Текст книги "Гастролер"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

В спрятавшемся за дверкой «Служебного помещения» спецраспределителе ЦУМа Андрей Андреевич Рогожкин, по-хозяйски прохаживаясь между полок, доверху забитых всякой мануфактурой, обувью, тканями, шапками, постельным бельем и прочим барахлом, затарился по полной программе, не забывая и Медведю присоветовать что-нибудь с важным видом завсегдатая этой партийной кормушки, скрытой от посторонних глаз простых советских тружеников.

– Смотри какие боцыки, ой ты боже мой, я себе давно такие хотел! – умилялся, как большой ребенок, Рогожкин. – Ты глянь, как блестят лаком! Их и чистить не надо – тряпочкой протер, и снова блестят. Давай возьмем по паре на брата!

Но Медведь ничего не взял, а подыскал только для себя наручные швейцарские часы с тонким циферблатом и фосфоресцирующими циферками. Выбрав причитающуюся ему норму товаров по кредиту, Рогожкин вернулся в общий зал. Георгий вышел следом за Рогожкиным и, продолжив обход универсального магазина, все примечал, особливо внимательно осматривая большие окна, широкие лестничные переходы между этажами да служебные дверки. Больше всего он заинтересовался работой касс. «Да, – размышлял он про себя, – если учесть, что в магазине бойкая торговля идет на четырех этажах, то ежедневная выручка ЦУМа составляет… хренову тучу рупчиков. Тыщ сто, а может, и двести». Он не глядел на разложенные по полкам иприлавкам товары – ему сейчас главное было определиться с выбором правильного маршрута по этажам огромного здания.

Наконец, обалдев от толчеи и товарного изобилия, они порознь вышли из магазина и остановились у замерзшего фонтана на площади перед Большим театром. Довольный удачными покупками, Рогожкин даже не взглянул на весело гомонящих девушек вокруг.

– Ну, ты куда? – спросил он Медведя, кивнув на прощанье. – Домой? Тогда так. Завтра приезжай в Измайлово, я на даче одного репрессированного гада устраиваю небольшой междусобойчик по поводу дня рождения. Будут наши ребята и наши девчата, как я и обещал. Доедешь до парка, там сразу у входа стоит отделение милиции, спроси у дежурного, как пройти к даче Скуратова. Тебе покажут! Мурашки-то тебя не прошибут к мусоркам с вопросиком подкатиться? – напоследок подколол Рогожкин.

* * *

В Измайлове, на даче недавно снятого с должности партийного работника собрались вшестером. Помимо Рогожкина был еще смурной парень, на котором цивильный пиджак висел как на спинке стула. Трех приглашенных девушек звали по-диковинному: Агриппина, Ефросинья и Наина. Еще диковиннее были кликухи, на которые они отзывались: Ефросинья – на Синьку, Агриппина – на Гриппу, а Наина – на Нинель. Все три были явно из рабоче-крестьянских кровей, почти неотличимы друг от друга – крепенькие, ладненькие, с крутыми бедрами, покатыми плечами, налитыми щечками и пухлыми губами. Все носили одинаковые прически, и праздничные платья на них были одного фасона, и даже недавно вошедшие в моду наручные часики величиной с небольшую луковицу явно сделаны на одном заводе. В общем, все в них было одинаковое, даже смех и улыбки, но различались они по масти. Синька была рыжая, Гриппа – темная шатенка, а Нинель – крашеная блондинка. Девки неустанно смеялись на любую мало-мальски веселую шутку, брошенную мужчинами. Медведю, хоть и не очень-то понравилась эта странная компашка, но он все же старался поддерживать разговор, а потом стал показывать незатейливые карточные фокусы, которыми владел в совершенстве.

Вино и водка лились рекой, подогревая застолье. Ровно в полночь, сверив часы, троекратно крикнули «ура» в честь наступившего тридцать девятого года и распили принесенную кем-то бутылку шампанского «Абрау-Дюрсо». Скоро загремел патефон и начались танцы. Медведь пригласил блондинку Нинель. Она быстро размякла и тесно прильнула к его груди, пыша жаром желания, которым сразу проникся и Медведь. Умело вальсируя, он то прижимал к себе девушку, то, слегка отстраняясь, проводил рукой по ее спине, чувствуя пуговки на сильно стянутом лифчике. Он сосчитал пуговки, не зная сам зачем.

Рогожкин, танцуя с шатенкой, встречаясь взглядом с Медведем, заговорщицки подмигивал ему, слегка мотая головой в направлении спальни. Наконец, утанцевавшись и закусив последнюю рюмку, три пары, ни слова не говоря, будто по заранее отрепетированному ритуалу, разошлись по разным комнатам.

Медведь попытался нащупать выключатель, но девушка попросила не включать свет, и они в темноте, обнявшись, тихонько прошли к кровати. Георгий в нетерпении стал целовать Нинель в шею и мять ладонями ее пышные груди, скрытые под нарядами, а потом, подхватив подол ее платья, стал решительно тащить его вверх через голову девушки. Та не сопротивлялась, а, наоборот, покорно подняла руки, освобождаясь от дорогого праздничного наряда, явно мешавшего ей в этот исторический момент уединения. И пока Медведь снимал одежду с себя, девушка молча сняла трусики, аккуратно повесила все белье на спинку стула, а платье на спинку кровати. Медведь при свете яркой луны наблюдал, как она, стоя к нему спиной, стала нагибаться, чтобы задвинуть туфли под кровать. От этой соблазнительной картины его с удвоенной силой охватило сильнейшее желание. Он взял ее сзади, не говоря ни слова, почти грубо обхватив за талию, нагнув еще больше и мощно, но аккуратно вонзив свое восставшее разгоряченное орудие в заветное лоно. В этот миг в нем проснулся какой-то темный животный инстинкт. А Нинель ждала его решительных действий, она сама была уже возбуждена до крайности, и его могучее прикосновение встретила тем, что умело схватила в свою маленькую теплую ладошку его жезл и направила точно по курсу. Он тут же с силой и благодарностью вошел в нее максимально, будто желая пробуравить насквозь. Нинель всхлипнула несколько раз, потом тихонько застонала, а когда Медведь стал работать в ритме, словно вбивая гвозди в податливый материал, все мощнее и мощнее стал насаживать ее на себя, она стала терять контроль над собой и заголосила на всю дачу, в унисон крикам раскачивая ягодицами и головой взад-вперед, взад-вперед…

«Технический инструктор, говоришь! – трудясь вовсю над девушкой в возбуждении вспомнил слова Рогожкина Медведь. – Ну, вот теперь, Нинель, я тебя проинструктирую!» И он с удвоенной энергией взялся за работу. На сей раз сдернув с девушки последний элемент ее наряда – лифчик, который она так и не стала снимать. Он держал ее за пышные груди, нависающие как две спелые груши над разметанной кроватью. Потом он подхватил блондинку, развернул и бросил ее на кровать спиной, навалившись на нее сверху с похотливым рычанием, как дикий зверь, впиваясь в ее плоть. Нинель металась и стонала от удовольствия. Она была потрясающая любовница, возбуждающаяся с полоборота и кончающая каждые полминуты. Дрожа, хватая его изо всех сил, вцепившись в кожу ногтями и тонко-тонко крича на одной ноте. Этот сладостный крик пронзал весь дом и доводил Медведя до животной похоти, заставляя его тоже непрерывно кончать несколько раз подряд. Такого с ним не случалось еще никогда. Это исступление продолжалось до тех пор, пока они оба бессильно не упали на жалобно попискивающую кровать, которая чудом осталась цела после дикой, необузданной оргии.

Нинель уснула. Она была вполне удовлетворена и счастлива. Ей не каждый день попадался такой потрясающий мужчина. Да, не обманул ее Андрюша, обещая знакомство с уникальным товарищем. Товарищ не подвел: засыпая, Нинель с благодарностью поглаживала все еще вздрагивающий член ее любовника. А Медведь, едва придя в себя после яростного штурма, лежал на спине, глядя в темноту, и размышлял о своей Катерине. Странное дело. Ему почему-то стало стыдно за то, что он провел новогоднюю ночь с малознакомой блондинкой. Он пытался оправдаться тем, что он – вор, а у вора нет и не может быть семьи, постоянных привязанностей, иных обязательств, кроме как перед своими братьями-уркашами.

Но все равно на душе скребли кошки…

Наутро Рогожкин, с похмелья выйдя на заснеженное крыльцо, наткнулся на курящего там Медведя, и с затаенным восторгом в голосе заметил:

– Ну ты, уркач, даешь! Не знал, что Нинель так блажить может под мужиком. Мы сначала подумали, она рожает… Минут десять голосила баба, не меньше. Уж хотели спасать ее от тебя, кобеля. Да слава богу, моя Агриппинушка меня не отпустила. За это самое удержала. Говорит, не отпущу, я так тоже хочу. Но куда ей до Нинки. Та ураган. А эта так – нежная, правда.

И Рогожкин, кхекая, отбежал несколько метров по тропинке к сортиру, но с похмелья не устоял на ногах, пошатнулся и с матюками провалился в сугроб. Решив, что до маленького домика не добежит, отлил прямо на снег перед окном и вернулся к Медведю. Теперь он явно подобрел:

– Эх, Гоша! Что-то принесет нам этот год? Я вот чую: мы с тобой еще больших дел натворим! Слыхал небось что тут нам на коллегии говорили… – И, спохватившись, добавил: – Хотя что ты можешь знать! Я, представляешь, совсем забыл, что ты не нашего крута… Да, брат, у нас такие дела завариваются – аж дух захватывает…

Глава 12

28 сентября

10:05

Генерал-полковник Урусов с самого раннего утра, сидя в своем рабочем кабинете в Министерстве внутренних дел, нервно перебирал фотоматериалы на Владислава Игнатова, которые ему наконец-то раздобыли в особом архиве. Два последних снимка в пачке привлекли внимание Евгения Николаевича. На одном из них смотрящий по России был запечатлен вместе со своим шефом службы безопасности Чижевским во дворе нахабинского центра пульмонологии, где Игнатов в течение трех недель скрывался после тяжелого огнестрельного ранения. Снимок был скверного качества: его сделали из салона «жигуленка» агенты «наружки», посланные Урусовым в Нахабино как раз накануне внезапного бегства Варяга. Второе фото бьшо сделано вчера у Торгово-промышленной палаты: Игнатов в бутафорской бороде и темных очках изображает представителя московской прессы… Интересно, задумался Урусов, что ему там было нужно? Почему столь серьезный авторитет прячется под гримом, что он там забыл как раз в тот момент, когда к зданию подъехал кортеж правительственных машин? Неужели и впрямь готовил покушение на высокопоставленного кремлевского чиновника?

Сразу же после взрыва на Ильинке, когда ретивые следаки нашли паспорт Владислава Игнатова, якобы случайно оброненный на месте преступления, в кабинете генерала Урусова раздался телефонный звонок, и хорошо знакомый голос жестко произнес: «Ну, теперь-то, я надеюсь, все пройдет гладко, без сучка и задоринки и вы его сумеете нейтрализовать?» Урусов пообещал все сделать в лучшем виде: а как он еще мог отреагировать на фактически отданный ему приказ добить господина Игнатова, известного всей стране вора в законе, ставшего главным подозреваемым в покушении на руководителя президентской администрации? Генерал и сам был бы рад иметь убойный компромат на неуловимого Варяга – у него к смотрящему был личный счет: злопамятный Урусов не забыл тех унижений, которым подверг его Игнатов, выдернув из теплой домашней постели и две недели продержав в сыром подвале заброшенного дома в глухом московском парке как пацана, как последнего лоха, как какого-то чумазого зачуханного, затрапезного заложника… Обида генерал-полковнику Урусову была нанесена страшная, и таких обид он никому не прощал! Поэтому полученный им секретный приказ найти и обезвредить Варяга он воспринял с воодушевлением. Но когда Урусову вчера передали паспорт Владислава Геннадьевича Игнатова, найденный на чердаке ремонтируемого дома, откуда был произведен выстрел из гранатомета, хитрюга-генерал сразу смекнул, чем пахнет это дельце. Пахло оно дурненько. Во-первых, ясно, что такой важный, можно сказать убойный, вещдок на чердак подбросили. Отлично зная повадки и психологию смотрящего, Урусов понимал: не стал бы Варяг сам мараться с «мокрухой», не полез бы куда-то на чердак с гранатометом… У большого воровского авторитета всегда найдется тот, кто сможет за него выполнить любое дело, тем более столь деликатное. А коли так, то, во-вторых, понятно, что покушение на Ильинке готовилось вовсе не Варягом, а, скорее, в одном из больших кабинетов и что целью покушения, вероятно, был не столько кремлевский чиновник, сколько сам Варяг.

И, анализируя состоявшийся телефонный разговор, Урусов вдруг поймал себя на догадке, что звонивший не только прекрасно осведомлен о личности исполнителя вчерашнего покушения, но и твердо знает о полной непричастности к нему Игнатова. И тем не менее он приказал нейтрализовать смотрящего. «Что ж, им виднее», – хищно усмехнулся Евгений Николаевич, вертя в руках фотографии. Видать, у них там пошла игра по-крупному – и ставки в этой игре настолько высоки, что они уже не гнушаются ничем и готовы пойти на все. Ладно, генерал-полковник Урусов им с радостью подыграет, поелику возможно, а если игра окажется успешной, то он еще и себе урвет шматочек выигрыша…

Но до выигрыша было еще далековато. Вот Варяг в очередной раз исчез, сначала чудом выскользнув из кольца облавы, развернутой на него по всему Подмосковью, а вчера еще и скрывшись с места взрыва у Торгово-промышленной палаты. Куда же он подевался? Его, грешного, ведь обложили уже со всех сторон. Большие силы против него бросили. Вариантов у него почти не осталось. Явка на Большом Андроньевском, где прятался его начальник службы безопасности Чижевский, провалена, все квартиры господина Игнатова в Москве находятся под неусыпным и неустанным наблюдением. Каналы электронной связи прослушиваются. Что же остается?.. Урусов взглянул на фотографию Игнатова, сделанную во дворе нахабинского лечебного центра, куда его перевезли из госпиталя «Главспецстроя»… Ну не идиот же он, в самом деле, чтобы во второй раз соваться в тот же самый госпиталь… Хотя… Чем черт не шутит… И Евгений Николаевич по селектору попросил секретаршу Дашу прислать к нему майора Одинцова, начальника отдела спецопераций.

Мечтам Андрея Рогожкина, от которых у него под Новый год дух захватывало, не суждено было сбыться. Как и любой порядочный российский вор, я редко читал советские газеты, а радио если и включал, то чтобы послушать сводку погоды: политическая жизнь советской страны и международная обстановка меня нисколько не интересовали. Но где-то в феврале тридцать девятого и без читки газет я почуял: начинается что-то новое. Еще в прошлом, то есть тридцать восьмом, году железного наркома Ежова внезапно сняли с должности и перевели на другую работу, а вместо него самым главным начальником спецорганов безопасности стал Лаврентий Палыч Берия, растолстевший на партийных харчах грузин с похотливо изогнутыми губами и блестящими глазками, хищно посверкивающими из-под стеклышек пенсне. Поначалу Рогожкин радовался смене начальства: он, видно, надеялся, что тут его звезда взлетит выше крыши, но после Нового года настроение у него вдруг резко испортилось. Никаких больше заданий он мне не давал, а потом вдруг вызвал на встречу на явочную квартирку возле Моховой и почему-то шепотом настрого запретил мне кому-нибудь упоминать про наши с ним «делишки» в сером доме на Берсеневской. И напоследок крайне неодобрительно отозвался о Евгении Сысоиче Калистратове, своем начальнике и моем бывшем кореше по Соловкам. Мол, Калистратыч подвел его под монастырь, и чем дело кончится, один бог ведает…

А в феврале Рогожкин исчез. Сгинул – как не было. Тогда-то я и стал каждый день просматривать «Правду» в надежде найти там какое-нибудь известие про моего «куратора». И нашел! Коротенькое сообщение о разоблачении в системе наркомата внутренних дел заговора с целью опорочить честное имя достойных советских партийных работников и военачальников. А в конце приписка: виновные понесли заслуженное наказание.

Мне сразу было понятно, кто в числе этих «виновных» оказался. И я решил пока под шумок мотануть из Москвы и залечь на дно, чтобы и меня, не дай бог, не притянули следом за Рогожкиным как пособника и главного фигуранта этого самого «заговора». Адрес будущего местожительства я выбрал почти не колеблясь: Ленинград. Катерине я сначала осторожно предложил уехать из Москвы куда-нибудь в другой город, но она отказалась, сославшись на невозможность бросить одну мамашу, да и с работы ей не захотелось увольняться. А вот Нинель согласилась. С той самой новогодней ночи, когда мы с ней так сладко покувыркались в постели на измайловской даче, я с ней стал встречаться – уж больно горячая оказалась бабенка, ничего не скажешь, – и как-то раз брякнул ей: мол, собираюсь поменять московский климат, рвануть севернее, к родным местам поближе. А она мне: у меня, говорит, в Ленинграде тетка, можешь у нее снять комнату, и я к тебе туда в гости буду наезжать. Я и подумал: Ленинград? Что ж, город хороший, хтебный, для вора – не хуже Москвы. Затеряться легко. К тому же я помнил, что в Ленинграде живет мой старинный знакомец умница Егор Нестеренко, который освободился еще в конце тридцать пятого, устроился на работу по специальности, и мы с ним изредка переписывались – я ему слал записочки на домашний адрес, а он мне на центральный почтамт, что тогда был на улице Кирова. Я во время своих кратких «командировок» в город на Неве с ним не встречался – в целях его же безопасности, а повидаться с ним хотелось, уж больно мне в душу запали его философии за жизнь, за воровские законы да за крепкую воровскую общину.

Что ж, решено – еду в Ленинград. Но перед дальней дорогой у меня оставалось еще одно дельце – последняя гастроль в столице, которая должна была стать моим приветом Андрюхе Рогожкину и всей его партийно-правительственной братии…

На площадке перед ЦУМом, на стыке Кузнецкого Моста и Петровки, играл духовой оркестр. Вестибюль московского универмага заполнился приглашенными и зеваками. К празднику Первомая готовили торжественное открытие нового торгового отдела. Представители Мосторга, важно шествуя клином, двинулись к ступеням эскалатора, а возглавлял процессию председатель, несущий на красной бархатной подушечке специальные ножницы. И вот он перерезал алую ленточку, и бурлящая толпа нетерпеливых покупателей бросилась осваивать новые торговые секции на четвертом этаже. Я стоял в толпе под длиннющим плакатом на красном кумаче:

Торговля – вот то звено в исторической цепи событий… за которое надо всеми силами ухватиться нам, пролетарской государственной власти, нам, руководящей коммунистической партии.

В. И. Ленин

Я пришел сюда в праздничный день, чтобы, затерявшись в толпе, в последний раз прокрутить в голове свой дерзкий план. Сегодня в кассах универмага должны были осесть немалые деньги. Я загодя навел справки о цумовской бухгалтерии и выяснил, что в госбанк выручку сдают только по рабочим дням. А 1 Мая – праздник, банк закрыт, значит, выручка будет париться в сейфе до завтрашнего утра всю ночь. Наметанным глазом я наблюдал, как шныряют в толпе покупателей юркие фигурки карманников. Среди них попадались и хорошо знакомые мне лица – Витька Лихой, Армен по кличке Арарат, Вася Рябой… Эти-то щипачи явно газетки регулярно почитывают, усмехнулся я про себя. Интеллигентный народец – они заранее вызнают, где и когда в городе большое событие с большим наплывом народа. Но и я не лыком шит, хоть газетки читаю редко и нерегулярно – удачной вам торговли, товарищи!

В тот же день, чуть за полночь, старенький грузовичок «АМО», фырча, проехал по тускло освещенной Петровке, обогнул здание ЦУМа и остановился на подъеме Пушечной улицы. Из крытого кузова выпрыгнула компания из четырех человек, один из которых тут же отделился от остальных и порысил к темнеющей стене универмага со стороны Неглинной. Все были обуты, несмотря на морозную еще мартовскую ночь, в легкие фетровые тапочки.

– По этажам двигаться крайне осторожно. Малейший шум – и охрана нас засветит, – давал я своим троим подельникам последние инструкции. – Мы с Электриком вдвоем работаем, ты, Леха, как и уговорено, следишь за коридором. А Шамиль будет стоять на стреме у главной лестницы – понятно? Работать начинаем с третьего этажа, с директорского кабинета, потом переходим на второй – в бухгалтерию. У всех есть часы?

Я глянул на свои швейцарские с фосфорной подсветкой, купленные три месяца назад здесь же, в ЦУМе.

– Так, сейчас ночная охрана должна уже закончить обход. Они где-то этаже на четвертом. Еще дадим им время спуститься на первый – и начинаем. Давай, электрик, готовь инструмент…

Я хотел отыскать для такого непростого дела своего казанского кореша Гвоздя, с которым мы два года назад вместе брали сейф на оборонном заводе, да, припомнив обстоятельства знакомства с Рогожкиным, решил не рисковать – шут его знает, может, и Гвоздь уже тоже энкавэдэшную гимнастерку носит под своим кожаным бушлатом… К тому же, внимательно изучив добытый через верных людей поэтажный инженерный план ЦУМа и выяснив, дто здание построено по американской технологии, не имеет кирпичной кладки, а целиком вылито из бетона, я решил, что Гвоздь с его альпинистскими крючками все равно для такой работы не подошел бы. В общем-то не было смысла самому все усложнять. К тому же я с удивлением заметил, что на плане из подвала к бухгалтерии был проложен отдельный электрокабель, что свидетельствовало только об одном: в бухгалтерии стоял некий специальный электроприбор, требующий автономного питания. Не веря ни в какие приметы, но внутренне надеясь на милость моего небесного покровителя, в чью честь я был крещен на Соловках, я решил взять с собой Юру Прошкина, молодого, но уже опытного в воровском ремесле специалиста, который отмотал пять лет за кражу и умудрился в лагере даже получить профессию электрика, что в данном случае оказалось чрезвычайно ценным его преимуществом. Кстати, и кликуха у него была подходящая – Электрик. Я ему заранее показал план ЦУМа, и Юра, едва глянув на пунктир, обозначающий кабель из подвала к бухгалтерии, сразу сообразил:

– Там не простой сейф… Этот провод явно тянется к сейфовому замку. А это значит, что в замке кроме обычного механического кода, который надо набирать вращением циферблата, стоит электромагнитная сигнализация… – Он сделал паузу. – Ты хоть представляешь, что это такое?

– Нет, – говорю честно, – но только понимаю, что эта система работает от электросети, а электричество у нас иногда отключают…

Юра только хмыкнул… Но по его хитрому взгляду я понял, что он уже придумал что-то заковыристое.

Всю операцию, я ко всему прочему подгадал на тот момент, когда со стороны Неглинной еще не убрали строительные леса с отремонтированного цумовского «небоскреба» и оставили сторожа-старичка с ружьем для охраны от уличных хулиганов. Этого сторожа мой татарчонок Шамиль и положил аккуратно под лесами, оглушив его деревянной колотушкой по затылку.

По лесам мы влезли на уровень третьего этажа, и там я, орудуя острым как бритва алмазом-стеклорезом, подаренным мне пару лет назад опытнейшим ленинградским форточником Мишей Седым, вырезал квадрат в новом, только что поставленном огромном окне. Через вырез в окне мы по очереди влезли внутрь и оказались, как и было запланировано, в длинном служебном коридоре.

Юра Электрик, оставив мне аккумулятор, сразу направился вниз по лестнице, в подвал, искать распределительную коробку подвода электропитания, чтобы в нужный момент вырубить свет в здании. Пока он отсутствовал, мы сидели тихо как мышки под окном, чтобы в случае опасности тут же выбраться наружу.

Минут через пятнадцать Электрик крадучись вернулся назад, весь радостный и довольный. Сверяясь с инженерным планом здания, он быстро нашел распределительную коробку и отключил сигнализацию прилавков и кабинетов. Теперь можно было заняться делом.

На стреме остался долговязый Лешка Толубеев по кличке Штык. Он не был ни домушником, ни щипачом – он был никем, и его всегда брали только для одного – стоять на стреме. На первый взгляд могло показаться, зачем ворам профессиональный стремщик, кажется, что крикнуть «Атас!» может любой подельник, почувствовав опасность. Но вот именно почувствовать эту опасность оказывается труднее всего. Штыка брали на дело все серьезные московские воры, и если иногда он вдруг отказывался, то, бывало, на такое дело никто не соглашался пойти. Воры верили чутью этого опытного атасника.

Третий, татарин Шамиль, был из фраеров. Нет, конечно, Шамиль был вор, но вор фраерский, показушный, любивший пустить пыль в глаза. Его я взял по старому знакомству – мне Шамиля в свое время рекомендовал его единоверец татарин Заки Зайдулла по кличке Мулла, который был знаменит тем, что почти всю свою жизнь просидел по тюрьмам и лагерям и считался признанным третейским судьей, разрешая споры и ссоры урок и предупреждая бессмысленное кровопролитие. Про Шамиля мне Мулла в маляве написал, что тот никогда не подведет и не сдаст, хотя и закидонов у парня всегда через край. Шамиль любил хорошо приодеться, разбирался во всех новинках последней моды, мог на глаз сразу определить, из какой ткани пошит этот пиджак, и отличал золото от латуни, а бриллиант от полированного стекла. Для этого я и взял его в ЦУМ – чтобы из кучи универмаговского барахла Шамиль смог выхватить только самые дорогие, самые ценные вещички.

Эти молодые пацаны знали, что я, именно я «брал Казань» – а этот мой подвиг прогремел на всю Волгу, докатившись до Москвы и даже до Ленинграда. Поэтому вся эта честная компания с превеликим удовольствием подвизалась со мной на дело. Со знаменитым вором этим пацанам не западло было даже вместе погореть и на нары сесть.

Играючи ломанув дверку в кабинет цумовского директора, я так же легко вскрыл директорский сейф, где в специальных коробочках и бархатных мешочках хранились самые дорогие цацки из золота и бриллиантов. Все драгоценности и деньги из сейфа мы с Электриком свалили в мешок и, выскользнув обратно в служебный коридор, тихо позвали пацанов:

– Все! Уходим!

Никто из моих молодых подельников не сказал ни слова против того, что я оставил без внимания развешенный по торговым залам дорогой товар. И Штык и Шамиль тихо, без звука, подчинились моему приказу и потопали за мной, понимая неписаный закон: вор должен знать меру, иначе это не вор, а хапуга. «Больше своего веса только муравей к себе в нору тащит, – шутили в таком случае опытные воры, – да и тот обосрется, пока доволочет».

А в бухгалтерии, куда мы вошли вдвоем с Электриком, нас ждал обещанный сюрприз. У дальней стены, рядом с обычными несгораемыми шкафами для документации, стоял, сверкая матовым окрасом, внушительный стальной монстр. От его задней стенки по плинтусу тянулся черный толстый провод, исчезая под деревянными шкафами, выстроившимися вдоль стены. Юра Электрик лег на пол, вполз под первый шкаф и удовлетворенно крякнул:

– Уходит в стену, как я и предполагал.

Он позвал Лешку Штыка и, тыча пальцем в план ЦУМа, стал ему объяснять, как добраться до подвала и как вырубить главный рубильник.

– На минуту – не больше, понял? – строго шептал Юрка. – Ровно через минуту врубай снова.

Я подивился его смекалке: среди ночи временное прекращение подачи электричества в универмаг могло остаться незамеченным для ночных сторожей, которые, даже если бы и не спали, отнеслись бы к короткому сбою как к досадному недоразумению и вряд ли стали бы вызывать наряд милиции.

Выждав минут десять после исчезновения Лешки, Электрик включил настольную лампу и стал ждать. И вот она потухла. Электрик положил принесенный фонарь на пол, направив луч на черный провод. В полутьме я увидел, как он выудил из-за пазухи короткую стамеску и молоток. Он приставил острое жало стамески к проводу и с силой ударил молотком по рукоятке. Он рванул отрубленный кончик провода – и в это мгновение настольная лампа вновь вспыхнула.

– Тихо? – спросил он, оборачивая ко мне вспотевшее лицо.

– Да. А что? – не понял я.

– А то, что я отрубил сигнализацию сейфа!

И тут только до меня дошло, что разрубить провод сигнализации можно было только при отключенном электропитании сразу во всем здании, когда система сигнализации не срабатывала на локальное повреждение проводов.

Теперь обесточенный замок можно было вскрывать обычным порядком, хотя это и требовало немалых усилий и времени. Это только в приключенческих романах знаменитые воры способны вскрывать сложные сейфы в считанные минуты. Настоящий медвежатник знает, что сейфовые замки никогда не сдаются без боя. Любой сейф требует осторожного и даже уважительного подхода. Знающие люди в таких случаях говорят, что сейф надо уметь «уговорить». Малейший сбой – пальцы дрогнули или с дыхания сбился, – и начинай все сначала. А ведь времени у вора всегда в обрез, силы и внимание на пределе. Поэтому работа медвежатника предполагает изнуряющую точность и концентрацию движений, что быстро высасывает запас энергии. Предупрежденный об этом загодя, мой подельник боялся не то что пошевелиться – дышать!

Спустя сорок минут сейф сдался нам на милость. Тяжелая массивная дверка плавно отошла, и мы с Электриком, обомлев, увидели высокие столбики банкнот, туго перетянутых бумажными банковскими бинтами в аккуратные пачки… Такой удачи даже я не ожидал.

На следующий день, с самого раннего утра, я отправился в Сандуновские бани. Перед отъездом из столицы решил в последний раз хорошо попариться в отдельном номере и смыть с себя грязь былого. Ведь у меня начиналась новая жизнь. И что меня ждало в Ленинграде, можно было только гадать. В Сандунах у меня работал знакомый пространщик Виктор Матвеевич, бывший театральный гример. Я у него частенько стригся и брился. Кроме того, он предлагал мне на выбор, когда требовалось, различных цветов и форм парики, накладные усы и бороды. На этот раз Виктору Матвеевичу с моей внешностью предстояло изрядно потрудиться…

Железнодорожный билет на Ленинград и новая ксивка на имя Владимира Георгиевича Постнова, видного товарища с коротко стриженными рыжеватыми волосами, такими же густыми рыжеватыми усами и бороденкой, уже лежала у меня в кармане.

И ощущение полной, ничем не ограниченной свободы переполняло мое сердце…