Текст книги "И пусть их будет много"

Автор книги: Ева Наду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

   Дени покраснел.

   – Да, сударь. Я желал бы совершить много подвигов. И еще... Я хотел бы стать маршалом, – прошептал он, смущаясь.

   Мориньер погладил его по голове:

   – Все так и будет, Дени. Если, повзрослев и узнав все, что вам предстоит узнать, вы не передумаете – все так и будет. Спокойной ночи.

   Глава 28. Девочка, мессир!

   Весеннее небо угасало медленно. Над головой оно уже темнело густым лиловым, вдали же по-прежнему золотилось тонкими полосками. Это севшее солнце прорывалось последними своими лучами сквозь слои уплотнявшихся к горизонту облаков.

   Обрэ прибыл в Париж вечером. К своему удивлению, он едва успел до закрытия городских ворот. Уже заскрипели петли, оповещая путников, что ворота затворяются, когда Обрэ приблизился настолько, чтобы его услышали. Ступил на подъемный мост.

   – Эй, парни! Не рано ли вы запираетесь? – окликнул он швейцарцев, готовящихся натянуть цепи.

   – Такофф приказ коспотина паришского прево, сутарь, – ответил один из швейцарцев сухо.

   – Мне нужно попасть в город.

   – Если у фас есть соотфетстфующая пумага...

   – Какая бумага, – вспылил Обрэ, – если ворота еще должны быть открыты?

   – Распоряшение коспотина паришского прево, сутарь, – угрюмо повторил швейцарец.

   Обрэ положил было руку на эфес шпаги. Но тут вспомнил, что Мориньер перед отъездом из Марселя дал ему лист, на котором начеркал несколько слов и шлепнул для внушительности печать.

   – На всякий случай, Жак. Если возникнут непредвиденные препятствия, воспользуйтесь этим, – сказал.

   Обрэ вынул из-за пазухи сложенный листок, подал его швейцарцу.

   Тот, недоверчиво взглянув в глаза Обрэ, поднес факел поближе. Рассмотрев печать, выпрямился:

   – Што ш фы сразу, сутарь, не скасали.

   Обрэ забрал у него бумагу. Спросил:

   – А что такое творится в городе, что вы вынуждены держать такую оборону? Неужели англичане готовятся осадить Париж? Или испанцы пошли на нас войной?

   – Я на слушбе, сутарь. И не толшен обсуштать с фами прикасы сфоефо начальстфа. Но... – швейцарец оглянулся по сторонам, будто хотел удостовериться, что их никто не слышит. – ...тело ф том, что сафтра утром ошитается казнь какого-то опаснофо преступника. Боятся, што трузья ефо устроят ф короте песпорятки... Так што ворота, сутарь, и зафтра до опета путут саперты.

   Жака это не интересовало вовсе. Поэтому он кивнул только, обозначая, что услышал все, что ему сообщил молодой швейцарец. И, пришпорив коня, двинулся по темной улице, ведущей в центр города.

   Обрэ рассчитывал найти Мориньера в его доме. Но особняк встретил его тишиной. И искать бы ему полночи место на постоялых дворах, если бы не грум Мориньера, задержавшийся с выгулом любимого коня господина.

   Когда Обрэ, поднявшийся поначалу бегом по главной лестнице и постучавший в высокие резные двери не раз и не два, понял, что дом, скорее всего, пуст, а слуги в отсутствии хозяина, видимо, спят мертвым сном, он решил попытаться войти через ворота, ведущие во внутренний двор особняка. Надеялся, что привратник отворит ему или хотя бы подскажет, где теперь искать его господина.

   Спустился. Взял под уздцы коня, пошел вкруг дома – до ворот. И там, – о, счастье! – увидел через решетку ворот мальчика, ведущего в сторону конюшен любимого жеребца графа де Мориньер.

   Грум, услышав зов Обрэ и узнав его, растолкал дремлющего в своей каморке привратника. Тот отворил ворота.

   – Господина в Париже нет, – сообщил лениво, потягиваясь.

   – Где же он?

   – В Сен-Жермен-ан-Ле, я слышал, вроде бы. Впрочем, в доме вам все скажут. Им лучше знать. А я – что. Я человек маленький.

   Дворецкий, встретивший его в холле, сообщил, что господин, в самом деле, уже которую неделю находится в Сен-Жермене, куда еще в феврале переехал весь двор. И когда вернется – не говорил.

   Жак собрался было сразу отправляться туда. Но вышедшая вслед за дворецким в холл девушка-служанка переменила в момент все его планы. Она улыбнулась ему:

   – Господин Жак, я так рада видеть вас. Проходите в гостиную, я принесу вам поесть.

   И он подумал: новость, что он везет Мориньеру, не так уж срочна. А у него так давно не было женщины. Да и в дороге он так давно, что теплая, мягкая постель ему сегодня совсем не помешала бы...

   Еще раз взглянул на девушку. Она зябко повела плечами. Снова улыбнулась ему лучезарно. Это все решило.

   *

   Утром, на рассвете, Обрэ выехал из Парижа в Сен-Жермен. Расстояние в пять лье преодолел довольно быстро. И уже ко времени окончания утренней мессы он был на месте.

   Прошел вслед за юным пажом, торившим ему путь, по заполненным придворными коридорам дворца. Задержался на мгновение-другое у дверей комнаты, на которых было написано "для графа де Мориньер". Отпустил пажа, поблагодарив. Когда тот удалился, осторожно постучал.

   – Ты провел сегодня приятную ночь, я вижу, – заметил Мориньер, едва Жак Обрэ предстал перед ним.

   Мориньер держал в руках документы, которые готовился передать Обрэ. В последний раз перечитывал. Проверял.

   – Да, монсеньор, – смутился Жак.

   – В Марэ?

   – Да, монсеньор.

   – Надеюсь, ты не забыл поберечь эту дурочку Лу от возможных сложностей? – скользнул взглядом по залившемуся краской Обрэ.

   – Но, мессир... Откуда вы знаете?..

   Мориньер улыбнулся:

   – Ну, кто, кроме нее, в моем доме мог бы теперь привлечь твое внимание? Не старая же Агнес?

   Сложил документы в стопку. Посмотрел на Обрэ:

   – Как дела в Грасьен?

   – Девочка, монсеньор.

   – Все прошло благополучно?

   – Более или менее.

   – Были сложности?

   – Я не очень-то разбираюсь в этом, монсеньор, – пожал плечами Обрэ. – Жиббо поначалу была обеспокоена. Если я правильно понял, у графини начались проблемы со здоровьем. И Жиббо вызвала роды, дав ей выпить какой-то отвар...

   Мориньер отвернулся, снова взял в руки документы:

   – Жиббо хорошо знает свое дело, – сказал.

   – Графиня провела в постели несколько дней. Я отправился сюда, едва она стала подниматься.

   – Хорошо. Спасибо, Жак.

   Сложности были.

   Увидев Клементину, взглянув на ее лицо, коснувшись ее опухших пальцев, ощупав ее живот, Жиббо тут направилась на кухню. Приказала поставить на огонь огромный чан с водой. Сама взялась колдовать с травами. Повесила над огнем небольшой котел, вскипятила воду, насыпала туда смесь трав. Что-то долго шептала, помешивая.

   Потом сняла отвар с огня, поставила остужать.

   Тереза, спустившаяся в кухню вслед за Жиббо, возмущенно закудахтала, обнаружив колдунью у очага:

   – Что это делает тут эта старуха? Я была сейчас у госпожи. Она хорошо себя чувствует. И схватки еще не начались. Так зачем волноваться раньше времени?

   Жиббо обернулась, рявкнула:

   – Замолчи, глупая гусыня! Если ты не готова помогать мне молча, то и приближаться к комнате своей госпожи не смей!

   В помещении кухни повисла тишина. Работавшие на кухне слуги замерли. Они никогда не видели Жиббо в такой ярости.

   Жиббо взяла в руки котелок. Проходя мимо Терезы, проговорила жестко:

   – Пошли. Улыбайся и делай все, что я скажу. Но чтобы никаких комментариев, поняла? Можешь только улыбаться и ободрять. Испугаешь госпожу – быть беде.

   Аннет осмелилась спросить:

   – Что, Жиббо? Что-то не так?

   – Роды будут трудными. Организм госпожи перестал справляться с ношей. Мало того... Если мне не удастся ребенка повернуть в чреве матери, выходить он будет ножками...

   Помолчав, добавила:

   – Если девочка не родится скоро, она погубит мать и погибнет сама.

   – Но госпожа так молода! – воскликнула Аннет.

   Жиббо взглянула на женщину. Промолчала.

   *

   Клементина чувствовала, что в этот раз все не так, как с Вик. По-другому.

   У нее кружилась голова, и как будто уплывало сознание. Жиббо улыбнулась, заметив ее испуганный взгляд.

   – Выпей, крошка. Я старалась, чтобы он был вкусным.

   – Жиббо, мне кажется... как будто я и без твоего отвара пьяна.

   – Мы сейчас все поправим. Пей.

   Она проследила за тем, чтобы Клементина опустошила кружку. Та пила медленно, маленькими глотками, пытаясь справиться с тошнотой.

   Отдав кружку, опустилась на постель. По всему телу выступила испарина.

   – Что-то не так, да? Жиббо?

   – Все в порядке, милая. Просто девочке твоей пришла пора рождаться. Что тебя пугает? Это ведь не первые твои роды...

   – Тогда все было по-иному.

   Клементина вспомнила, в каких условиях рожала свою первую дочь.

   Улыбнулась.

   – Вик родилась в поле, в снегу, под взглядами пленившего меня индейца. Я не знала, что нас ждет. И то я не чувствовала в себе такой слабости.

   – Эта девочка пока не так сильна, как первая твоя дочь. Но мы сейчас дадим ей сил. Она родится, выправится. И будет радовать тебя всю жизнь. Отдыхай теперь. Скоро начнутся схватки.

   *

   Когда Мориньер сообщил Филиппу о том, что отправил двух его воинов из замка Грасьен прочь, он ждал вопросов. Полагал, что придется объясняться. Придумал великолепную легенду.

   Услышав безразличное: "А, хорошо..." – вскинул брови. Промолчал. Подумал: "Однако..."

   Впрочем, равнодушие Филиппа его устраивало. Оно многое упрощало.

   Мориньер скользнул взглядом по приближающейся к ним молоденькой девушке. Отметил нечаянное движение навстречу ей Филиппа. Откланялся.

   Что ж... Двор приходил в себя. "Короля отпустило..." – шептались радостно придворные, уставшие от траура. Скоро им снова будет дозволено веселиться. Когда скорби нет в сердце, демонстрировать ее долго – сложно.

   Мориньер предвидел перемены. И не только в жизни двора, но и в личной жизни Людовика. Король, утомленный долгой печалью, одновременно с нею должен был устать и от своей прежней пассии – Лавальер. С ней было легко скорбеть. Но Людовик, – Мориньер знал своего короля лучше многих, – не умел продолжительно предаваться унынию. И теперь, когда совесть короля не без его, Мориньера, помощи, успокоилась, вечная меланхолия, в которой пребывала фаворитка, стала раздражать Людовика. С каждым днем все больше.

   На смену Луизе, – не надо быть провидцем, чтобы догадаться, – должна была прийти женщина совсем иного склада: живая, остроумная, умеющая развеселить короля.

   *

   Мориньер чувствовал непреодолимую потребность поскорее убраться из дворца. Такое с ним иногда случалось – когда все, каждое слово, каждый жест окружающих его бездельников начинали раздражать до такой степени, что он, вынужденный из вежливости реагировать на их реплики, едва удерживался от резкости. Мориньер не мог себе позволить потерять выдержку.

   И сегодня, почувствовав, что раздражение переполняет его, решил, что нет лучшего способа избавиться от нестерпимого беспокойства, как отправиться в Париж. Совместить удовольствие с делом. Узнать, о чем говорят теперь на улицах французской столицы, чем дышат, о чем сплетничают, чего ожидают покинутые королем горожане.

   Распрощавшись с Филиппом, Мориньер решительно направился к выходу. Однако сделать это незамеченным ему не удалось.

   Сначала его остановил Пьюигильен де Лозен – лишенный, на его, Мориньера, взгляд, приятности молодой человек. Завистливый и тщеславный, он вечно был недоволен жизнью и всегда желал большего. Его, правда, нельзя было упрекнуть в невоспитанности и отсутствии манер. Но он бывал жесток более чем это считалось дозволенным. Мориньер, который никак не мог бы числить себя человеком мягким, был немало шокирован, обнаружив однажды принцессу Монако, сестру графа де Гиша, с перевязанной рукой. Принцесса, отвечая на сочувственные вопросы, лепетала что-то невнятное. Улыбалась сквозь слезы. Говорила, что сама виновата – она была так неуклюжа. Но Мориньеру не составило труда выяснить, что именно герцог де Лозен являлся причиной слез принцессы. Влюбленный он ревновал. Не без причины. Ревнуя, проявил себя мстительным. Однажды, явившись в Сен-Клу, где в это время находился двор Генриетты Английской, – или, как ее называли, Мадам, – он нашел свою неверную любовь расположившейся вместе с другими придворными дамами на каменном полу в одном из залов дворца.

   Стояла жара. И дамы, весьма утомленные ею, искали прохлады на каменных плитах. Принятый Мадам весьма приветливо, он взялся заигрывать с девушками. Улыбался, любезничал, соблазнял. Развлекая их анекдотами, повернулся, да так ловко, что наступил каблуком на ладонь принцессы Монако. Сделал вид, что не заметил этого. Крутанулся на месте, перенеся весь свой вес на оказавшуюся под его каблуком ладонь принцессы, и, откланявшись, вышел. Принцесса нашла в себе силы не вскрикнуть, но потом долго вынуждена была носить распухшую руку на перевязи.

   Остановленный теперь герцогом Мориньер без интереса выслушал жалобы последнего на жестокость его очередной пассии и нежелание короля участвовать в его, Лозена, судьбе. Притворно сочувственно покачал головой. На просьбу посодействовать, улыбнулся столь же заметно неискренне: "при случае – непременно..."

   Лозену было ясно, что это самое "при случае", соединенное с брошенным на него холодным взглядом, означало отказ. Но настаивать не смел. Лозену достало выдержки вежливо откланяться.

   И тут Мориньер, уже решивший, что путь свободен, был окликнут маркизой де Монтеспан.

   Услышав зов, он обернулся. Удержал на лице вежливую улыбку. Краем глаза заметил, что Филипп, оставленный им вот только что, держит в объятиях девушку – хрупкую, тонкую, неискушенную. Та прибыла ко двору всего несколько недель назад, и ей едва исполнилось четырнадцать. Теперь Филипп, напористый и гордый, как лев, сжимал эту молоденькую козочку в объятиях. И было очевидно, что он не преминет полакомиться ею в самое ближайшее время.

   Заметила парочку и маркиза. Проследив взглядом за Филиппом де Грасьен, практически отнесшим свою добычу в нишу у окна, улыбнулась жестко:

   – Господин де Грасьен правильно сделал, отослав жену в свое поместье.

   – Отчего это?

   Улыбнулась надменно:

   – Ну, во-первых, она одним своим присутствием мешала нашему милому графу де Грасьен развлекаться самому и радовать своим вниманием скучающих придворных дам. А, во-вторых, эта нелепая женщина просто не могла бы жить при дворе. В своем уже далеко не юном возрасте она так же глупа, как эта малышка, которую держит сейчас в своих руках великолепный граф. В провинции, заперев графиню в замке, окруженном глухими стенами, еще можно попытаться уберечь ее от глупостей. И то я не убеждена, что мадам не соблазнит между делом какой-нибудь мелкий дворянчик. И, вернувшись домой, граф де Грасьен не обнаружит, что на голове его обильно разрослись рога. Это было бы забавно, – рассмеялась она.

   Он растянул губы в хищной улыбке:

   – С вашего языка так и каплет яд, Атенаис.

   Маркиза де Монтеспан ухватила его за пряжку на ремне, приподнялась на цыпочки, зашептала, едва не касаясь губами его губ:

   – Вы назвали меня по имени... Значит ли это, что вы помните о том, что мы – не чужие друг другу?

   Подумал зло: "Девок в тавернах я тоже, случается, зову по имени". Посмотрел на нее, сощурившись.

   – Вы ведете себя, как дитя, дорогая! А коли так, как же иначе я мог бы к вам обратиться?

   Маркиза улыбнулась снова. Победно проворковала:

   – Вы умеете быть приятным, господин Мориньер. Мне так жаль, что в этом проклятом дворце наши комнаты расположены так далеко друг от друга. Я бы не возражала...

   Он неожиданно, одним ловким движением, отцепил ее руки от своего пояса. Сделал незаметный шаг вперед, обхватив ее одновременно за талию. Заставил маркизу отступить, потерять равновесие. Теперь, когда от падения ее удерживали только его крепкие руки, спесь моментально слетела с лица Атенаис.

   Она пыталась ухватиться за его камзол, но пальцы скользили по ткани. Оставалось надеяться, что мужчина не расцепит объятий.

   Он склонился к ней. Коснулся уха, скользнул губами по шее, вернулся снова к уху. Зашептал:

   – Я еще и прозорлив, дорогая. И исключительно по-дружески готов поделиться с вами своими наблюдениями. Вы стремитесь к самой вершине, не так ли? Так вот теперь – самое время ускорить шаг. Не упрямьтесь в своем теперешнем выборе. Не то вы продешевите, поверьте мне.

   Глава 29. Делай что должен

   Когда Филипп предложил ему отправиться в Грасьен вместе с ним, Мориньер согласился почти сразу. Улыбнулся только неопределенно, услышав недовольное:

   – Если бы вы знали, как мне не хочется тратить время и силы на эту поездку. Я там в последнее время безумно скучаю.

   Подумал: "В этот раз скучать, определенно, не придется".

   – Что? Ваша теперешняя любовница так хороша, что вы не можете оставить ее и на неделю? – спросил без любопытства.

   – Да при чем тут... – отмахнулся Филипп. – Они все похожи одна на другую... Одна посвежее, другая поопытнее. Но, в конечном итоге – все одно. Просто скоро, слава Богу и нашему Людовику, я, наконец, смогу заняться со своим полком делом. Людовик повелел мне отправляться в Пикардию, чтобы в составе десятитысячной армии принять участие в смотре войск. И я предвижу, что с тех пор мне не придется больше томиться бездельем.

   – Дай Бог, – согласился Мориньер. – Надеюсь, тогда ваше настроение изменится. И вы вновь почувствуете вкус к жизни.

   – Если бы только я мог избежать этой поездки, – вздохнул Филипп. – Но я должен, да. Впрочем, раз вы согласны ехать со мной, я уже чувствую себя лучше. Порадуете заодно старую Пюльшери. Она так вас любит!

   *

   Когда, увидев его, склонившегося вслед за Филиппом в приветственном поклоне, Клементина скривилась в негодовании, – Мориньер притворился слепым.

   Когда после она прошипела, проходя мимо него:

   – Какого черта вас принесло?.. – он сделал вид, что он еще и глух. Передал поводья конюху, обнял нянюшку, кивнул Аннет.

   Внимательно следил за Филиппом. Напрягся едва заметно, когда на верхней ступени появилась и замерла с колыбелью в руках Полин. Готовилась вынести дитя на прогулку.

   Все, кто был теперь в нижней зале, стояли, окаменев. Смотрели, как Филипп сделал несколько шагов по лестнице вверх. Не дойдя, развернулся.

   Обвел взглядом собравшихся внизу. Остановил взгляд на жене.

   – Чье это дитя? – спросил.

   Осознав неуместность вырвавшегося вопроса, побледнел.

   Закусил побелевшие губы. Медленно, как сомнамбула, спустился. Обошел жену, не коснувшись. Прошел мимо – будто ее и не было. Вышел на крыльцо. Молча забрал из рук замешкавшегося Поля повод. Вскочил на коня.

   Конюхи стояли в растерянности, как и все прочие слуги. Не знали, что делать и как себя вести. Правда, когда Мориньер вышел следом за их господином, тут же подвели ему его коня – сообразили.

   *

   Их не было так долго. Клементина не находила себе места. Вернув Полин с ребенком в детскую, приказала служанке оставаться с девочкой, пока она не разрешит выйти. Сама в течение многих часов металась по нижней зале. Не могла заставить себя присесть ни на мгновение. Пюльшери, пробыв с Клементиной около часа, в конце концов, послушалась ее приказаний, ушла к себе. Прислала в зал на смену себе Аннет. Та, чтобы не раздражать госпожу, встала у окна. Стояла изваянием, глядела во двор. Краем глаза наблюдала за Клементиной. Она не могла ничем ей помочь. Но оставалась рядом – для собственного спокойствия.

   Клементина боялась и желала, чтобы муж, наконец, возвратился. Раз уж разговора не избежать, пусть он случится скорее.

   Что Филипп вернулся, Клементина поняла еще до того, как услышала цокот копыт. Заметила, как, побледнев, отпрянула от окна служанка. Клементина бросилась к дверям. Выбежала наружу.

   Филипп соскочил с коня неловко: споткнулся, подвернул ногу. Мориньер, успевший покинуть седло на несколько мгновений раньше, удержал его от падения. Передал поводья подбежавшим Полю и Пьеру. Подхватив Филиппа под руку, повел его в дом. Поднимаясь по ступеням, сделал Клементине знак рукой – с дороги!

   Она вспыхнула. Когда Мориньер с Филиппом поравнялись с ней, с яростью прошептала:

   – Зачем вы напоили его?

   Он удивленно взглянул на нее.

   – Я?? – пожал плечами.

   Помог Филиппу переступить порог. Проследил за тем, как тот неуверенно стал подниматься по ступеням. Увидев, что наверху, у лестницы, господина встретил его камердинер Антуан, кивнул довольно. Вновь перевел взгляд на Клементину.

   – Почему я? Впрочем, пусть. Не важно. Видите ли, мадам, – усмехнулся, – в таком состоянии нам, нелепым мужчинам, кажется, что рога не так сильно жмут.

   Она бросила на него взгляд полный ненависти. С трудом справилась с желанием съездить по его самодовольной физиономии. Он понял. Улыбнулся насмешливо:

   – Не стоит. Ступайте лучше к себе.

   – Я поговорю с ним... Я все объясню.

   Он схватил ее за руку:

   – Нет.

   Она вывернулась, кинулась к лестнице, ведущей на второй этаж. Он нагнал ее уже наверху, ухватил за плечи:

   – Не делайте этого. Не теперь.

   И вот тут она все-таки не удержалась. Хлестнула ему ладонью по лицу:

   – Оставьте меня, сударь! Убирайтесь прочь! Я хочу говорить со своим мужем! И здесь вам нет места!

   Он отпустил ее. Отступил.

   – Как угодно, мадам. Как угодно.

   Развернулся. Пошел вниз. Вышел во двор.

   Она помедлила, потом сделала шаг, другой. Ей послышался плач. Заглянула в детскую. Девочка спала. Полин сидела рядом, у колыбели. Тоже клевала носом. Клементина присела на край кровати служанки. Какое-то время смотрела на спящее личико дочери. Потом тяжело вздохнула, поднялась. Выйдя из комнаты, прикрыла за собой дверь. Столкнулась со спешащим куда-то Антуаном.

   – Где твой господин? – спросила.

   – В библиотеке, – ответил тот сухо.

   Клементине было не до этих мелочей. Она пропустила тон камердинера мимо ушей. Бросила ему:

   – Не входи.

   Распахнула двери в библиотеку.

   Библиотека встретила Клементину полумраком. Ставни были прикрыты, портьеры задернуты.

   – Филипп, – позвала она. – Филипп...

   Обвела взглядом комнату.

   Тонкий красный луч вечернего солнца, проникший сквозь щель между портьерами, падал на покрытый зеленым сукном стол. Пропутешествовав по нему, он затем уползал куда-то вниз, пугливо прятался под книжными полками, плотно забитыми томами книг.

   Она обернулась. Увидела мужа, сидевшего на ковре, у камина. Перед ним стояла початая бутылка вина.

   Филипп тяжело поднялся ей навстречу. Неловким движением опрокинул бутылку, и ее содержимое вылилось на ковер огромной, густой кляксой.

   Заметив это, он недовольно мотнул головой, и Клементина вместе с ним несколько долгих минут наблюдала, как красная жидкость медленно впитывалась в плотный ворс старого ковра.

   – Филипп, нам надо поговорить, – сказала, наконец.

   – О чем? – прохрипел он. – О чем мы, черт вас побери, можем говорить?

   Она протянула к нему руки.

   – Мы должны объясниться.

   – Объясниться? Прекрасно! Так начинайте! Я мечтаю развлечься. А я-то думал, какого черта Мориньер отправил отсюда оставленных мной воинов? Кто из них отец этого ублюдка, которого вы трусливо упрятали в своих комнатах? Отвечайте!

   – Вы с ума сошли! Ни тот, ни другой.

   – В самом деле? Тогда кто?

   Она молчала. Смотрела, как он приближается к ней – медленно, пошатываясь, не сводя с нее тяжелого взгляда.

   Вздрогнула, когда он заорал:

   – Кто???

   Схватил ее за волосы. Из прически посыпались шпильки. Он накрутил распустившиеся пряди на руку, дернул изо всех сил, приблизил свое лицо к ее лицу. Долго смотрел ей в глаза.

   – Кто? – повторил хрипло.

   – Бернар... Бернар Одижо.

   Клементина произнесла это имя так тихо, что сама себя едва расслышала. Но он – он расслышал.

   Размахнулся. Изо всех сил ударил ее по лицу.

   – Дрянь!

   – Нет, Филипп! Нет! Не надо! – она попыталась оттолкнуть его, отодвинуться от разгневанного мужчины. Подальше. Как можно дальше. Но он крепко держал ее за волосы. Говорил, задыхаясь от ярости:

   – Я дал вам свое имя. А вы втоптали его в грязь!

   – Отпустите меня! Мне больно!.. Я хотела любить вас. Но вы не дали мне такой возможности. Вы оставили меня здесь одну. Два долгих года я была одинока... Я управлялась здесь одна. Я сохранила ваши земли от разорения, ваши деревни – от уничтожения, ваших людей – от смерти. Я выживала, как умела.

   – Вы сделали очень много добрых дел, – он выплевывал наполненные сарказмом слова ей в лицо. – И одно из них – рождение ублюдка от мерзкого висельника, дворянина без чести, преступника.

   Она уперлась руками ему в грудь.

   – Пустите! Я виновата, Филипп...

   Он придвинулся к ней еще ближе.

   – Подумать только, – презрительно засмеялся, – из всех особей мужского пола вы ухитрились выбрать этого негодяя – гнусного мятежника. Вы не только опозорили меня, как мужчину. Вы поставили под сомнение верность нашей семьи королю.

   – Господи, – от изумления у нее пресеклось дыхание, – о чем вы говорите?.. При чем тут это?

   – Вы вели себя, как шлюха! Так хотя бы вы догадались быть последовательной. Есть тысячи способов избавиться от беременности или не допустить ее, но вы ко всему еще и дура. Бестолковая и порочная.

   Клементина чувствовала, как силы ее иссякают под потоком лившихся на нее оскорблений. Она не сдержалась. Потеряла самообладание и поняла, что говорит лишнее, когда на нее один за другим посыпались уже ничем не сдерживаемые удары. Она упала, больно ударившись головой о подлокотник кресла, и сползла вниз, стараясь укрыть от побоев вдруг разболевшийся живот.

   Филипп убьет ее. Если он сейчас не остановится, он ее убьет.

   Она съежилась, свернулась в комок. Не пыталась даже отползти, укрыться. Ждала безучастно, когда все закончится.

   По полу потянуло холодом. Сквозняк коснулся ее пальцев, до боли заледенил рассеченную губу.

   Послышались шаги – уверенные, тяжелые. Что-то больно царапнуло кисть. Она медленно отвела руки от лица. Первое, что увидела – сапоги. Острые шпоры у самых глаз.

   – Вы с ума сошли, Филипп, – услышала ровный голос человека, которого ненавидела больше всех на свете. – Вы убьете ее!

   Мориньер стоял теперь, стеной отделяя ее от мужа.

   Всегда он! Везде он! В самые тяжелые, унизительные, в самые отвратительные моменты ее жизни.

   Дернулась, едва успела отодвинуться. Мориньер, покачнувшись, шагнув назад, чуть не наступил ей на пальцы, – это Филипп, бросившись на друга, толкнул того изо всех сил в грудь.

   – Убирайтесь отсюда! – заорал Филипп. – Убирайтесь отсюда и из моего дома! Прочь! Неужели не ясно: то, что происходит здесь, касается только меня?!!

   – Не только, – ответил холодно. – Ваши страдания не оправдывают вашего скотства. Идите к себе и проспитесь.

   – Я убью вас! – Филипп, кажется, стал слабеть. Последние слова он проговорил тихо, будто угасая. – Убью...

   – Прекрасно. Но завтра. Все завтра. – Мориньер обернулся к дверям. – Антуан!!

   Когда слуга появился на пороге, приказал:

   – Уложи своего господина спать. Сейчас.

   Филипп, растерявший вдруг весь свой пыл, больше не противился. Вышел из библиотеки, ссутулившись, опираясь на своего камердинера. Мориньер обернулся к Клементине. Хотел что-то сказать, но не успел.

   Она стала подниматься. Попыталась выпрямиться. Охнула, почувствовав, как по ногам потекло что-то теплое, вязкое. Схватилась за живот.

   Мориньер заметил промелькнувший в ее глазах ужас. Подошел. Не церемонясь, задрал юбки. Увидев расползающееся по ткани алое пятно, подхватил ее на руки.

   – Тереза! – позвал. – Тереза!!

   Когда горничная вбежала в комнату, проговорил:

   – Жиббо сюда. Быстро!

   – Но господин граф не позволяет...

   – Быстро!! – повторил.

   Сверкнул глазами так, что девушка со всех ног бросилась бежать.

   – Ты вовремя позвал меня, господин, – сказала Жиббо, спустившись через пару часов в нижний зал. – Очень вовремя.

   – Знаю, – ответил. – Садись.

   Налил в свободную кружку вина.

   – Промочи горло.

   Жиббо не отказалась. Села в господское кресло – когда еще придется. Взяла обеими руками кружку. Сделала большой глоток.

   – Хорошо, что ты оказался здесь в эти сумасшедшие дни, мальчик. Сама судьба привела тебя сюда.

   – Судьба? – рассмеялся устало. – Я не верю в судьбу, ты знаешь.

   – Напрасно, – покачала головой Жиббо. – А ведь ты очень неглуп. Во всяком случае, много умнее твоего друга – нашего господина... Вот уж кто, поистине, идет по жизни с закрытыми глазами. Не ведает, что творит. Не знает, что его ждет.

   – А ты – знаешь?

   – Что ждет нашего графа?

   – Да.

   – Знаю.

   – Говори.

   – Нет, мальчик. Ты не веришь в судьбу, но это не означает, что ее не существует. Я не буду смущать тебя предсказаниями. Делай, что должен. И все будет, как надо.

   Глава 30. Месть

   Филипп проснулся посреди ночи с жуткой головной болью. Поискал, пошарил рукой вокруг в поисках бутылки. Не найдя, разбудил спящего на выдвижной кровати Антуана.

   – Черт бы тебя побрал, старый болван! Я хочу пить! Принеси мне вина.

   – Лучше бы воды, господин, – пролепетал слуга.

   – Заткнись. И неси, что сказал!

   Когда Антуан подал ему откупоренную бутылку – отправил его спать в комнату слуг.

   – Ты мне тут не нужен. Я не болен.

   Потом долго сидел на постели, делал глоток за глотком. Когда бутылка опустела, поднялся, шатаясь. Вышел из комнаты. Медленно побрел по коридору, который представлялся ему теперь лабиринтом.

   Он шел. И темная тень двигалась вслед за ним. Филипп не замечал тени, как не видел сейчас ничего вокруг себя. Он направлялся в сторону комнаты, где находилась та самая ненавистная колыбель. Она одна занимала теперь все его мысли.

   Если бы ее не было... Если бы не было... Все тогда могло бы быть по-прежнему.

   С каждым глотком вина эта мысль все больше завладевала им.

   Он споткнулся о край положенной у порога циновки, тихо выругался. В неверном свете луны тускло блеснуло лезвие.

   Ночь была тихой. Но то тягостное, что плотной, темной тучей висело над замком Грасьен, не давало спать и Клементине. Она то задремывала, то просыпалась в холодном поту. Вскакивала, с ужасом взглядывала на простыни. Выдыхала облегченно, поняв, что кровотечение практически остановилось. Снова пыталась уснуть.

   В конце концов, поднялась, прошлась по комнате, присела в кресло.

   Бешено стучало сердце, отдаваясь эхом в ушах.

   Клементина походила еще немного и направилась в детскую.

   Она не сразу увидела Филиппа.

   "Как душно", – подумала. Подошла к окну, распахнула ставни, толкнула створки. Легкий ветерок ворвался в комнату, свежестью дохнул ей в лицо.

   Клементина обернулась и в ужасе вжалась в простенок между окнами.

   Филипп стоял, склонившись над колыбелью. И хмель потихоньку выветривался из его головы. Потеряв на мгновение равновесие, он задел край кроватки, и теперь на него из колыбели смотрели ясные, как будто слегка удивленные, глаза ребенка. Девочка задрыгала ручками и ножками, и ему показалось, она улыбнулась ему.