Текст книги "Гастролер"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Глава 10

Всякий опытный домушник знает, что клиент по своей психологии делится на пять категорий: «интеллигент», «баба», «пьяница», «хитрец» и «барыга». Исходя из этого, вор чаще всего и работает на хате, не хватая все, что подвернется под руку, а делая аккуратный осмотр помещения и уж потом намечая себе маршрут поиска.

«Интеллигент» – самый простой вариант – прячет самые ценные, по его мнению, вещички в серванте с посудой и в книжных полках, надеясь на то, что у вора не хватит терпения перетряхивать каждую вазу или каждый том по очереди.

«Баба» ховает деньги в шкафу среди пластов постельного или среди нижнего белья: по ее разумению, вор постесняется копаться в женском белье. Более умудренная «баба», становившаяся не раз жертвой квартирных краж, придумывает всякие каверзы, рассовывая денежные сбережения по банкам с вареньями да пряча кое-что на кухне – в жестянку из-под кофе или монпансье и оставляя какую-то мелочишку на самом виду в шкатулке на комоде – в надежде перехитрить еще не посетившего ее вора: вот, мол, чем богаты, тем и рады, бери!

«Пьяница», в отличие от простодушного «заначника», частенько забывающего места своих многочисленных тайников, всегда четко помнит, куда он припрятал кровные – и ему не грозит обнаружить ворох ненужных купюр через год после очередной денежной реформы. Он имеет склонность к технологическому мышлению, поэтому больше тяготеет устроить свой потайной сейф внутри всякого рода электроагрегатов, появляющихся у него дома, например в радиоприемнике или, что еще лучше, в патефоне.

«Хитрец» закладывает завернутые в целлофан пачки денег в вытяжной трубе, или в сливном бачке в туалете, или за настенным ковром, наконец, долбит выемку в стене, прикрывая ее свежепоклеенными обоями.

Самый бестолковый изобретатель способов утаивания материальных ценностей – «барыга». Его фантазии нет предела, он, как и «баба», прячет оборотный капитал на кухне, но основной хоронит глубоко и основательно: если живет на даче или в собственном доме, то в фундаменте, но ни в коем случае не в саду. А если проживает в городской квартире, то деньги, золото и побрякушки укладывает под паркет. Но самый умный деляга устраивает свой тайник под входной дверью в прихожей или над люстрой за алебастровым кругом потолочной лепнины.

…Медведь уже в который раз внимательно рассматривал принесенную ему Рогожкиным подробную схему дома на Берсеневской набережной и расположение квартир во всех его двадцати пяти подъездах. В этом гигантском сером доме-острове, в котором проживали члены советского правительства, орденоносцы, крупные ученые и родственники первых вождей советского государства, ему предстояло взять не одну квартиру и не две. Рогожкин наметил на ближайший месяц пять, принадлежавших высокопоставленным начальникам одного крупного наркомата.

Этот домина, по замыслу его строителей, должен был стать коммуной советской руководящей головки: почти полтысячи просторных четырех– и пятикомнатных квартир с газовыми плитами, горячим водоснабжением, мусоропроводами и телефонами, тут же размещался кинотеатр, огромный магазин, прачечная, пищеблок, детский сад. Поговаривали, что идея собрать всех руководящих чиновников и их семьи под одну крышу возникла у товарища Сталина, чтобы в случае надобности не надо было долго искать того или иного члена правительства – особенно это удобство оказалось ценным с началом крупных перетрясок в высшей большевистской касте в середине тридцатых. Когда-то здесь, на острове между Москвой-рекой и Обводным каналом под Большим Каменным мостом, располагались многочисленные воровские притоны, и Медведь по малолетке бывал тут частенько. В этих же местах некогда совершенствовал свое мастерство знаменитый московский вор Ванька Каин.

Медведь задумался, вспоминая заречные улицы и переулки, вспомнил и незавидную судьбу Ваньки Каина. Это был талантливый вор – проникал в императорские дворцы, гулял атаманом с вольницей по Волге, – словом, гремел на всю Россию… А потом вдруг исчез, как в воду канул, и выплыл некоторое время спустя в Москве, в обличье сыщика полицейского департамента, охотящегося за бывшими своими подельниками. Нет, Медведь не хотел бы такой судьбы. Да и вряд ли такая ему была уготована. Он прекрасно понимал, что после того, как пройдет по всем указанным на поэтажном плане жирными кружками квартирам и выполнит по указке НКВД тайную работу, его непременно уберут. Как убрали в свое время Славика Самуйлова – теперь Медведь понимал причину его загадочного убийства на пустынной московской улице осенью двадцать девятого года и страшный смысл сказанных им напоследок перед смертью слов: «Из куска говна конфетку не слепишь». Похоже, Славик тайком снюхался с ГПУ, на свою беду, и поплатился за это… То же ждет и его, Геру Медведева, и даже вроде бы дружески относящийся к нему Рогожкин ничем не сможет ему помочь: неумолимая мясорубка энкавэдэшного террора перемелет всех, кто в нее попал. Ибо свидетелей в серьезных делах оставлять ей ни к чему.

Но пока что Медведь собирался поиграть в эту смертельную рулетку…

– Ты начни с последнего этажа в первом подъезде, с двадцать пятой квартиры, – наставлял его Рогожкин, сам внимательно разглядывая лист хрустящей папиросной бумаги, будто тоже собирался идти на дело на пару с опытным медвежатником. – Или с двести шестой, но это уже в тринадцатом подъезде… Как ты насчет дурных примет и суеверий?

– Мне мой боженька не велит в такие глупости верить, – не то всерьез, не то в шутку ответил Медведь.

– А я, вот поверишь ли, ужасно суеверный! – всколыхнулся Рогожкин. – Кошка дорогу перебежит – так ни за что тем путем в этот день не пойду. Или вот вчерась вызывают к начальству, к самому высокому, вошел к нему в кабинет, сел, то да се, вроде хороший разговор состоялся, а стал выходить – гляжу, на подоконник снаружи ворона села. Вот тут и думай, чем завтра для меня этот задушевный разговор обернется!

– А ты не думай! К тому же вам, партийным, нельзя такими глупостями голову забивать. Вас же уму-разуму учит товарищ Сталин и первый маршал в бой вас поведет, – снова пошутил Медведь.

– Да что ты смеешься! – всерьез разозлился Рогожкин. – Тут не разберешь, кто первый маршал, а кто первый враг народа. Помнишь, как тут с Тухачевским дело обернулось? Тоже ведь был маршал, герой Гражданской войны, а оказалось – вражеский наймит, который всю жизнь маскировался. Вот то-то…

Тогда Георгий не знал, да и откуда было знать ему, что не по сшей личной инициативе товарищ Рогожкин нашел в Казани знатного вора-медвежатника Георгия Медведева. Навел ретивого энкавэдэшника на след Медведя знающий человек, о чем Рогожкин упомянул при первой встрече с вором, но развивать эту тему не стал, осознав, что сболтнул лишку. Звали этого человека Евгений Сысоевич Калистратов, а по-простому говоря, Женька Копейка, и был он старинный знакомый Медведя еще по Соловкам, который еще у первого начальника СЛОНа Кудри ходил в негласных соглядатаях и сексотах и присматривал за авторитетными урками, в коих числу принадлежал и Гера Медведь… После окончательной «перековки», когда высокое гэпэушное начальство решило, что пора бы Калистратову делом доказать свою преданность делу партии большевиков и пролетарской революции, надели на Женьку военную форму и отправили в Калугу в секретную школу НКВД. А как закончил Калистратов эту школу через два года, бросили его на борьбу с уголовным элементом, учитывая его прежние заслуги и немалый опыт в этом деле: ведь сам он вышел из уголовной среды.

Выказывая немалое усердие и собачью преданность новым хозяевам, Калистратов быстро приглянулся начальству и вскоре был переведен в Ленинградское УКВД, где и занялся крупными воровскими делами. Прознав про многие подвиги своего знакомца Медведя, а потом еще и прослышав о хитроумном замысле Николая Ивановича Ежова использовать какого-нибудь опытного медвежатника для изобличения советских военачальников, запродавшихся иностранным разведкам, он вышел в соответствующие инстанции с инициативой, поддержанной на самом верху…

Так Андрей Рогожкин, сам того не ведая, стал глазами и ушами Евгения Калистратова, который негласно курировал опасные гастроли Георгия Медведева в большом сером доме-острове в Москве…

Медведь ломанул уже четыре квартиры на Берсеневской набережной. И сегодня шел на пятое дело. В основном, по его разумению, хозяева взломанных им квартир представляли собой помесь «интеллигента» с «хитрым пьяницей», хотя, как уверял Рогожкин, все были крупными партийными начальниками. Их миниатюрные и до смешного плохо замаскированные сейфы прятались в основном за рядами пыльных томов Ленина и Сталина. В сейфах они держали кое-какую наличность, наградное оружие и бумаги. Он никогда не читал этих бумажек и, как они уговаривались с Рогожкиным, сразу же передавал Андрею Андреевичу лично в руки.

Кто были эти бедолаги, которых он грабил, Медведь понятия не имел, да и не особливо интересовался. Занимало его только одно: как бы побыстрее найти и раскурочить сейф с бумагами, чтобы потом осталось как можно больше времени пошмонать по комнатам…

Естественно, дом на Берсеневской находился под спецохраной и так запросто В него было не попасть – ни днем, ни ночью. Во всех подъездах, в застекленных каморках, восседали строгого вида тетки, четко регистрируя, кто к кому идет, а перед подъездами прогуливались как бы просто так ладные ребята в неприметных пальтецах и зыркали на всех проходящих мимо. Но Медведю пособляли в нужный день: вдруг ни с того ни с сего сторожиха внезапно заболевала и ее некем было сразу заменить, так что подъезд на несколько часов оказывался безнадзорным. Медведь юркал в дверь и мчался по лестнице вверх, на самый последний этаж. Воспользоваться лифтом он не мог, чтобы не столкнуться, не дай бог, с личным охранником или ординарцем какого-нибудь важного начальника или маршала. Добравшись до чердачной лестницы, он там затаивался, дожидаясь, когда стихнут голоса в гулком подъезде и ничего не подозревающие его обитатели отправятся ко сну, и только тогда он осторожно направлялся к намеченной заранее квартире, где, как он знал заранее, жильцы точно в эту ночь отсутствовали.

Как и во все прочие разы, этой ночью он проник в нужный подъезд, выждал необходимое время и, легко отомкнув входную дверь сто тридцать седьмой квартиры, как обычно, по старой привычке опытного домушника, замер на пороге, прислушиваясь к тихим шелестящим звукам квартиры, принюхиваясь к ее тонким невесомым запахам. Он всегда уже на пороге интуитивно настраивался на поиск тайника: как матерый волк, чуя близкую добычу, не сразу бросается резать баранов, так и Медведь спокойно выжидал, внутренне собираясь для атаки. И сейчас он прошел по комнатам, внимательно осматривая обстановку, но ничего не трогая руками, и сразу зашел в кабинет хозяина.

В кабинете, как обычно, напротив застекленной двери стоял рабочий стол с литой бронзовой лампой под зеленым абажуром; кожаный диван с наброшенным на него бархатным покрывалом, обшитым желтой бахромой; а на стенах все пространство до потолка занимали стеллажи с книгами – в центре уставленное трудами Ленина и Сталина. На одном из стеллажей лежали в навал несколько оставшихся, возможно после ремонта, рулонов обоев. Ни патефона, ни радиоприемника в кабинете не оказалось. Значит, и искать там не придется, время терять…

Его взгляд остановился на большом фотографическом портрете, висящем между двумя книжными полками. На фотографии был изображен улыбающийся товарищ Сталин, с ним рядом какой-то статный мужик в военной форме с четырьмя ромбами в петлицах и девочка лет шести. Товарищ Сталин положил девочке руку на плечо. Военный, лысоватый и в круглых очках, глядел в объектив фотоаппарата прямо, с важным прихмуром. Потом Медведь скользнул взглядом на письменный стол. Там он обратил внимание на фотокарточку в рамке: тот же самый мужик, только уже не в военной форме, а в цивильном пиджаке, был изображен в обнимку с молодой кудрявой девкой, склонившей ему голову на плечо. Только тут до него дошло, что этот мужик в очках и есть хозяин квартиры… Четыре ромба – это тебе не баран пукнул! Он вгляделся в лицо статного мужика и, узнавая, аж дернулся от внезапной догадки про его фамилию…

«Черт возьми, на какие подвиги ты нарываешься, Георгий!» – подумал он про себя, ощутив волнение, приливающее к груди. Но потом, отбросив дурные мысли, продолжил поиски. Прошло полчаса. Он уже пробежался по всем местам закладки возможного тайника, но ничего подозрительного нигде не обнаружилось – ни в спальне, ни на кухне, ни в дымоходе, ни даже под половицами в коридоре, зато в сливном бачке сортира он нашел завернутый в промасленную тряпицу смазанный парабеллум, хотя точно такой же, с дарственной надписью от наркома Ворошилова, спокойно себе лежал в прикроватной тумбочке. Как же это понимать? Но ни времени, ни желания забивать себе башку дурацкими вопросами не было. Медведь кружил по квартире уже минут сорок и все никак не мог определить, где же хозяин хранит личные бумаги. Деньги-то – и немалые! – он нашел довольно быстро. Но где же сейф!

Сейфа не было. А такого просто не могло быть, должен быть, Медведь доверял своему чутью. Он еще раз прошелся по всем комнатам и остановился в просторной гостиной. Здесь его что-то останавливало, но что, пока понять не мог. Скользящий по стенам взгляд уперся в угол. Угол как угол. Одна стена с окном во двор, другая – общая с кабинетом хозяина. «Что же странного в этой гостиной?» – подумал Медведь. У него в голове зашевелилось смутное подозрение, что именно тут и заключена главная тайна этой большой маршальской квартиры. Он отошел к застекленной двери и вновь окинул взглядом всю комнату. И тут он понял!

Угловая стена между гостиной и кабинетом! Эта стена казалась толще прочих межкомнатных перегородок – и все встало на свои места.

«Выходит, двойная стена!» – обрадовался Медведь и улыбнулся находчивости владельца квартиры. Он вышел в коридор и внимательно осмотрел простенок между дверями в кабинет и в гостиную. На первый взгляд в этой стене не было ничего интересного: такие же обои, как те, что валяются на стеллаже в кабинете.

Он ощупал стену и внутренне почувствовал: здесь! Медведь бритвой вырезал квадратный кусок обоев в простенке и содрал слой наклеенных старых газет. Под газетной подложкой блеснула чугунная дверка с утопленным кольцом. Даже замка не было! Дернув за кольцо, Медведь распахнул дверку.

За дверкой на полочке одиноко лежал старый потертый портфель. Щелкнув замочком, Медведь откинул клапан и заглянул внутрь. В портфеле лежало несколько тонких машинописных листков. Глянув на них, Георгий сразу увидел, что вверху стоит заголовок: «Письмо Ф. Раскольникова», а сам текст напечатан очень плотно, без пробелов между строчками, и, чтобы его прочитать, надо сильно напрячь зрение. Но разглядывать трофей Медведь не стал, а сунул в припасенный специально мешочек, который и сховал на груди нод рубахой.

Обычно после удачного налета на квартиру в доме на Берсеневской Медведь пару недель отдыхал, с ведома Рогожкина: прокучивал деньжата, покупал Катьке обновки в ЦУМе, водил ее по ресторанам да в кино. Но на этот раз Андрей Андреевич дал Георгию вольную на целый месяц, радостно сообщив, что последний улов оказался слишком крупным и теперь у него внеочередной отпуск.

А через три недели Георгий прочитал в «Правде», что доблестные работники НКВД разоблачили подлый заговор агентов японской разведки, окопавшихся в Наркомате обороны. Среди разоблаченных врагов народа, чьи фотографии были помещены на первой странице, он сразу признал мужика в круглых очках и в военной форме с четырьмя ромбами в петлицах. Это был тот самый, к кому он наведался в последний раз и у кого в тайнике нашел странное письмо, но больше там ничего не было – о каком же тогда шпионском заговоре речь? Не было у того мужика никаких шпионских документов. Выходит, он, Медведь, поучаствовал в осуждении невинного человека…

Только сейчас до лихого медвежатника дошло, что его используют как ярмарочную обезьянку, заставляя проделывать дешевые фокусы на радость толпе зевак. И что его свободой и жизнью подлый энкавэдэшный опер Рогожкин играет точно так же, как грозное НКВД – судьбой славных советских маршалов.

И впервые за все недели этих ночных вылазок в «большой дом» стало Медведю тошно до отвращения.

Глава 11

Короткое московское лето кончилось. С дачи Катерина съехала в конце августа, потому что на обувной фабрике началась какая-то мощная ревизия, и ей приходилось проводить там все дни без выходных и засиживаться допоздна. И теперь с Катей Медведь виделся мало, о чем не сильно горевал, так как не хотел, чтобы она прознала про его новую опасную работу под зорким приглядом НКВД.

Чтобы не навлечь на своих корешей беды, Медведь старался как можно меньше бывать на людях, старался ни с кем не общаться. При случае он подбросил маляву у будки чистильщика обуви на Кузнецком, предупредив в ней самых близких своих корешей, что если встретят его на Лубянке поблизости от «большого дома», то чтоб не удивлялись и не пытались бы с ним вступить в разговор… И еще сообщал, что наклевываются несколько верных дел, в которых они могут хороший куш снять, о чем он в свое время точно скажет. Многие из его старых подельников, с кем он еще в конце двадцатых «ерошил» московских нэпманов и кто успел отсидеть за грехи да вернуться к старому ремеслу, теперь знали, что Медведя поддернула Чека, хотя мало кто понимал до конца, что же в самом деле стряслось со знаменитым авторитным медвежатником. А он, понятное дело, помалкивал. Стали московские воры поговаривать меж собой, что, мол, Герка Медведев отошел от дел, перестал «гастролить» и сидит сиднем в столице, якобы даже завязал. Правда, барыги, которые еще со времен военного коммунизма брали пропуль, то есть скупали и перепродавали краденое, знали точно, что Медведь в деле: ибо им он регулярно, раз в две-три недели, подкидывал изрядный товарец. И золотишко, и побрякушки старинные, и меховые манто с шапками европейской выделки. Эти видели, что Медведь не только не ушел на покой, но даже в последнее время развернулся на широкую ногу. Но настоящий барыга никогда никому даже туманным намеком не выдаст, откуда им такие роскошные трофеи добыты.

Ходили про Медведя и такие разговоры, будто он снюхался с «конторой», но не в том смысле, что ссучился, а задумал какую-то больно хитроумную операцию, которую без этих в одиночку не решить.

Медведю все эти слушочки, конечно, были известны, но смутные наветы его не шибко беспокоили. Он знал, что покуда чист перед урками, а оправдываться за какие-то глупые домыслы и сплетни, распускаемые за его спиной, не имел обыкновения. Самых же верных своих людей, с кем не раз вместе хаживал на дело, накануне каждого очередного своего «налета» на правительственный дом он извещал о временном отсутствии охраны, скажем, в пятом подъезде с полуночи до двух ночи. И уркаганы этой его информацией стали пользоваться себе во благо, так что, случалось, одновременно на Берсеневской совершались сразу три грабежа в одном и том же подъезде, и по Москве поползли разговоры о деятельности крайне опасной и неуловимой банды грабителей…

Обитал Медведь все там же, в районе Сретенки, где в проходных дворах и темных переулках можно всегда было скрыться в нужный момент от любой погони. Хотя никуда убегать Медведь пока не собирался, как ни осточертело ему его положение подневольного. Жаловаться на житуху, правда, пока не приходилось: НКВД обеспечивал ему прикрытие, позволяя безнаказанно заниматься своим воровским ремеслом, сытный кусок хлеба с маслом для себя и Катерины Медведь имел всегда. Но в то же время он понимал, что такая жизнь под чекистским «колпаком» ни к чему хорошему привести не может. Рано или поздно все это выплеснется наружу, и тогда добра не жди. Но думать об этой далекой перспективе Медведю пока не хотелось. Он пользовался имеющимися возможностями, а далее, думал, – как Бог пошлет.

Тридцатого декабря под самый вечер неожиданно в гости нагрянул Андрей Рогожкин – возбужденный и слегка навеселе.

– Георгий, собирайся! Сейчас поедем кое-куда! Я тебе не говорил: у меня завтра день рождения! – сразу с порога заговорил он, поставив на пол у дверей тяжело звякнувший стеклом портфель. – Ну да, под Новый год угораздило вылезти из мамки на белый свет. Жаль, на Октябрьские не поспел, так хоть под Новый год сподобился.

«И то вылез на день раньше, – подумал про себя Медведь. – Все торопишься, парень, не в свой черед пробиться – и там ты не сподобился, боюсь, и тут и не сподобишься».

В последние месяцы, особенно после трех очень успешных «выемок» в октябре, когда, как потом шепнул ему Рогожкин, добытых компрометирующих материалов хватило для разоблачения крупного заговора врагов народа, энкавэдэшный опер заметно потеплел к Медведю и даже как бы стал с ним приятельствовать. Георгий его дружбу в открытую не отвергал, но сам на откровенное сближение с лубянским фраером не нарывался.

В ноябре Рогожкин вдруг дал отбой – вылазки на Берсеньевскую прервались, и в последнее время они виделись довольно редко, а в декабре встретились только разок на специальной конспиративной квартире в районе улицы Дзержинского. Рогожкин сообщил, что операция временно приостанавливается, но скоро появятся новые адреса для «работы».

– Так вот, Георгий Иванович, приглашаю тебя отметить со мной мой день рождения, ну а заодно и Новый год встретить в веселой компании моих ближайших приятелей и… прекрасных приятельниц! – Рогожкин хитро подмигнул. – Или ты от своей Катьки Провоторовой ни на шаг?

Медведь насупился: обижаешь, начальник! Его вдруг как-то неприятно покоробило от этих слов Рогожкина. Неужели он, вор, человек свободолюбивый, и впрямь так к своей бабенке прикипел, что и налево сходить робеет? А почему бы и нет? Да к тому же у Катьки мать заболела, и она, извиняясь, сообщила Георгию, что Новый год встретит с ней вдвоем, как у них издавна, еще со смерти отца в тридцать третьем, заведено: семейный праздник… Тогда это Медведя по уху так и резануло. И теперь, когда вспомнил, обида с новой силой всколыхнулась в душе. Ну ладно, Катюха, обихаживай мамашу, а я уж как-нибудь без тебя повеселюсь в новогоднюю ночь.

– Да ты не думай, это не сослуживцы, а так, знакомые по Ялте. В прошлом году вместе отдыхали, на пляже разговорились, в картишки перекинулись. Ты не представляешь даже, какие кралечки! Девки одна лучше другой – лицом пригожие, попки крепенькие, буфера – во! Все при них! Я уже тебя им представил, они млеют от перспективы знакомства с тобой! Так что никаких отказов! – настаивал Рогожкин. – Для них ты Георгий Иванович Медвецкий, наш технический инструктор. Что недалеко от истины… – Он криво усмехнулся. – Поедем в Измайлово, там на одной укромной дачке и гульнем… Но для начала сюрприз! – Рогожкин полез в карман и выудил оттуда две серые с красной косой полосой ксивки вроде ведомственных пропусков. – Мне выдали по случаю праздника две цумовские лимитные книжки. Одну мне, а вторую – тебе! Отоваривайся – до самого не хочу!

Медведь сразу узнал эти специальные лимитные книжки, которые выдавались высшим партийным работникам, руководящим сотрудникам наркоматов и передовикам производства, чтобы они могли в знаменитом универмаге Москвы покупать в счет государственного кредита, а фактически с колоссальной скидкой любые товары, как продукты питания, так и промышленные. Такие же книжки он находил в доме на Берсеневской набережной…

– Это что же, Андрей Андреевич, меня причислили к передовикам производства? Или к руководящим работникам государства? – съехидничал Медведь, принимая ксиву из рук энкавэдэшника.

– Ладно, парень, не ерничай. Просто знай мою доброту – отпарировал Рогожкин. – Ты лучше собирайся! Да поедем, на месте все обсудим, прямо в магазине! Я себе недавно там такой английский твидовый костюмчик присмотрел, – продолжал он, возбужденно размахивая серым пропуском. – Качество такое, что в нем впору жениться! Не костюмчик, а обсоси гвоздок!

– Ну а я-то жениться не собираюсь, что мне в этом ЦУМе делать-то? – хмуро мотнул головой Медведь. Ему совсем не нравилась идея показаться на публике с энкавэдэшником.

– Это ты брось – жениться он не собирается, – не понял юмора Рогожкин. – А как же твоя Катька? Мы тебе там часики для нее настоящие швейцарские прикупим…

Он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

– Да и что это я несу? Какое там купим… Все ж бесплатно! Бери что хочешь – запишут в книжечку, проведут через кассу платеж, и точка! – шумно восторгался Рогожкин перспективой отовариться на халяву. – Эх! Жаль, машину нельзя по этим книжечкам приобрести… Машину хочу. Как у Женьки Калистратова… Не наша – иностранная. «Студебекер»!

Медведя тут точно по затылку обухом огрели. Он импульсивно Рогожкина за руку схватил.

– Погоди! Что за Калистратов такой? – напрягся Георгий. – Женька, говоришь? Откуда его знаешь? Он, случаем, в начале тридцатых на Соловках не сидел?

Андрей Андреевич прикусил губу, да было поздно. По его лицу пробежала тень: доперло до него, что сболтнул лишку.

– Да, брат, не надо было тебе про это говорить, да уж теперь что. Слово не воробей… Ты верно говоришь, Женька Калистратов – тот самый шнырь, что с тобой в СЛОНе на «перековке» сидел. Вот, понимаешь, в отличие от тебя перековался, человеком стал, да не просто человеком – большим начальником заделался. Мой, между прочим, командир. – Рогожкин цыкнул зубом как бы с досады или от зависти и перешел вдруг на доверительный шепот. – Помнишь, я тебе в Казани всю твою анкету пересказал? Так вот он мне про тебя целую политинформацию прочитал. Он же тебя по тайному указанию пас с самых Соловков. И за гастролями твоими ленинградскими, и казанскими, и прочими следил в сильный бинокль. У него на крючке ты, парень, как с Соловков был, так и остаешься… Эх, нельзя мне тебе это рассказывать – служебная тайна. Но мы ж с тобой вроде как кореша теперь…

– И кем же у вас Женька Калистратов служит? – тихо, врастяжечку поинтересовался Медведь.

Рогожкин замахал руками и прикрыл глазенки:

– Все, все, больше ни слова. Я тебе ничего не говорил! Идем!

Они вышли на улицу, и Рогожкин двинулся в сторону трамвайной линии.

– Может, пехом пройдемся, – предложил хмуро Медведь. – Чего по трамваям толкаться. Тут же недалеко.

– Что ты! Пешком в ЦУМ? Мороз такой! – воскликнул Рогожкин так, как будто Медведь произнес что-то кощунственное, но, заглянув ему в глаза, сразу же и согласился. Было в глазах Медведя нечто пугающее, чего раньше там энкавэдэшный опер не замечал – лютая злоба, слепыми зрачками выглянувшая из мрачной бездны адского морока. – Ну, пешком так пешком, – пробурчал Рогожкин и, поплотнее завернув шарфом шею и подняв воротник драпового пальто, крепко задумался над внезапной переменой в настроении вора. С этим лучше в друганах оставаться, подумал Андрей Андреевич с легким содроганием, потому что недругов своих он голыми руками порвет – не смотри, что с виду невысок да не крепок особливо. Видать, чем-то сильно не угодил ему Евгений Сысоич.

А Медведь размашисто шагал, вонзив взгляд в тротуар, и думал о Калистратове по кличке Копейка. Ишь как высоко взлетел босяк… Сколько ж они знались? Года три, пожалуй. Женька Копейка за время своей «перековки» на Соловках никогда ему лично дорогу не перебегал, слова дурного не сказал – ни в глаза, ни за спиной – и никакой подлянки не учинил. Но прекрасно помнил Георгий, что угадывался в Копейке какой-то затаенный изъянчик, как бы малозаметная червоточинка – а что это было: то ли его неприкрытая жадность и взрывной азарт, то ли обостренная обидчивость и хитрющая угодливость, которой он даже как-то бравировал, когда общался с признанными вожаками урок, к каковым относился Медведь, один из самых молодых волчар в соловецкой стае?..

Вот, выходит, какие загогулины жизнь выписывает… Сам не зная почему, Медведь вдруг сильно обозлился – и на себя, и на Рогожкина, и больше всего на Копейку. Ишь как дело обернулось: в СЛОНе Женька ему чуть не задницу лизал, чуть не портянки на ноги наматывал, все вился услужливой собачонкой да в рот заглядывал, а тут вона – начальником гэпэушным заделался, да еще стал поводырем и негласным покровителем знаменитого на всю уркаганскую Россию медвежатника…

И тут Медведю снова вспомнился наказ умирающего Славика Самуйлова, который лежал, истекая кровью, на холодном асфальте… Он вообще частенько Славика поминал, но все чаще по другому поводу. «Не повторяй моей ошибки, с НКВД не вздумай хороводиться» – вот какие слова тогда сказал ему верный его друг.

Пора с этим хороводом кончать, а то не миновать беды, подумал Георгий и втянул голову в воротник ароматно пахнущего овечьей шерстью короткого казанского тулупа, которым он недавно по случаю разжился на Тишинском рынке.

Когда они подходили к ЦУМу, Рогожкин ускорил шаг, через плечо буркнув, что, наверное, Медведь прав и лучше бы их тут не видели вместе и что будет его ждать на третьем этаже у двери с табличкой «Служебное помещение». Медведь, лишившись, к своей радости, малоприятного спутника, поднял глаза к козырьку крыши над тремя недавно достроенными к старому зданию этажами, где подсвеченная электричеством рекламная женщина с крепкими ногами и руками выбрасывала из короба разноцветные буковки, сложившиеся в полукруглую надпись: «Рабочий кредит». Как тогда писала газета «Правда», в ассортименте товаров центрального универмага было все – от патефонной иголки до песцового манто. Москвичи еще продолжали называть этот знаменитый магазин по старинке: «Мюр и Мерилиз» или даже проще: «…сходи в «ММ», туда, говорят, барашковые шапки завезли».

При одном взгляде на ногастую тетку в синей спецовке на рекламном щите у Медведя в голове сразу же зашевелилась дерзкая идея грабануть богатенький магазин. Он внимательным, цепким взглядом скользнул по фасаду здания, словно оценивал, как подступиться к нему. Но в это время Рогожкин сделал ему знак рукой и поторопил: видимо, не терпелось энкавэдэшнику проникнуть в закрома родины. Медведь вынужден был поторопиться, и потому он с ходу решил, что если и впрямь брать этот магазин, то надо залезать сверху, с самой крыши.

Ценные идеи у опытного вора всегда возникают после самого первого, брошенного как бы случайно взгляда на будущий объект – уж это Медведь по своему опыту знал точно. Идея – всему голова. А потом, когда идея вспыхнула и дала толчок неодолимому воровскому азарту, можно приступать к серьезной проработке операции, поиску надежных путей подхода и отхода, отбору подельников и подручных, найму транспорта и прочая, прочая…