Текст книги "Високосный год: Повести"

Автор книги: Евгений Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Грузовик, видимо, чинили на скорую руку, и он стал барахлить: то сцепление, то карбюратор, то зажигание или клапана… В дальние поездки на нем пускаться было рискованно, и Федор перевозил внутри совхоза корма, картошку, овощи и прочее.

Но работа на старом, потрепанном грузовике еще не главное, что выбило его из равновесия. Злые языки как бы между прочим уведомили его, что пока он ездил к матери, Софья напропалую «крутила любовь» с Трофимом Спицыным. Поначалу Федор, хотя и возмутился, решил не придавать значения слухам. В конце концов, он виноват в том, что оставил жену на произвол судьбы. Но разговоры по селу шли все упорнее, все ядовитее, уже в открытую, и Краснов все чаще стал ощущать на себе насмешливые взгляды. Он не выдержал и решил круто объясниться с женой. Он вспомнил, как тогда, по его возвращении, Софья сказала: «А если я тебе изменила?» Он ответил: «Не верю».

А теперь он уже не мог не поверить в то, что жена ему и в самом деле изменяла. Может быть, со зла, в отместку ему за нехорошее письмо, но все-таки не удержалась… А раз так, то можно ли надеяться и в будущем на ее верность? Федора одолевали навязчивые подозрения.

Да еще и памятное происшествие с выбитыми окнами теперь воспринималось в другом свете: «Наверное, стекла вышибли в отместку Софье за то, что она порвала с Трофимом. И порвала ли?» Дошли до него слухи о поведении жены, и Федор уже вполне ясно нарисовал ее законченный портрет: гулёна, непостоянная женщина. Она приняла его, Федора, лишь потому, что ей некуда было деться…

Распалив таким образом свое воображение, Федор однажды пришел с работы донельзя взвинченный и решительный. Софья сидела у стола за книгами. Продолжая учиться в техникуме, она выполняла контрольную работу и так увлеклась науками, что вроде бы и не заметила, как пришел супруг. Федор метнул на нее сердитый взгляд. Ему не понравилось, что она одета в нарядную белую блузку, аккуратно причесана и всем, видимо, очень довольна. «Сидит, хоть бы что, никаких грехов за собой не чувствует», – подумал Федор. Она наконец подняла голову от своих бумаг и сказала:

– Федя, там на плите чайник, щи, на сковородке котлеты. Разогрей, пожалуйста, и ешь. Сам хозяйничай.

– Могла бы оставить свои книжки! Человек пришел с работы – целый день вкалывал! Собирай на стол, нечего тут! – уже зло закончил он, с яростью стаскивая с ног мокрые и грязные сапоги – идя домой, в потемках он угодил в глубокую лужу.

– Что с тобой, Федя? Как ты со мной говоришь! Разве трудно подогреть на плите готовый ужин?

– Хватит! – сорвался он на крик. – Каждый раз так. Для чего тогда жена?

– Успокойся, – мягко сказала Софья и, прервав занятия, все приготовила и молча подала на стол.

Федор тоже молча сел, но едва принялся за еду, как резко бросил:

– Трофиму Спицыну небось и бутылку ставила?

Софья тихонько охнула и опустилась на стул, сразу сменявшись в лице.

– Ну, что молчишь? Ведь бывал он здесь. По всему селу бабы тараторят о твоих шашнях с этим мужиком. Признайся – было?

Софья нахмурилась, повела бровями и, вздохнув, ответила.

– Было, Федя. А что?

– Она еще спрашивает! Думаешь, мне легко терпеть насмешки от людей? Издеваются над нами, вот что!

– Худая молва – злая трава, а траву и скосить можно, – тихо ответила Софья.

– Если бы так! – он резко отодвинул от себя тарелку на край стола, и она чуть не упала на пол. – Как теперь жить?

Софья долго молчала, собиралась с мыслями и наконец заговорила тихо, убеждающе:

– Пойми, Федя, в каком состоянии я была, когда ты уехал. Сейчас вот обижаешься, сердишься. А тогда? Ведь ты бросил меня! Бросил! Скажи, разве не так? Ты же прямо написал, что там, на родине, у тебя есть другая. Что мне было делать?

– Все равно должна хранить верность!

– Верность должна быть обоюдной. Нельзя требовать верности от жены, если сам ей неверен. Да и с Трофимом у нас ничего серьезного не было. Он мне совсем не нравится. Я уж давно рассталась с ним,

– А след тянется. И всю жизнь будет волочиться за тобой!

Софья покраснела, губы у нее задрожали, она вспылила.

– Ну, вот что, муженек. Принимай меня такой, какая есть. А не хочешь, так вали обратно к своей маменьке.

– Вон как ты заговорила! Ну ладно… Ладно, – Федор было растерялся, но овладел собой, – раз уж ты пошла но такой дорожке, жизни у нас хорошей не будет.

– Все зависит от нас самих, – Софья попробовала установить взаимопонимание. – Надо только забыть прошлое. Ведь можно забыть?

– Нет. Я не могу забыть. И не могу простить. И в твоей верности в будущем нет никакой гарантии. А у меня свое достоинство.

– Достоинство? Какое? Видеть во мне причину всех бед и не понимать своей собственной вины?

– Я тебе всерьез не изменял.

– Я тебе тоже.

– Но ты спала с ним?

Софья ничего не ответила, только досадливо повела плечом.

– Вот! И еще оправдываешься. – Федор вышел из-за стола, подошел к окну и долго стоял там, глядя во тьму осеннего вечера.

Софья все сидела на прежнем месте, не шелохнувшись. За окном шел нудный осенний дождик, плескалась вода под стоком крыши, лилась в переполненную пожарную бочку, и от этого было тоскливо и тревожно.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Софья была готова помириться с мужем, но он через два дня взял в конторе расчет и уехал, не попрощавшись. Она была на ферме, когда он, надев свои кеды и джинсовый костюмчик, налегке, с тем же чемоданчиком, с каким приехал, ушел на пристань. На столе он оставил немного денег и записку: «Я больше не вернусь. Можешь подать на развод. Прощай».

Снова молодая женщина осталась одна. Попереживала, поплакала ночами в подушку, посетовала на суковатую судьбу-злодейку и смирилась со своим положением. А что ей оставалось делать?

Односельчане на этот раз пощадили ее: никто из соседей не уколол ни упреком, ни напоминанием о бегстве мужа. Бабы сочувствовали ей, осуждая Федора, и как бы оберегали Софью от излишних переживаний. Казалось, единственной целью деревенских сплетниц было поссорить и разлучить ее с мужем. Когда это произошло, злые языки, как по команде, умолкли, лишь изредка Софья ловила на себе сочувственные, а то и скорбные взгляды.

Она полностью отдалась работе. С необыкновенной энергией и тщанием ухаживала за коровами, поддерживала порядок на ферме, и в группе обслуживаемых ею животных даже поднялись удои. Софью стали похваливать за высокие показатели в работе. «А что показатели? – думала она с грустью. – Разве это главное в моей жизни? Может, и похваливают меня только из жалости, приободряют, чтобы совсем не пала духом».

Однажды, когда воскресным утром в избу заглянуло холодное, но довольно яркое осеннее солнышко, Софья подошла к трюмо, вспомнив, что все эти дни после бегства мужа перестала следить за собой. Посмотрелась внимательно, изучая себя как бы заново. У нее была стройная, по-девичьи гибкая аккуратная фигура. Кожа гладкая, белая, грудь высокая, не кормившая ребенка. «Купить бы золотую цепочку с кулоном, – подумала она, – как у жены директора Лизаветы. И платье бы новое сшить».

У нее появилось желание непременно стать красивой, независимой и понравиться кому-нибудь. Да и не кому-нибудь, а человеку хорошему, постоянному, не ветрогону и эгоисту, – таким она считала, конечно, своего мужа. Но кому? В Борке, как она знала, не найдется такого мужчины, который бы пришелся ей по вкусу и был свободен. За хороших, дельных мужиков держались обеими руками жены, бдительно следя за каждым их шагом. А те, кто был отвергнут женой или подружкой за какую-нибудь зловредную привычку – пьянство или пустозвонство, – конечно, никуда не годились и не стоили внимания Софьи.

Годы шли, а жизнь не устроена, и детей нет. Не получилось у них с Федором… Почему, она не знала. Наверное, оттого, что, смутно чувствуя ненадежность супружества, она поостереглась иметь ребенка. «А зря. Было бы дитя – обрела бы к старости лет утешение, надежду и, может быть, и опору в жизни».

Софья открыла платяной шкаф и стала примерять платья. Их имелось до десятка, но ни одно не показалось ей пригодным для выхода. «Все старье, – думала она. – Надо обновить свой, как говорится, гардероб. Я ведь и шить умею, маманя научила. Сама буду кроить и шить, только надо подобрать фасоны».

Она раздобыла журналы мод, выкройки – современные, по сезону, – купила в сельпо ткань и принялась за работу. Вечерами сидела за ручной швейной машиной и размышляла о своем будущем, которое было весьма туманным. На развод она подаст обязательно, но кто заменит ей мужа?

«Ладно, торопиться некуда, есть у меня еще в запасе годик-другой. Если уж любить, так любить хорошего человека. Верно говорила Гашева – не какую-нибудь шушеру. Если ловить с неба звезду, так непременно яркую и значительную…»

Такие зыбкие мечты рождались в бедовой головушке студентки-заочницы техникума и совхозной доярки Софьи Прихожаевой. Но прежде надо развестись с мужем, и она подала заявление в загс. Требовалось согласие Федора, и Софья, скрепя сердце, напомнила ему об этом. Он вскоре прислал заявление.

Когда было назначено рассмотрение дела, приехал Федор, и не один, а с молоденькой, почти совсем юной девушкой. У нее были большие серые глаза, рослая фигура Он привез ее, видимо, как будущую невесту, в пику Софье, и остановился у знакомого тракториста в нижнем конце Борка. Софья подумала про его девушку: «Хороша телочка, но обманет и ее, разведется. Это у него в крови. Поживет и убежит».

Суд состоялся в Чеканове, брак был расторгнут. Софья стала совершенно свободной и не чувствовала себя уязвленной или несчастной. Наоборот, она облегченно вздохнула, как притомившаяся верховая кобылка, сбросившая с седла неловкого седока…

Никого, решительно никого не было, на ком бы она могла сосредоточить свое внимание. Трофим Спицын не в счет, хотя и разъезжает теперь на своих пожарного цвета «Жигулях», пуская всем пыль в глаза.

И вот однажды, идя утром на ферму, она встретилась на узких мосточках с Лисицыным. Он поздоровался и, уступая ей дорогу, сошел с мосточков. На ногах у него были ботинки, а на земле блестела неглубокая лужица, и он стоял в этой лужице, пропуская ее. На какой-то миг взгляды их встретились. Софья вспыхнула, залилась румянцем и, опустив голову, поспешила уйти. Лисицын шагнул из лужицы на мостки, посмотрел ей вслед, – обычная мужская привычка, – и пошел в неопределенном раздумье, в предчувствии чего-то волнующего…

Придя к себе в контору, он сел за стол и задумался, дымя сигаретой. Перед глазами почему-то все стояла Софья.

Он припомнил, как тогда, на скамейке, она, будучи под хмельком развязной и грубоватой, заложила ногу на ногу, обнажив голую коленку. И потом еще вспомнил, как на пастбище она стояла перед ним смущенная и виноватая и извинялась. И еще пришло ему на память, как он подписывал ей бумаги для поступления в техникум, чувствуя на себе ее пристальный взгляд.

Лисицын очнулся от этих мыслей и, погасив окурок, сказал себе: «А, ерунда! Лезет в башку черт знает что!» Он стал звонить управляющим отделениями, выяснять, весь ли семенной картофель хорошо заложили на зимнее хранение.

Лиза уже ходила вразвалочку, скоро она родит ему сына. Он так хотел, чтобы родился сын, мужик! Степан Артемьевич теперь особенно сильно любил жену и оберегал ее от всяких невзгод и волнений. Но почему эта доярочка вдруг втемяшилась ему в голову? «Нет, ничего такого тут не может быть. Чепуха все! – отгонял он от себя посторонние мысли. – Но какая она аккуратная, стройненькая… Фигурка у нее, можно сказать, идеальная. Не то что нынешние долговязые современные девицы, Ростик средний… И ходит так быстро и легко… Муж у нее опять удрал. Кажется, развелись они. Пропадает хорошая женщина. А может, вовсе не пропадает. Ну да, такая не пропадет! Еще молода, познакомится с кем-нибудь, найдет свое счастье…»

Софья сшила себе отличное платье из модной ткани неброского стального цвета. Оно плотно облегало фигуру, подчеркивая все ее достоинства. Это платье она надела, собравшись в клуб на вечер по случаю праздника урожая, который состоялся в совхозе в конце октября.

Из всех отделений приехали на машинах рабочие – веселые, оживленные, принаряженные, они заполнили зал, украшенный по-праздничному. В президиуме сидели, как водится, руководители совхоза и передовики: Гашева, два пожилых тракториста-орденоносца, парторг Новинцев в черной паре, при галстуке в белый горошек. Степан Артемьевич тоже надел выходной модный костюм. Он сделал доклад, подвел итоги летне-осенних работ, называя имена тех, кто проявил себя. Потом вручали премии и грамоты двум дояркам, уходящим на заслуженный отдых – медали «Ветеран труда». На смену им тут же назначили девчат, прибывших из профтехучилища на работу в совхоз. Софье Прихожаевой тоже вручили Почетную грамоту – первый знак внимания за всю ее многотрудную работу на ферме. Она быстро поднялась на сцену, приняла грамоту, поблагодарила. Лисицын, поздравляя ее, пожал ей руку. Ее маленькая рука, утонувшая в широкой ладони директора, была горячей и чуть-чуть дрожала от волнения. Софья быстро спустилась по ступенькам в зал, стуча каблуками модных туфель по крашеному полу, села на место. Украдкой рассмотрела грамоту и свернула ее в трубочку. Было приятно, что о ней вспомнили.

А после молодежь убрала из зала в боковые помещения скамьи, и начались танцы под проигрыватель с большими динамиками. Полилась плавная музыка вальса. Софья стояла в сторонке, глядела, как пары одна за другой выходили в круг, и приметила Лисицына. Он стоял у сцены, а рядом на стуле сидела Лизавета. Директор бы оживлен, улыбался, наклоняясь к жене, что-то говорил ей, она тоже улыбалась. Софью вдруг словно подхватило порывом ветра, она легко выпорхнула из толпы и прошла в другой конец зала, туда, где находились Лисицын и его жена. Подошла, вежливо поздоровалась с Лизой и сказала:

– Степан Артемьевич, позвольте с вами потанцевать? Вы, Елизавета Михайловна, уж не обижайтесь.

Лиза рассмеялась и махнула рукой: «Пусть танцует».

Степан Артемьевич, удивляясь резвости Прихожаевой и чуть поколебавшись, все же вышел в круг. Танцевал он, несмотря на высокий рост и грузноватую фигуру, легко, кружил Софью, словно пушинку, и у нее голова пошла кругом. Оба увлеклись танцем и, когда кончился вальс, стали танцевать другой танец. От Софьи пахло духами. Она знала, что запах фермы – сенца, молока, навозца – въедлив и долго не отстает, потому и не поскупилась на дорогие духи, чтобы отбить такой запах.

Лисицын отметил стойкий аромат, улыбнулся и сказал:

– У вас крепкие духи.

Софья расхохоталась, не обидевшись на этот неуклюжий комплимент Лисицына. Лиза, сидя на стуле, начала беспокоиться, кидая на них внимательные взгляды. Оснований для ревности не было, однако что-то заставило ее насторожиться: не слишком ли супруг увлекся танцами с этой бойкой особой.

Молодые парни, механизаторы из Прохоровки, стоявшие скромно в уголке, многозначительно улыбались и говорили промеж себя: «Гляди, гляди! Сонька «кадрит» директора!» Во баба! Во дает!»

Этот разговор, конечно, кроме парней, никто не слышал.

Танец кончился, Степан Артемьевич, выдерживая этикет, поблагодарил партнершу и, оставив ее в сторонке, вернулся к жене. Софья заметила, что он все-таки обернулся и украдкой глянул на нее…

Она не стала больше их беспокоить и принялась танцевать с борковским парнем, недавно прибывшим из армии. Танцевала с ним не долго, пока не пришла к нему девушка и он, извинившись перед Софьей, не поспешил ей навстречу.

Софья не заметила, что издали за ней внимательно следил Трофим Спицын, глядел на нее не по-доброму, с затаенным желанием…

Вечер прошел весело, и Степан Артемьевич остался им вполне доволен, как и все жители Борка и других деревень. Лиза сказала:

– Почаще надо устраивать такие вечера. Людям нужен отдых.

– Почаще не выйдет, – возразил Степан Артемьевич. – Нельзя превращать жизнь в сплошные увеселения. Работать надо!

– Нельзя, чтобы люди все время проводили на фермах и полях и совсем не развлекались. Кстати, клубная работа у нас не на высоте. Кино и танцы – весь репертуар, ни драмкружка, ни хора. Заведующий клубом – вялый, безынициативный человек.

Степан Артемьевич, возразив ей походя, на самом деле согласился с нею.

Лиза примолкла, села на диван и посмотрела на мужа несколько озабоченно.

– Ну, что загрустила? – приметил муж.

– Знаешь, Степа, эта доярочка… Как ее – Прихожаева? Да, Прихожаева. Она что, развелась с мужем?

– Говорят – развелась. Не везет ей в семейной жизни.

– Будь осмотрительнее. Тебе не к лицу кружиться с такой особой в вихре вальса. Мог бы вежливо и отказаться. Представь себе, что подумают люди: директор напропалую танцует с разведенкой, и она посматривает на него так умильно… Тебе надо оберегать свой авторитет.

Степан Артемьевич, будучи после вечера в клубе все еще в приподнятом настроении, не принял замечание жены всерьез.

– Ты же сама разрешила, – сказал он. – Разве мне запрещено танцевать? Я должен ходить все время по струнке?

– Подумай серьезно. Я видела, как она поглядывала на тебя. Еще влюбится – беды не оберешься.

– Я ничего такого не заметил. Послушай, Лизок, ты что, ревнуешь? Разве ее можно сравнить с тобой?

– Как не стыдно говорить о ревности. Не унижай меня, пожалуйста. Я выше этого.

– Давай успокойся. Тебе вредно волноваться.

– Откуда ты взял, что я волнуюсь? Учти, что здесь в деревне всякое лыко в строку. Достаточно малейшего повода для ползучих сплетен. Тебе их надо бояться как огня.

– Ладно учту, мой ангел-хранитель… Давай ужинать, и забудь об этой женщине. У нас с ней ничего такого быть не может.

– Однако она посматривала на тебя весьма заинтересованно. И ты ее так здорово крутил, что у нее шлейф развевался, как у прима-балерины.

– Ты все преувеличиваешь, Лизок.

Жена умолкла, но в глазах у нее вспыхивали искорки раздражения. Лиза опускала взгляд, прятала его под пушистыми ресницами, но Степан Артемьевич это отметил и постарался перевести разговор на другое.

2

Плотники закончили строить коттедж, и Степан Артемьевич пошел поглядеть, каков он.

Дом снаружи и внутри был великолепен, как нарядная праздничная обновка. Глаз радовала резьба по наличникам окон и причелинам крыши. Плотницкий бригадир Сафонов, заложивший эту постройку, решил непременно украсить ее прорезной резьбой, и ради этого внесли изменения в смету. Сказалась традиция: в Борке все крепкие избы были украшены таким образом, и каждый плотник умел это делать.

Но резьба резбой, а как же все остальное? И тут было не к чему придраться: стены срублены из хорошо высушенных и выдержанных сосновых брусьев, полы, потолки, входные тамбуры с крылечками и лесенками, широкие «итальянские» окна – все было аккуратно прилажено, подогнано. В квартиры провели водяное отопление от котельной, обслуживающей Борковскую ферму и общественную баню.

Он поднялся на крыльцо, прошел через коридор и небольшую прихожую на кухню. Плотники – их было пятеро, – собрав свои инструменты в переносные ящики, сидели на кухне, отдыхая, и курили. Им, видимо, не хотелось уходить из дома, в котором все сделано их умелыми руками. Лисицын поздоровался и тоже сел на чурку, поставленную стоймя. Бригадир Сафонов – чернявый, коренастый мужичок – заулыбался, видя, как Лисицын провел ладонью по гладкой желтой стене с пазами, забитыми мхом.

– Гладко, гладко Степан Артемьевич! – сказал Сафонов. – По лицевой стороне брусьев мы прошлись фуганком. А оклеите потом, после осадки. Домик получился хороший, но почему на две семьи?

– Таков проект. Строился дом с расчетом разместить два семейства, – пояснил Лисицын. – У Яшиной квартира очень тесная.

– Понятно. Когда принимать дом будете?

– Завтра, – ответил Лисицын.

– А по мне, так домик на одну семью – лучший вариант, – опять обратился Сафонов к Лисицыну. – Я бы, Степан Артемьевич, в вашем доме жить не согласился.

– Что так?

– А вот так. Хочу, чтобы за стенкой не было слышно ни музыки, ни шума и брани, когда «милые дерутся – только тешатся», чтоб ни ребячьего писка и беготни, да скрипа соседской кровати по ночам… Я желаю стать полным хозяином на своей усадебке.

– Ишь, чего захотел, – заметил один из плотников, попыхивая папироской и щуря серые глаза. – Ничего себе запросики!

Лисицын полол плечами:

– Не всегда есть возможность занимать особняк, тем более совхозный, не собственной постройки. Жить барином в доме только своей семьей я не желаю, тем более что и семья-то у меня невелика.

– Семья у вас будет, конечно, расти, – продолжал Сафонов, – оба вы с женкой еще молодые. Директор совхоза имеет право жить с удобствами – по чину положено. Работа у вас ответственная, и должны быть нормальные условия быта. А вот я собираюсь строить себе отдельный домик. Сейчас я живу в восьмиквартирном. Для села – это не то, что надо. Этот вариант – городской. К чему ютиться в таком доме, как в инкубаторе с клетушками? Человеку хочется быть ближе к земле, ему нужен простор. Вот прежде мужик, живя на отдельной усадьбе только своим семейством, имел крепкое хозяйство, и все у него было к месту, – продолжал Сафонов. – Этот опыт проверен годами. Семейная жизнь, скажу вам, своего рода таинство. Чужих глаз она боится. Конечно, работа в совхозе, общение друг с другом – дело коллективное. А дома лучше одному. Потому что в присутствии чужих людей быт весь виден наизнанку. Вот, скажем, тоже: приехал в город, устроился в гостинице, а в комнате несколько человек, тесно, неудобно, люди всякие-разные. Тебе навязали их в сожители… Так и здесь.

– Ну – это несравнимые вещи, – возразил Лисицын. – А впрочем, в чем-то вы и правы. Ладно, спасибо вам за труды. Очень хорошо вы тут все обустроили.

– Куда нас теперь пошлете? – спросил Сафонов.

– Пока отдыхайте денек-другой. Скоро начнем большое строительство в Прохоровке. Туда и пойдете. Домики индивидуальные надо для животноводов ставить… А Яшина была здесь? – поинтересовался Лисицын.

– Была, – ответил Сафонов. – Чуть не каждый день приходила и все указывала да топталась.

– Топталась?

– Ну да. Она по всем комнатам половицы проверяла, чтобы не скрипели, не гнулись. В ней веса-то пудов пять. Вот и проверяла. Сегодня наведывалась с супругом. Остались довольны. Когда вселяться думаете?

– К Октябрьскому празднику въедем, – ответил Степан Артемьевич, еще раз тепло поблагодарил плотников и вышел.

В конторе у себя на столе он увидел одно необычное заявление. Тракторист Рудаков из Прохоровки просил управляющего Сибирцева прислать плотников для ремонта своей избы. Он подробно перечислял, что надо сделать: перекрыть крышу, перестроить крыльцо, заменить оконные и дверные косяки и так далее. Управляющий Сибирцев отфутболил его заявление директору со своей резолюцией: «Прошу рассмотреть, т. к. отделение совхоза плотников для ремонта частных домов не имеет». Хитрецу Сибирцеву было любопытно узнать, что ответит трактористу Лисицын.

Степан Артемьевич, прочтя заявление, сначала удивился, а потом призадумался. В этой просьбе чувствовалось веяние времени. Однако удовлетворить ее было невозможно, и он пригласил тракториста для объяснений.

– Ты, мил человек, сочинил такую бумагу, что я пришел в совершенную растерянность, – сказал он Рудакову. – Ты мужик или не мужик? Ты что, никогда не держал в руках ни топора, ни рубанка?

– Как же… Держал, – ответил тот.

– Так почему сам не хочешь заняться ремонтом? У нас ведь службы быта нет, плотников нехватка.

– Нынче везде есть такая служба, и у нас должна быть, – возразил Рудаков и многозначительно усмехнулся. Эта усмешка не понравилась Лисицыну, в ней он различил откровенный подвох. – Чем мы хуже горожан? – продолжал тракторист. – Да у меня и времени нет, сами знаете – день-деньской гоняю на тракторе по полям.

– А вечерами? А по выходным? Вот что, Рудаков, хотя я тебя и понимаю вполне и уважаю, – забери-ка ты свою бумаженцию обратно и свою избу чини сам. Материалами поможем, а обслуживание такого рода у нас не предусмотрено.

– Так надо предусмотреть! Такую пустяшную просьбу не можете выполнить! – стоял на своем Рудаков.

– Совхозные стройки лихорадит из-за нехватки мастеров! Как этого не понять? – Лисицын уже начинал сердиться, а Рудаков неохотно взял заявление.

– Ладно уж, – сказал он таким тоном, будто делал одолжение. – На нет и суда нет. Придется, видно, самому…

– Вот, вот! – облегченно воскликнул директор. – Когда в деревне мужик нанимал рабочих для текущего ремонта избы? Он все делал сам. Сам, понимаешь?

Рудаков неожиданно рассмеялся:

– Так я хотел как лучше да быстрее. Деньги есть, работу могу оплатить.

– Тоже мне, богач нашелся! Мудришь, друг мой.

Рудаков вышел. «Ну и народ! Ну и запросики! – Степан Артемьевич взволнованно походил по кабинету, потом опять сел за стол. – А впрочем, он, наверное, прав… Потребности растут, теперь и сельские жители хотят пользоваться такими же услугами, как в городе. А у нас ни пошивочных мастерских, ни телеателье. Народу в деревне мало, они будут здесь нерентабельны. До городских условий совхоз еще не созрел, и сравнивать в данном случае сельского рабочего с промышленным пока рановато. У нас особые условия. Ну, телевизионная, часовая, пошивочные мастерские есть в райцентре, их работники приезжают, берут заказы. А ремонтно-строительные работы пока не по плечу».

Однако Степан Артемьевич понимал, что и такое обслуживание рано или поздно организовать придется. Время того потребует.

Время, время! Оно шло как-то неравномерно, рывками, этакими неровными импульсами. Когда все более или менее ладилось, время шло спокойно, нормально. А если не ладилось и то в одном, то в другом месте возникали препятствия и помехи, маятник часов сбивался с такта, и время бежало, как лошадь с телегой под уклон по косогору. Бежит лошадка с разлохмаченной от ветра гривой, телега подталкивает ее сзади, и она никак не может остановиться, пока не окажется на ровном месте.

Вечерами у Лисицыных было уютно и спокойно. Лиза шила распашонки и простынки будущему ребенку. Степан Артемьевич в последнее время занялся изучением специальной сельскохозяйственной литературы. Он обложился книгами и делал заметки в толстой тетради. Он все больше углублялся в дебри агрономии и зоотехники, поставив себе целью вести хозяйство как можно грамотнее и культурнее. Несмотря на вузовский диплом инженера по сельскохозяйственным машинам, ему недоставало обстоятельной осведомленности, и он восполнял этот пробел в знаниях.

Длинные осенние вечера располагали к сосредоточенной, вдумчивой работе.

Можно, конечно, во всем положиться на специалистов, но он сам обязан знать не меньше их. Чтобы требовать с подчиненных, надо знать, что и как требовать.

Добросовестно штудируя науки, как бывало в студенческие годы, он убедился, что многое упускает из виду в своей практике, Взять, к примеру, кормодобывание. Оказывается, здесь, на Севере, летом, когда над лесами и полями зыбится задумчивый, обворожительный полусвет белых ночей, растения, развиваются быстро, травы буйно идут в рост, и, если еще выпадают дожди, зеленой массы для сена и силоса предостаточно. А качество? В таких травах содержится мало питательных веществ, и в первую очередь белка. Недостаток его не позволяет получать «большое» молоко и мясо. А чем восполнить белковый голод? – бобовыми растениями: горохом, викой, репсом, В совхозе мало площадей занято клевером, и они нуждаются в искусственном опылении, которое выполняют пчелы. Без пчельников хорошие урожаи клеверов немыслимы.

Степан Артемьевич взял себе на заметку и клевер, и пчельники, чтобы заняться ими в недалеком будущем. А пока он зачастил в Прохоровку, где строители из районного Сельхозстроя начинали расширять коровник и закладывать помещение для молодняка. Требовался кирпич, и Степан Артемьевич поехал в Чеканово выбивать фонды на строительные материалы и дополнительное оборудование. Но у районных снабженцев все фонды были давно распределены и израсходованы. Ему сказали: «План у нас железобетонный, сверх фондов не дадут ни кирпичика, ни водопроводной трубы». Лисицын пошел за помощью в райком. Секретарь райкома Григорий Петрович Поздняков принял его доброжелательно, связался с областным начальством, и оттуда последовал ответ: «Где вы были раньше? На внеплановое строительство фондов нет, ждите до будущего года». Поздняков довольно категорично ответил: «А молоко нужно?» – «Нужно». – «Значит, надо найти стройматериалы. Совхоз «Борок» расширяет ферму, ставит дополнительную пристройку на двести голов».

Так или иначе, Позднякову с Лисицыным удалось прорвать круговую «железобетонную» фондовую оборону, и вскоре совхоз отправил машины за кирпичом на керамический комбинат.

3

Из областного центра, из домоуправления, пришло официальное письмо, где Лисицыну предлагалось освободить и сдать коммунальникам городскую однокомнатную квартиру, поскольку Степан Артемьевич с женой в ней теперь не живут. Лисицын показал письмо жене, убедил ее в необходимости выполнить распоряжение, поехал в город, сдал в комиссионку мебель, а вещи и книги перевез в Борок.

Путь Лизе к отступлению был отрезан, да она теперь, кажется, и смирилась с тем, что ей придется жить в Борке постоянно.

Пора было переезжать в коттедж. Степан Артемьевич думал, что Лиза обрадуется этому, но она восприняла известие о переезде, как ему показалось, равнодушно.

– Ты что, не рада новому жилью? – спросил он.

– Понимаешь, – ответила она, – новое всегда приятно. Но и со старым расставаться жаль, – она обвела взглядом комнату, где они чаевничали у круглого стола под трехрожковой люстрой. – Здесь так уютно, я привыкла. Ну ладно, давай переезжать. А кто займет эту квартиру?

– Семья механизатора Волгина, приехавшего из Владимирской области.

– А удобно ли нам переезжать в трехкомнатную квартиру, оставив им эту. У них ведь семья больше. Люди нас за это не осудят?

– Думаю нет. Коттедж строился целевым назначением для семей главного зоотехника и директора. Это все знают.

– Ну тогда ладно, – согласилась Лиза.

После ужина Степан Артемьевич заглянул в контору. Там никого не было, только из кабинета Новинцева в неплотно прикрытую дверь пробивался свет. Степан Артемьевич зашел к нему. Иван Васильевич работал за столом.

– Чего сидишь вечерами? – спросил Лисиный. – Дня тебе мало?

– Тут спокойно, лучше работается. Сижу над планом работы на ноябрь, – ответил Новинцев. – И вот что получается… – он рассказал о своих наметках. Лисицын, выслушав его, заметил:

– Главное есть. Однако все чересчур стандартно: «Об авангардной роли коммунистов»… «О выполнении требований Устава». Мы такие вопросы и раньше обсуждали. Скучновато.

– А что ты предложишь?

– Я вот частенько думаю о нашем житье-бытье. Заработки у рабочих неплохие, свои дома, усадебки, моторные катера, лодки. Спицын – тот даже машину купил. В домах все покрашено, обустроено, смотреть любо-дорого. Мебель, ковры и прочее… Полное благополучие. Верно я говорю?