Текст книги "И пусть их будет много"

Автор книги: Ева Наду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

   – Доброе утро, виконт!

   Когда Жосслен поднял на нее глаза, она улыбнулась.

   Это была, на его взгляд, одна из красивейших женщин двора – маркиза де Монтозье. Жосслен видел ее во дворце не однажды. И всякий раз при встрече с ней сердце его замирало – несмотря на то, что по возрасту маркиза годилась ему в матери. Было в ее царственной походке, в крупных, выразительных глазах, во взгляде что-то, что заставляло Жосслена краснеть и терять дар речи.

   Он и теперь с трудом находил слова.

   Впрочем, маркиза, кажется, не ждала от него многословия.

   Сказала только:

   – Познакомьтесь, граф! Это – виконт де Бреве, сын графа де Мориньер, забияка и лучший друг нашего короля.

   – Граф де Брассер! – представился мужчина.

   – Я не забияка, мадам, – с трудом улыбнулся Жосслен.

   Полученные им побои давали о себе знать.

   Склонился в поклоне.

   Маркиза засмеялась.

   – Если бы вы видели, граф, как великолепно виконт владеет шпагой! На последнем занятии по фехтованию виконт де Бреве привел в восторг Людовика тем, что боролся сразу с несколькими противниками и победил их.

   – Это большая доблесть, – согласился граф де Брассер, беря под руку маркизу, чтобы помочь ей сесть в карету.

   – Подождите! – воскликнул Жосслен. – Подождите, сударь! Мадам!

   Граф обернулся.

   – Я бесконечно благодарен вам за помощь, граф, – произнес, наконец, Жосслен. – Чем я могу быть полезен вам? Что?.. Что я могу для вас сделать?

   Маркиза тоже обернулась. Улыбнулась одобрительно.

   – Примите его предложение, господин де Брассер! Виконт де Бреве всегда держит слово.

   Граф де Брассер улыбнулся. Сделал шаг к Жосслену, посмотрел внимательно на его взволнованное лицо:

   – Что ж... Никогда не знаешь, что тебя ждет, не правда ли? Если меня не станет прежде, чем я устрою жизнь своих детей, а вы, виконт, будете в состоянии помочь им чем-нибудь, сделайте это. И я буду благодарен вам там, на небесах.

   Жосслен склонил голову в знак согласия.

   – Виконт, – позвала его маркиза, – садитесь в карету. Мы довезем вас до Пале-Рояля.

   – Благодарю вас, сударыня, – отказался Жосслен. – У меня есть в городе еще незаконченные дела.

   После – он снова отправился на ярмарочную площадь. Увидев его, торговка сладостями расплылась в улыбке.

   – Вам удалось спасти ваше состояние, милорд? – спросила она.

   – Да, благодарю. Все в порядке, – ответил Жосслен.

   – Тогда, сударь... Мне кажется... Может быть, вы пожелаете пройти со мной в дом и умыться?

   Жосслен не отказался. Являться во дворец с перепачканным грязью и кровью лицом – точно не стоило.

   *

   Граф де Мориньер осадил коня у небольшой гостиницы под названием «Золотой петух».

   – Заходите, господин, заходите! – мальчик лет восьми-девяти выскочил из открытой настежь двери.

   Изнутри доносились пьяные голоса посетителей.

   – Заходите, у нас есть комнаты, в которых ваша милость сможет отдохнуть.

   Мальчик носился вокруг коня, цокал языком, выражая свое восхищение его статью и выдержкой. Сначала он едва не бросился под ноги коню, осмотрел того с одной стороны, с другой, потом замер, с восторгом разглядывая нового гостя. Снова метнулся в сторону.

   – Вот что, пострел, – Жосслен ловко поймал мальчишку за ухо, – отнеси эти вещи, – граф показал на притороченный к седлу мешок, – в комнату попросторнее и почище. Если ничего не пропадет, получишь экю.

   У мальчишки захватило дух от счастья. Он радостно мотнул головой, умчался внутрь, через минуту вернулся и принялся энергично отвязывать мешок.

   – Господин, я отведу вашего коня в стойло.

   – Подай ему овса, да получше.

   Мориньер вошел в темный, плотно забитый разношерстной публикой зал. Большую часть посетителей в этот час составляли представители низшего сословия. В центре зала развлекалась группа юношей, одетых в добротные костюмы горожан средней руки. Да в одном из углов, заполненных винными парами и табачным дымом, двое военных неуверенно блуждали взглядами между нестройными рядами пустых бутылок.

   Толстая, непривлекательная женщина, в мгновение ока оказавшаяся перед ним, привычным жестом вытирала красные, покрытые цыпками, руки о засаленный передник.

   – Господин, Ноэль передал мне ваши пожелания. Идите за мной, я покажу вам комнату.

   Они поднялись на второй этаж.

   – Вот, смотрите, – хозяйка распахнула перед ним дверь. – Ноэль сказал, что вам нужна лучшая комната. Вот...

   Она с гордостью простерла руку в направлении широкой кровати, покрытой неким подобием балдахина.

   – Мне нужна комната, в которой было бы две кровати.

   Женщина замерла с раскрытым ртом.

   – Господин, у нас есть еще комната с пятью кроватями, но три из них заняты. Вы ведь не захотите...

   – Нет. В таком случае, принесите сюда еще одну кровать, – приказал Мориньер.

   Хозяйка озадаченно почесала нос.

   – Хорошо, господин.

   Мориньер огляделся по сторонам. Комната, и в самом деле, была недурна. По крайней мере, она выглядела достаточно чистой. И снизу сюда не слишком доносился шум. Окна, сейчас настежь открытые, выходили в относительно тихий дворик. Правда, именно в этот момент в нем выясняли отношения две женщины – соседки. Они так энергично спорили, что хозяин гостиницы, в которой теперь остановился Мориньер, не выдержал женского визга и вышел во двор разобрать спор и утихомирить скандалисток.

   Мориньер выглянул в окно еще раз и вернулся к кровати.

   Он кивнул Ноэлю, притащившему, наконец, в комнату его вещи, и кинул в раскрытую ладошку обещанный экю.

   Удостоверившись, что экю настоящий, а не сон и не обман, маленький озорник ухмыльнулся и восторженно посмотрел на гостя, чей грозный вид его вначале немного испугал.

   Но теперь он пришел к выводу, что заработанный им экю искупает все, и с чрезвычайно довольным видом спросил:

   – Что-нибудь еще, господин?

   – Принеси сюда вина получше, фрукты и побольше каких-нибудь сладостей.

   Тут лицо мальчишки вытянулось окончательно, и он мгновенно исчез, будто испарился.

   А Мориньер, довольный тем, что, наконец, остался один, принялся аккуратно распаковывать принесенные мальчишкой вещи.

   Глава 17. Дитя приютское

   Примерно в два часа пополудни, вскоре по окончании часовой мессы, высокий худощавый священник постучал в двери сиротского приюта, расположенного на территории монастыря кармелиток.

   За узкой кованой дверью, украшенной ромбами, что-то заскрипело, заскрежетало. Монахиня, приотворившая дверь, выглянула в образовавшуюся щель.

   – Что вам угодно, господин аббат? – осведомилась сухо.

   – У меня дело к матери-настоятельнице, – ответил в тон монахине человек в черной сутане.

   Монахиня помедлила. Потом, раскрыла дверь пошире, посторонилась.

   – Прошу, – впустила иезуита вовнутрь.

   Из глубин приюта раздавались детские голоса и плач. Строгий женский голос кого-то отчитывал. Тянуло сыростью.

   Наполненная звуками темнота пахла чем-то кислым и малоаппетитным.

   Вслед за монахиней человек поднялся по узкой лестнице с качающимися перилами и скрипучими ступенями. Монахиня распахнула дверь, впустив сноп света в темноту коридора.

   – Проходите сюда.

   Комната, в которую его привели, оказалась достаточно светлой. В ней на одной стене располагалось несколько узких окон, отделенных одно от другого небольшими простенками. Все они теперь были распахнуты настежь.

   – Матушка сейчас к вам выйдет, – пообещала монахиня и удалилась, оставив в помещении ощутимый шлейф неудовольствия.

   Человек в черном одеянии прошелся по комнате, которая, невзирая на все старания хозяев, носила отпечаток давней и неистребимой нищеты. Белые стены были покрыты пятнами плесени. Очевидно, с плесенью старались бороться. Но последняя неуклонно побеждала.

   Наконец, дверь снова отворилась. Вошедшая женщина была как сестра-близнец похожа на предыдущую. То же тусклое, утомленное выражение лица и поджатые губы.

   – Прошу прощения за вторжение в вашу обитель, – произнес иезуит – Меня к вам, матушка, привело дело, касающееся одного из детей, находящихся на вашем попечении.

   – Я слушаю вас. Прошу, присядьте, – она сама села и сложила смиренно руки на коленях. – О ком именно вы говорите?

   – О Дени, сыне графа де Брассер. Он поступил к вам прошлым летом.

   Аббатиса нахмурилась. Губы ее стали совершенно бледны и тонки.

   – Это ребенок из семьи, поднявшей свое оружие против короля.

   – Вот именно, – сурово сказал иезуит.

   Настоятельница с тревогой взглянула в холодное лицо гостя.

   – Это дитя еще очень мало, но уже исполнено гордыни и ненависти. Это нельзя осуждать, но следует всячески искоренять.

   – Мы с этим разберемся, – священник поднял глаза на висевшее на стене распятие.

   Казалось, когда он говорил "мы", он имел в виду себя и самого Господа. Настоятельница дрогнула пальцами.

   – В каком смысле?

   – Я готов освободить вас от забот об этом ребенке.

   – Что это значит, господин аббат?

   – Это значит, что я забираю его с собой.

   – Но как я могу отдать вам мальчика? – настоятельница поднялась, не в силах сдержать волнение. – Ребенок находится под защитой и покровительством нашей обители.

   – С этого момента – нет, – спокойно ответил человек в черном.

   Все еще сомневаясь, настоятельница спросила:

   – У вас есть какая-нибудь бумага, подтверждающая ваши полномочия?

   Иезуит молча протянул ей сложенный вчетверо лист. Развернув, взглянув на него только, настоятельница едва не выронила листок из рук.

   – Надеюсь, с ребенком не случится ничего дурного? – пролепетала.

   – Не сомневайтесь, – улыбнулся в первый раз за все время беседы. – Принесите бумагу, перо и чернила, я оставлю вам расписку.

   Когда настоятельница вышла, чтобы отдать необходимые распоряжения, гость подошел к окну.

   Внизу раскинулся большой яблоневый сад. Весеннее солнце заливало ярким светом кроны яблонь и золотыми пятнами растекалось между деревьями. Посреди этого природного великолепия прогуливались монахини с детьми.

   Несмотря на прекрасную погоду и весьма юный возраст воспитанников, в саду царило уныние. Дети парами-тройками бродили между стволами деревьев. Не играли. Почти не разговаривали. Едва кто-то из них, не совладав с бурлившей в организме энергией, срывался с места, чтобы пробежаться по весенней траве, гневный окрик тут же настигал его. И ему приходилось, понурившись, возвращаться в компанию сверстников.

   Иезуит уже готовился отойти от окна, когда внимание его привлекла неприятная сцена.

   Через сад быстро шла молодая монахиня. Тянула за руку ребенка. Тот упирался, громко кричал. Она остановилась, взялась что-то сердито внушать воспитаннику. Вдруг, разгневавшись, принялась хлестать его свободной рукой по попе, по спине, по лицу. Ребенок извивался, топал ногами, старался вырваться.

   Иезуит неодобрительно покачал головой. Всмотрелся внимательнее.

   Когда к наказывающей ребенка монахине подошла уже знакомая ему матушка-настоятельница, мужчина хмыкнул в подтверждение своей догадки.

   – Ну да, – усмехнулся, – нелепо было искать Брассера среди чинно прогуливающихся.

   Молодая монахиня, со вниманием слушавшая теперь, что говорит ей матушка, выпустила руку мальчика из тисков. Малыш, отбежал в сторону, стал прислушиваться к разговору, не забывая при этом быть начеку. В этот момент он был похож на неприрученного зверька.

   Священник на секунду отвлекся. Услышав дробный топот в коридоре, а затем – скрип открывающейся двери, отвел взгляд от происходящего за окном.

   В появившуюся щель просунулась запачканная физиономия мальчугана. Тот с интересом уставился на иезуита, потом, услышав какое-то движение позади себя, испуганно ойкнул и исчез. Появилась вторая физиономия, третья. Смешные, всклокоченные ребятишки, один за другим просовывали в комнату свои мордочки – любопытствовали.

   Когда иезуит опять повернулся к окну, монахини с ребенком уже во дворе не было.

   *

   Они появились в комнате спустя несколько минут.

   – Вот, прошу. Дени, поздоровайся с господином аббатом, – настоятельница подтолкнула мальчика к священнику.

   – Здравствуй, Дени, – сказал иезуит, не дожидаясь, пока ребенок сделает это первым.

   Но мальчишка, упрямо выпятив подбородок, молчал.

   Настоятельница посмотрела на гостя с выражением: "Ну, что я вам говорила?"

   – Дени! – сурово окликнула она ребенка.

   – Оставьте, – махнул рукой иезуит. – Не надо.

   На мальчике была застиранная серая одежда, явно с чужого плеча, и подозрительного вида холщовый головной убор. Священник подошел к ребенку поближе и стянул с головы дитя это подобие шапочки. Светлые, соломенного цвета, кудряшки упали на нахмуренное личико.

   – Что случилось? За что тебя наказали?

   Он спрашивал у мальчика, но ответила аббатиса:

   – Он не хочет стричься. Мы сегодня стригли детей. А он спрятался. Вот – только нашли.

   Иезуит внимательно смотрел на ребенка.

   – Мне нравятся мои волосы, – сказал мальчик.

   Монахиня продолжила:

   – Это гордыня, а гордыня – грех, – сообщила она то ли ребенку, то ли гостю. – Все это от дьявола.

   Монахиня не заметила опасной ухмылки на лице священника, зато ее увидел ребенок, и его глаза расширились от удивления.

   – У тебя красивые волосы, Дени, – сказал мягко иезуит.

   Взглянул на настоятельницу:

   – Не переживайте. С этим мы тоже разберемся. Переоденьте ребенка, матушка. Мы уходим.

   Скоро мальчик вновь стоял перед иезуитом.

   Глаза ребенка блестели. Он водил ладошками по темно-зеленому бархату своего костюмчика. И выглядел значительно более довольным, чем прежде.

   – Это твоя одежда, Дени?

   – Да, господин аббат.

   – Ты очень вытянулся за этот год, – заметил иезуит, глядя на руки мальчика, смешно торчащие из рукавов.

   – Дети быстро растут, – ответила матушка укоризненным тоном. И было не очень ясно, кому она желала бы направить свой упрек – то ли собеседника корила за непонимание, то ли воспитанников – за излишнюю ретивость.

   Иезуит протянул матери-настоятельнице написанную им расписку.

   – Возьмите.

   Она не взглянула даже. Положила на край стола. Стояла, смотрела на ребенка, на мужчину. С какой-то непонятной ей самой ревностью отметила, как иезуит протянул мальчику ладонь, как доверчиво, с готовностью отозвался на этот жест гостя ребенок.

   Когда иезуит с мальчиком подошли к двери, сказала вдруг озабоченно:

   – Господин аббат... У нас теперь время обеда...

   – Дени, ты хочешь есть? – невинно поинтересовался священник, отпуская ладошку ребенка.

   Но тот только сильнее ухватился за тонкую руку своего спасителя.

   – Благодарю вас, матушка, – иезуит сдержанно улыбнулся. – Я покормлю мальчика позже.

   Они вышли на залитую солнцем улицу. После пребывания в приюте даже мужчине показалось, что воздуха, солнца и свободы на этой узкой, кривой улице как-то особенно много.

   Сначала иезуит отправился с мальчиком в самое сердце города, где на одной из выходящих на центральную площадь улиц нашел дом портного.

   Он шел наугад. Но, судя по всему, случай привел его к неплохому, а, главное, весьма сговорчивому, мастеру. Впрочем, кто бы в этом случае не стал сговорчив!

   Когда мужчина с мальчиком зашли в полутемное помещение, называемое мастерской, старик работал на высоком помосте у окна. Он сидел, поджав под себя ноги, согнувшись, склонившись к разложенному на коленях платью.

   Увидев посетителей, стал, кряхтя, подниматься. В спешке уронил с помоста ножницы. Они упали с грохотом, раскрылись, растопырили по сторонам лезвия.

   Дени бросился, поднял ножницы. Когда старик спустился с возвышения, подал их ему.

   – Спасибо, дитя, – смутился старик. – У тебя доброе сердце. Простите, господин, – обратился к иезуиту. – Сноровки уже не хватает. Возраст.

   Склонил голову.

   – Чем я могу быть полезен драгоценным господам?

   Иезуит положил руку на голову ребенка.

   – Нам нужен костюм. Вот для этого молодого человека. Готов он должен быть завтра утром.

   – Завтра?? – портной от изумления пошатнулся. – Это совершенно невозможно, господин аббат!

   – Завтра, – повторил иезуит.

   Он подошел к столу, высыпал на край его горсть золотых монет.

   – Нам нужен костюм к завтрашнему дню.

   Старик подошел поближе. Взял луидор, покрутил его в пальцах.

   – Тут слишком много, – сказал тихо, оглядывая рассыпанные по столу монеты.

   – Я знаю, – ответил иезуит спокойно. – Это плата за спешку. А теперь покажите нам ткани, чтобы мальчик мог выбрать.

   Старик вздохнул. Еще раз бросил взгляд на луидоры. От такого предложения отказаться – было немыслимо.

   – Сшить костюм я успею. Но как быть с отделкой? Каким бы хотел видеть свой наряд молодой господин?

   Дени смутился, взглянул на иезуита. Тот понял, ответил за ребенка.

   – Думаю, достаточно, чтобы одежда хорошо сидела. Позаботьтесь более всего о сорочке. Она должна быть шелковой и нарядной. В остальном – все на ваше усмотрение.

   Старик направился в глубину комнаты. Принес один за другим несколько рулонов ткани. Бархат, парча, сукно.

   Дени долго смотрел на разложенное перед ним богатство. Наконец, ткнул неловко в рулон густо-синего итальянского сукна. Вопросительно взглянул на иезуита.

   – Прекрасный выбор, Дени, – одобрительно улыбнулся тот. – Нам предстоит длительное путешествие, – сказал он, обращаясь к портному. – А посему костюм должен быть не так роскошен, как удобен.

   Портному, определенно, все больше нравилась эта пара. Старик ловко снял мерки. Так ловко и быстро, что ребенок и не успел, кажется, понять, как это произошло.

   Сказал напоследок:

   – Я все сделаю, господин аббат. Вы останетесь довольны.

   Мужчина с мальчиком явились в гостиницу «Золотой петух», когда солнце уже садилось. К этому времени посетителей в зале прибавилось. Они ели, пили, спорили о чем-то. В углу вот-вот готовилась вспыхнуть драка.

   – Что вам угодно, господин аббат, – окликнула хозяйка иезуита с ребенком, ступивших на лестницу, что вела на второй этаж. Иезуит обернулся, и женщина, узнав постояльца, замерла с вытаращенными глазами.

   – Идите наверх, Дени, – скомандовал мужчина, подталкивая ребенка.

   Следом за ними поднялась и хозяйка. Постучала нерешительно в двери, заглянула. Дождавшись приглашения войти, протиснулась осторожно в комнату.

   – Так вот, монсеньор, для кого вы просили принести сюда кровать. А я-то думала, что вы придете со слугой. И распорядилась поставить сюда вот эту, – она выкатила из-под большой кровати другую – низкую, выдвижную, на колесиках. – А теперь сомневаюсь, подходит ли она для мальчика.

   Она с любопытством разглядывала золотоволосого ребенка, держащегося, как настоящий вельможа. Тот стоял с видом неприступным, даже холодным, изо всех сил стараясь не выказать естественного для всякого человека в его положении интереса к окружающему его пространству.

   – Думаю, вам не о чем беспокоиться, сударыня. Мне нравится эта кровать, – вдруг ответил Дени таким величественным тоном, что мужчина в изумлении покачал головой.

   Он, кажется, ошибся, полагая, что отпрыск семьи Брассер сможет стать священником, как большинство младших детей дворян. Этот негодник, и в самом деле, горд, как принц крови.

   – Не прикажет ли монсеньор принести в комнату теплой воды? – почтительно спросила хозяйка. – Может быть, мальчик захочет умыться?

   – Хорошо, – махнул рукой мужчина, – несите сюда все, что нужно.

   Через час Дени, вымытый, с чистыми, уложенными на прямой пробор, волосами, сидел за столом и с вожделением разглядывал выставленное угощение. Он очень хотел есть. Но, несмотря на разыгравшийся аппетит, продолжал держать вид горделиво-безразличный. Мориньер с интересом наблюдал за ребенком. Нет, из его первоначальной затеи, похоже, ничего не получится. Во всяком случае, сразу – не получится.

   – Сколько вам лет, Дени? – Мориньер без особого удовольствия глотнул принесенного вина. Вино было так себе.

   – Пять. Мне исполнилось пять в апреле, сударь.

   Дени помолчал. Потом спросил тихо:

   – Вы ведь не отошлете меня обратно, в приют? Я туда больше не хочу.

   Мориньер задумался. Он намеревался, забрав Дени из приюта, сразу передать его на воспитание иезуитам, чтобы те дали мальчику образование сообразно его происхождению. Но сейчас он понимал, что, во-первых, ошибался относительно склонностей ребенка. Было очевидно, что в этом маленьком теле живет дух непокорный и гордый. А, во-вторых, Жосслен де Мориньер не желал совершать над мальчиком никакого насилия. Достаточно того, что ребенку пришлось пережить за последний год.

   Поэтому он со вздохом сказал:

   – Нет, Дени. У меня другие планы. Сначала мы поедем в Париж. Но вы должны учиться. Кем вы хотите стать?

   – Военным, – уверенно ответил мальчик. – Я научусь драться и убью короля.

   Мориньер откинулся на спинку стула, поставил на стол кружку с вином.

   – Ну, да... – пробурчал. – Этого только нам и не хватало.

   Помолчал. Потом спросил:

   – Вот как? Что сделал вам король, Дени?

   – Он убил моих родителей. И моего брата.

   – Вам довелось лично видеть его величество? Он сделал это сам?

   – Нет, – смутился мальчик. – Это сделали его солдаты. Но король приказал...

   – Послушайте, Дени, – произнес Мориньер жестко. – Каждый человек несет личную ответственность за то, что он совершает в жизни. Никакой приказ, никакие обстоятельства не могут служить оправданием. Здесь, на земле – еще могут. Иногда. На небесах – нет. К тому же вы уверены, что его величество отдавал подобный приказ? Вы слышали это своими ушами?

   – Нет, но... – Дени закусил губу. Казалось, он сейчас расплачется.

   Мориньер сделал вид, что не замечает подступивших к глазам мальчика слез.

   – А раз так, вам надлежит аккуратнее обращаться со словами. Подобного рода обвинения следует произносить с холодным сердцем и в полной уверенности в своей правоте. Иначе вы рискуете оказаться в двусмысленном положении. А человек вашего происхождения не может себе позволить такой роскоши.

   Дени молчал, опустив голову.

   Мориньер улыбнулся незаметно:

   – Месть, Дени, – штука опасная. Она не облегчает душу. Она ее губит. Но давайте вернемся к этому разговору позже. А сейчас ешьте.

   Он пододвинул ребенку миску с еще теплыми булочками, принесенными Жаннет.

   Мориньер усмехнулся. Имя смазливой служанки он выяснил благодаря маленькому кавалеру.

   Когда та принесла в комнату ароматную сдобу, малыш с такой уморительной серьезностью поблагодарил девушку и поинтересовался, как ее зовут, что девица пришла в восторг. Она засмеялась, представилась, соорудив наскоро что-то вроде реверанса, и едва удержалась от желания ущипнуть ангелочка за щеку. Отказалась от этой мысли, встретив насмешливый и одновременно предостерегающий взгляд мужчины. Опустила глаза, выскочила за дверь.

   – Если вы наелись, Дени, ложитесь спать, – приказал он, заметив, что ребенок начал зевать и тереть глаза.

   – Можно мне взять булочку с собой, сударь?

   – Не стоит, – покачал головой, – в кровати должно спать.

   Ребенок огорченно вздохнул, но все же спорить не стал, полез в постель.

   Мориньер тоже с облегчением бросился в кровать и тут же провалился в сон.

   Проснулся довольно скоро – от шлепанья босых ног по каменному полу. Не двинулся – наблюдал сквозь ресницы, как малыш, всхлипывая и дрожа, заполз осторожно на самый краешек его кровати, неловко поерзал, потом, осмелев, забрался под одеяло и ткнулся холодным носом ему в бок. Мориньер обнял ребенка, решив оставить выяснение причин посягательства на его постель на утро. Мгновенно уснул вновь.

   За завтраком, наливая мальчику принесенного Жаннет свежего, теплого молока, спросил строго:

   – Отчего, Дени, вы не спали в своей кровати?

   – Сударь, мне приснилось... Мне приснилась матушка-настоятельница. Она... она... – малыш захлопал глазами, какое-то время молчал и вдруг залился слезами.

   Мориньер помедлил, замерев с кувшином в руке. Потом поставил перед ребенком кружку с молоком. И вышел из комнаты.

   Глава 18. Флобер

   Клементине казалось, что в ее землях, наконец, наступило спокойствие. Несколько недель не было ничего слышно об Одижо. Не видно было и солдат. Поговаривали, что драгуны по-прежнему стоят в Молинаре, испытывают терпение его хозяев. Но большая часть солдат все же ушла в города. И теперь выжидала там.

   Вилланы вернулись к своим обычным занятиям. Работали на участках около своих домов и на господских полях. Поливали огороды, пололи, снова поливали. Дожди в это лето будто забыли об их крае. Крестьяне с тоской смотрели на тонкие, чахлые стебли пшеницы. Ухаживали за виноградниками. Надеялись на виноград. Гадали об урожае, молились, чтобы он был хорошим.

   Клементина потихоньку успокоилась, оттаяла. Снова полюбила прогулки. Ходила к Жиббо. Та занималась с ней: учила разбираться в травах, готовить лечебные отвары и мази.

   Говорила:

   – Будешь мне дочерью.

   Клементина улыбалась: дочерью – так дочерью. Внимательно запоминала все, что говорила ей о растениях старуха-колдунья. Она очень хорошо помнила, как спасалась травами в Новом Свете. Кто может сказать, когда эти знания пригодятся снова?

   Снова стала ходить по деревням. Разговаривала со своими крестьянами, носила им гостинцы. Сама тоже время от времени получала подарки: то гуся к праздничному столу, то круг свежего, только испеченного, ржаного или ячменного хлеба с отрубями, то лепешки с жареным луком или копченостями.

   Клементина любила простую деревенскую еду. Не гнушалась она и репой с брюквой, и морковью с капустой. Сеньорам благородных кровей не полагалось есть то, что растет в земле. При дворе овощи вообще были не в почете. Там питались, по большей части, птицей и фруктами. Но Клементина с огромным аппетитом ела рагу из мяса с овощами, которое готовила Аннет. И вспоминала детство. В замке ее отца тоже очень уважали овощное рагу.

   Верные воины Клементины, которых иногда она по-прежнему брала с собой, несли за ней все эти съедобные дары и качали головами – знали б они, чем им придется заниматься на службе.

   В этот жаркий день, – солнце стояло высоко, и небо было безоблачно, – Клементина шла к молодой Фантине Ларно, которая накануне родила сына. Она несла измученной молодой мамаше несколько монет, чтобы та могла купить что-нибудь для себя и своего малыша.

   Шла одна. Ей до смерти надоело бурчание ее недовольных охранителей. В конце концов, чего она может еще бояться после того, как победила самого Одижо? Она и предупреждать о своем уходе не стала. Дождалась, когда сойдет роса, да и пошла.

   Вышла за ворота, свернула на узкую тропинку, заросшую стелющейся травой, разулась, радостно зашагала по молодой зелени. Она так любила ходить босиком, ступнями чувствовать тепло земли, брести по шелковистой траве, пропуская тонкие травинки между пальцами ног.

   Так, босая, она дошла до первых хижин, улыбнулась копошащимся на огородах крестьянам, прошла дальше – прямо к дому Фантины. Крестьяне при виде госпожи распрямлялись, поддерживая спины выпачканными в земле руками, здоровались, прятали в уголках губ добродушные усмешки.

   – Чудна наша госпожа, – говорили. – Нам обувки не хватает, а она свою, господскую, мягкую да удобную, снимает, чтобы босыми ногами по травам-муравам шаркать. Вот хозяин – тот господин. Как приедет в замок, как начнет дома объезжать, так все верхом, в светлых сапогах да перчатках из тонкой кожи, одет с иголочки. Не спустится, не сойдет с коня. Посмотрит только горделиво, спросит, все ли в порядке да как урожай – да и стегнет жеребца, до следующего двора – чтоб побыстрее.

   Клементина, и в самом деле, в иные дни мало походила на госпожу. И сегодня, собравшись к Фантине, она надела сшитое Терезой «крестьянское» платье, взяла в руку небольшую кожаную сумку-кошель, стянутую кожаным же шнурком. На сгиб руки повесила связанные между собой мокасины – она привезла их с собой из Новой Франции. И пошла.

   Шагала весело, ступала по обочине дороги, где трава не была примята, а земля – не разворочена колесами телег, размахивала сумочкой, в которой были припасены гостинцы для тех сорванцов, что старательно попадались ей на пути.

   Мать Фантины, увидев ее на пороге своего дома, отчего-то засуетилась, сделала нерешительно шаг в глубину дома, затем, точно опомнившись, кинулась навстречу.

   – Добрый день, госпожа. Вот не ждали – не ведали! Вот радость какая! Здоровья вам, госпожа!

   Крестьянка всплеснула руками.

   – Здравствуй, Жанна, – Клементина недоуменно смотрела на возбужденную женщину. – Как себя чувствуют твои дочь и внук? Ты не хочешь мне их показать?

   – Да, конечно, госпожа, – под натиском шагнувшей вперед Клементины Жанна отступила в сторону. – Конечно. Проходите.

   После залитого солнцем двора внутри казалось очень темно. Но Клементина хорошо ориентировалась в доме, поэтому она спокойно толкнула следующую дверь и остановилась на пороге.

   Прямо перед ней стоял высокий темноволосый мужчина. Смотрел на нее испытующе. Молчал.

   Казалось, в доме вдруг ударил жесточайший мороз. У Клементины в момент заледенели пальцы.

   Она чувствовала присутствие застывшей за ее спиной Жанны. Фантина замерла у колыбели, прижимая к груди запеленутого в неотбеленную тряпку младенца, который один надрывался, совершенно не обращая внимания на оцепеневших взрослых.

   Первой пришла в себя Клементина.

   – Вот как?.. Господин Одижо? Может быть, вы объясните, что вас вновь привело в эти края?

   Бернар Одижо оглядел стоящую перед ним женщину. Оценил ее наряд. Медленно скользнул взглядом по ее лицу, шее, по груди, прикрытой белой, расшитой шелковыми нитями, шемизеткой, по мокасинам в ее руках и остановил, наконец, взгляд на босых ступнях, выглядывающих из-под платья.

   Она вспыхнула, постаралась упрятать ноги под слишком короткую для этого юбку. Безуспешно.

   – Я прошу прощения, сударыня, – он с трудом удержал улыбку, которая готовилась расцвести на его лице. – Боюсь, я снова вызвал ваш гнев своим появлением. Но вы в долгу передо мной. Из-за вас неудачи преследуют меня, я проиграл битву, теперь стараюсь не проиграть жизнь.

   – Простите, госпожа, – Жанна бросилась на колени, попыталась поймать руку Клементины, – простите. Но как мы могли отказать в гостеприимстве человеку, который спас нашего Жака!

   Она плакала, прижимаясь к юбке своей госпожи.

   – Встань, Жанна, – Клементина резко отстранилась. – Встань. Я ничего не понимаю.

   – Это дурацкая история, – ответил Одижо спокойно. – И о ней не стоило бы вспоминать, если бы благодаря ей я не нашел себе сегодня место для ночлега.

   – Господин Одижо вытащил из реки Жака, нашего маленького дурачка Жака. Он полез за раками, да и попал в одну из ям-водоворотов, что образовались в реке в этом году. Если бы не господин Одижо... – Жанна зарыдала. – Мы не могли отказать!