ничего живу. Вроде все ладом, – ответила она.

Мимо по улице тащилась широкая ломовая телега, которую лениво вез старый сельповский мерин. На телеге, свесив ноги в запачканных грязью сапогах, сидел возчик Крючок, сорокалетний чернявый мужик в ватнике и полотняном картузе с широким козырьком. Крючок – было видно – с утра опохмелился и, покачиваясь на телеге, отчаянно ругался на всю улицу. Он бранил и своего мерина, и телегу, и грязную после дождя дорогу, и председателя сельпо, который лишил его какой-то премии. Больше всех доставалось мерину. Крючок то и дело вдохновлял его вожжами. Конь косил на хозяина лютым взглядом и ожесточенно отмахивался длинным хвостом. Иногда удар хвостом приходился по физиономии Крючка, от чего тот снова взрывался… Однако мерин нисколько не прибавлял шагу и волочил телегу, как невольник во времена рабства.

– С утра набрался, – неодобрительно сказал Чикин.

Софья мельком глянула на Порова, но ничего не сказала. Чикин продолжал:

– Совсем обнаглел мужик. В рабочее-то время! Куда смотрит сельповское начальство? Вот прежде в колхозе, бывало, среди дня пьяного не увидишь. Прежде народ сознательней был, употребляли разве только по большим праздникам, да и то домоварное пиво. Водка была роскошью… Денег-то у мужика не водилось! А нынче иной всю зарплату перетаскает в продмаг. Перед похмельным часом забулдыги на крыльце в очередь выстраиваются. Ты-то, Соня, остепенилась? – со стариковской прямотой и бесцеремонностью спросил он.

– Остепенилась, – Софья поморщилась от неприятных воспоминаний.

– И хорошо. От вина бабы тоже бесятся…

– Как это понимать?

– Как хошь, так и понимай, – уклонился Чикин от ответа. – Я о тебе нынче хорошего мнения. Ну, прощевай, надо мне домой.

Софья облегченно вздохнула, отделавшись от старого резонера, и прибавила шагу.

Трофим Спицын больше не появлялся, и она старалась не думать о нем. Она теперь пораньше являлась на работу, следила за собой, одевалась опрятнее.

Доярки, заметив такие перемены, посмеивались:

– Нынче у Соньки все внимание – коровам, поскольку она дала Спицыну полную отставку.

– Вовсе переменилась. Никак, опять замуж собирается, жениха присматривает…

О женихах Софья пока не думала и пропускала мимо ушей такие колкости. Она подала заявление в чекановский зооветтехникум, сдала приемные экзамены и была зачислена на заочное отделение. Теперь у нее появилась цель – получить специальность младшего зоотехника, добавить к опыту и знания, без которых, как говорила Гашева, в наше время не проживешь.

Софья радовалась тому, что освободилась от всего лишнего, что усложняло жизнь. Стремление учиться объяснялось, пожалуй, не желанием выделиться среди подруг, нажить, как сказал бы Чикин, «моральный вес», нет, Софья хотела, чтобы люди уважали ее, считались с нею. Главное же, это Софья и от себя скрывала, чтобы ею был доволен директор совхоза Лисицын.

Почему именно он? Софья до сих пор с сожалением вспоминала, как тогда на берегу говорила ему совершенную чепуху, и, встречая Лисицына, все еще испытывала неловкость. Ей казалось, что он думает о ней плохо. «На самом-то деле я ведь не такая! Бог знает что… Какая муха меня тогда укусила?»

Недавно она приходила к Лисицыну подписать направление и характеристику для поступления в техникум. Она поздоровалась и молча положила перед Лисицыным бумаги, подготовленные Яшиной и отпечатанные на машинке. Степан Артемьевич внимательно прочел их и вроде бы чуть-чуть удивился. Он посмотрел на Прихожаеву оценивающим взглядом, улыбнулся и сказал:

– Решили учиться? Хорошо. Быть по сему, я вам подпишу направление и характеристику. Надеюсь, не подкачаете?

– Постараюсь, – ответила она.

Софья поймала его взгляд – внимательный, веселый – и потупилась. От Лисицына, такого рослого, плечистого, веяло спокойным достоинством, уверенностью и молодой силой. «На такого мужика можно положиться, он в обиду не даст», – подумала она, взяла бумаги и вышла.

И уже в полутемном коридоре конторы Софья почувствовала что-то такое, что заставило се остановиться и задуматься. Будто в директорском кабинете остался живой и теплый огонек, который обогрел ее. Она вспомнила взгляд Лисицына – веселый и вместе с тем изучающий, и эти слова его: «Надеюсь, не подкачаете». Смысл их был предельно ясен, но ей больше запомнился голос, каким они были сказаны: уверенный, звучный голос человека умного и в глубине души доброго. И глаза – живые, немножко усталые, они словно бы излучали свет, который может обогреть человека, когда он того заслуживает.

Софья собралась в библиотеку взять книги по зоотехнике, которые могли бы пригодиться для занятий. Ее вело туда также и любопытство, хотелось поближе взглянуть на жену Лисицына. В Борке говорили, что она образованная и собой очень приглядная, но знакомств избегает. Не иначе как гордячка…

Библиотека находилась в одной из больших клубных комнат. В ней стояли два круглых стола с газетами и журналами и письменный – для библиотекаря. Остальную часть помещения занимало книгохранилище с высокими, до потолка, стеллажами. Тут было тесновато, но Лизе приходилось с этим мириться – другого помещения нет. Проходы между полками с книгами узкие, полутемные, читатели в них пробирались бочком.

Посетителей в тот час не было. Лиза просматривала только что полученный толстый журнал. Прихожаева поздоровалась и спросила:

– Можно записаться в библиотеку?

– Разумеется, – ответила Лиза и, отложив журнал, взяла чистый бланк формуляра. – Вы прежде не записывались?

– Нет, было некогда, – чуть смутилась Софья.

– Садитесь, – библиотекарша согнула новую карточку пополам и взяла шариковую ручку. – Ваша фамилия, имя?..

Прихожаева отвечала на вопросы, следя, как Лиза аккуратно, убористым почерком заполняет маленькую карточку. Руки у нее белые, чистые, пальцы длинные, с маникюром. Софья мельком глянула на свои руки – небольшие, загорелые, с трещинками на коже – и нашла сравнение не в свою пользу. Лицо у директорской жены было скучное, однако приглядное, округлое, с нежной золотистой кожей. Ресницы густые, глаза большие, карие, с искоркой в глубине. «Красивые глаза, – подумала Софья, – не зря Лисицын полюбил ее». Взгляд Софьи скользнул по высокой шее Лизы, которая словно бы вырастала из стоячего воротника. Волосы, мягкие, волнистые, не рассыпались, а плавно облегали виски и уши и спускались, чуть касаясь плеч. В разрезе воротника мерцала червонным золотом тонкая цепочка с кулоном.

«Очень следит за собой, – подумала Софья. – Чистенькая, опрятная, смотреть на нее приятно».

– Что хотите почитать? – спросила Лиза.

– А и не знаю… Может, посоветуете?

– Что вас больше всего интересует? – Лиза глянула на Софью, и в глазах ее тоже появилось любопытство. – Проблемные романы или исторические, философские? А может быть, лирико-романтическая проза? Как говорят – про любовь? Или приключения? А вы любите про путешествия?

– Про путешествия, пожалуй. Никогда сама не путешествовала, так хоть про других почитаю, – Софья тихо рассмеялась.

– Хорошо, – сказала Лиза, поднялась из-за стола и помогла ей выбрать книгу. – Вот, Тур Хейердал: «Путешествие на Кон-Тики», о плавании по океану на плоту из бальзового дерева.

– Спасибо. Мне бы еще что-нибудь по зоотехнике.

– Право, не знаю. Я в этом не разбираюсь. Впрочем, вот, наверное, подойдет: «Искусственное осеменение сельскохозяйственных животных». Это по вашей части?

– Отчасти и по моей части, – сострила Софья. – Для начала и хватит. Спасибо.

– Это сложная наука – зоотехника? – спросила Лиза.

– Если изучишь – не так сложно, – несколько самоуверенно ответила Софья.

– У вас что, все доярки учатся?

– Пока только я.

– Молодец. Это повысит вашу квалификацию?

– Да, повысит, – ответила Прихожаева и попрощалась.

«Она, конечно, горожанка, – думала Софья, возвращаясь домой с книгами. – С высшим образованием, а сидит тут в читалке, где и людей-то мало бывает, особенно летом. Я бы, пожалуй, не могла так сидеть… На ферме у нас весело, шуточки так и летают, бабы острые на язык. Там лучше, привычнее. И сидит она тут и не уезжает в город потому, что любит своего Лисицына… Они друг другу подходят – молодые, приглядные. Пусть сидит, и от нее польза есть. Однако она вовсе не гордячка, неверно это про нее говорят. И она беременна. Долго же у них не было детей. Лисицын-таки постарался, молодец. – Софья усмехнулась и сразу погрустнела: – А у меня ни мужика, ни семьи, ни детей… Живу пустышкой. Эх, жистянка!»

2

В Борке появились двое работников сплавной конторы. Они ходили по селу и что-то искали. Потом зашли в контору к директору. Слух об этом сразу разнесся, говорили, что приезжие ищут бревна из разбитого плота, выловленные кем-то недавней ненастной ночью на Двине. Кем именно, им, видимо, установить не удалось. Директор тоже не мог ничего им сказать – сам не знал. Сплавщики уехали, как видно, ни с чем.

А на другой день из города, из поселка лесопильного завода, прибыл участковый уполномоченный, капитан милиции Васильев, муж Розы, которую здесь все прекрасно знали. Он провел в Борке двое суток, ночуя в избе жены, и тоже искал бревна – буксир вел плот для их лесозавода. Он заходил в избы, говорил с людьми. Поиски его увенчались успехом: бревна приплавил Трофим Спицын, вытащил их из воды и продал старушке-пенсионерке, что жила в дальнем конце села. Перевезти бревна к ее избе ночью помог Трофиму Крючок на сельповском мерине, запряженном в тележный передок с одёрными колесами позади. Иначе это приспособление называется попросту: одры.

И будто бы Трофим получил со старухи за бревна пятьдесят рублей и поделился ими с Крючком. Возчик и разъезжал по селу полупьяный и ругался после того. Жена от него убежала с ребенком к своей матери, и потому, должно быть, Крючок и срывал злость на всех, кто ни попадался ему на глаза.

Васильеву помог в следствии Чикин, он сказал, что видел бревна, спрятанные Трофимом под сеном. Васильев припер к стенке Спицына, и тот во всем признался.

Когда предварительное следствие закончилось, Васильев пришел в контору к Лисицыну и сказал:

– На Спицына передадим дело в суд. Хищение и спекуляция краденым – дело серьезное.

Степан Артемьевич спросил:

– А нельзя обойтись без суда? Нет, я не выгораживаю рабочего, он, конечно, виноват. Но если он получит срок – пятно ляжет на весь коллектив. Неприятно, знаете ли…

– Но ведь он вор и своим поступком уже наложил это пятно! – капитан Васильев снял фуражку и вытер платочком лоб. – Как можно его покрывать? У вас тут наверняка плавник прибирают к рукам и другие, только еще не попадались. Это надо решительно пресечь. Осудят Спицына – другим урок.

Лисицын долго молчал, думал, как быть. Наконец он тихо заговорил, как будто совсем о другом:

– У вас, товарищ Васильев, здесь имеется дом? Знаю. Жена ваша частенько приезжает. Трудолюбивая женщина. Все с огородом занимается. Между прочим, она и совхозу помогала на двинском лугу сено убирать. Смотреть любо-дорого!

Васильев, услышав про избу и про жену, сначала насторожился, а потом заулыбался.

– Да, она, брат, у меня труженица. Хозяйка хорошая, не обижаюсь.

Степан Артемьевич тоже улыбнулся и вспомнил, как Роза, загорая на огороде, строила ему глазки…

– И знаете ли, у нас в совхозе почему-то нет участкового. Восемь деревенек, а его нет. Кабы назначили – больше бы порядка стало. Да, так вот, о Спицыне. А если судить его товарищеским судом? При всем народе! Люди у нас активные, дадут взбучку – запомнит на всю жизнь. – Он помолчал и продолжал: – Народ у нас хороший. Таких, как Спицын, не много.

Васильев опять посуровел, пошевелил густыми белесыми бровями и поглядел на директора холодновато:

– На поруки хотите взять? А не подведет? Это, говорят, еще тот тип! Вы его, видимо, плохо знаете.

– Знать-то знаю, – вздохнул Лисицын. – Он хоть и воришка, и лентяй порядочный, но умелый слесарь. Никто лучше его в мастерских при необходимости не выполнит тонкую и точную работу. Вот что вынуждает меня просить за него.

– Ну ладно. Съезжу в город, посоветуюсь с начальством. Вы дайте мне официальное ходатайство, – сдался капитан.

– Ходатайство дадим. Соберем профком, посоветуемся, – пообещал Лисицын.

Васильев, получив ходатайство, уехал и вернулся на другой день вместе с женой. Он сказал Лисицыну, что его просьба удовлетворена, а точнее – уважена в виде исключения.

Степан Артемьевич был доволен и в то же время испытывал беспокойство: «Не подведет ли меня этот пройдоха Спицын?» Иван Васильевич Новинцев упрекнул Степана Артемьевича за то, что он не посоветовался с ним, прежде чем хлопотать. «Что касается меня, – сказал Новинцев, – то я бы нипочем не стал ходатайствовать. Судить его надо было по всей строгости закона. Ну да ладно, посмотрим». После разговора с парторгом Лисицын рассердился и на Спицына, и на себя, за мягкотелость. Подобно серому волку из мультфильма, он забегал по кабинету и уже стал разговаривать вслух: «Ну, Спицын! Ну, погоди!» А потом схватил с вешалки кепку и помчался домой. Его ждала Лиза, а он опять задержался допоздна.

Васильев с женой, собрав с грядок созревший лук, остались ночевать в своей деревенской избе. Они попили чаю, поели, посидели у открытого окна и улеглись спать на мягкую родительскую перину.

Было душно, пахло сыростью необжитого полузаброшенного дома. Лежа рядом с мужем, Роза спросила!

– Ты чего это вступился за Спицына?

– Директор упросил.

– Ну, тогда ладно. А давай переедем сюда на жительство.

– Ну что ты!

– Тут хорошо летом! Приволье. А к сельскому труду мы оба привычные.

– Летом… А зимой?

– И зимой хорошо. Воздух свежий, чистый, снежок хрустит…

– Хрустит, говоришь? Ну и что?

– Должность тебе дадут. Будешь тут участковым вроде Анискина. Изба еще хорошая. Починить – век простоит.

– Изба, говоришь? Спи давай.

– Погоди, скажи – согласен?

– Что я тут буду делать?

– Ловить правонарушителей.

– Их тут мало… Спи давай.

– Я ж говорю – будешь как Анискин.

– Да спи ты, ночная кукушка!..

– Погоди. Огород есть, скотину заведем. С мясом будем и с молоком. Надоело колбасу в городе в очереди выстаивать…

– Можно и без колбасы. Есть курятина… Спи!

– Погоди…

Васильев прибегнул к последнему радикальному средству, чтобы заставить замолчать супругу: крепко обнял ее. Но она все еще жарко шептала ему в ухо: «Давай переедем, а?»

Наконец она умолкла. Слышно было, как за печкой стрекочет сверчок…

«Как это я допустил промашку с аварийными бревнами? Кто заприметил меня на реке? Кто навел на мой след участкового? Поблизости вроде бы никого не было, а вот поди ж ты, узнали, – терялся в догадках Спицын, когда Васильев, составив протокол, ушел. – Дело пахнет тюрягой. Прямо скажем, неважное дело!»

При мысли о предстоящем судебном разбирательстве ему становилось очень невесело… Он уже корил себя за жадность. «Забыл, что кругом глаза, люди завистливые. Дались мне эти бревешки! Стоило мараться из-за полста рублей. Однако теперь уже дела не поправишь».

Он пытался склонить Васильева к примирению, выставил водку и угощение, но участковый наотрез отказался от них.

Раньше Трофиму все как-то сходило – охота на дичь до срока, тайный отстрел выдр, куниц, лов семги поплавью ночами в укромных местах и такие вот «бесхозные» бревна, которые он перехватывал иногда во время ледохода. На этот раз не сошло – сам попал в ловушку.

«Кто же все-таки донес? У старухи наверняка развязался язык, призналась, что купила бревна. Но ведь если бы не показали на нее, не добрались бы и до него. А может, видели с буксира? Сработал ты не шибко чисто, раз остался за тобой след на воде, – упрекал он себя. – Забыл об осторожности. Но почему так получилось?»

Он понял, что в последнее время потерял душевное равновесие, что-то выбило его из обычного русла хитрости и расчета. Уж не разрыв ли с Сонькой? «Конечно, она, дура такая, заронила в меня неуверенность, и потому я стал неспокоен и нерасчетлив. В самом деле, не со зла ли на нее я решил поскорее собрать недостающую сумму на «Жигули», чтобы, купив их, пустить Соньке пыль в глаза, покрасоваться перед ней, щегольнуть на новеньких «колесах»?».

Теперь он напоминал дикого лесного зверя, который утратил остроту зрения и слуха и, убегая от пули, все же неосторожно попал под выстрел на охотничьей тропе.

Сколько ни думай, а ответ держать придется. Услышав, что дирекция совхоза собирается взять его на поруки и судить товарищеским судом, Трофим приободрился. «Выпутаюсь как-нибудь, пущу слезу, разжалоблю работяг. Ну, накажут, ну, оштрафуют, но это все-таки не тюремная решетка».

Его вызвали в контору к директору. Кроме Лисицына, в кабинете находились парторг Новинцев и председатель профкома Елесин. «Все совхозное начальство, – подумал Трофим, став посреди комнаты на ковровой дорожке. – Теперь держись! Мораль будут читать». И хотя он чувствовал вину, головы все же не опустил, стоял прямо, как солдат перед ротным командиром. Начальству это, видимо, не понравилось. Лисицын взглянул на него хмуро и сказал:

– Как это угораздило вас, Спицын, пуститься во все тяжкие?

– Виноват, Степан Артемьевич. Ох, виноват. Думал – никому не нужные бревешки, шут бы их взял. Плывут по Двине в чьи-то чужие руки. Так уж лучше я их подберу и пущу в дело. Прежде ведь и другие ловили плавник, и ничего, сходило…

– Это же государственное, народное добро, – строго сказал парторг. – Как можно его брать? Вы что, думаете, раз без догляда, значит, ваше? Случилось несчастье, разбило плот, и вы этим воспользовались?

Спицын пожал плечами:

– Не думал я так, Иван Васильевич, промашка вышла…

– Хороша промашка, – вставил Елесин. – Украл, продал, – деньги в карман! Преднамеренное хищение с целью наживы. Знаешь, чем это пахнет?

– Дак ведь у старухи-то крылечко вовсе покосилось! Ремонт собирается делать, а кто ей поможет, старому человеку?

– При чем тут старуха? – раздраженно бросил Лисицын. – Нашелся благодетель!

– Скажите спасибо дирекции совхоза, – уже мягче заговорил Елесин, – что отстояли вас, будем судить товарищеским судом. И не вздумайте выкручиваться!

– Понимаю, все понимаю, – облегченно вздохнул Спицын.

– Почему в совхозе работаете мало? – спросил Новинцев.» – Почему у вас забота только о личном? В мастерских особого рвения не проявили, с работы уходите когда вздумается.

– Такого за мной не водится. Врут люди.

– И тут вы неискренни. Идите и хорошенько пораскиньте мозгами, как будете дальше жить. О суде вас известят. Никуда не отлучайтесь.

– Буду дома, – Трофим кивнул и, зло сверкнув глазами, вышел из кабинета.

Суд состоялся в воскресенье при всем многолюдстве в клубе. Общественным обвинителем выступил Чикин. «Тоже мне обвинитель! – думал Спицын, слушая тщедушного, скромно одетого ветерана. – Ему в гроб пора, а туда же, обвиняет…» По правде сказать, Трофиму все равно, кто обвиняет, важно, что он скажет и как это подействует на собравшихся. Спицын сидел на «подсудимой» скамье и настороженно посматривал на односельчан.

Тут, в клубном зале, он по-настоящему узнал себе цепу в глазах людей. А они, за небольшим исключением, говорили жестко, упрекали за то, что он старается прибрать к своим рукам все, что плохо лежит, что больше занимается личным хозяйством, а на интересы совхоза ему наплевать… Припомнили и то, что свою родственницу Марфу он заставляет работать от темна до темна, да и в личной жизни у него непорядок. Тут откровенно намекали на связь с Прихожаевой.