Текст книги "Гастролер"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Не похоронах присутствовал и Джавдет Якубов, известный в народе и в воровской среде как Якуб Болгарин. Кликуха Болгарин к нему прилипла как производное от его настоящей национальности – происходил он из булгарских татар, хотя по паспорту был дагестанец. А теперь, после смерти Заура, ему, скорее всего, суждено было стать смотрящим по Дагестану. Надолго ли, этого никто не знал, но устраивал он пока всех. Характера Болгарин был мягкого, обходительного; умел поддержать деловой разговор, хитростью обладал немалой и в отличие от резкого, непримиримого Заура никогда не лез на рожон и слово умел держать. Потому его кандидатуру и одобрили местные воры: в Дагестане, издавна раздираемом клановыми конфликтами, именно такой смотрящий и был сейчас нужен: ибо, как говорит Коран, «Аялах на небе всегда поправит наместника на земле».

Но было также известно, что Болгарин в неплохих отношениях с Медведем, и одно это уже обещало не конец, а, скорее, продолжение войны между Медведем и пиковыми ворами, в которой наступила только краткая передышка. Теперь у Медведя и на юге появился союзник в этой битве.

* * *

Со дня похорон Заура прошло полгода. Догадка о смерти Заура обрела свое подтверждение: пиковые воры прознали, как примерно помогли Зауру Кизлярскому уйти в мир иной. Причем известно это стало по чистой случайности. После его безвременного ухода кой-какие вещички перешли в собственность к его корешам и родственникам, в том числе и оставшиеся невыкуренными две пачки «Беломора». У Заура в Махачкале был крестник, молодой пацан – карманник по прозвищу Махач. Этот Махач Заура почитал за отца родного, искренне уважал, просто преклонялся перед ним, во всем подражал и норовил перенять чуть ли не все его привычки. И вот ему-то пачки ленинградского «Беломора» и перепали. Сам-то Махач не курил. Но зная, что его кумир, его учитель всю жизнь дымил только этими, в начале восьмидесятых годов уже совсем вышедшими из моды папиросами, решил попробовать. Буквально через две недели Махач почувствовал себя совсем неважно, хотя постеснялся поделиться своими ощущениями с корешами. А когда прошла еще неделя, он однажды, находясь в компании дружков, ни с того ни с сего не выдержал, сблевал от очередной цигарки. И тут вдруг Махач понял, что зауровский «Беломор» – дурной. Отдал парень две пачки этих чудных папирос на проверку в местный университет, на химический факультет, где у него друган работал техником-лаборантом. А этот друганок упросил какого-то аспиранта сделать анализ табака – и выяснилось, что в «беломорины» подмешаны особые ядовитые вещества.

Словом, в скором времени прознал про этот смертельный «Беломор» смотрящий Сухуми Шота Черноморский, молодой грузинский вор, и направил в Махачкалу своих джигитов на разборку. Те сразу к тетке, что с Зауром последние двадцать лет под одной крышей жила. Толстуха сильно испугалась и быстренько припомнила, что как раз летом, когда Заур уезжал в Волжск на выставку, приезжал к ним в дом некий чернявый парень с гостинцем. Что за гостинец? От кого? Да гостинец-то – таджикский гашиш, который хитрая баба сховала так далеко, что хозяин о том гостинце и прознать не успел. Тут уж в дело вмешался Шота лично, потому что именно он и никто другой прямиком из Душанбе поставлял Зауру отменную дурь. Шота точно знал, что с таджикскими барыгами Заур сам никаких дел никогда не имел. Тогда зачем приезжал этот самозваный гонец? Уж не затем ли, чтобы отравленные папиросы подкинуть в дом?

И начал Шота методично распутывать этот клубок. Кто-то вспомнил, что видел у дома Заура незнакомого чернявого парня. Еще кто-то вспомнил, что молодой чернявый парень с полиэтиленовой сумкой вышел из дома дагестанского смотрящего и почему-то содержимое той сумки высыпать в придорожную канаву. А потом соседские мальчишки припомнили, что вроде как да, полгода назад нашли в канаве несколько нераспечатанных пачек «Беломор-канала» и потом весь месяц курили халявные папиросы…

В общем, картина для Шоты вырисовалась более или менее ясная.

Летом 1983 года собрались пиковые воры на сепаратный сход и подтвердили свое нежелание платить на единый общак и подчиняться воле одного смотрящего, кем бы он ни был. А за желание навязать всем свою волю и за смерть своего другана Заура Кизлярского приговорили Медведя большинством голосов к смерти, о чем в Москву срочно сообщил Якуб Болгарин, на том же сходе мирно лишенный места смотрящего по Дагестану… Своих полномочий на том сходе лишились многие, кто был несогласен с позицией Шоты Черноморского. Никакие их доводы о том, что не Медведь развязал войну, а именно Заур затеял кровавые разборки, что не в разобщенности сила воровского сообщества, а в едином управляемом братстве, никакие доводы не повлияли на алчных, малообразованных, отставших от новой жизни авторитетов, которых на сходе оказалось большинство. Так сумел организовать сход Шота.

И вот теперь Георгий Иванович Медведь впервые в жизни задумался о том, что смерть приблизилась к нему как никогда вплотную. Теперь любой залетный бандюк из молодых да ранних, прослышав о суровом решении воровского сходняка и решив по дурости заделаться героем, вполне способен был безнаказанно свершить над ним расправу. Что тут поделать? Бороться с этим было нелегко. И чтобы все расставить по местам, требовалось немало времени и сил, видно не рассчитал он все возможности, не смог противостоять такому развитию событий.

А может, и не было другого пути. Кто-то все равно должен был сделать этот первый шаг.

Сейчас Медведю нужно было как-то обезопасить себя. Но как? Бежать из Москвы? Но куда? Это раньше, пол века назад, когда он был молодым вольным вором, не обремененным ни семьей, ни имуществом, он мог запросто сняться с места и махнуть в любой город Союза, хоть в Ленинград, хоть в Куйбышев, хоть во Владик… Сейчас другое дело. Годы… Силы не те… А может, изменить внешность, как бывало не раз: сбрить усы, отрастить бороду, покрасить волосы, надеть на нос толстые очки – и тебя никто не узнает. Нет, теперь все не так просто, теперь не исчезнешь в людском океане – ведь он не один из тысячи никому не ведомых домушников-гастролеров, а легендарный смотрящий Москвы, крупнейший, авторитетнейший вор в законе, командующий целой армией московских урок. Тут придется принимать нестандартное решение, думал Медведь, уединившись в своем доме-крепости в Кусковском парке…

Найденный им к утру выход оказался простым, вопреки всем сложностям, с которыми его задумка была сопряжена.

Через неделю ему должно исполниться семьдесят пять. Круглая дата, юбилей. И хотя Медведь никогда не справлял день рождения и даже не любил получать в этот день поздравления, он вызвал к себе Ангела и огорошил его неожиданным известием: отметить юбилей в узком кругу в одном из ресторанов гостиницы «Интурист». Кого пригласить? Да кого угодно, но только не старых друзей – ни Захара, ни Федула, ни Лиса не надо… А вот региональных смотрящих оповестить всех: кто не сдрейфит прибыть в столицу, под ясны очи эмвэдэшных ищеек – милости просим, а кто смалодушничает, так Георгий Иванович в обиде не останется. Но всех воров широко оповести, наказал Медведь на прощание Ангелу, чтобы все знали…

Народу в ресторан собралось человек тридцать. Стол ломился от изысканных яств и импортных напитков. Официанты сновали меж столиков, поднося все новые и новые блюда. Через час Медведь, сославшись на внезапную головную боль, встал из-за стола и в сопровождении трех крепких охранников покинул банкетный зал.

Вскоре он вышел из стеклянных дверей «Интуриста» и в сопровождении троицы охранников неторопливой походкой двинулся к тротуару. Он дошел до края площадки под полотняным навесом, окинул цепким взглядом улицу и шагнул вперед.

Медведь заметил, как справа подкатила «Волга» с черно-белыми шашечками на борту и из нее выпрыгнул высокий парень – его крестник, имевший погоняло Коля Длинный. Он дернулся к багажнику, открыл его и стал вытаскивать чемоданы. Пока все шло по заранее им разработанному плану. Выгрузив из багажника второй чемодан, пассажир «Волги» вдруг резко развернулся и не целясь, с двух рук, произвел три выстрела Медведю в грудь. Занеся ногу над последней ступенькой, тот выгнулся назад, сквозь клочья расстегнутого пиджака брызнула кровь, белоснежная рубашка тотчас окрасилась багрянцем, и обмякшее тело повалилось на красную ковровую дорожку, бегущую от стеклянных дверей гостиницы. Раздался громкий женский визг.

* * *

…В дверь осторожно постучали. Медведь вздрогнул, и вставшая перед его мысленным взором картинка – улица Горького, гостиница «Интурист», подкатившее такси, стреляющий из двух стволов холостыми патронами пассажир, крики очевидцев – вмиг растаяла. Он открыл глаза и выпрямился в кресле:

– Да!

Дверь тихо скрипнула.

– Георгий Иванович, – это был Алек. – Извините, вы просили сообщить. Ну вот, схоронили вас на Ваганьковском. Уж и не знаю, как сказать… Примите искренние соболезнования, что ли…

– Скорее уж поздравления, – усмехнулся Георгий Иванович. – Ладно, Алек, иди… У нас с тобой завтра очень много дел… Так что выпей за упокой моей души и ложись хорошенько выспись.

Со дня собственных «похорон» Медведь стал вести жизнь затворника, оставаясь, впрочем, невидимым сердцем воровского сообщества, незаметно для всех решая все крупные дела и верша справедливый суд от имени большого сходняка – пятнадцати авторитетных воров в законе, то есть того самого «политбюро», которое он создал и на которое возлагал теперь все свои надежды. И еще он понимал, что на смену старым ворам неумолимо идет новое племя бойцов – умных, прагматичных, упрямых, безжалостных, признающих только аргумент силы. Кого-то из них тянуло в стаю «беспредельщиков» и «отморозков». Но были среди них и те, у кого понятия, честь, совесть стояли на первом месте, и они тоже готовы были подминать под себя остальных, кто с ними был не согласен и кто жил как животное, попирая вокруг все святое и доброе.

Если таких направить на верный путь, рассуждал Медведь, то из них может получиться толк. Вот из таких и надо готовить себе достойную смену…

Потому как хоть и устроили Медведю пышные похороны со всеми почестями, но ведь и настоящий жизненный финал не за горами. А оставлять без присмотра на разграбление беспредельщикам созданную им гигантскую империю уж больно не хотелось.

Глава 28

28 сентября

17:20

В шестом часу вечера, когда за окнами уже начали сгущаться ранние сумерки, в квартирке на Таллинской улице в Строгино появилась Людмила.

– Ну здравствуй, моя хорошая, – встретил ее ласково Варяг. – Ты что так поздно? Обещала же приехать к обеду… Я уже начал волноваться…

Варяг помог ей снять плащ. Он заметил, что молодая женщина сильно взволнована, и тут же понял причину, услышав тревожное объяснение:

– За мной следили, Владик! От самого госпиталя за мной увязались двое… – Людмила говорила отрывочно, как будто пыталась перевести дыхание после тяжелой работы.

– А ну-ка давай рассказывай поподробнее, – нахмурился Варяг, усаживая Людмилу за стол.

…В госпиталь Главспецстроя приехали какие-то люди – несколько хмурых мужчин в штатском, как потом выяснилось, сотрудники милиции. В кабинете главного врача госпиталя с ней с глазу на глаз встретился старший группы, который назвался майором Одинцовым и сразу в лоб спросил, не привозили ли вчера вечером в госпиталь раненого или раненых.

– Что ты ему сказала? – перебил Владислав.

– Все отрицала, – со слабой усмешкой ответила Люда. – Никого, говорю, не было. В хирургии у нас сейчас пусто, больных нет, – я ведь знала, что тебя никто не мог видеть там, на третьем этаже.

– И что, вот так просто поверили и даже не допытывались? – удивился Варяг.

– Нет, конечно. Они долго о чем-то шептались между собой. Потом прошлись по хирургическому отделению, во все палаты заглянули. Хорошо я вчера ночью после вашего отъезда успела все в боксе прибрать и белье перестелить… Кстати, в твой бокс, Владик, они тоже зашли, кровать осмотрели, матрас потрясли. Но ничего подозрительного нигде не обнаружили и уехали. Минут через десять после того, как майор Одинцов со своими бойцами уехал, я пошла на автобусную остановку. А когда уже садилась в автобус, увидела двух рослых парней в спортивных костюмах, точь-в-точь таких же, какие были на помощниках майора Одинцова. Они держались особняком, не смешиваясь с толпой в автобусе. А дальше все происходило как в шпионском кино…

В этом месте Людмила от волнения прервала на секунду рассказ, сжимая в руках ладонь Варяга.

– Я решила проверить свои предчувствия и сошла перед кольцевой, чтобы пересесть на другой автобус, до метро «Планерная». Я даже не сильно удивилась, когда заметила, что оба парня в спортивных костюмах тоже выскочили из автобуса, чтобы потом зайти следом за мной в другой автобус. Это была слежка! Майор Одинцов мне все-таки не поверил и послал своих людей – проследить, куда я отправлюсь из госпиталя…

– И что же ты сделала дальше?

– Ну что дальше… Выскочила на «Планерной», смешалась с толпой, шмыгнула в метро. Проехала остановку, поменяла вагон – шла вперед по ходу поезда и уже перед самым закрытием дверей прыгала в вагон. Так доехала до центра, потом сделала пересадку – от «Пушкинской» на «Чеховскую», доехала до «Менделеевской», потом по кольцу… Ну, в общем, петляла до тех пор, пока те парни не отстали. И потом, убедившись, что слежки больше нет, отправилась по магазинам и, накупив еды, вот только что добралась сюда.

Выслушав сбивчивый рассказ молодой женщины, Варяг обнял ее и привлек к себе, успокаивая:

– Все никак не пойму, Людочка: и почему ты только мне помогаешь?

– Не знаю… Может, оттого, что… ты… – Она не договорила, горячо и страстно прижавшись к нему. Варяг ощутил, как и сегодня утром, мощный прилив желания. Он положил обе ладони ей на груди и легонько сжал, ощущая биение ее сердца. Людмила закрыла глаза. Ее тело чуть подрагивало под сильными руками. Он поднял ее и осторожно уложил на кушетку. Людмила ждала и хотела его. Варяг расстегнул блузку и, рывком сорвав мягкие чашечки ажурного бюстгальтера, обнаружил упругую, возбужденно вздымающуюся грудь. Люда застонала от ощущения мужского прикосновения. Ее губы жадно и горячо отвечали на его поцелуи, а ее руки нетерпеливо срывали юбку, чтобы освободить дорогу к тому, без чего женщина сейчас уже не могла прожить и мгновения.

И вот они уже лежали обнаженные на узкой кушетке, сплетясь руками и ногами. Первая разрядка – как освежающий ливень в знойный летний день. Варяг, тяжело дыша, сжимал ее в своих объятиях, продолжая инстинктивные толчки. А она чувствовала в экстазе, как могучий мужской инструмент наливается новой силой. Через пару минут он снова овладел ею, войдя в нее так глубоко, что женщина тихо вскрикнула и, застонав, задергавшись под ним, стала в ответ ритмично и безудержно работать бедрами. Это был великий шаманский танец двух жаждущих тел. Два космоса сливались в один пронзительный вопль, в одну любовную судорогу, в один восторг. Людмила кончила, впиваясь сильными пальцами ему в спину, кусая его губы.

Потом они лежали, бессильно раскинув по сторонам руки и прикрыв глаза. Варяг накинул на нее тоненькое одеяльце, и от тут же крепко уснула. Глядя на спокойное лицо спящей, Владислав думал о великой загадке, которую таила в себе женщина. Ему было непонятно, почему Людмила так страстно взялась помогать ему.

Варяг вспомнил, сколько незнакомых людей за последние трое суток пришли к нему на выручку в сложной ситуации – и водитель «КамАЗа» Славик, царствие ему небесное, и старик-егерь Иван Васильевич Миронов, и даже бабка-грибница в подмосковной электричке… Не иначе прав был Егор Сергеевич Нестеренко, когда говорил когда-то: «Ты, Владислав, Богом меченный, не иначе. Ты любишь людей. Потому Господь тебя и выручает».

Ну, пусть Людмила маленько поспит, подумал Варяг, день у нее был тяжелый, и еще неизвестно, какие сюрпризы ждут впереди.

Открыв чемодан Медведя, Владислав снова перерыл и пересмотрел все имеющиеся там папки. Но никаких бумаг, касающихся Максима Кайзера, среди них не было. Варяг открыл зеленую папку с рукописью дяди Семы, сел за стол и снова погрузился в чтение.

И все же наступил день, когда с Медведем произошло то, чего он давно ждал и – опасался. Он тяжело заболел. То есть физически чувствовал себя старый вор не так уж и плохо, будь он на зоне, на такую хворь, может, и внимания бы не обратил. Но тут было что-то другое, серьезное. Врач, сосватанный ему Егором Нестеренко, определил у него целый букет болезней печени. Камни, дистрофия левой доли, киста… Эти болезни подтачивали его уже давно. И хотя много лет он храбрился, стараясь не замечать своих недугов, однако пренебрежение болезнью не означало, что она сама собой исчезнет…

Вначале он чаще всего списывал преследующие его острые боли на возраст, на простую усталость. Тем более что работал он много и активно и в отдельные дни выматывался действительно по полной программе. Иногда свою хворь Медведь списывал на лишнюю дозу спиртного, которое употреблял довольно регулярно, хорохорясь и не желая менять привычки с возрастом. И водочка действительно была несовместима с его недугом, хотя за всю жизнь она служила Медведю, еще со времен первой ходки, и «горючим», и «смазкой» при деловых встречах и переговорах, которыми он и был преимущественно занят после ухода в кусковское «подполье».

Так или иначе, на сей раз Медведя припекло по-серьезному.

Накануне он лег рано. Хотел выспаться. И вдруг среди ночи проснулся в каком-то почти детском паническом ужасе. Ему снилась Соловецкая зона, колючая проволока, собственный неудачный побег, хотя он в жизни никогда в побегушниках не ходил, и пронзительный вопль сирены…

Лежа в темноте, ничего не понимая, он чувствовал лишь, как душа его на миг задохнулась, – и сразу же отпустило. В желтом свете садового фонаря он узнал свою комнату и понял, что находится в своем кусковском особняке, в котором постоянно жил последние пятнадцать лет, а вместо сирены уныло свиристит телефон на тумбочке у изголовья кровати.

Трясущейся рукой, еще не совсем обретя ясность мыслей после тяжелого сна, он сорвал трубку. Потом посмотрел на часы – было всего без четверти одиннадцать. Этот номер знали лишь несколько человек, самых близких доверенных лиц, и если звонил сюда кто-то из этих немногих людей, то дело могло оказаться и впрямь важным.

Он сразу узнал знакомый властный голос Артамонова и мгновенно полностью проснулся. Полковник милиции Кирилл Владимирович Артамонов был старым приятелем Егора Нестеренко и его единомышленником. Этим и объяснялись на первый взгляд странные, немыслимые, невозможные отношения сотрудника центрального аппарата Министерства внутренних дел и старого вора в законе, лидера крупнейшей криминальной группировки Георгия Медведева. Медведь водил это странное знакомство уже лет десять, и на первых порах, хотя Егор ручался за то, что полковник Артамонов не готовит для бывшего медвежатника никакой подлянки, их отношения были далеки от доверительных. Но время лечит, как говорится, и после долгих лет общения, после многих случаев реальной помощи, которую оказал Медведю и его людям высокопоставленный милиционер, Георгий Иванович постепенно проникся к Артамонову доверием. Особенно это доверие оказалось ему полезным в последние месяцы, когда не кто иной, как Кирилл Владимирович, обратил внимание Медведя на молодого законного вора Владислава Смурова по кличке Варяг…

О выборе такого, молодого и перспективного, вора, как Владик Смуров, Георгий Иванович задумался после очередной тайной встречи с Егором Нестеренко в ресторане «Националь». Академик предложил Медведю подыскать надежного парня, сильного, умного, авторитетного, который со временем смог бы стать смотрящим всего Союза и держать под своим жестким контролем все дела. Для этого, считал Егор, такой кандидат из воров должен покончить со своим воровским прошлым, стать законопослушным советским гражданином, получить хорошее образование, сделать завидную карьеру и утвердиться в обществе… «Стать своим во фраерском мире», – недоверчиво усмехнулся тогда Георгий Иванович. «Стать нашим человеком в этом сложном мире», – поправил его седой академик.

Медведь понял, что и сейчас Артамонов позвонил ему, скорее всего, по поводу Варяга. Он извинился, положил трубку на одеяло, встал с кровати, надел халат и глотнул холодного чая из стакана, который ставили ему на ночь на тумбочку. Потом сел в глубокое кресло рядом с кроватью, включил настольную лампу и только после этого снова поднес трубку к уху.

– Да, слушаю тебя, Кирилл Владимирович!

– Это я тебя слушаю, Георгий Иванович, – раздраженно отозвался Артамонов. – Ты же меня в прошлый раз попросил, чтобы я порылся в его досье. Я порылся. На мой взгляд, многообещающий кандидат. Очень даже. Я ведь тоже в этом деле заинтересованная сторона. И опыт мой хоть и противоположный твоему, Георгий Иванович, но тоже меня кое-чему научил. Во всяком случае, в людях… то есть вашего круга людях… – Артамонов слегка усмехнулся, – умею разбираться. Этот Варяг умен, силен, строптив, но в меру, умеет подчинять себе людей, авторитетен, честен. Талант имеет к точным наукам, много читает, интересуется иностранными языками. Словом, то, что надо, и к тому же вундеркинд. Таких умников и среди интеллигентной публики по пальцам перечесть, а уж среди уркаганов он и вовсе уникум!

– И я кое-чему научился за свою жизнь, – отпарировал звонившему Медведь. Хоть они с Кириллом были давние знакомцы, ему по старой воровской привычке не нравилось выслушивать поучения и подколки от мента.

– Ну и как сейчас? Ты определился наконец?

– Куда ты торопишься? – недовольно вздохнул Медведь. – Сам знаешь, что торопливость в нашем деле до добра не доводит.

– Но и излишняя медлительность тоже. Смотри, Георгий Иванович, опередят тебя. Ведь не мне тебе говорить, что война между криминальными кланами сейчас пойдет острее, чем прежде. Видал, какую активность Михаил Сергеевич развел со своей «перестройкой» да «ускорением»! Не сегодня-завтра Кремль легализует частную собственность – и тогда только держись! Эти волки рвать начнут все вокруг и друг дружку, подгребать под себя все, что плохо лежит. Но ведь сейчас не одни только волки подрастают. Появляются и львята. На таких особенный спрос. Так что смотри, не опоздай… Думаешь, это я один такой шустрый, что Варяга приметил? Не сомневайся – его досье уже не раз и не два в разных кабинетах мусолили… Вон гут недавно генерал Калистратов подкатывался ко мне…

– Да все я понимаю… – уже мягче огрызнулся Медведь и вдруг переспросил: – Калистратов, говоришь? Что-то фамилия знакомая… Уж не тот ли? – Но смутное воспоминание уже растаяло под грузом иных, тревожащих его мыслей. – Я тут на днях получил маляву от моего старого приятеля Муллы… С последними новостями про Варяга. Он полгода как освободился. Парился в Печорских краях. Теперь вроде как в Казани осел. Это же его родной город… Верно?..

– Верно. Но это я и без тебя знаю, Георгий Иванович. Вчера только читал последние рапорта из ГУИТУ. На этого Владислава Смурова во-от такое дело собрали! Ну просто герой, а не зэк! А что в маляве-то еще прописал Мулла?

– Как ты и предсказывал, Кирилл Владимирович, Мулла меня благословляет. Он сам-то лично Варяга не знает, но много хорошего слышал о нем от верных людей…

– Ну и добро, Георгий Иванович. Ну и добро. Значит, я его дело истребую к себе как бы на проверку, и тут оно в наших канцелярских коридорах благополучно затеряется… Чтобы никому было неповадно с ним какие-нибудь дела пытаться строить. Так что можешь располагать Варягом самолично!

В трубке раздались отрывистые гудки.

Сон улетел окончательно. Спать не хотелось, но и отдохнуть Медведь толком не успел. А еще эта ноющая, хоть и слабая пока, но противная боль в правом боку. Хотелось выпить не чаю, а, как еще недавно, с аппетитом хватануть стопку водки, занюхать рукавом и ощутить, как жгучая влага растекается по жилам.

Увы, он знал, что после первых же минут удовольствия наступит неминуемая расплата. Печень даст о себе знать дикой болью и не позволит больше ни о чем помыслить.

А Медведю надо было серьезно подумать. Он протопал в коридор, а потом, мимо комнаты охраны, откуда его проводил внимательный взгляд здоровенного как бык псины-трехлетки по кличке Рябой, вышел в сад.

Здесь было хорошо, ночью дышалось особенно легко. Начало лета – прекрасная пора. Медведь медленно прошел по усыпанной гравием дорожке и сел на лавочку. Сквозь резные листья клена светила яркая луна. А тут еще, словно бы приход слушателя стал сигналом, громко, заливисто-заливисто засвистал соловей.

Может быть, подумал Медведь, это и есть рай, о котором мечтает каждый человек? Может быть, это закономерная плата за все невзгоды его жизни, и он теперь принимает заслуженную плату от Судьбы?

Незаметно мысли его перешли к старому татарину Мулле, от которого он получил на прошлой неделе маляву. Мулла сейчас гниет на зоне у полковника Беспалого. Хотя сильно сказано – гниет, для Муллы зона – мать родная, даже если зона и сучья. Он и там сможет не только выжить, но и других подмять. Звали старого вора Заки Юсупович Зайдулла. Но его настоящее имя было известно немногим. Гораздо больше знали его под кличкой Мулла. О себе он говорил, что происходит из знатного казанского рода, на чьих плечах держалась ханская власть, и будто бы в его жилах течет и капля крови самого хана Батыя. Он был правоверным мусульманином, и даже тюремный режим не отучил его от каждодневного намаза. Заки не уставал повторять, что истинное его призвание быть муллой: и отец его, и дед, и даже прадед были священнослужителями. Если бы не воля Аллаха, и он, возможно, легкой походкой зашагал бы по истинному пути, и не было бы для него большей благости, как наделять новорожденных божественными именами, а усопшего отправлять в последнее пристанище. Мулла твердо держался веры и никогда не изменял своим принципам. Для молодых зэков, особенно в последнее время всеобщего раскола, подобный человек мог бы стать отменным объектом для шуток. Но только не Мулла. Мало того что даже его тюремный стаж превысил пятьдесят лет, но Мулла еще был и одним из первых коронованных воров России и сумел взрастить не одно поколение законников. Даже такие крупные авторитеты уголовного мира, как Ангел и Дядя Вася, царствие ему небесное, гордились тем, что он дал им рекомендацию в «законники».

Мулла не представлял себе иной жизни, чем жизнь за колючей проволокой. Здесь он жил, здесь он состарился, просидел три войны, пережил несколько кремлевских переворотов, о воле знал только по рассказам вновь поступавшего контингента, а также по книгам и газетам, до которых был большой охотник. Зато не было другого такого знатока зэковского мира.

Воля его не тянула. Она его даже пугала. Он выходил после окончания очередного срока за ворота зоны, осматривался, словно турист в чужой стране, и вот уже тянет домой, нет ничего лучше матери-зоны.

Обратный же билет всегда был у него под рукой. Домой, не в пример другим, было вернуться проще всего. Однажды он воротился в тюрьму уже на следующий день после освобождения, когда на глазах у десятка свидетелей на рынке вытащил у нерасторопной бабули кошелек с мелочью. Просто на зоне у него еще оставались неоконченные важные дела…

Вспоминая о том странном фортеле Муллы, Медведь ухмыльнулся. Ухмылка вышла слишком кислая, ведь его мысль перескочила на печально известного в воровских кругах полковника Беспалого. Североуральскую зону, возглавляемую Беспалым, воры всего Севера называли «плавилкой», потому что во время пребывания там даже самый стойкий человек превращался в шлак или, в лучшем случае, в оплавленный комок нервов.

Все началось, когда власти решили открыть беспощадную борьбу с воровской элитой. В шестидесятых годах просуществовавшая десятилетия система ГУЛАГа расформировалась, и на ее основе были организованы лагеря, имевшие и разные названия и назначения: общего режима, строгого, особого и… В последних преимущественно помещались законники и авторитеты, которых решено было изолировать от общего контингента. Предполагалось, что новички будут освобождены от влияния закоренелых преступников, и это поможет им быстрее вступить на путь истинный.

Получилось как раз наоборот. Воры, десятилетиями правившие железной рукой, внезапно были удалены из общих зон. Но свято место пусто не бывает; немедленно власть взяли в свои руки самые активные из бандитов, гоп-стопники и прочие отморозки. Кроме того, ряды отщепенцев пополняли ссученные законники, которые, предав старые идеалы, жили по принципу – чем хуже, тем лучше.

Начался беспредел. Особенно доставалось в сучьих зонах блатным. Санкции по отношению к ним поощрялись администрацией. Власти же ввели в зонах позорный обычай опускать провинившихся. Если в лагерях с особым режимом процент опущенных редко превышал полтора года и пополнялся обычно «голубыми» и получившими срок за насилие малолеток, то в обычных зонах количество петухов доходило до двадцати процентов.

Наконец была проведена исправительно-трудовая реформа, поделившая места лишения свободы по режимам. До этого события для всех зэков существовал один тип лагерей. Исключение составляли лишь экспериментальные зоны. Колонии разбили на общий, усиленный, строгий и особый режимы. Рецидивистов изолировали от первоходок, дабы они не оказывали тлетворного влияния на случайно оступившегося человека. Зоны общего и усиленного режима лишились опыта принудительной коллективной жизни, которая вырабатывалась десятилетиями. Все блатные законы и традиции вместе с ворами в законе перекочевали в строгий и особый режим содержания.

Избавившись от блатного авторитета, администрация лагерей быстро сформировала отряды активистов – секцию профилактики правонарушений. В секцию вошли зэки, решившие трудом и наушничеством заслужить досрочное освобождение. Таких продолжали называть суками, но вскоре им дали новое имя – козлы. А суки, надев красные повязки, принялись кулаками направлять мужиков на трудовые подвиги, а также собирать по зоне дань. Но теперь остановить сучьи отряды уже никто не мог. В козлиные, или красные, зоны пришел беспредел.

Именно здесь стали зэков наказывать изнасилованием. В прежние годы в лагерях воров опускали очень редко. Как правило, в петухах ходили пассивные гомосексуалисты и целкарики, но теперь петушиный угол стал усиленно пополняться новыми кадрами. В козлятниках насиловали и за отказ работать, и за воровство, и за карточный долг, да и просто за красивые глаза…