Текст книги "Гастролер"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Глава 17

Собрав в столице с десяток наиболее опытных и проверенных пацанов, продумав как следует всю ситуацию, Медведь уже через две недели вместе со своими бойцами снова выдвинулся в Новороссийск. Чтобы не светиться и не вызывать подозрений у приморской купленной Решетом братвы и у прикормленных им мусоров, Медведь один прибыл скорым поездом в Краснодар, а его бригада выдвинулась к Новороссийску загодя, отдельно от своего предводителя, обходными маршрутами, через Керчь, Ростов, Сочи.

На вокзале Медведя встречал его старый знакомый вор, татарин по кличке Ланик, недавно назначенный решением большого схода смотрящим по Краснодару. Информацию эту сход пока хранил в тайне и всей братве собирался донести после разборки с Решетом.

– Ну, как тут у вас дела? – спросил Медведь, усаживаясь в подъехавшую прямо к перрону темно-зеленую «Победу». – Не воюете?

– Да нет, вроде тишина! – ответил Ланик, еще не зная толком, по какому поводу к ним в гости пожаловал сам Медведь.

Ланик был из крымских татар, приземистый, чернявый, с проседью в волосах крепышок. В юности он промышлял карманником на рынках черноморского побережья, был знатным «хирургом», в своей работе использовал скальпель для резки карманов и иногда как орудие самозащиты, потому и прозвал его кто-то из образованных Ланцетом. Позднее от его погоняла только и осталась частица – Ланик, но никого уже давно и не интересовало, что оно обозначает. За Лаником прочно закрепилась слава бессребреника и кристально честного уркагана, который не мог стащить, точно подлая крыса, копейку из кармана ближнего своего.

– Это хорошо, – сказал Медведь добродушно. И будто бы невзначай уточнил: – А как Решето… поживает?

– Лютует, гад! – коротко ответил Ланик, враз уразумев, куда клонит опытный московский вор. Он достал похожий на старинную табакерку тяжелый золотой портсигар, открыл крышку и, выудив из него большую щепоть табака, с наслаждением сунул себе под язык.

– Будешь? – предложил он Медведю.

– Нет! Спасибо! – усмехнулся гость. – Не употребляю. Я лучше папироску закурю.

– Могу предложить восточный дурман! – не унимался Ланик, услужливо доставая другой портсигар – тоже золотой, еще богаче первого. Татарину страшно хотелось добиться расположения Медведя, краснодарский вор почувствовал: назревает что-то серьезное.

– Дурь? Ну так и быть, немного, за компанию, чтобы не обидеть встречавшего! – добродушно ответил Медведь, и они вместе закурили самокрутки, набитые лучшей краснодарской коноплей.

Медведь расслабился и, кайфуя, откинулся на мягкую спинку. «Победа» резво бежала по грунтовой дороге среди цветущих виноградников, и от пейзажа за окном ему стало покойно и даже весело, хотя он и понимал, что это легкое мимолетное опьянение ему подарила незатейливая сушеная конопляная смолка.

…На следующий день, погуляв и отдохнув в Краснодаре, Медведь вместе с Лаником выехал в Новороссийск в новеньком синем «Москвиче», который по тем временам считался престижной редкостью даже в этих благодатных краях.

Медведь и Ланик сидели рядом на заднем сиденье и впервые за время встречи говорили о делах всерьез.

– …Так вот я и говорю, – продолжал Ланик о своих взаимоотношениях с Петром Решетовым, – что он захапал себе все! Казалось бы, наш Краснодар, столица края, и какой-то сраный Новороссийск – не сравнить! Но вся беда в том, что там порт и курортное побережье, а он нас отсекает от этого лакомого кусочка, под себя подмял все вплоть до Сочи. Ну а там, сам знаешь, своих ртов хватает…

Ланик говорил торопливо, словно пытаясь вывалить на Медведя все свои обиды на Решето до приезда в Новороссийск.

– Надо созывать сход! – возмущался он, еле сдерживая себя, чтобы не перейти на сквернословие. – Пусть люди нас и рассудят!

Медведь сидел и не перебивал Ланика, внимательно слушая.

– Он, считай, и всю Кубань под себя уже подмял. Вся наркота в порту идет только через него. Турки на него Аллаху молятся, как на своего… бабаем его зовут. Ты представляешь: был Решето и вдруг стал Решет-бей! – зло засмеялся Ланик и тут же посуровел. – Обидно! Мне, татарину, обидно, что мои земляки из Крыма и Турции этого шакала за своего считают…

Слушая Ланика вполуха, Медведь вспомнил подробности своей разборки с Решетом, которая для него едва не закончилась трагическим исходом, и настроение у него сразу переменилось. Захлестнула его опять такая лютая злоба, что сил не было терпеть. Чтобы успокоиться и привести мысли в порядок, Медведь стал вспоминать все, что знал о Решете. С первых шагов Петрок начинал плохо – у него, видно, народу было написано: выйдет из непутевого парня беспредельщик первостатейный. Первая же его ходка была за попытку убийства. Допек пятнадцатилетнего кубанского пацана пожилой участковый за тунеядство, за нежелание учиться и работать, и хлопец, накрутив себя до предела, разрядил в мусорка украденное накануне ружье. А че?! Достал старый пек-ь своими нотациями! Вот и получил заряд в свою рожу поганую. И тут у него пошло все не как надо. Слепая ярость помешала рассмотреть в сумерках, что попался ему на дороге совсем другой старшина. А оплошность тоже сослужила свою службу – хоть и попал дуплетом прямо в голову, но рана оказалась несмертельная, чудом выжил старшина: этот помоложе, покрепче был. А Решето, тогда еще Петя Решетов, получил свою первую десятку.

Выйдя на волю, Петрок там долго не задержался и вновь залетел за хулиганство. До нынешнего, пятьдесят седьмого, года Решето совершил еще пять коротких ходок, так что из своих почти сорока лет жизни половину провел за решеткой.

В общем-то в зоне к нему претензий особых не было. Своей вотчиной он правил сурово, но по-честному. А слухи?.. Мало ли завистников. Из серьезных обвинений до поры до времени ничего не всплывало. Так, говорили, что часть грева прикарманивает себе, что любит чрезмерно комфорт, дорогие цацки, но это все мелочи. Несколько лет назад вышел Петрок Решето на волю, вернулся в Новороссийск и прописался в поселке Таманском. Как авторитетный вор, хотя и не коронованный, поддерживал связи с другими авторитетными ворами Кавказа и Крыма – Дато Ташкентским, Гиви Резаным, Костей Яблочком. Московские воры в законе определили княжить его в Новороссийске, что он с рвением и делал, руководя сборами в воровской общак.

А потом стали замечать, что он не чурается и дел, совсем не свойственных вору: стал заниматься перепродажей машин, связался с местной властью, стал набирать вес и в мирском обществе. Добрым его приятелем заделался заместитель УВД Новороссийской области полковник Неприходько, с которым его часто видели на загородной даче заместителя прокурора области, тоже с некоторых пор закадычного дружка Решета. Оба могли по просьбе друга позвонить начальнику РОВД, к которому был приписан Петрок и по-приятельски попросить не шибко давить на их общего знакомца. После чего добропорядочному гражданину Решетову отменяли любой административный надзор, закрывали глаза на многие темные дела, не давали хода назревавшим уголовным делам, жалобам, рапортам. В общем, у Решета в Новороссийске все было схвачено по серьезному. Перемещался по городу Петрок всегда в сопровождении двух-трех охранников. Жил в доме, который тщательно охранялся. Так что подступиться к новороссийскому приморскому пахану было непросто.

Прибыв тайно в Новороссийск, Медведь расположился в близлежащем рыбацком поселочке под видом курортника, с ним поселился верный ему вор по кличке Серый, его спаситель и доверенный отныне. Остальные бойцы бригады, прибывшие в Новороссийск поодиночке и по двое, разбили палатки в рощице неподалеку. После трех дней наружного наблюдения за Решетом Медведю вдруг несказанно подфартило: Петрок в субботу вечером отправился к тому самому барыге Бульке, в тот самый стоящий на отшибе домишко на берегу моря, где у Медведя состоялась роковая стрелка с Решетом и где Медведь чуть не лишился жизни. Само провидение, видать, было на его стороне, дав ему шанс выжить и вот теперь иметь возможность расплатиться с беспредельщиком по всей строгости.

Петрок прибыл к Бульке к ночи, как тогда, две недели назад. Вместе со свитой из двух телохранителей и еще троих подельников скрылся в доме.

Оставив на стреме со стороны дороги троих бойцов, Серый с остальными тихо прокрался к дому огородами. Медведь подплыл к дому со стороны моря, в баркасе. С ним были еще двое не раз проверенных в деле пацанов, Кот и Буза, – оба высокие, худые, отчаянные, бесстрашные парни.

Лодка с разгона плавно въехала на берег, тихо заскрежетав днищем по прибрежному песку. Ее сразу подхватили, вытянули на берег. Медведь выпрыгнул из лодки, чувствуя перед схваткой прилив сил и возбуждение. Всегда перед опасным делом Медведь собирался, все его чувства становились предельно обострены.

Вокруг стояла тишина, вкрадчиво плескался прибой, казалось, воздух стал более свеж, а выглянувшая луна особенно ярко освещала берег, строения водной станции невдалеке, приземистый дом Бульки. У берега Медведя уже поджидал Серый. Подкравшись поближе к дому и заняв наблюдательную позицию за небольшим кустарником, все четверо стали ждать.

Через минуту из дома вышли двое – скорее всего охрана, с которой сюда пару часов назад подвалил Петрок. Медведь знал, что у Решета с Булькой имелись общие дела и по перепродаже валюты через посредников в столичных городах, и по контрабанде из Турции, и по портовым новороссийским делам. Пока охрана была на виду, самое время было начинать.

– Пора! – зашептал Серый над ухом Медведя. – Сейчас мы кончим этих, а потом займемся остальными.

Медведь кивнул. В этот момент как нельзя более кстати луна вновь скрылась, и все вокруг утонуло во мраке. Серый шепотом окликнул Бузу с Котом, и они втроем скрылись в темноте, направившись к дому, вокруг которого росли негустые акации, но этого укрытия было достаточно, чтобы за ним можно было незаметно приблизиться к людям Решета почти вплотную.

Медведь напряженно ждал, всматриваясь туда, куда ушли Серый, Буза и Кот. Потом он услышал тихий отдаленный вскрик, за ним еще один, злобный, страшный, предсмертный. Потом все разом стихло.

А Медведь уже со всех ног бежал к дому Бульки. С другой стороны к нему заторопились уже четверо его людей. Быстро добежав до невысокой ограды, Медведь одним прыжком перемахнул через нее. Навстречу из темноты выскочил возбужденный схваткой Серый.

– Эти двое даже оружие выхватить не успели. Остальные затаились в доме, – зашептал, часто дыша, Серый. – Вон свет погасили, в окна зырят. Но бежать им некуда. Мы дом окружили со всех сторон.

Уже ввосьмером, как-то незаметно перестав соблюдать тишину, люди Медведя заняли позиции вокруг дома, прижавшись к стенам. Серый осторожно прокрался ко входу и тронул дверь. Дверь поддалась. Серый заглянул внутрь и тут же отпрянул.

Через мгновение дверь резко распахнулась настеж и через порог прыгнул с криком и матерщиной здоровенный парень. Медведь узнал блеснувшую лысину Калины, почему-то тоже оказавшегося в доме. Калина был очень высок и могуч. Как рассказывали, в драке этот детина впадал в страшную ярость и остановить его было практически невозможно. Он и первый-то свой срок получил за подобную вспышку ярости, убив своего бригадира на заводе только за то, что тот пытался заставить его выйти на работу в праздничный день…

Медведь подумал, что с Катиной придется повозиться, но ошибся. Сопящий то ли от ярости, то ли от волнения Кот с зажатым в руке ножом ринулся вперед, на выскочившего из дома безумца, и на мгновение прилип всем телом к великану Калине. Тот, даже не успев ничего понять, вдруг охнул и с тихим жалобным стоном стал сползать на ступени крыльца.

Московские воры молча наблюдали агонию великана. Медведь очнулся первым и тихо дал команду:

– Решето не трогать, Решето мой!

Серый вновь чуть приоткрыл дверь. На этот раз он там в темных сенях никого не заметил.

– Ну что? – спросил он через плечо.

Медведь кивнул:

– Поехали!

И началось. Один за другим четверо ворвались в сени. Заскользили по дому, как тени, как волки, как привидения. Кто-то рванул на второй этаж, кто-то в боковую комнату. Медведь с Серым вбежали в гостиную, где, судя по всему, за столом совсем еще недавно велись переговоры. На столе стояли закуски и початые бутылки с водкой и коньяком. В свете луны также были видны в спешке брошенные стопки иностранных банкнотов. Навстречу нападавшим раздались беспорядочные выстрелы. В доме поднялся страшный хай, все орали разом – и нападавшие, и застигнутые врасплох, которые отбивались кто чем мог: стульями, табуретками, кочергой. У кого были с собой волыны – палили в темноту без разбору.

Медведь орудовал ножом, хоть и не пристало вору самому вершить суд. Но не сдержался на сей раз вор, потому как по-человечески не мог хладнокровно снести подлое, коварное предательство Решета.

Из соседней комнаты раздался страшный, звериный вопль. Медведь метнулся туда. Посреди комнаты, неестественно выгнув шею, на животе лежал Буза, его голова была оттянута далеко назад, словно он высматривал кого-то за спиной, а, видать, смерть подстерегала его впереди: под парнем растеклась красная лужа, глаза уже стекленели, хотя тело еще отказывалось умирать и мелко-мелко дергалось в предсмертных судорогах.

Рядом с Бузой лежали вразброс трое пацанов Решета. Все были бездыханны. Буза хорошо поработал перед смертью своим армейским тесаком, располосовав противников так, что уже никакой врач им бы не помог. А в соседней комнате шла страшная бойня.

Медведь ринулся на шум драки. За дверным проемом, в большом просторном помещении, где у Бульки располагалась кухня, четверо были заняты кровавым делом. Кот и Серый отмахивались от двух здоровенных громил. Крепкий и ладный, как боксер-средневес, Кот в конце концов сумел садануть одного из здоровяков ногой. Тот потерян равновесие и влетел затылком в газовую плиту, от страшного удара тут же потеряв сознание. С другим они справились легко, одновременно с двух сторон всадив в оборонявшегося ножи. Барыга, а это был он, весь задергался, словно тюлень, по жирному телу волнами прошла дрожь, и он, обмякнув, буквально повис на руках подхвативших его Кота и Серого.

Через пять минут с бандюками Решета было покончено. Сам Решето, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, валялся в углу гостиной. Его взяли после короткой перестрелки на втором этаже. Теперь следовало поставить последнюю точку в деле, чтобы в дальнейшем никому неповадно было идти поперек решения большого воровского схода. Петрок Решето не успел короноваться, а потому не требовалось дожидаться ближайшего очередного схода, чтобы приговорить того к смерти, как это обычно делалось, когда речь шла о судьбе законного вора.

Сейчас высшей инстанцией здесь был сам Медведь. Это понимали все, и прежде всего сам Решето.

– Вот ведь как оно бывает, Петрок, – тихо обратился Медведь к Решету. – Ты не захотел подчиниться решению схода. Ты подло поднял руку на смотрящего. Теперь у тебя осталась одна дорога. Молись. Ибо времени у тебя мало. По этой дороге в ад ты сейчас и отправишься как последний гад, как крыса и беспредельщик.

Слова Медведя звучали в тишине как колокол, собравшиеся вокруг московские урки, только что штурмом взявшие этот дом, молча слушали справедливые слова.

На самом деле вопрос стоял о том, чтобы весть о показательной казни Решета и его шестерок разнеслась по всем лагерям и малинам. Чтобы братва во всех уголках необъятной советской родины зарубила себе на носу: никто не вправе идти наперекор воле законных воров, никто не смеет ослушаться решения большого схода, ибо отморозков ожидает смерть неотвратимая, праведная и ужасная.

Медведь посмотрел на Серого. Во взгляде того читался немой вопрос. Серый как никто понимал важность момента. В его глазах горел злой огонь. Наклонившись к Медведю, он стал что-то шептать тому, жестикулируя руками. Медведь внимательно выслушал говорившего, еще раз оценивающе посмотрел на Серого потом на Решето, снова на Серого… и кивнул.

Почему бы нет… Когда-то на Соловках так делали, на зоне в Североуральске так делали… Почему бы нет. Получив приказ, Серый как-то сразу успокоился и деловито стал отдавать команды. Пацаны кинулись их исполнять, искать по дому и во дворе нужный инвентарь, обсуждая между собой, как и что должно быть.

Решето, который вдруг понял, что с ним собираются учинить, округлив от ужаса глаза, замычал и стал бешено извиваться на полу. Все суетились, словно пьяные, всех захватила лихорадка будущей казни, и Медведю показалось, что, измени он сейчас свое намерение, прикажи освободить Решето, все испытают не только разочарование и обиду, но и ощущение слабости своего предводителя, своего смотрящего.

Впрочем, он и не думал отменять казнь. Вспоминая неумолимость, с которой Решето собирался убить его, жестокость, с которой он расправился с его пацанами, Медведь ясно осознавал справедливость и необходимость своей ответной меры. Такова жизнь, думал Медведь, и ничего с этим не поделаешь. Не. нами установлены законы, и не нам их отменять. Кровь за кровь, смерть за смерть. Неотвратимость наказания должна стать понятна всем, даже самым тупым, безмозглым и отпетым.

Между тем Решето уже взгромоздили на обеденный стол, крепко-накрепо привязали руки к ножкам стола. Развязали ноги. Раздвинули их широко и тоже привязали к ножкам стола. Принесли заточенный, как карандаш, черенок от лопаты и кувалду. Петрок извивался, визжал сквозь стиснутые зубы и кляп во рту, пытался вырваться из пут. Наконец он утихомирился, поняв, что все его попытки бесполезны.

Да у него и сил уже на сопротивление не осталось: он с трудом дышал, сипел, булькал, но тем не менее не вызывал у окружавших ничего, кроме ненависти и желания во что бы то ни стало довести дело до конца.

Двое парней, немного повозившись, вставили острый кол Решету прямо сквозь одежду в задний проход. Петрок замычал от первой, пока еще не самой страшной боли. Серый, сплюнув на руки, взялся за кувалду и, матюкнувшись нанес страшный удар, вбивая черенок лопаты в своего врага. Решето мучительно вертел головой, округлившимися глазами моля собравшихся вокруг о пощаде.

С каждым ударом кол все глубже и глубже проникал в тело черноморского беспредельщика. А сознание все еще никак его не покидало: видать, Петрок был не из слабого десятка. И только когда острый конец деревянной пики пронзил легкое, Решето последний раз вздрогнул в страшной агонии и навсегда покинул мир, в котором он оказался предателем.

От сурового зрелища у Медведя свело скулы, но он не отводил глаз. Серый и Кот остервенело по очереди все еше продолжали дубасить по тупой стороне деревянной пики. Потом все, осознав, что Решето уже мертв, остановились, как бы не понимая, что делать дальше. Медведь молча вышел из комнаты, прошел на кухню, взял с кухонного стола початую бутылку водки и стал пить из горла. Когда Медведь вернулся обратно в гостиную, то увидел, что его пацаны добивали мертвое тело кувалдой, размозжив ему голову, руки, ноги.

– Хватит! – гаркнул он на обезумевших от крови подельников. – Эта сука наказана. А вам нечего уподобляться кровавым палачам. Он свое получил. И пусть знают все, что будет с ними, если они посмеют быть нелюдями и идти против закона.

В комнате воцарилось молчание, нарушаемое только капелью стекающей на пол крови.

Бегло осмотрев поле боя, Медведь распорядился все оставить как есть – даже валюту, рассыпанную по столу и по полу. Пусть местное угро знает, что разборка между своими произошла.

С собой унесли только трупы двух своих парней, которых через день с подобающими почестями похоронили на городском кладбище в Краснодаре, где всемогущий Ланик помог спешно найти тихое почетное место.

Вернувшись в Москву, Медведь передал смотрящим на Кубани свой наказ: отныне всю выручку от валюты, которую раньше подчистую брал себе Решето, отдавать на общак в Краснодар, в ведение Ланика.

Глава 18

Сидя на заднем сиденье новенькой кремовой «Волги», с хромированным оленем на капоте, я попросил водителя притормозить за светофором и свернуть в узкий проезд Художественного театра.

Выйдя из машины в ожидании Егора, я смотрел в пролет между домами, на гуляющих по улице Горького людей. Словно на экране кино мелькали лица: вон прошла стайка молодых стиляг, одетых во все импортное, – детишки партийной номенклатуры, джазисты и абстракционисты, не то «отстой», не то «сливки» советского общества. То тут, то там среди толпы мелькали вертлявые ребятки с жидкими бакенбардами, стриженные под модного американского певца Элвиса Пресли и рыщущие в поисках денежных иностранцев. А совсем уж дешевая мелюзга лузгала семечки у гастрономов в надежде облапошить заезжего из Таганрога или какого-нибудь Челябинска дурня и толкнуть ему втридорога импортный ширпотреб, купленный сегодня утром в «Мосторге»…

Тут же промышляли и самые рисковые московские фраерки – фарцовщики. Фарцовщиками в народе прозвали мелких скупщиков иностранной валюты. Само слово это произошло как производное от английского «for sale», что, в свою очередь, шло от вызубренного даже не владеющими английским языком вопроса: «Have you anything for sale?», то есть: «У вас есть что-нибудь на продажу?»

Я уже давно приглядывался к этим суетливым юнцам, но до поры и сам не понимал, с чего это они вызывают у меня такой интерес. Да скоро понял…

По тротуару энергичным шагом ко мне приближался Егор Нестеренко. Я даже издалека залюбовался его статной высокой фигурой и вдруг поймал себя на мысли, что мне лестна дружба с этим ученым, доктором наук, недавно получившим профессорскую должность в Московском университете. Нестеренко шел от «Пушкинской лавки», торжественно неся в авоське тяжелую стопку книг.

– Вот, оставили пятитомник Спенсера, дореволюционное издание! – сказал он довольно, но, взглянув в равнодушное лицо Медведя, поспешно добавил: – Хотя тебе что Спенсер, что речь Хрущева на двадцатом съезде КПСС все одно… Понимаю, брат, и не осуждаю! Но и одобрить не могу. Читать никому не вредно. Даже вору в законе.

Мы сели в «Волгу», но никуда не поехали.

– Видно, давно ты не сидел, Гера, – пошутил Нестеренко. – Сейчас в советских тюрьмах, говорят, даже Достоевского заключенным стали выдавать. Вся «сидящая страна» в чтение ударилась. Умничают все… И не поймешь, чего от народа хотят. Совсем запутали народ. Хрущев, слыхал, обещает через двадцать лет коммунизм построить. Вот и потчуют даже зэков различной заумной литературой, сами не зная, как выковать нового советского человека… Я тебе зубы-то не заговорил?

– Нет, у меня же они крепкие, – так же отшутился я. – Я не то что давно не сидел, но вот даже давненько не прохаживался по улице Горького, – пробурчал Медведь, раздумчиво посматривая по сторонам. – Ишь какая бойкая жизнь кругом! Чую, капуста по рукам ходит, как блины в Масленицу.

– Завидуешь?

– Да вроде нет. Но вижу, что прогресс идет намного шустрее, чем во времена нашей с тобой молодости. С войны всего-то пятнадцать лет минуло, а, смотри-ка, уже люди совсем другие по улицам ходят. Разодетые, сытые, довольные… Видно, хоть им товарищ Хрущев мозги-то и промывает изо всех сил и зовет коммунизм строить, но они-то не больно спешат на коммунистические стройки… Ты погляди – все в заграничных шмотках, а кто не в импорте, тот с таким голодным выражением на роже смотрит пижонам вслед…

Нестеренко внимательно посмотрел мне в глаза.

– Вот и ты расфилософствовался! Да, брат, сегодня не учебник истпарта – орудие победившего в войне народа, а доллар, фунт, марка и франк. Кстати, я хотел с тобой кое-что обсудить… Поехали на Арбат…

* * *

– Все эти маниловские прожекты Никиты Сергеевича ни к чему толковому в экономике не приведут, – с горечью говорил Егор, – только задурят народу мозги, а выиграет от всех его горе-реформ, как всегда бывало на Руси, чиновный люд. А чиновный люд на Руси – самая бездарная часть общества, самая ленивая и жадная. И самая жестокая, кстати. Вот у нас сейчас принято ругать Сталина за лагеря, расстрелы и сломанные судьбы миллионов. Но ведь не Сталин сажал, не Сталин пытал, он только дал советским чиновникам волю… И они наломали дров… Потому что ничего толком создать не умеют и не хотят уметь, кроме как набить свое брюхо и свой карман! Ты вспомни хоть того гада, который твою Катю с сыном сгубил… Калистратов!

Мы сидели в ресторане «Прага» на Арбате. С довоенных еще пор этот ресторан очень мне нравился. Было в нем что-то от того старого «Англетера», в котором мы сиживали со Сдавиком Самуиловым: старинная мебель, большая люстра и отдельные кабинеты, отгороженные от общего зала тяжелыми портьерами. В одной из таких кабинок мы с Егором сейчас и расположились.

– Кстати, о чиновниках… Помнишь… – задумался я вслух, вдруг поймав стайку клочковатых воспоминаний, витающих где-то на задворках памяти. – Хотя как ты можешь помнить… Где-то в конце двадцатых я у вас в Питере взъерошил одного взяточника-валютчика, из крупных милицейских начальников…Был у меня тогда заказ на валюту. Лучшие люди Страны Советов дернули за границу агитировать за Сталина и за ударный труд – и всем позарез понадобились дензнаки – вот на этом спросе я себе нарубил капусты. Так вот обрати внимание, сейчас народ снова пялится за бугор.

– Молодец! – засмеялся профессор экономики. – Зришь в корень.

– Нет, а что, это же богатая идея! Я уже много раз примечал, как мелкая шпана шакалит на «плешке» за заезжими иностранцами. В основном это мелкая шантрапа, скупающая валюту по мелочи, а затем перепродающая ее совгражданам, отправляющимся за границу.

– Ну и?.. – Нестеренко ждал дальнейших объяснений.

– Так, может, ты сумеешь мне помочь найти доступ к людям, которые часто выезжают за границу… У которых дома есть валюта…

– Ну я выезжаю за границу, – поскучнел Егор. – Представляешь, на следующей неделе по линии Дома дружбы еду во Францию. И что дальше?

И я впервые за время нашей беседы стушевался и замолчал.

– Я бы подошел к проблеме с другого фланга, – спокойно начал Нестеренко. – Не надо воровать валюту – валюту надо изымать! В Москве, в Ленинграде, в портовых городах на Украине, в Западной Белоруссии идет тихая подпольная скупка и перепродажа инвалюты, и в этом, как говорится, бизнесе заняты сотни мелких жучков. Так почему бы вам… тебе, Гера… не взять под контроль нелегальную валютную торговлю – вот что принесет действительно крупную прибыль!

– Каким образом? – Я даже заулыбался. Егор, как всегда, говорил дело.

– Бизнес этих юношей, стреляющих по паре долларов с интуристов, на первый взгляд может показаться мелочью, но ведь капля камень точит, и если эту торговлю поставить на поток и под жесткий контроль, го из этого много можно выжать, – рассуждал Егор, – не меньше, а, может быть, больше, чем от квартирных краж. Да и перспективы у такого рода бизнеса – невероятные, Гера… С этого, между прочим, начинали многие короли итальянской мафии!

– Что, все еще хочешь из меня сделать строителя русской мафии? А, Егор? – говорю. – И зачем тебе это нужно? Ты же уважаемый ученый, профессор, в загранку ездишь… Чего тебе-то с нашего воровского дела?

– Затем, Гера, что я люблю Россию, но не советскую, а тысячелетнюю, – очень серьезно ответил Нестеренко, поправляя очки. – Помнишь наш давнишний разговор на Соловках про восстание сорняков? Не забыл? Так вот не вижу я для нее, многострадальной, никакого иного пути освобождения от сорняков, кроме как создания артели сильных, толковых, предприимчивых, да по-своему жестоких, но и справедливых людей, которых нынешняя власть никогда… понимаешь, Гера, никогда не допустит к управлению экономикой страны. Потому что понимает: эти толковые люди их вмиг сметут, отгонят от бесплатной кормушки… Так что в русской мафии есть и мой, если хочешь, идеологический и патриотический интерес.

– И на что же ты надеешься? На воров в законе?

– Моя надежда связана с классом советского чиновничества, который растет числом и прирастает самовластьем прямо на глазах, – с ним и надо связывать задачу создания нашей мафии. Потому что корень мафии – алчный, а значит, продажный государственный чиновник. Их продажность – твой козырной туз, твой джокер, Гера. После двадцатого съезда, когда с режимом Сталина начали бороться в открытую, многие осмелели, уже не боятся ни пятьдесят восьмой статьи, ни десяти лет без права переписки, как в прежнее время боялись. Теперь все, кому не лень, гребут под себя, хотя и корчат благородных строителей коммунизма, но ведь в реальности сами на этой стройплощадке возводят небольшие частные коммунизмики. Вот и надо вам подумать, Гера, над тем, как бы поаккуратнее, но покруче взять в оборот эту публику. Ведь только карманными кражами да грабежами твою воровскую империю не построить… Тут одного воровского общака мало – нужна солидная, сравнимая с государственной казна. Так сказать, второй, или теневой, бюджет. А это миллиарды, да не рублей, а долларов. Поднимешь такую задачу – будешь вторым председателем Совета министров. Или даже первым…

* * *

Схема скупки и перепродажи валюты, разработанная мной по наущению Егора Нестеренко, оказалась до примитивности проста, и главное – в ней была сложная цепочка перекупщиков, когда никто из многочисленных барыг не знал своих последующих подельников ни по имени, ни в лицо. Сердцем созданного нами валютного «черного рынка» Москвы стала все та же «плешка», как наиболее посещаемый иностранцами район столицы. Юные «бегунки», или «рысаки», были первыми посредниками, или первой лапой. Они ошивались у центральных гостиниц, они же посещали все международные выставки на ВДНХ и в Сокольниках, все спортивные состязания в Лужниках, ходили на гастрольные представления зарубежных театров и повсюду втихаря скупали заграничные дензнаки по так называемому официальному курсу Госбанка СССР, то есть за сущие копейки. Собранный ими улов перепродавался дальше по цепочке «шефам». Те в свою очередь сбывали валюту «купцам». Эти и были основными держателями валюты, но пятьдесят процентов отдавалось ими моим «контролерам», собирающим деньги в воровской общак.

Был налажен и еще один крупный канал добычи валюты – «курьеры»: они работали с профессиональными контрабандистами с Запада, которые приезжали в СССР под видом туристов, коммерсантов, молодых специалистов и студентов. Я поначалу не мог взять в толк, почему Егор так настойчиво советует самим заняться скупкой валюты, как не понимал, зачем ворам нужны французские франки, западногерманские марки, английские фунты и американские доллары. Все равно в Союзе хождение инвалюты было под запретом… Но Нестеренко только усмехался и повторял неизменно: погоди, Гера, погоди, придет время – пустишь в ход свой валютный запас. А пока собирай валюту. Бумажку к бумажке. Пользуйся гем, что официальный курс смехотворно мал. Пройдет пять лет – не заметишь, как твои «грины» превратятся в чистое золото.