Текст книги "И пусть их будет много"

Автор книги: Ева Наду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

   Она обвела беглым взглядом собравшихся. Еле справилась с охватившей ее яростью, заметив, с каким небрежно-безразличным видом выстроились у стены Ларош с Бриссаком. Держались с демонстративной холодностью. Не сводили взглядов с нее и гостей, при этом тихо, не глядя друг на друга, о чем-то переговаривались между собой.

   Заметил это и Мориньер. О причинах долго гадать ему не пришлось.

   Увидев Клементину, он на секунду замер. Только брови взлетели вверх, выдавая его короткое замешательство.

   Затем склонился перед ней, безразлично скользнув взглядом по ее располневшей фигуре. Едва заметно улыбнулся, отметив ее нарочито выпяченный живот и агрессивно сжатые губы. Представил своего попутчика.

   – Это Жак Обрэ – мой друг и верный помощник, – сказал.

   Клементина, взглянув на незнакомца, вспомнила: это именно его видела она в воротах замка накануне той ее несчастливой поездки домой. Тогда он показался ей более низким и коренастым. Теперь же она видела, что он лишь немногим ниже Мориньера. И в лице его, несмотря на резкость черт, было что-то детское. Он глядел на нее открыто и тепло.

   – Вы много времени проводите на море, господин Обрэ? – спросила она, сама не зная почему.

   Мориньер с новым ее знакомцем с удивлением переглянулись.

   – Да, мадам, – ответил Обрэ. – Большую часть моей жизни.

   – Я давно не видела моря, – сказала она тихо. – Иногда оно мне снится.

   Подошла ближе, пригласила гостей присесть к камину.

   Жак Обрэ незамедлительно последовал ее приглашению. Опустился в кресло, протянул к огню руки.

   Мориньер же задержался:

   – Я привез вам письмо, сударыня, – сказал.

   Подавая ей бумагу, коснулся ледяных, слегка дрожащих пальцев.

   Он видел, каких сил ей сейчас стоило внешнее спокойствие, и оценил это.

   – У вас есть, что передать мне на словах, господин де Мориньер?

   Он на мгновение задержался с ответом. Размышлял.

   – Нет, графиня, это все, – ответил, наконец.

   Клементина заметила паузу. Но не придала ей значения.

   – Вы ведь останетесь на ночь, господа? – спросила, не отводя взгляда от его лица.

   – Если позволите, – ответил без улыбки. – Нас с господином Обрэ ждет долгий путь.

   Она кивнула. Взглянула на Мари и Терезу. Те поняли, бросились наверх.

   – Располагайтесь, господа. Присядьте к огню, господин де Мориньер, – сказала. – Ужин скоро подадут. А мне позвольте удалиться. Мне не терпится прочесть письмо, что вы привезли.

   Она повернулась и царственной походкой вышла из зала. Мориньер насмешливо оглядел потерявшие вдруг всякий лоск фигуры охраняющих замок мужчин.

   "Судя по вашим физиономиям, дорогие мои, – он неторопливо обшарил их взглядом, – ни один из вас не является отцом ожидаемого младенца.

   И, уж совершенно непонятно почему, он испытал от этого облегчение.

   *

   Обитатели замка потихоньку разошлись по своим делам.

   Аннет с девушками-помощницами вернулась на кухню – с ужином опаздывать было нельзя. Ларош с Бриссаком отправились на ежевечерний обход замка. Ушла в свою комнату и Пюльшери.

   В последнее время на нее все меньше возлагалось домашних забот. Единственное, что Пюльшери по-прежнему делала ежеутренне – приносила кружку молока госпоже, чтобы та выпила ее, не поднимаясь с постели. Клементина пыталась протестовать, но Пюльшери была непреклонна.

   Заходил Перье. Заглянул "на огонек" отец Жозеф – перекинулся парой слов с гостями и отправился опять к себе.

   В замке снова стало тихо.

   – Что-то не так, монсеньор? – спросил Жак Обрэ, глядя на уставившегося в огонь Мориньера.

   Тот сидел в кресле неподвижно уже с четверть часа.

   – Все в порядке, Жак, – ответил Мориньер ровно. – Все в порядке. Сегодня отдохнем. Завтра до полудня отправимся дальше.

   Поднялся. Наткнулся взглядом на лежащее на краю каминной доски огниво. Взял его, повертел, положил обратно.

   – Отдыхай. Я сейчас вернусь.

   Прошел по коридору, свернул в крыло, где жила прислуга. Постучал. Услышав приглашение, толкнул дверь.

   – Заходи, сынок, – встретил его старушечий голос. – Я знала, что ты заглянешь ко мне.

   Он прошел в комнату. Сел на табурет.

   – Рассказывай, – повелел.

   *

   Слушал, не перебивал.

   Только однажды, когда Пюльшери сказала:

   – Он, конечно, совсем не соперник нашему господину. Попроще. Манеры не те. Наш граф – настоящий мужчина. Серьезный, уверенный. Хозяин. А тот – совсем мальчик. Горячий, несдержанный. Но искренний, да. Искренний и открытый.

   Усмехнулся:

   – Искренний и открытый? А ты говоришь – не соперник...

   Поднялся. Сделал шаг к двери. Пюльшери засеменила за ним. Ухватила за рукав, удерживая:

   – Ты не осуждай ее, сынок, – сказала. – Не осуждай. Не все, что выглядит аморально, таким является.

   Он положил ладонь на руку старухи.

   – Мораль, приличие... – все это слова не из моего лексикона, няня. Доброй ночи.

   Глава 24. Вернуть себя

   Клементина проснулась утром со странным чувством. Ей показалось, что вернулось детство – счастливое и беззаботное. Долго сквозь ресницы смотрела на кусочек зимнего неба цвета аметиста в оконном проеме.

   Когда Пюльшери вошла в комнату с кружкой молока на подносе, Клементина стояла у окна. Глядела вдаль.

   – Снег лег, няня, – обернулась на звук открывающейся двери. – Снег лег!

   Пюльшери улыбнулась. Поставила поднос на кровать.

   – Зима, доченька. Что ж тут удивительного?

   Подошла к Клементине, взглянула через ее плечо в окно.

   – Так и зима скоро пройдет. Весна явится...

   – Ах, как бы мне хотелось... – Клементина порывисто обернулась, схватила старуху за руку, – как бы мне хотелось шагнуть лет на семь-восемь назад! Начать бы все заново!

   – Я бы тоже, детка, не отказалась от такого подарка, – тихо засмеялась старуха. – Но тебе еще рано мечтать о том, чтобы пустить время вспять. Тебя ждет в жизни столько хорошего!

   Клементина кивнула – только чтобы показать, что услышала. Вдруг почувствовала усталость.

   – Что происходит в доме, няня?

   – Да что может происходить? Все занимаются своими делами. Аннет – обедом, девушки – уборкой, Гийом возится в погребе – пересчитывает продуктовые и винные запасы. Господа Ларош и Бриссак слоняются по дому. С утра проехались верхом вкруг замка, да и вернулись.

   – А что гости?

   – Господин де Мориньер со своим другом с раннего утра засели в библиотеке. Еще не выходили.

   – Мне придется к ним сегодня спуститься? – жалобно спросила.

   – Было бы хорошо, – кивнула старуха. – Было бы очень хорошо, доченька.

   Когда Мориньер постучал в дверь ее комнаты, Клементина сидела в кресле, укутавшись в халат. Читала. Ждала Терезу.

   Та, услышав стук, появилась на пороге гардеробной комнаты с платьем в руках. Посмотрела вопросительно на госпожу. Клементина кивнула – открой.

   Почему она знала, что это может быть только он?

   Мориньер вошел стремительно – подтянутый, собранный. Склонил голову у порога в приветствии. Подошел ближе. Не оборачиваясь, приказал стоявшей позади него служанке:

   – Тереза, подайте госпоже платье для прогулок.

   Клементина дернулась гневно, попыталась встать. Он примирительно выставил вперед ладонь.

   – Не надо резких движений, графиня. Просто сделайте то, о чем я вас прошу. Оденьтесь потеплее и спускайтесь вниз. Я приглашаю вас на небольшую прогулку. Обещаю, она вас не утомит.

   Тереза подала голос:

   – В самом деле, госпожа...

   – Помолчи, – устало прервала ее Клементина. – Хорошо, господин де Мориньер, – обратилась уже к гостю. – Идите. Я сейчас выйду.

   Ей вдруг, в самом деле, очень захотелось прогуляться. Вдохнуть морозного воздуха, подставить лицо зимнему солнцу. Просто выйти хотя бы ненадолго из дома, в котором в последнее время она чувствовала себя так некомфортно.

   Поэтому, когда Мориньер, спускаясь по ступеням во двор, предложил ей руку, она оперлась на нее с видимым удовольствием.

   Они прошлись по заснеженным тропинкам сада, какое-то время в молчании постояли у беседки, засыпанной легким искристым снегом, потом вышли через ворота на дорогу, ведущую через деревню к реке.

   За ночь снега выпало не так уж много. Но Клементина, отвыкшая от прогулок, шла медленно, осторожно.

   Смотрела по сторонам, любовалась прозрачностью воздуха, тонкими темными стволами деревьев, посеребренными первым снегом ветвями. В какой-то момент почувствовала себя счастливой. Обернулась, взглянула на попутчика:

   – Какая красота! – воскликнула. – Какая невероятная красота!

   Он ответил совсем не так, как ей хотелось. Спросил:

   – Вам нечасто приходится гулять? Ваши защитники с этим их унылым выражением поруганной добродетели на лицах – не слишком хорошая компания, не так ли?

   Ее лицо исказилось. Она услышала в его словах одну насмешку. Отшатнулась, соскользнула ногой с тропинки. Едва не упала.

   Он подхватил ее.

   – Осторожнее, графиня. Не ищите в моих словах того, чего в них нет.

   – Я хочу домой. Я устала.

   – Нет, – он засмеялся неприятно. – Вы струсили. Прятаться – вошло у вас в привычку.

   – С чего вы взяли? – возмутилась.

   – Попробуйте убедить меня, что я неправ. А еще лучше – попытайтесь убедить себя.

   – Почему вы разговариваете со мной в таком тоне?

   – Потому что вам пора, наконец, вернуть себе себя – вернуть ту Клементину, которая сумела выжить в непроходимых дебрях Канады. В одиночестве. Без еды. С маленьким ребенком на руках. Где она, черт побери? Что сталось с вами тут, теперь, когда вокруг вас столько любящих, во всем поддерживающих вас, людей?

   – Я не понимаю...

   – Очень хорошо понимаете.

   – Да с чего вы решили, что я прячусь?

   – Вы не вышли вчера к ужину.

   – Я дурно себя чувствовала.

   – Понимаю. Более того, безмерно сочувствую. Ведь, судя по тому, насколько безразлично восприняли это ваши люди, они привыкли к отсутствию госпожи за столом. В последнее время вы чувствуете себя дурно регулярно, не правда ли?

   – Что вам за дело?

   – Вы уже задавали мне этот вопрос, графиня. Мне до всего этого, разумеется, нет никакого дела. Более того, вы вообще можете не обращать на мои слова внимания. Но я должен сообщить вам: мне кажется странным, что хозяева теперь в вашем доме – ваши слуги! Да с какой стати вы позволили этим двух упрямцам чувствовать себя в вашем замке так привольно?!

   Выдохнул:

   – Ладно. Когда вам рожать?

   – Отчего бы вам не поинтересоваться заодно именем отца ребенка? – ехидно спросила.

   – В этом нет никакой нужды, – ответил резко. – Это я уже знаю.

   Клементина смотрела на него в изумлении. Молчала.

   Он понял ее взгляд. Заговорил гораздо тише, ровнее. Спокойнее.

   – Давайте договоримся. Вы больше не спрашиваете: "Что вам за дело?" – потому что ответ может быть только один: "Мне нет никакого дела..." Кроме этого, вы должны понимать, что у меня также нет никаких прав задавать вам вопросы. Но ответы мне нужны.

   Она кивнула растерянно.

   – Так когда? В феврале? В марте?

   – В марте. В конце.

   – Что написал вам Филипп? Обещал приехать? Когда?

   – Ненадолго. Ближе к весне.

   – И последнее... Не будете ли вы возражать, если я лишу вас на время общества ваших несравненных защитников?

   Она хмыкнула, повела плечом. Он усмехнулся.

   – Ну, в общем, я так и думал.

   – Что значит – на время?

   – Будет видно. Вы боитесь соскучиться?

   – Я предпочла бы никогда их больше не видеть.

   – Приложу все силы, дорогая сударыня, – отвесил Мориньер шутовской поклон.

   *

   Легко ему говорить – «верните ту Клементину!»

   А как ее вернуть? Та Клементина выжила потому, что верила: стоит ей возвратиться во Францию – и все образуется. У нее была цель, оставалось найти средство. К тому же, если уж быть справедливой, в том случае ее расчеты не имели никакого значения. Судьба ее сложилась, как складывается пасьянс – один раз из сотни. Сама по себе. Легко, как если бы других вариантов не было вовсе. А что теперь? Что есть у нее теперь, кроме маленького комочка внутри?

   Клементина чувствовала, что разговор, который прервался с их возвращением в замок, для нее не закончен. И знала: с этих пор изо дня в день она будет думать об этом, пока не найдет убедительные доводы – для него, Мориньера, и для себя. Для себя – в первую очередь. Он прав.

   Черт бы его побрал!

   Старая обида вспыхнула в ее сердце с новой силой.

   Она с отвращением взглянула на расхаживающего по библиотеке мужчину.

   "Попытайтесь убедить себя!" Подумать только, каков наглец! Она ненавидела эту его ухмылку. Ненавидела его самоуверенность, его способность не испытывать сомнений, не оглядываться на окружающих. Ему плевать на то, что они чувствуют. Он говорит, что думает, и поступает, как считает нужным.

   И обиднее всего, что, насмехаясь: "попытайтесь убедить себя!" – он тоже прав! Отвратительно прав. Она ведь, действительно, теперь будет бесконечно пытаться убедить себя, что не опустила руки, не сдалась, не стала слабее.

   Или стала?

   Она скользнула взглядом по застывшему в кресле Жаку Обрэ, потом снова вернулась к Мориньеру.

   Тот говорил в этот момент двум утомленным бездельем молодым мужчинам:

   – Вот этот пакет, господа... Его необходимо срочно доставить маршалу Тюренну. Господин Тюренн находится теперь в войсках, так что ехать придется на границу с Фландрией.

   Выдержал паузу. Затем продолжил:

   – Я безмерно благодарен судьбе и моему другу, графу де Грасьен, за то, что вы теперь находитесь здесь. И у меня есть возможность просить вас о помощи. Надеюсь, вы не откажетесь послужить Франции так, как только могут сделать это воины верные и смелые.

   Мориньер завершил витиеватую свою фразу легким поклоном. Не поклоном даже – так... едва заметным движением корпуса в сторону собеседников. Клементина смотрела на него и не узнавала. Он говорил слишком много и пылко. Не узнавала она, впрочем, и Лароша с Бриссаком. Те, с чьих лиц в последнее время не сходило выражение презрительного недовольства и уныния, вдруг преобразились, просветлели, приобрели вид бравый. В самом деле, почувствовали себя незаменимыми?

   Клементина наблюдала с удивлением, как быстро они переменились. Повеселели, подобрались. Стали снова, как это было в самом начале их знакомства, похожи друг на друга, как два солдатика из одной коробки с игрушками.

   Едва она подумала об этом, как оба молодых воина проговорили в унисон, вытянувшись в струнку:

   – Вы можете на нас положиться, сударь.

   Мориньер улыбнулся. Или ей показалось? Во всяком случае, в лице его образовалась легкость – как бывает, когда главный вопрос решен и осталось уточнить мелочи, не имеющие, в сущности, особого значения.

   Он кивнул:

   – Я не сомневался, благодарю.

   Продолжил говорить:

   – А теперь, господа, думаю, я должен ввести вас в курс дела...

   Клементина поднялась, подошла к окну. С этого момента слышала только обрывки: "...расклад сил на политической арене...", "...реорганизовать армию и увеличить ее численность..."

   Когда снова повернулась к собеседникам лицом, Мориньер завершал свою речь:

   -... Это означает, как вы понимаете, господа, что наступает время, когда бесстрашные и напористые воины получают возможность возвыситься, покрыть неувядающей славой свое имя. И, наконец, добиться признания, которого они, без сомнения, заслуживают.

   Ларош и Бриссак стояли навытяжку, сияли.

   Когда Мориньер закончил, спросили:

   – После выполнения задания, мы должны вернуться сюда?

   Мориньер выдержал паузу. Будто раздумывал. Сделал несколько шагов к Клементине. Взглянул на нее – ей показалось с изрядной долей лукавства. Потом вернулся обратно, остановился напротив двух товарищей.

   – Думаю, справедливо было бы рассудить так... Если вы, господа, сочтете, что служба в доме графа де Грасьен – то, чего вы более всего желаете, вы, несомненно, можете вернуться и продолжить служить здесь. Графу де Грасьен, думаю, будет только спокойнее, если вы, два молодых и сильных мужчины, будете охранять покой графини де Грасьен и многочисленных домочадцев. Но, если вы по завершении вашей миссии, – а в успехе ее я не сомневаюсь, – решите остаться при маршале Тюренне и воевать, как и полагается настоящим мужчинам, во славу Франции, уверен, господин де Грасьен не будет возражать. Кому как не ему понимать, что высший долг мужчины – служить Франции и Его Величеству. Со своей стороны я могу предложить вам поддержку. Я напишу рекомендательное письмо. Если сочтете нужным, передайте его господину маршалу. Он определит вас в свои войска. А уж там, я могу гарантировать, вам будет чем заняться.

   Получив ответ, Мориньер подошел к столу, написал несколько слов на листе. Сложил его и передал Бриссаку.

   – Вот. Этого будет вполне достаточно.

   Когда Ларош с Бриссаком вышли, Клементина не удержалась. Скривила губы.

   – Никогда прежде, – обратилась к Мориньеру, – не замечала, чтобы вы говорили это трогательное "мне нужна ваша помощь"... И часто вы теперь прибегаете к такому сильному средству? Вы сегодня употребили эту несвойственную вам конструкцию трижды. Что – люди, в самом деле, не могут вам отказать?

   Он улыбнулся весело.

   – Как правило, не могут. Я скажу вам больше. Я очень надеюсь, что закон этот распространяется и на вас, потому что именно теперь как нельзя более мне понадобится и ваша помощь, графиня.

   Она вопросительно изогнула бровь.

   Мориньер улыбнулся этой ее намеренной театральности. Ответил:

   – Сегодня мы покинем вас, графиня. Но спустя дней десять, возможно, снова окажемся в ваших краях... Так вот, я хотел просить вас позволить моему другу, господину Обрэ, какое-то время погостить в вашем доме.

   Клементина взглянула на Жака Обрэ. Он смотрел на нее, улыбался открыто и дружелюбно. Она кивнула ему приветливо:

   – Буду рада.

   Обернулась к Мориньеру.

   – Я не вижу причин для отказа.

   Мориньер выглядел удовлетворенным.

   – Вы очень меня выручили, сударыня.

   – А вы меня сегодня очень удивили, сударь, – ответила. – Вы так долго и вдохновленно говорили о заслугах Лароша и Бриссака... Мне даже стало казаться: еще немного – и они оба лопнут от гордости. С чего это вы были так велеречивы?

   – Что же тут странного? – усмехнулся. – Все хотят выглядеть достойно, желают быть понятыми и оцененными по достоинству. Чем при этом меньше люди уверены в себе, тем более они нуждаются в громком, – желательно, как можно более многословном и убедительном, – признании своих заслуг. За то время, что бедные мальчики находились при вас, они едва не зачахли от безделья и тоски. Так что реабилитация требовалась срочная и интенсивная.

   – И вы? Вы тоже нуждаетесь в этом? – она взглянула на него вызывающе.

   – В чем?

   – В безусловно положительной оценке ваших подвигов и доблестей?

   Он посмотрел на нее прямо. Ответил коротко:

   – Я сказал уже – все.

   Глава 25. Легюэ

   Жак упорно предпочитал теплому мориньеровскому «друг» более честное, как ему казалось, – «слуга».

   Так вот, Жак Обрэ-слуга расставался со своим господином на развилке дорог. Сдерживал возбужденно гарцующего жеребца. Слушал последние наставления Мориньера.

   Прошло три недели с момента их отъезда из замка Грасьен. Несколько дней они провели в пути. А остальную, большую часть времени, – в Марселе, в бесконечных, утомительных переговорах.

   Закончив дела, спешно отправились в обратный путь. Скакали бок о бок, как могли быстро – до этой самой развилки, с которой дороги расползались устало по сторонам, как две только что выползшие из змеиного клубка гадюки.

   Одна дорога, слабо извиваясь, вела на север, в сторону Парижа. Другая, делая, по мнению Жака, огромное количество лишних изгибов, поворотов и петель, – в Грасьен.

   – А разве вы не заедете в замок господина де Грасьен? – спросил Обрэ Мориньера.

   – Нет времени, – качнул головой Мориньер. – Передайте от меня графине поклон и массу сожалений.

   Они, понимал Жак, и в самом деле, задержались. Дорога оказалась труднее, чем предполагалось, а переговоры шли тяжелее и дольше. В итоге, им пришлось пробыть в доме Мориньера в Марселе вместо ожидаемых трех-четырех дней – те самые нескончаемые три недели. Обрэ, который впервые наблюдал Мориньера так близко и так длительно, был удивлен способностью последнего находить общий язык с самыми разными людьми. В разношерстном и разноязыком Марселе не заметить этого было нельзя.

   Они перемещались по городу то верхом, то пешком. Заходили в дома, встречались с нужными людьми в церквях, в доках, в тавернах. Им кланялись, сопровождали на лучшие места, подавали лучшие блюда.

   В аббатстве Сен-Виктор встретились с каким-то монахом – Мориньер искал встречи именно с ним. Тонкий, сутулый, с бледной кожей и прозрачными глазами, тот передал Мориньеру какие-то бумаги и, потом, задержавшись у высокого, узкого окна, что-то долго и горячо рассказывал.

   Жаку, следовавшему за собеседниками на внушительном расстоянии, показалось – жаловался.

   Все в этот раз происходило немного медленнее, чем они планировали. Но окончательно сломал расчеты Мориньера – старик-арматор, человек, который давно уже вел его дела в этой части Франции и вел вполне успешно.

   Направляясь в дом к арматору, Мориньер ни в малейшей степени не сомневался в том, что обсуждение деталей очередного дела много времени не займет. Все же вышло по-другому.

   Хозяин встретил их, как обычно, крайне любезно: поклонился, произнес приличествующие случаю слова, пригласил к столу – было время обеда.

   Но и слепому было бы ясно – он нервничает.

   Кусал губы, барабанил пальцами по краю стола, что-то без конца недовольно выговаривал девушке-служанке. Едва не довел ее до слез.

   Когда с обедом было покончено, и пришло время, наконец, поговорить о делах, старик произнес:

   – Я, господин Мориньер, подумываю уйти на покой. Возраст, знаете... Продам все конкурентам – и уеду отсюда к чертям собачьим!

   Мориньер молчал. Не сводил взгляда с лица старика.

   Жак тоже чувствовал – старик что-то недоговаривает. Молчал, как и Мориньер.

   – Боязлив я стал. За последний год потерял два корабля. Еще один вот – задерживается. Не знаю, придет или нет. Не по мне стало это дело, – продолжил старик, понимая, что первоначальное объяснение оказалось неубедительным.

   Второе – Мориньера тоже явно не удовлетворило. Он откинулся на спинку кресла, сложил на груди руки. Ждал.

   – И вообще, жизнь в Марселе становится невыносимой. Подумать только – жить все время под прицелом своих же, французских, пушек! – воскликнул раздраженно старик, не выдержав повисшей паузы. – Мы, марсельцы, – свободные граждане свободного города! И если наш до смешного великий Людовик считает, что, выстроив этот чертов форт Сен-Никола***, он напугает горожан и заставит их подчиняться, он ошибается. Марсель – славный и богатый город. А, когда стрижешь овцу, которая дает тебе шерсти столько, что хватает одеть полстраны, можно иногда позволить себе и погладить ее по мягкому брюшку. А не щелкать непрестанно ножницами перед носом. Пушки, направленные на город – позор!

   Мориньер сощурил глаза, улыбнулся холодно:

   – Три. Три мотива – и ни одного правдивого. Вы ведь не думаете, господин Легюэ, что я сочту этот ваш крик души – действительной причиной, по которой вы желаете оставить дело всей вашей жизни, которое, к слову, до сих пор приносило и, полагаю, несмотря на все ваши жалобы, и теперь приносит вам немалый доход?

   Старик вздохнул, завозил руками по подлокотникам кресла. Смотрел в сторону. Раздумывал. Наконец, выговорил, выдавил:

   – Конечно, это не главная причина, монсеньор. Главная – заключается в том, что я боюсь... Очень боюсь. Я перестал спать. Совсем.

   Он взглянул на Мориньера.

   – Я не должен вам этого говорить. Вы не поймете. Для вас они – свои. Теперь уже вообще ничего не исправить! Остается умереть. Или бежать!

   По лицу Мориньера скользнула тень. Он услышал. Ни переспрашивать, ни уточнять не стал. Вообще ничего не говорил. Ждал, когда утихнет истерика. Когда старик иссяк, устал, сдулся, – будто бы потерял в объеме, и без того незначительном, – Мориньер посмотрел на него пристально:

   – Теперь говорите! Спокойно и внятно.

   – Ваши "братья" убили моего друга и его помощников. Вонзили по ножу в сердце. Каждому.

   – Мои братья?

   – Эти ваши "ученики Лойолы". Проклятые иезуиты!

   – А, вот оно что...

   Мориньер опустил руку на голову псу, ткнувшегося носом ему в колено.

   – Ну... рассказывайте, куда вы вляпались?

   Слушал внимательно. Гладил собаку по голове.

   Та замерла, положила свою большую голову Мориньеру на ногу. Только еле-еле покачивала хвостом.

   Дослушав до конца, спросил ледяным тоном:

   – Вы, вероятно, забыли о нашем уговоре, любезный Легюэ, – не браться ни за одну недостаточно прозрачную сделку. Вы решили, что за давностью лет договор наш потерял силу?

   – В последнее время дела шли совсем не так хорошо, как прежде, – ответил тот, виновато опустив голову.

   Мориньер задумался. Извинения, обильно приносимые теперь стариком-арматором, его не трогали ни в малейшей степени. Но ситуация ему не нравилась. Она ставила под удар все его ближайшие планы.

   Мог ли быть старик прав? Мог ли в этом грязном, нелепом деле быть замешан Орден? Теоретически – мог. Теоретически. Но Мориньера смущала очевидная, несмотря на весьма серьезные последствия, "легковесность" операции.

   Итак, некто обратился к Легюэ с предложением ввезти груз в Марсель, не проводя его через таможню. В этом нет ничего странного – половина грузов, выгружаемых в порту, так или иначе являлась контрабандной. А Легюэ – человек в Марселе достаточно заметный. Со стороны глядя – богатый судовладелец со связями и возможностями. Так что выбрать Легюэ из ряда конкурентов, опираясь на так называемое "внешнее впечатление", эти люди могли. Но если так, и эти его, так называемые "братья", действительно опирались исключительно на первый взгляд, то Орден тут точно ни при чем. Уж кто-то, а иезуиты были прекрасно осведомлены обо всех дельцах Марселя – в деталях знали о каждом все. Знали, как этот "каждый" ведет дела, что от него можно ожидать, даже – когда и с кем этот каждый спит. Никакая информация не может быть в серьезных делах лишней.

   Между тем, и связи, и возможности Легюэ были гораздо более ограничены, чем это казалось на первый взгляд. Сам Мориньер чаще всего использовал арматора втемную. Проводил по уже отработанной, отлаженной схеме. Так было проще и безопаснее – и для него, и для самого арматора. Со стороны операции подстраховывали, действительно, серьезные люди. Но в последнее время, после ареста Фуке и связанным с ним расследованием и чистками на местах, многим из них пришлось залечь на дно. Поэтому и дела Легюэ, как он выразился, "стали идти совсем не так хорошо, как раньше". Мориньер в связи с вышеупомянутыми событиями вынужден был свернуть большую часть своих операций.

   Так что Мориньер знал о действительных возможностях Легюэ все. Но не препятствовал попыткам арматора представить себя более значительным. В конце концов, от того, насколько человек выглядит убедительно, напрямую зависит его заработок.

   Итак, если эти "его братья", действительно, считали, что возможности Легюэ достаточно велики – они к иезуитам не имеют никакого отношения.

   Между тем, Мориньер не мог не признать, что некоторый дух, наводящий на мысль, что Орден может иметь к этому какое-то отношение – в деле был. Мимолетный. Как если бы кто-то знал понаслышке о том, что и как устроено в Ордене, и, опираясь на внешние признаки, тоже решил "создать впечатление" – не всерьез, рассчитывая исключительно на уважение и страх, которые большинство жителей города испытывали к Ордену.

   Было еще нечто, что вызывало у Мориньера много вопросов. Ввезя в город контрабандный груз, они доверили дальнейшее сокрытие его другу Легюэ – человеку, держащему в городе погребальную контору. Могло это быть случайностью? В общем, да. Но такие случайности Мориньер не любил.

   – Сколько в Марселе погребальных контор? – спросил.

   Кажется, он прервал арматора. Тот говорил что-то опять о своих страхах и желании уехать прочь, куда глаза глядят. Услышав вопрос гостя, растерялся.

   – Не знаю точно. Пять. Шесть. Может, еще больше.

   – Почему тогда эти ваши клиенты предложили сотрудничать с ними именно вашему другу? По вашей рекомендации?

   – Нет. Я был очень удивлен, когда узнал, что они приходили и к Жозе. Предложили, как и мне, шкатулку с золотом – за работу. И вторую – за молчание.

   – Молчание вашего Жозе оплачивалось, однако, недешево, – съязвил Мориньер. – Или ваш друг считал, что он стоит больше? За каким чертом он прибежал со своим открытием к вам?

   Старик молчал, опустив голову. Потом пробормотал:

   – Он не мог молчать. Он очень испугался. Представьте себе – три огромных ящика, полных драгоценностей и золотых монет! Они опускали их в ямы вчетвером – и едва не уронили. Узнав, что дело серьезно, – запаниковал. Кто бы смог удержаться!

   Мориньер усмехнулся. Хотел сказать:

   – Так чему ж вы удивляетесь? Большое богатство – большие риски.

   Не сказал. Очень уж жалко выглядел старик.

   Произнес сурово:

   – Договоренности – дело святое.

   Заметил, что старик побледнел еще больше. Вернулся к фактам.

   – Итак... К Жозе приходили все те же два человека, что и к вам?

   – Похоже на то. Жозе рассказывал, что один из них говорил с явным венецианским акцентом. Другой был мал ростом, и очень сутул. Почти горбат.

   – Что они требовали?

   – Сказали, что три ящика нужно закопать на кладбище, поставить на могилы три памятника – те, что привезут они. И забыть об этом навсегда.

   – Почему условия не были выполнены?

   – В тот день привезли только два памятника. Третий обещали привезти на следующий день поутру. Жозе с работниками не удержались, решили глянуть, что за странных мертвецов они хоронили. Раскопали последний схрон, вскрыли ящик, а там – чего только не было. И украшения, и монеты. Все вместе. Валом.

   Сомнения Мориньера испарились, как не было. Обращаться за помощью в поисках преступников к членам Общества было бессмысленно.

   Тогда кто они? Пираты? Разбойники?

   – Хорошо. Объясните мне тогда, чего боитесь вы? Вы свою часть работы выполнили. А про то, что Жозе со своими мастеровыми оказался слишком любопытным – вы можете и не знать. Почему вы думаете, что вам что-то угрожает?

   – Они знают, что я знаю. Они в курсе.

   Выбежал из комнаты. Вернулся, держа в руках бумагу. Подал Мориньеру.

   Тот, прочитав, усмехнулся:

   – Как дети...

   – Что? Что вы говорите? Это письмо... я понятия не имею, как оно попало в мою комнату.

   – Ну, раз оно оказалось в вашей комнате, значит, кто-то его туда принес.