Текст книги "Гастролер"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Захар, подцепив вилкой соленый грибок, ловко бросил его в рот. Медведь снова налил, предлагая выпить за старые добрые времена. Захар, опрокидывая стопку, сказал, что как раз сейчас тост своевременный, ибо для воровской идеи наступила не лучшая пора. Мусорня всерьез занялась старыми урками, их становится все меньше, многие погибли на зонах, многие умерли от застарелых болезней.

Медведь, словно бы читая мысли Захара и зная наперед, что он скажет, стал делиться с ним, в общем-то, известным. Подвижники-одиночки, за которыми никто не идет, обречены на вымирание. Власть сегодня все больше оттягивают те, кто ворочает большими деньгами или способен увлечь за собой молодняк. Но главная беда для всех – в беспредельщиках, или «польских» ворах, тех, кто ни во что не ставит ни воровскую идею, ни воровские понятия чести и справедливости. Потому он, Медведь, и решил сколотить и возглавить сообщество новых воров, чтобы отвратить молодежь от беспредела. Настоящих законников старой закалки сейчас слишком мало, не имеющие ни средств, ни власти нэпмановские воры рано или поздно все равно сойдут со сцены. Но заменить их должна достойная смена.

Захар, глядя на Медведя, который увлеченно расписывал новые возможности и перспективы, оценивал его трезво. Медведь был вором старой закалки. Он свято соблюдал традиции, поэтому и оттянул свои восемнадцать лет. И он был много умнее остальных урок. Захар понимал, что воры в законе, в общем-то, люди простые. Их сила не столько в уме, сколько в слепой вере в справедливость воровских законов, ради которых каждый из них может проявлять чудеса храбрости и стойкости. Их мужество как раз и является примером для других, заставляет уважать всю систему воровских ценностей. Но они не могут предвидеть реалии новой жизни после развала ГУЛАГа. Многие из них будут до конца цепляться за старое…

Медведь – другое. Кроме блестящего ума, он имеет и поразительную волю, чувство справедливости. Уже давно ходят слухи о его стремлении объединить всех крепких воров в своеобразную артель, имеющую в своем активе не только идеи, но и финансовое могущество. В этом зерно его размолвки с нэпмановскими ворами старой закалки. Еще десять – пятнадцать лет назад воры представляли из себя единое целое, не придавая значения конфликтам, случающимся в воровской среде, но теперь блатной мир раскололся на два лагеря.

Раньше за один только разговор с кумом вора могли лишить всех прав. Сейчас же воры все охотнее идут на сговор с администрацией, выклянчивая себе и сокамерникам дополнительные поблажки. Теперь в рядах законников появились и такие, кто не хочет больше ютиться в тесных бараках, не желает ходить на зону до скончания жизни. Они попирают один из незыблемых принципов старых урок – не иметь своего имущества. Вот в этом море «отказников» Медведь и искал молодую кровь: новые воры становились самыми верными его союзниками и именно за их счет ширилась его растущая империя…

Но старая воровская элита не думала так легко сдаваться без боя. Тем более что у нэпманов вдруг появились сильные союзники в борьбе с новыми ворами и их лидером…

Глава 25

С самого утра в тот памятный весенний день восемьдесят первого года было Медведю что-то не по себе: то ли предчувствие какое тревожное возникло, то ли затаенное опасение не давало ему покоя. А тут еще после вчерашнего голова разламывалась и печень тупо ныла. Вчера с обеда до позднего вечера просидели они с Егором Нестеренко у того на дачке в поселке Никитина Гора, где под коньячок обсуждали валютные и прочие дела, а сегодня встал с больной после сильного перепоя головой и приходить в хорошее расположение духа начал только после обеда, когда пора пришла собираться в Лужники на хоккей.

…И вот теперь сидел он с верным Ангелом на заполненной гостевой трибуне Дворца спорта в ожидании начала решающего матча ЦСКА с московским «Спартаком» за чемпионское звание в первенстве Союза. Вокруг волновалось и гудело людское море. Директор стадиона, который сам ему еще на прошлой неделе передал два билета, долго извинялся, что не смог обеспечить места на престижной правительственной трибуне. Игра, мол, обещает стать такой интересной, что все места уже распределены между генералами МВД и КГБ, причем не исключено, что сам Леонид Ильич пожалует – так что, мол, извините, Георгий Иванович… Справа от Медведя на трибуне оказался высокий улыбчивый мужчина с курчавой шевелюрой, который вежливо поприветствовал Медведя и красивым баритоном поинтересовался прогнозом на предстоящий матч. Потом он представился… Но Медведь и так его узнал – тому не было нужды называть себя: популярного эстрадного певца, лауреата многих премий и заслуженного артиста одной из северокавказских автономных республик многие знали в лицо. Нельзя сказать, чтобы Медведю от этого знакомства было горячо или холодно, но ему Эдик – так звали певца – сразу понравился. Медведь таких уважал еще с воркутинских зон: не воры и не фраера, не выпендрежники, не прилипалы, но себе на уме и с понятиями… С такими легко всегда было договориться.

К хоккею Медведь пристрастился много лет назад, когда в Ленинграде по телевизору увидел первый матч нашей сборной с канадцами. Вот это была рубка! И с тех пор он выборочно ходил смотреть азартную игру вживую. Ему нравилось ощущать себя в гуще разгоряченной толпы на переполненном стадионе, потому что этот накал ненаигранных страстей, охватывающих время от времени огромную коробку под крышей, был ему невыразимо приятен. Кроме того, Медведь всегда нуждался в дозе адреналина. А стадион, многократно умножающий отчаяние и радость тысяч людей, был лучшим лекарством от скуки.

Правда, Медведю скука и так не грозила: его лихая жизнь чем-чем, а скукой не отличалась. Морщась от приливов головной боли, которая так до конца и не прошла даже после двух банок холодного голландского пива, которым его снабжал Ангел, он думал о той непонятной тревоге, которая грызла его все сегодняшнее утро. Обладая тончайшей, почти сверхъестественной интуицией, он привык доверять своим тревожным предчувствиям. И наблюдая, как, сопровождаемые восторженными криками с трибун, на лужниковский лед выезжают две вереницы хоккеистов, он машинально прокручивал в голове недельной давности разговор с Ангелом, молодым законником, его крестником в воровской жизни, и последовавшее после того жестокое разбирательство с непокорным Зурабом Ираклиевичем…

В начале месяца Медведь отправил Ангела прощупать настроение братвы в регионах по поводу своих предложений о сколачивании крупных воровских объединений и создании обобщенной воровской казны – большого общака, что ему давно уже советовал сделать Егор. Заранее было известно, что новости Ангел привез не больно хорошие, и они решили встретиться днем в «Славянском базаре», где работал давний кореш Медведя еще по Колыме – хотя и не коронованный, но из авторитетных блатарей. Погоняло у него было Аристарх, сейчас он сухарился под именем Ивана Иваныча Любезнова и занимал должность замдиректора ресторана по снабжению.

Сели с Ангелом в отдельном кабинете. Чтобы не скучали, Аристарх прислал им двух крепко сбитых официанток, которых, видно, здорово проинструктировал, потому как те изо всех сил старались ублажить дорогих гостей. Гостям же брито не до них. Но для приличия выпили с девками шампанского, посудачили о том о сем, пощупали их за сиськи да и отослали на время, чтобы не мешали серьезному разговору.

Когда с приветствиями было покончено, Ацгел, выпивая и аппетитно закусывая, начал рассказывать подробности СЕоей командировки. Если авторитеты в крупных городах Урала и Сибири с пониманием отнеслись к новым идеям Медведя, то урки Поволжья и особенно Кавказа все приняли в штыки. Отставив тарелку, Ангел поведал о том, как он не на шутку сцепился в Пятигорске с лаврушниками – кавказскими законниками. Особую досаду его вызывали строптивые дагестанцы.

– Да они нас, московских, вообще ни в грош не ставят, Георгий Иванович! Заур Кизлярский, их вожак, прямо мне в глаза так и ляпнул: у вас, мол, свои понятия, а у нас, у горцев, свои.

Ангел гневно плеснул себе в рюмку коньяку, залпом выпил и продолжил:

– Я ему возражаю: что вы одни сможете сделать, коли мы все объединимся? А он отвечает, что, мол, это мы еще посмотрим, как вы объединитесь. Мол, время покажет, кто сильнее. А кто сильнее, тот и будет прав. Заур, конечно, уверен, что пиковые станут сильнее. Не нынче, так через двадцать лет. Они уже на наше Черноморское побережье губищи раскатали – от Туапсе до Сочей…

Медведь не слушал дальше. Вести, конечно, неприятные, но не такие уж и страшные. А лаврушники, или пиковые воры, – словом, вся эта кавказская братия обычно берет нахрапом, но против упорного давления слаба. Заур тоже хоть вор и известный, но больше славен нахрапом да куражом.

– Погоди, – Медведь насупился вдруг, прервав гневную речь Ангела, – так кто там что конкретно говорил?

– Да уже перед самым моим отъездом из Пятигорска, – горячась, по новой стал объяснять Ангел, – мне передали маляву от Заура. Мол, если вы, московские, не успокоитесь, мы вам житья не дадим. Сила, мол, все равно на нашей стороне!.. Мы, кавказские, вас, русских, одолеем… На вашей же территории!

– Ах, вот оно что! – осенило Медведя. – А я-то все в толк не возьму, с чего это вдруг наш батоно Зураб стал таким несговорчивым? Не исключаю, что ему сигнальчик от Заура поступил. Он же его давний корешок, хоть и не дагестанец, а грузин!

История с Зурабом была давняя, начавшаяся после кисловодского схода, где согласные с Медведем законные воры порешили взять под свой учет и контроль подпольных цеховиков. Многим, кто просек фишку, это дело и впрямь показалось интересным. Все знали, что по всему Союзу там и сям, как грибы после дождя, возникают нелегальные цеха, в которых гонят разномастный ширпотреб – от ботинок и рубашек до радиоприемников и холодильников. Причем эти подпольные предприятия выглядели вполне законно: там трудились рабочие, отрабатывая свою восьмичасовую смену, там устраивали даже соцсоревнование с переходящими знаменами, там передовикам вручали значки «Ударник коммунистического труда», но только несколько человек знали, что реальные финансовые дела предприятия имеют мало общего с официальными показателями. В основном это была заслуга опытных бухгалтеров, которые так преуспели в своем искусстве, что в их книгах черт ногу мог бы сломать, не то что проверочные комиссии из ОБХСС…

Медведю пришлось проявить всю свою находчивость и немалую изобретательность, чтобы выявить такие предприятия по всей стране, – в этом как раз и состояла основная трудность. Зато все дальнейшее было делом техники. Сначала он посылал туда своих людей, которые нанимались на «черные» предприятия рабочими или, если удавалось, инженерами да бухгалтерами. А когда у него собиралась вся полнота информации о легальном и нелегальном производстве, Медведь лично выходил на директора и проводил с ним беседу. Как правило, после некоторого препирательства «теневые воротилы» соглашались выплачивать пятнадцать – двадцать процентов чуть ли не с охотой. Ведь им гарантировалось мощное прикрытие и от местных властей, где у Медведя уже работали свои прикормленные люди, и от беспредельщиков-бандитов, наводивших ужас на теневых предпринимателей.

До поры до времени все шло гладко. Но вот в начале этого месяца случился облом: директор подмосковной обувной фабрики Зураб Ираклиевич Гогочкория, в преступном мире известный как Зураб, на протяжении двух лет исправно плативший московским за крышу, вдруг наотрез отказался иметь с ними дело. Медведь терялся в догадках, с чегоэто Зураб стал такой смелый. Но теперь после отчета Ангела, похоже, стало ясно, кто стоит за спиной строптивого грузина и кто дергает за невидимые ниточки. Скорее всего, это был Заур Кизлярский или кто-то из его пиковой братии. Но тогда тем более нельзя было бросать дело, потому как тут все упиралось в принцип, – и уже наутро, угрюмо слушая веселые анекдотцы, что травил Ангел, Медведь поехал разбираться с Зурабом. Дело это было непростое, щепетильное.

Фабричка Гогочкория стояла в Марьино, недалеко от очистных сооружений – огромных колодцев, где бултыхалось московское дерьмо.

– Вот достойное место для нашего Зураба, – не то в шутку, не то всерьез неожиданно сказал Ангел. – Может помакаем обнаглевшего пройдоху головой в это дерьмо, да и все дела. Будет в общак платить, как миленький.

Эта мысль показалась Медведю забавной. Он какое-то время молча смотрел на колодцы очистных сооружений, вспоминая те дела, которые водились за Зурабом.

Потом он резко хлопнул водителя по плечу, попросив остановить «Волгу».

Они вышли из машины и минут пять о чем-то разговаривали с Ангелом.

Получив надлежащие инструкции, Ангел сразу же пересел в «Москвич», следовавший за их «Волгой», и укатил. Медведь приказал ему уложиться в час, не больше, и тут же перезвонить прямо в кабинет Гогочкория.

Зураб Ираклиевич Гогочкория был сорокалетним грузином, с младых ногтей живущим не в ладах с законом. Свой первый срок он получил еще совсем пацаном – лет восемнадцати. Но уже тогда он был весьма ловок и жаден.

По профессии сапожник, Зураб сколотил на Черноморском побережье сеть мелких сапожных мастерских, но кому-то перебежал дорогу, потом кого-то подставил, но сам на том и погорел…

Ему дали пять лет за хищения, но убитая горем мать кинулась к двоюродному брату покойного мужа, служившему замминистра легкой промышленности Грузии, и уговорила помочь безалаберному сынку. Тот сжалился над бедной женщиной, позвонил кому надо, и Зураб смог отбыть срок на родине и всего за два года. На зоне его талант великого махинатора расцвел во всей красе: он, несмотря на свой юный возраст, организовал в колонии настоящую сапожную фабрику, которую прикрывал сам барин, причем фабрика настолько успешно функционировала, что в дело пришлось брать дядю-замминистра.

Выйдя на свободу, Гогочкория вошел во вкус. Теперь он строил свой бизнес умнее, не рискуя по мелочам, причем убирая с дороги всех и вся, кто ему мешал в его прибыльном деле. Повзрослев и заматерев, обзаведясь паутиной нужных связей и женой, он перебрался в Москву, где тоже довольно быстро стал процветать. Росло дело Гогочкория, росла и его семья. Пять лет назад к двум старшим дочкам прибавился сынок, гордость и надежда отца. Этот добродушный с виду грузин, в компании добрейший товарищ, нежнейший отец, любящий муж, во всем, что касалось денег, был щепетилен до помешательства, упрям и безжалостен. Многие знали о том, что никто из партнеров Гогочкория не смог устоять перед его напором. Кого-то он невзначай подставил и отодвинул от дел, от кого-то избавился, прибегнув к помощи своих дагестанских боевиков. Все об этом знали, но никаких доказательств никогда ни у кого не было.

А Зураб Ираклиевич на людях всегда талантливо играл роль убитого горем друга или товарища, безвременно потерявшего очередного партнера.

…По легкому сероводородному смраду, пахнувшему в открытое окно, Медведь понял, что они почти приехали. Машина миновала длинный кирпичный забор, за которым видны были колоссальные бетонные башни очистных колодцев, и скоро въехала в ворота обувной фабрики, делавшей по плану кожаные тапочки-«чешки», а вне плана «итальянские» женские сапоги по итальянским лекалам.

Георгий Иванович ухмыльнулся и отбросил посторонние мысли – пора было настраиваться на непростой разговор. Зураб Ираклиевич, усатый коротышка, был явно недоволен его прибытием. Но держался нарочито вежливо и предупредительно. Он проводил Медведя в свой кабинет, отдал распоряжение молоденькой секретарше принести чаю с печеньками и отлучился ненадолго, мол, по срочному делу.

Медведь слышал, как в соседней комнате жужжал, вращаясь, телефонный диск, а потом Зураб Ираклиевич стал торопливо говорить приглушенным голосом. Наверное, звонил разлюбезному Зауру или кому другому из своей новой кавказской крыши. Но Медведя это не беспокоило. Его и предстоящий разговор не беспокоил: он знал, что будет дальше, и предвидел итог.

Когда Гогочкория вернулся, они завели беседу сначала не о делах, а так, о пустяках. О здоровье, о погоде, о курортах Крыма и Кавказа. Потом перешли к делам. О росте цен на кожу, об ужесточении борьбы с расхитителями, о новом замминистра внутренних дел… Медведь вяло слушал и просто ждал. Так прошел час, и Зураб, видя, что вор в законе больше помалкивает, занервничал, а потом вдруг не выдержав, сердито брякнул:

– Зря ты, Георгий Иваныч, приехал ко мне. Я тебе уже говорил, что охрана твоя мне больше не нужна, у меня теперь свои охранники появились. Так что лучше давай разойдемся… по-хорошему. А надумаешь меня пугать, то ведь сомнут и тебя… Не обижайся, но это жизнь. Миграция центров силы…

Медведь, не отвечая, сверлил взглядом коротышку, потом поглядел в открытое окно на фабричный двор, через который торопливо шли к зданию управления трое одинаковых, как близнецы, крепких кавказцев. Медведь снова скучающим взглядом посмотрел на хозяина кабинета. Нервничал Гогочкория сильно, хоть внешне и храбрился.

Когда в распахнувшуюся дверь директорского кабинета ввалились те самые пиковые, что только что были видны в окно, Гогочкория шумно вздохнул с видимым облегчением, вытер вспотевший лоб платком и, уже более уверенно, развалился в кресле за столом. Вошедшие лаврушники с грозным видом выстроились вдоль стены. Медведь всматривался в лица, пытаясь понять, кто такие пожаловали. Он хоть и общался всю жизнь с кавказцами, но так и не научился отличать по внешним признакам, кто к какой национальности относится. Вроде дагестанцы, решил он, тогда наверняка Заурова крыша.

Медведь почти не вслушивался в то, что ему громко начал втолковывать осмелевший при лаврушниках Зураб: он требовал, причем довольно нагло, чтобы москвичи вообще отстали от него. «Мы, кавказцы, сами по себе – славяне сами по себе», – говорил Гогочкория, размахивая короткими ручонками.

«Будто бы не пиковые приехали в Россию в гости, а мы – к ним», – подумал зло Медведь, внутренне удивляясь такому непониманию простых, ясных вопросов.

Он ждал телефонного звонка.

В конце концов телефонная трель разорвала напряженную тишину, воцарившуюся в кабинете директора обувной фабрики. Зураб подошел, послушал, побледнел как полотно и передал трубку Медведю.

А тот, едва услышав четкий голос Ангела и два коротких слова: «Дело сделано», – передал трубку обратно Гогочкория.

– Это тебя, – сказал он.

Медведь с интересом наблюдал, как менялось выражение лица подпольного обувщика и тайного убийцы по мере того, как услышанное доходило до его сознания: сначала удивление, потом непонимание и вдруг – ужас, отчаяние и ярость, которые он не мог, да и не пытался скрыть. А Георгий Иванович точно своими ушами слышал вместе с Зурабом доносящийся из телефонной трубки сбивчивый, перепуганный гулеж пятилетнего Давидика Гогочкория, объяснявшего папе, что дядя, который недавно забрал его из детского садика, привез к очень вонючему пруду и говорит, что если нырнуть туда, на шестиметровую глубину, то можно на дне найти мешок конфет для папы и мамы. Конечно, Медведь в жизни не поднял бы руку на невинного младенца, но он решил просто взять грузина на понт, зная, что тот обязательно Купится на шантаж, потому как и сам был искусным шантажистом, не останавливающимся ни перед чем ради достижения своих целей.

– Что с Давидом? Где он? С кем? – тихо хрипел Зураб.

– Я бы хотел поговорить с тобой с глазу на глаз, – металлическим голосом заявил Медведь.

Зураб Ираклиевич взглядом приказал лаврушникам выйти из кабинета. Те без звука испарились за дверью.

– Зураб, не я эту кашу заварил – ты! – жестко продолжал Медведь. – Я не говорю о всех твоих поступках, Бог еще рассудит. Сейчас мы говорим о твоем последнем предательстве. Не надо было тебе упрямиться и идти против меня. Ты вот даже своих черных быков кликнул со мной разбираться – ты что ж, пугать меня решил? Ты говорил, что у тебя появились сильные друзья. Но видишь, как оно обернулось. Сильные не всегда помогают. А сейчас придется тебе делать выбор – или сильные друзья непонятно откуда, или твой малыш захлебнется в московском говне. Мой человек не станет разводить базар: мочканет твоего пацаненка башкой вон в то болото, и поминай как звали! Выбирай… Сейчас мне выбирать методы в борьбе с тобой не хочется. Я даже задумываться не хочу над тем, поступаю я по понятиям или нет. Вроде бы малый твой и ни при чем? Но и ты зашел недопустимо далеко… Еще раз говорю: выбирай. Но теперь ты будешь платить вдвое больше.

Зураб долго причитал, всплескивая руками. Но в конце концов довольно быстро согласился со всеми условиями Медведя, клянясь, что вторично не допустит никаких шагов против смотрящего. Так же безропотно он согласился отстегивать в общак половину прибыли от всех своих махинаций.

Когда ехали с Ангелом обратно, Георгий Иванович думал о том, как круто переменилась жизнь в последнее время и на какое черное дело ему пришлось сегодня пойти, чтобы уломать этого негодяя. Хотя он с Ангелом и уговорился подстроить этот спектакль с похищением малолетнего ребенка, на душе было пакостно. Но что же делать, если другого языка эти отморозки не понимают…

* * *

…Медведь вздрогнул вместе с десятитысячным стадионом: Харламов скользнул между двумя защитниками и словно превратился в снаряд, пронзающий пространство, – у всех перехватило дыхание, стадион едиными легкими выдохнул, замер… И неистовый, торжествующий взрыв ликования расколол бетонный купол Дворца спорта – шайба затрепыхалась в воротах «красно-белых»!

Вскочил со своего сиденья Ангел, с криком восторга подхватился певец Эдик, болельщики ЦСКА ликовали стоя. И вдруг в самый разгар ликования Медведь сник. Точно иголкой кольнуло ему под сердце, и он почувствовал себя сдутым, как воздушный шарик, к которому поднесли горящую сигарету.

«Что такое?» – недоумевал Медведь, оглядываясь на восторженно орущего рядом с ним певца, на ликующих людей вокруг. Ангел, не понимая тревоги Медведя, скользнул по его лицу горящими от восторга глазами, продолжая по инерции вопить: «Мо-лод-цы!»

«Что случилось?» – думал Медведь, быстро обшаривая глазами пространство вокруг, ряд за рядом. Вдруг его взгляд обо что-то споткнулся. Среди улыбающихся, смеющихся лиц Медведь заметил вверху, на уровне двадцатого ряда, в проходе, сосредоточенные черные глаза. Два холодных зрачка под черной копной волос глядели прямо на него в упор. Чеченские глаза. Или дагестанские… Или грузинские. Черт их разберет…

«Вот оно!» – понял Медведь, осознав причину смутной тревоги, гнетущей его сегодня с самого раннего утра.

Пиковый[1]1
  Кавказец.


[Закрыть], поймав его взгляд, резко спохватился и быстро выхватил из-под куртки что-то темное. Медведь хлопнул Ангела по плечу. Тот, все еще восторженно размахивая недопитой бутылкой пива, громко радуясь великолепному голу, отреагировал молниеносно: повернулся к Медведю, потом тут же проследил направление его взгляда…

И мгновенно все понял. Ангел хотел было ринуться туда, к двадцатому ряду, но осознав, что не успеет, изо всех сил метнул пивную бутылку в сторону киллера. Расплескивая пенное пиво, бутылка ударилась о перила, горлышко отбилось и попало в лоб лысому толстяку, находившемуся в шаге от кавказца.

А дальше, как потом показали десятки свидетелей происшествия, все завертелось, замелькало как во сне – кавказец успел навести ствол на изящно одетого седого старика, сидящего рядом с заслуженным артистом, прозвучал приглушенный выстрел, точно штопор вырвал пробку из винной бутылки, старик схватился за плечо и повалился на бок, на него, загораживая от новых выстрелов, сверху прыгнул высокий крепкий парень лет тридцати, и сразу раздались нестройные вопли болельщиков, народ опять повскакал с мест, но уже не от радости, а в страхе и панике, сидящие рядом с раненым стариком рванулись, толкая друг друга, падая и топча ногами упавших, к проходу. Мгновенно появилась милиция с озабоченными лицами и какие-то одинаково стриженные мрачнолицые ребята в темных плащах-болоньях… В спорткомплексе поднялась неимоверная суматоха. Но когда милиционеры и мрачные ребята в штатском протиснулись наконец-то к месту происшествия, то обнаружили лишь несколько капель крови, застывающей на бетонном полу.

Ни раненого, ни его молодого спутника на трибуне уже не оказалось.

Стрелявшего также задержать не удалось. Пока Дворец спорта был взят в оцепление, стрелявший, видимо, успел покинуть территорию Лужников или сбросить ствол в туалете…