Текст книги "Гастролер"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Глава 7

28 сентября

08:10

На обочине Боровского шоссе стоял рыжий, фургон «Газель». Водила спал, уронив голову на руль: с виду можно было подумать, что он гнал всю ночь из какого-то далекого города и вот, не доехав чуть-чуть до столицы, решил малость передохнуть… От резкого гудка промчавшегося мимо «Икаруса» спящий встрепенулся, рывком поднял голову и уткнулся ошалелым взглядом на свою окровавленную правую руку, со сна не понимая, откуда кровь и вообще что с ним стряслось прошлой ночью. Руку пронизывала страшная боль. Конечно, парень сразу же вспомнил все…

Шесть часов назад с простреленной рукой, преследуемый невесть откуда взявшимся крепышом с «узи», Сашка, таща тяжеленный чемодан и тяжело дыша, выбежал из дома в Кусковском парке. Но, услышав за спиной выстрелы, выпустил из рук свою ношу и, стремглав юркнув в заросли орешника, бросился вдоль забора к спасительной веревке. В голове у него крутилась единственная мысль – как спасти свою шкуру. Тогда он даже не подумал, что у машины его может поджидать засада. Но ему повезло. Он благополучно перебрался через забор, хотя кровоточащая рука дико болела и ему больших трудов стоило преодолеть эти три метра вверх по свисающему с ветки дуба тонкому натянутому тросу вниз за ограждение к своему фургону.

Машина завелась с полоборота. Уже выехав на дорожку, ведущую через парк, он заметил темный силуэт какой-то легковушки, стоявшей на обочине, недалеко от треклятой усадьбы. Он сразу понял, что это тачка того самого крепыша, который мало того что в два счета завалил обоих его подельников и его самого чуть не отправил на тот свет, так еще, сука, и чемодан отбил, из-за которого вся эта херомундия закрутилась… Чего ради, получается, жизнью рисковали.

Через двадцать минут, покинув Кусковский парк, Сашка уже несся по МКАД в сторону Западного округа, сам не зная, куда и зачем едет… Так, пер себе по трассе – лишь бы подальше от греха. Потом, как будто встрепенувшись во сне, он на автомате свернул на Боровское шоссе и рванул в сторону области, но тут им вдруг овладела смертельная усталость: глаза слипались, голова точно свинцом налилась. Простреленная рука болела невыносимо, ее надо было перевязать, остановить кровотечение. Но Сашка, еще долго находясь в шоке, не решался остановить машину. В конце концов он сделал усилие над собой, встал на обочине и, кое-как забинтовав руку, решил вздремнуть полчасика.

Вот тебе и полчасика… Солнце вовсю сияет! Сколько там натыкало? Уже семь пятьдесят. Гребаный калач, он же должен был сразу позвонить! Блин! Мудак! Вот так на свою задницу приключения и находят.

Через двадцать минут, стоя в замызганной, пахнущей застарелой мочой телефонной будке около станции метро «Юго-Западная» и набирая номер, раненый Сашка лихорадочно соображал, что же ему сказать в сложившейся ситуации.

– Это Сухарь… – хриплым шепотком представился он.

– Ты чего же, падла, не звонишь? – свирепо рявкнул голос на другом конце провода.

– Мог бы, позвонил, – слабо огрызнулся Сашка.

– Ты, умник, – продолжал строгий голос в трубке, – я тебя всю ночь прождал у телефона, а ты мне свою туфту втираешь про то, что мог или не мог.

Сашка молчал, понимая, что его собеседник прав. Хотя тот еще не знал о самом неприятном.

– Ну как там дела, рассказывай! – снова раздался строгий голос.

– Хреновые дела, все сорвалось… – прохрипел Сухарь, страшно разволновавшись. – Как вы и сказали, там был один дед. Деда мы быстро раскололи, правда, пришлось его покромсать малость, но потом он все нам вывалил – и место указал, и шифр сейфового замка продиктовал… Мы уже и сейф открыли, и достали…

– Что там было? – перебил его собеседник.

– Чемодан. Только один тяжеленный чемодан. И бабки еще. Баксы… Совсем немного… Но мы баксы не тронули… – При этих словах Сухарь пощупал внутренний карман кожанки, куда он тайком от своих спутников в последний момент засунул-таки пару пачек стодолларовых купюр. – А вот чемодан… С чемоданом облом вышел. Или сигнализация сработала, или старик успел кого-то из своих предупредить по сотовому… В общем, налетели на нас какие-то лоси… Стрельбу подняли… Мы тоже… В общем, едва ноги унесли…

– А что с твоими двумя корешами? – медленно и, как показалось Сухарю, угрожающе проговорил голос в трубке. – Ты должен был с ними разобраться.

– Ну да, – поспешно солгал Сашка, понимая, что если он признается еще и в этой своей оплошности, то ему точно крышка. – Все, как вы сказали… Примочил обоих, там же… Уходя. Оно даже и удачно вышло, поскольку там… это., мочилово началось… то вроде как пацанов в перестрелке угрохали… так выглядит…

– Ладно, с этим мы потом разберемся. Ну а с чемоданом-то что, Сухарь? Упустил? Как же так?

Сашка сглотнул слюну и почувствовал, как по спине пополз холодок страха. Скользкая трубка чуть не выпала из потной ладони. Он даже про боль в простреленной руке забыл.

– Я это… Ничего не мог поделать… – упавшим голосом стал врать Сухарь. – Там их столько набежало с пушками… Говорю же – едва ноги унес…

После долгой паузы, показавшейся перепуганному Сухарю вечностью, собеседник вдруг достаточно миролюбиво предложил:

– Ну тогда вот что… Ты сейчас давай двигай ко мне… Фургон-то свой, я надеюсь, ты не потерял?

– Нет, ну что вы… Я на «газельке»… Я мигом…

Повесив трубку, Сухарь не сразу вышел из будки на улицу.

Его бил страшный колотун. Зачем заказчик позвал его сейчас, с утра, к себе? Ведь чемодана у него все равно нет. Зачем же он ему понадобился? Уж не чаем ли напоить? В его растревоженном мозгу замелькали отрывочные мысли и воспоминания, которые на ходу склеивались в пугающие выводы.

Все в этом деле с самого начала выглядело как-то странно. Он не знал ни имени заказчика, ни имени хозяина той чертовой дачи в Кускове, ни даже того, что лежало в том гребаном чемодане – но явно не деньги. У Сашки невольно засосало под ложечкой. Что же теперь делать? Ехать к нему? Только зачем? Что ему от меня надо?

И тут только Сухарь допер. Как чего?! Да замочить его хотят, вот что! Не зря же ему заказано было обоих его подельников ликвидировать… Да, именно так и сказал ему заказчик: ликвидировать, бабки получишь хорошие, не пожалеешь. Но чтобы, значит, не осталось свидетелей, способных сболтнуть про этот налет. «Видно, – сообразил тут Сухарь, – дачка-то принадлежит какому-то шибко важному чмырю, раз заказчик так мандражирует…» Он вспомнил шикарный интерьер особняка, который ему удалось разглядеть. Да, блин, хозяин не прост: кругом в доме паркет да мрамор, картины развешаны, дорогая мебель стоит…

Он мысленно снова вернулся к только что состоявшемуся телефонному разговору. «Сейчас давай двигай ко мне…» Нет, шутишь, падла, никуда я к тебе не поеду! И Сухарь левой рукой истерично рубанул воздух. Не поеду, ищи других дураков, которые на верную смерть себя посылать будут. И тут он вдруг снова замер в ступоре. А как же можно туда не ехать? Если он не поедет туда сейчас, то завтра, самое позднее послезавтра его все равно вычислят. Вычислят как пить дать… Ведь нашел же этот хорь его каким-то образом, вышел по цепочке, сам позвонил ему на Русаковскую… А если им известен телефон, то вычислить адресок – все равно как два пальца… А коль скоро они знают адрес хаты, которую он снимает на Русаковской, значит, могут запросто знать и другой, на Шаболовке, где он официально прописан под своей фамилией Сухарев…

Не заметив, как вернулся к «газельке» и сел за баранку, Сашка медленно поехал в сторону Комсомольской площади. Мысли путались. Нет, надо рвать когти на хрен. Вообще из Москвы смотаться. А там пусть ищут… Можно на Кипр свалить к Лехе Пандыкину, у которого на далеком средиземноморском островке в курортной зоне есть пара гостиниц, где отдыхают российские туристы. А что, там и можно залечь. И еще Зинку с собой прихватить. Она телка клевая – хрен ли он будет там на Кипре один париться… Надо и Зинку с собой выписать, удовлетворенно подумал он. Бабки есть. Он снова с удовольствием похлопал себя по карману. Леха хоть парень и свой в доску, но за спасибо помогать не станет… Только вот нужно паспорта забрать. А заодно и бабульки припасенные тоже прихватить. Лишними не будут.

«Сейчас прямо и рвану на Русаковскую», – решил Сухарь, когда в голове у него окончательно сложился план действий, там возьму и то и другое из загашничка… Зинка об том загашнике и не знает… Там штук пятнадцать припасено. А потом вместе с Зинкой прямо в аэропорт и на первом же чартере в Лимассол…

Сашка остался доволен своим планом.

И тут его резанула новая страшная догадка. Кто бы ни был этот ухарь, который как ураган налетел на них в Кускове в самый неподходящий момент и сломал им весь кайф, он наверняка засек его фургон с надписью «Московская телефонная служба» на кабине… Да, блин, «газелька»-то засвеченная. И теперь от этой засвеченной тачки надо было срочно избавляться от греха подальше. Но вот так просто бросить фургон в первой попавшейся московской подворотне ему было жалко. И что же с ней делать? Продать! Он даже присвистнул от удачной придумки. Опять же бабки. Ну да, толкануть ее, родимую. На Кипр улететь можно и завтра – этих чартеров сейчас до хрена и больше, каждый час. Сейчас надо рвануть на «газельке» в Южный порт – и там какому-нибудь хмырю толкнуть фургон штук за пять баксов. Она ведь почти новая. «Как-никак, а лишние бабки не помешают», – снова подумал он и, немного повеселев, крепко вцепился в баранку.

Выйдя после пятилетней отсидки из СЛОНа живым и более или менее здоровым, Медведь с годик пошатался по русскому Северу, поскольку бывшему зэку путь в обе столицы и десяток больших городов Советского Союза был закрыт. Перво-наперво Георгий навестил Вологду, где у него почему-то не закололо сердце и не заболела душа, отчего скиталец быстро понял, что навсегда оторвался от корней и ничего его на малой родине не удерживает. Еще была у него слабая надежда получить хоть какие известия про давно сгинувших отца-мать или хотя бы найти их могилку, да все поиски оказались тщетными. Покрутился – покрутился Медведь по Вологодчине, встретился со старыми корешами, даже несколько раз с ними на дело сходил, но однажды чуть не замели их, а по этапу снова идти Медведю вовсе не улыбалось. Плюнул он на все и решил смотаться в более теплые края. Проехался от Казани до Астрахани и обратно, заделавшись каталой на волжских пароходах, и после года скитаний тайком вернулся в Москву, поселился на окраине, найдя себе на Лосином Острове укромный домишко со старухой хозяйкой и, как и предсказал ему когда-то Славик Самуйлов, стал вором-гастролером: уезжал подальше от столицы, по преимуществу на сытый Крым да Кавказ, предпочитая курортные Ялту, Сочи, Сухуми. Прибыв на очередную гастроль, Медведь селился на окраине, крутился в городе две-три недели, намечая себе очередную жертву – отделение ли госбанка, кассу ли крупного завода или большого промтоварного магазина, а потом, взяв себе в подручные пару местных шниферков, безлунной ночью ломал сейф и на следующий же день рвал когти, сев на скорый до Москвы…

Несколько дней назад Георгий вернулся с очередных гастролей в Ленинграде, где провернул очень удачное дело и решил на пару месяцев залечь на дно, пока мусора усиленно рыли носом чухонскую землю в поисках дерзкого медвежатника.

В ту гастроль Медведь возложил на себя, казалось бы, непосильную задачу: ломануть сейф ленинградского отдела милиции водного транспорта. Сейф был непростой. Вернее, вскрыть-то его опытному медвежатнику ничего не стоило: несгораемый шкаф был стандартный рычажковый, двухкамерный, с двумя замками, открывавшимися одновременно вставленными двумя ключами – такие железные гробы, крашенные в ярко-оранжевый цвет, стояли во многих участковых инспекциях да в ведомственных кассах.

Но что привлекло Медведя к этому именно рыжему гробу, так это должность и, главное, репутация его хозяина. Сейф стоял в кабинете начальника отдела водной милиции городского порта Виктора Ефимовича Усачева по прозвищу Ус. В портовых кругах про Уса давно уже ходили всякие байки одна хлеще другой: будто он хам и сквалыга, хапуга и взяточник, страшный завистник и склочник, да к тому же матерый бабник, который ни одной юбки не пропустит, особливо если эта юбка сидит на крепкой попке супруги портового главбуха, ну а самое главное – что дерет личную «десятину» со всего, что «сверх плана» приходит в порт, – от мурманской селедки до лососевой икры. Но селедку в кабинетном сейфе не больно-то сохранишь – вот и поговаривали портовые промеж себя, что Витька Ус с капитанов дальнего плавания мзду берет иностранной валютой. Да только вот что странно: зачем ему, советскому мусору, нужна эта самая валюта! Не собрался ли Усачев втихаря к мистеру Чемберлену податься!

В общем, стало Медведю интересно пощупать этот занятный сейфик. Как раз в середине тридцатых годов в Москве поднялся спрос на германские марки, французские франки да английские фунты. Товарищ Сталин решил развить бурную агитационную деятельность на мировой арене, запуская в логово империалистического врага десятки делегаций советской творческой интеллигенции, ударников труда и спортсменов. Артисты, писатели и журналисты, пачками отбывавшие за «железный занавес», с удовольствием выполняли ответственное задание партии и правительства, активно пропагандируя достижения первых пятилеток, но одновременно не забывали и свои скромные нужды, а равно и нужды своих родственников, знакомых и нужных людей. Словом, черный рынок валюты в Москве рос как на дрожжах, и московские воры немало тому содействовали. Была налажена надежная система сбора информации о тайных каналах скупки валюты, причем в этой разветвленной системе были задействованы десятки информаторов – от рядовых работников Наркомата по иностранным делам до домработниц и дворников, которые то ли по глупости, то ли по коварному умыслу были поставщиками интересных сведений. Таким макаром и Медведь получил от трех осведомителей наколку на Виктора Усачева.

Загодя нанявшись грузчиком на рыбную базу, произведя тщательный предварительный осмотр порта и проникнув даже в здание портовой милиции, Медведь, как всегда, – Славик учил, царствие ему небесное! – пошел на дело безлунной ночью. Надев привычную робу грузчика, он как ни в чем не бывало через проходную прошел на территорию, обогнул отделение милиции, заглянув в освещенное окошко дремавшего там дежурного, потом, зайдя с тыла, фомкой неторопливо повыдергивал ржавые гвозди из оконной решетки и впрыгнул внутрь.

…В сейфе действительно находилась валюта, мятые купюры разных стран, сложенные неровными горками и перевязанные бечевочками. Аккуратист был этот Ус!

Георгий аккуратно рассовал добычу себе под куртку, запер замок сейфа своей универсальной отмычкой, которую сам и смастерил года два назад для вскрытия дореволюционных банковских шкафов работы германского мастера Кноблаухера (а у Усачева именно «кноблаухер» и оказался!), и покинул место преступления тем же путем, что сюда пришел.

А в выпотрошенном сейфе, между прочим, оставил наглую записку следующего содержания:

«Здорово, Ус! Хотел бы я увидеть твою рожу завтра.

Неужели заявишь в Ленугро о пропаже?

С комприветом, М.»

Естественно, об этом инциденте Василий Усачев никому не вякнул – ни в газетах, ни по радио, ни даже по воровскому телеграфу про это дерзкое ограбление ничего сообщено не было. И Георгий мог только воображать себе, как в бессильной ярости метался по кабинету Васька Ус и изрыгал безадресные проклятия да топал сапогами.

Только полгода спустя, когда ленинградское УНКВД раскрутило Усачева по валютным делам, встыл этот инцидент с хваленым немецким сейфом, и слухи о таинственном чудо-медвежатнике, как ручейки талой воды, побежали по воровским малинам Союза, и многие бывалые уркаганы с уважением говорили, что, довелись им встретить этого мастера, поклонились бы ему в пояс и признали бы своим паханом. Кажется, именно тогда впервые и пустилось в обиход словечко «авторитет», которым наградили неведомого дерзкого вора.

* * *

После удачной ленинградской гастроли Медведь несколько месяцев ходил гоголем: обновил гардероб, ужинал только в «Национале» да в «Славянском базаре», где закадривал самых дорогих шлюх, даривших ему бесстыдную продажную любовь. Но скоро в его жизни произошел перелом…

Как-то, прогуливаясь по Тверской, вернее, уже по улице Горького, как ее переименовали в честь недавно почившего пролетарского писателя, Медведь увидел отходящий от остановки битком набитый трамвай и вспомнил, что пора бы заехать на Белорусский вокзал, перевезти чемоданишко с ленинградской и кое-какой иной добычей из камеры хранения на Казанский. Хоть жизнь вора и не предусматривает накопление имущества и богатства, но совсем уж отказаться от сбережений никак нельзя: на ворованное медвежатник живет, а иначе что ж ему, побираться идти?.. Свою нехитрую «казну» он держал в фибровом чемоданчике, который сдавал в вокзальные камеры хранения и раз в неделю перекладывал с места на место. Между прочим, тоже Славик его надоумил…

Медведь догнал переполненный трамвай и, запрыгнув на подножку, протиснулся в вагон. Он давно не ездил в трамваях и потому сейчас особенно остро ощущал июльскую духоту и теснотищу в раскачивающемся на стыках рельс вагоне и поначалу даже решил на следующей остановке соскочить. И вдруг увидел, нет, почувствовал, как при очередном толчке к нему, не удержавшись за ременный поручень, прильнула девушка в тоненьком ситцевом платьишке. Потерявшей равновесие, ей ничего не оставалось, как непроизвольно ухватить Георгия за руку. Ее упругие груди ткнулись ему в бок и, соблазнительно спружинив, так и приклеились к нему, источая манящее тепло. Девушка трепыхнулась, смущенно отведя глаза, но толпа еще сильнее надавила, и она, принимая безысходность ситуации, не отстранилась, а словно вся влилась в него. Не зная, что и сказать, но ощутив, как где-то внизу тела назревает опьяненное близостью желание, Медведь чуть иронично, но мягко, не нагло, пошутил, чтобы сгладить неловкость:

– Ничто так не сближает людей, как общественный транспорт!

И, улыбнувшись, свободной рукой обнял девушку, защищая ее от напирающей толпы. Он чувствовал ее всю, от теплых грудей до горячих бедер, ощущал даже лобок, в который уперлась его набухающая напряженная плоть, он даже почувствовал, как она слегка развела колени, еще теснее прижимаясь всем телом к нему. Рука Медведя скользнула по ее бедру, потом двинулась дальше и словно большой чашей накрыла ее округлую ягодицу и слегка ее придавила. Девушка, поддавшись и в ней проснувшемуся инстинкту, несколько раз качнулась на носочках, напрягая мышцы, ее рот слегка приоткрылся, дыхание участилось, и казалось, она вся поплыла в него тонкими струйками. Медведь отпустил поручень и медленно провел второй рукой вдоль тела девушки. Миновав ладонью изгиб спины, он нежно, но настойчиво сжал ее ягодицы обеими руками. Но девушка, словно вынырнув из минутного забытья, порывисто отстранилась и легонько ударила его маленьким кулачком в грудь, глянув укоризненно исподлобья.

Медведь ощутил всю глупость этой ситуации, когда переполняющее их обоих желание готово было выплеснуться через край. Он заговорщицки перемигнулся с девушкой, дернув плечом, – теперь у них двоих была одна общая тайна – и, слегка наклонившись к ее розовому ушку под завитками душистых льняных волос, тихо и прошептал:

– Я даже не представляю, как мне теперь выйти из трамвая. Придется прикрыть моего гусара руками, – как бы невзначай добавил Медведь. – Мне ведь действительно сейчас выходить.

Девушка, зардевшись, смущенно потупила глаза.

Они вышли на Садовой-Триумфальной, и Георгий, посмеиваясь над комичностью ситуации, стал махать проезжающим мимо извозчикам: ему захотелось прокатить новую знакомую с ветерком.

Девушка не стала отнекиваться и ловко заскочила в пролетку. В дороге разговорились. Катя – так ее звали – жила с мамой в тесной коммуналке на Преображенке и работала счетоводом на обувной фабрике где-то в районе Сокольников. По ее сияющим глазам Медведь понял, что привлекло ее в нем: нагловатая, но без хамства галантность и беззастенчивая, но без пошлости откровенная манера общения с привлекательной особой. А он был не только польщен тем, что приличная девушка, а не какая-то шалава из Марьиной Рощи легко встретила его нахрапистый наезд и не подняла хай на весь трамвай. И чем больше он разглядывал ее открытое лицо с большими серыми глазами, ее длинные, гладко расчесанные русые волосы, аппетитную, с четко очерченными выпуклостями, фигуру, тем горячее разгорался полыхающий в нем пожар – чувство было незнакомое, потому что Катя вызывала у него не просто горячую похоть, которую, как многодневный голод, хотелось поскорее утолить, но некое доселе неведомое чувство теплой нежности и даже жалости…

Покатавшись по Москве с полчаса, они поехали на квартиру к Медведю.

Он снимал большую комнату в коммуналке на Сретенке, в одном из переулков ближе к Сухаревской, или по-новому Колхозной, площади. Едва затворив за собой дверь, Медведь, ни слова не говоря, стал покрывать лицо Катерины горячими поцелуями. Они кружились по комнате, словно в танце, сдергивая с себя одежду. Девушка запуталась в длинном легком платье и рассмеялась. Он помог ей стянуть с себя и платье, и комбинацию, и чулки, а потом резким решительным движением сдернув с нее розовый бюстгальтер и трусики, прижал ее, дрожащую и тающую, к себе. Затем пустил правую руку по ее животу вниз и проник во влажную тесноту ее лона. Она застонала и вся раскрылась ему навстречу.

Он положил ее на кровать. Губы их слились в долгом и страстном до боли поцелуе. Они катались по простыне, точно обезумев от взаимной страсти, то и дело меняя позы. Никогда еще Медведь не испытывал такого острого желания. Он встал на колени, крепко сжал девушку за талию, опрокинул на спину, так что ее полные груди раскинулись по сторонам, и, выгнувшись, уверенным сильным толчком вошел в нее, а она, всхлипнув, застонала от удовольствия, вцепившись пальцами ему в плечи и начав медленно извиваться всем телом.

«Не целочка», – мелькнуло у Медведя в голове. Он невольно обрадовался этому открытию и, не в силах больше сдерживать возбуждение, стал увеличивать темп. Девушка сначала тихо вздрагивала, что-то бессознательно бормотала, потом вдруг тонко застонала, перейдя на визг, и забилась под ним, хватая ртом воздух и причитая: «Ма-а-а-а, ой ма-а-а, ой мамочка…» Он вложил в финальный удар своего члена всю силу неуемной похоти и ощутил горячее освободительное извержение…

Потом они лежали, утомленные, в измятой постели и тихо беседовали ни о чем, рассказывая друг дружке про себя всякие истории. Катерина обожала литературу, историю, обожала стихи, мечтала стать школьной учительницей.

Георгий, понятное дело, не шибко был с ней откровенен. Он поведал ей о голодном сиротском детстве, о беспризорничестве и о пяти годах, проведенных в СЛОНе. Осторожно, точно боясь спугнуть девушку, упомянул и про свои воровские подвиги – времен нэпа. Сейчас, уклончиво сказал он ей, перебиваюсь случайными заработками, потому как, мол, бывшего урку на постоянную работу не берут. Нет, он не стеснялся того, что промышляет воровским ремеслом, просто с этой девушкой ему было хорошо и не хотелось в самом начале их знакомства осложнять отношения. У него пока что не было постоянной полюбовницы, попадались одни только бесстыжие марухи с шалманов, а хотелось настоящего чувства близости душевной и сердечной привязанности. И вот, казалось, он нашел чудесную подругу, но тут же побоялся ее сразу потерять….

Почему-то Медведю вдруг припомнилось, как он в первый раз оказался с женщиной в койке – тогда Славик Самуйлов привел его, шкета-четырнадцатилетку, в притон к проституткам на Серпуховке и, заплатив сверх всего положенного, попросил девок обучить его неопытного ученика премудростям плотской любви. Смешно было вспоминать, как Гришка, раздевшись наспех и жутко стесняясь своей тощей наготы, неуклюже оседлал развалившуюся на жестком тюфяке пухлую деваху, чуть ли не ему ровесницу, и пошел тыркаться горячим концом в нее, а она, хохоча, его сдерживала и поучала, как первоклашку, когда и как кончить, и показывала, что ей больше нравится. А потом взяла его член губами и, продолжая что-то приговаривать, тихонько лизала, точно леденец. Там же по соседству, за тонкой дощатой стенкой, сопел какой-то толстый битюг, усиленно работая на взрослой проститутке, что до невозможности отвлекало «первоходку» от дела.

Медведю вспомнилось, как, уже несколько раз торопливо спустив и чувствуя в себе полную опустошенность, он лежал на спине рядом с Нюркой, мял ладонью ее торчащий бурый сосок и слушал смешные истории, которые она травила без умолку про бывших у ней до него клиентов. Они еще полежали рядышком маленько, пока он набирался сил, а потом Нюра перевернулась на живот и выпятила ягодицы.

– Зайди-ка в меня сзади, – томно предложила она. – А? Как тебе нравится вид? Мне все мужики говорят, что у меня задница самая лучшая в городе. Ну, что ты лежишь бревном, пристраивайся – я научу тебя скакать, как всадника без головы. Слыхал о таком? Это английский мужик был такой. Говорят, он мог выстроить дюжину баб в рядок и пройтись по всем, доводя их до полного умиротворения. Может, из-за того что головы у него не было, а может, силу имел невиданную. Меня вот трудно завести, но с тобой мне, Гриня, хорошо. Счас ты, парень, просто улетишь! Я знаешь как хорошо умею подкручивать, не пожалеешь!

И она завертелась, задрыгала обеими ягодицами, словно жерновами, и от этого юному наезднику стало жарко и приятно.

– Ну как? – постанывала Нюрка. – Я же тебе говорила, тебе понравится. А сейчас я тебе еще кое-что покажу – так потом у тебя от баб отбоя не будет!

…Вспоминая то свое первое любовное свидание, Медведь улыбнулся: «Все женщины по сути своей порочны и похотливы, ну так и что, без их порочности и похотливости жизнь была бы просто полная скучища!»

…Он очнулся от своих мыслей, чувствуя рядом бархатное дыхание уснувшей Кати. Она задремала на минуту, но тут же, почувствовав прикосновение его руки, повернулась к нему лицом, уткнулась носом ему под мышку и совсем по-детски наивно и шутливо лизнув его язычком, прошептала:

– Еще хочу!

И заглянув снизу вверх ему в глаза, тут же перекатилась на него верхом и обхватив ногами его бедра, стала кататься на нем, как настоящая наездница. Георгий чуть не задохнулся от вновь нахлынувшего желания. А когда она завела правую руку за спину, нащупала его разгоряченный член и, привстав, направила в себя, а потом медленно опустилась сверху, он испытал невероятное блаженство, от которого закружилась голова, и он стал терять контроль над собой, обнимая руками ее тело, страстно хватая ладонями ее полные упругие груди с возбужденными, затвердевшими сосками. Катя, забывшись, вовсю работала бедрами, зажмурившись от восторга и откинув голову назад.

Они кончили одновременно и, даже не сдерживаясь, кричали от охватившего их сладко-болезненного удовольствия и волны озноба, которая прокатилась по их телам.

Медведь с Катей стали встречаться почти каждый вечер. Но воскресеньям они иногда ездили в Останкино на открывшуюся совсем недавно Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, где перед входом была установлена доставленная из Парижа огромная скульптура рабочего и колхозницы. Несколько раз ходили в знаменитый кинотеатр «Арс» на музыкальную комедию «Веселые ребята». А через месяц Катя, объяснившись с матерью, переехала к Медведю на Сретенку.

К своей воровской компании он Катю не подпускал и ни с кем из своих корешей не знакомил. Правда, она очень быстро поняла, чем занимается Георгий, хотя, похоже, это открытие ее не остановило и не изменило интереса к нему.

– Ну и что, – серьезно сказала ему как-то Катя. – Я, Гера, давно об этом догадывалась. У тебя по всему телу вон сколько наколок. Я, когда увидела тебя еще в первый раз голым, подумала, что ты из поповских. Наколки твои – все кресты да ангелы… Ну а потом догадалась… Знаешь, тебе надо найти работу. Хорошую работу. Хочешь, я попрошу маму – у нее есть знакомые, за тебя поручиться можно, тебя возьмут. Да хотя бы в органы. Там много сотрудников из бывших… заключенных, из перекованных… Ты там приживешься… Главное, что мы вместе и что мы любим друг друга, я верю тебе. Правда?

Медведь молчал. Ну что он мог возразить этой наивной девочке? Что для него, вора по призванию, работа в НКВД столь же немыслимое дело, как если бы святой Петр служил привратником у дверей ада. Но и спорить с ней ему не хотелось. И он делал вид, что согласен, да просил повременить пока с этим…

Они никогда не заводили разговора о семье. Катя об этом помалкивала, потому что явно не хотела загонять своего любимого в угол, навязывая ему какие-то обязательства. А Медведь – тем более, потому как накрепко усвоил внушенную ему Славиком истину, что жизнь вора принадлежит не одному ему, а воровскому делу и что перво-наперво вор держит ответ не перед своей семьей, а перед воровским сходом.

Но текли недели и месяцы. И в его отношении к ней что-то менялось – он это чувствовал. Поначалу Медведь не мог понять, что же с ним произошло, а потом наконец понял: Катя была для него не просто любовницей, а дорогой, близкой, даже родной женщиной. Нуда, они не сходили в ЗАГС, не оформились. Но она была ему женой, как ни крути. И похоже, она чутко ощущала, что он прикипел к ней всем сердцем, всей душой.

Засыпая, Катя стала часто повторять ему:

– Я всегда, всегда буду с тобой, что бы ни случилось… И Медведь улыбался в темноте и гладил ее рукой по волосам, проникаясь покоем и нежностью.