Текст книги "И пусть их будет много"

Автор книги: Ева Наду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

   – Не беспокойтесь, графиня, – усмехнулся Одижо, – я сегодня ухожу дальше, так что я не навлеку на вас гнев короля.

   Он еще не успел договорить, как снаружи раздался какой-то стук, грохот, дверь распахнулась. В дверном проеме появилась сутулая фигура молодого мужчины, в котором Клементина узнала мужа Фантины.

   – Господин... Драгуны... – он осекся, наткнувшись взглядом на Клементину. – О, Боже... – прислонился в бессилии к косяку, и в его глазах Клементина прочла ужас неминуемо приближающейся расплаты.

   Топот копыт раздавался все ближе. За окном мелькнули тени. Раздались грубые голоса, выкрикивающие какие-то приказания.

   Клементина выглянула наружу. Не успела шагнуть за порог, осталась стоять в дверях. Оттуда, со своего места, увидела, как быстрым, уверенным шагом через двор прямо на нее идет уже знакомый ей капитан.

   – Капитан Лагарне?! Добрый день, – воскликнула в смятении. – Что вас опять привело во владения графа де Грасьен?

   Она отметила удивление на лице капитана королевских драгунов. Оно, впрочем, довольно быстро, стоило тому узнать ее, сменилось удовольствием.

   – Графиня! Прошу меня простить, но до нас дошли сведения, что бунтовщик скрывается в одной из ваших деревень. Мы должны проверить.

   Она увидела краем глаза, как рука Одижо, стоявшего чуть сбоку от нее, в глубине комнаты, ложится на эфес. Все это длилось секунды, но Клементине показалось, что прошла вечность.

   Вот сейчас Одижо бросится на капитана. Завяжется драка. Одижо неминуемо убьют, но кроме него повесят всю семью Ларно, повесят отца и мать Фантины, погибнет младенец, погибнут и другие. Драгуны не разбирают, когда дело касается бунтов. А на имя графов де Грасьен падет несмываемое пятно.

   Решение пришло к ней внезапно.

   Она обернулась, взглянула на Одижо коротко. Бросила ему мешочек, что до сих пор держала в руках.

   – Господин Флобер, нам пора! Передайте Фантине содержимое этого кошелька и идемте дальше. А вас, господин капитан, я прошу не обижать моих крестьян.

   Она кокетливо улыбнулась капитану Лагарне, заставив учащенно забиться его сердце.

   – Вы видите, в этом доме младенец, которому от роду еще нет и двух дней. Вы можете, конечно, если это необходимо, осмотреть дом и другие помещения, но не позволяйте вашим драгунам набиваться сюда всем сразу. Шум и суета могут навредить ребенку.

   Она придала голосу строгости:

   – Ну, что вы копаетесь, господин Флобер? Сделайте уже то, что я вам сказала!

   Тот раскрыл, наконец, кожаный мешочек, вынул оттуда монеты.

   – Возьмите деньги, Фанни, и купите, что посчитаете нужным.

   – Графиня, позвольте мне сопровождать вас, – Лагарне сделал шаг ей навстречу.

   Клементина взглянула на капитана с благосклонностью, качнула головой.

   – Капитан Лагарне, вы видите, я всегда в сопровождении верной шпаги. Мой супруг, граф де Грасьен, запретил мне выходить за пределы замка без сопровождения, и я всегда следую его совету.

   – Это очень мудро, мадам, – он заулыбался. – Позвольте тогда хотя бы отправить с вами двух своих солдат. Трудно предсказать, что выкинет дикий зверь, почуявший опасность. Так что, пока бунтовщик не будет пойман, вам придется потерпеть наше присутствие. Мы, если позволите, как и прежде, расположимся лагерем возле вашего замка. Это позволит нам, не создавая дополнительных хлопот вашей милости, выполнить наш долг.

   Она кивнула, соглашаясь.

   – Хорошо, капитан. Решительно, следует скрепить наши договоренности обильным ужином, от которого вы, надеюсь, не откажетесь.

   Она не заметила бешеной радости, мелькнувшей в глазах капитана, но зато радость эта не ускользнула от внимания Одижо, который следовал за Клементиной, сопровождаемый затаенными вздохами облегчения. Фантина с ребенком на руках стояла на пороге дома, и краска постепенно возвращалась на ее лицо.

   *

   Радужное настроение, в котором Клементина выходила утром из замка, покинуло ее. От непринужденного веселья не осталось и следа. И теперь она шла с трудом, чувствовала каждый камушек, каждую колючку под ногами. Хоть солнце по-прежнему жарило вовсю, Клементина начала мерзнуть.

   Увидев небольшой камень у дороги, она присела, чтобы обуться. Но от напряжения, от беспокойства, охватившего ее, она никак не могла справиться с узлом, которым связала между собой привезенную из Новой Франции обувь.

   Одижо не стал дожидаться, пока драгунам станет заметна нервозность молодой женщины.

   – Разрешите, я помогу вам, – забрал из ее рук мокасины.

   Ловко развязал узел, потом опустился на одно колено.

   – Позвольте, графиня, – сказал он.

   Одижо легко, как будто делал это в своей жизни не раз, надел на нее мягкие, из оленьей кожи, мокасины, обвязал шнуровку вокруг щиколоток, опустил отвороты.

   Быстро покончив с этим нетрудным делом, он вскинул голову, поймал растерянный взгляд Клементины и ободряюще улыбнулся.

   – Ну, вот и все!

   Поднялся, подал ей руку.

   Драгуны, остановившись невдалеке, с любопытством наблюдали эту пикантную сцену. Гадали, переговариваясь шепотом, насколько близкими могут быть отношения графини с этим смуглым прохвостом. Судя по тому, как ловко он управляется с этой странной обувью и как нежно держит маленькие ножки графини в своих руках... Оба улыбались понимающе.

   А Клементина в этот момент давала себе слово никогда больше не ходить босиком, дабы не попадать в глупые ситуации.

   Драгуны тенью двигались за ними, ведя коней под уздцы. Не отставали ни на шаг до самого замка.

   – Вы меня простите, господа, я не приглашаю вас войти. – Клементина была сама приветливость, скрывала за доброжелательной улыбкой раздражение. Она досадовала на Одижо, который попался ей сегодня на пути, на себя, что влезла в эту историю, и, уж конечно, на этих драгун, что так нахально уставились теперь на нее.

   Клементина решительно сделала несколько шагов по ступеням, ведущим в дом. Не оборачивалась. Надеялась, что Одижо следует за ней.

   Тот оказался сообразительным. Он быстро понял, что за спасительный прутик протянула ему "госпожа графиня", и успешно, даже с некоторым удовольствием, играл свою роль.

   *

   Одижо играл ее довольно успешно почти весь вечер. Говорил немного, но легко. Рассказывал байки, сам же беспечно над ними смеялся. Потом вдруг замолкал, отодвигался, откидывался на спинку стула. Уходил в тень, становился незаметен.

   Передавал инициативу Бриссаку. Клементине показалось, между этими двумя мужчинами образовалось своего рода взаимопонимание. Во всяком случае, Бриссак громче других хохотал над шутками "Флобера" и даже пару раз, будто бы в порыве восторга, по-свойски, – казалось, он сто лет с ним знаком, – хлопнул того по плечу. "Флобер" улыбался лениво: "Да, ладно, в самом деле... Чего уж там... Я и не такое могу откаблучить".

   Увидев впервые это выражение на лице бунтовщика, за которым столько времени безуспешно гонялась армия величайшего из королей, Клементина не сумела удержаться от улыбки.

   Вдруг поймала на себе его внимательный взгляд из-под прикрытых век. Смутилась. "Он очень непрост", – подумала.

   Растерялась, осознав, что не испытывает к нему антипатии. Это было странно и... неприятно.

   Из всех присутствующих только де Ларош периодически бросал на Одижо неприязненные взгляды. Последний, казалось, взглядов этих не замечал. Улыбался рассеянно – всем и никому.

   Так что, в целом, вечер складывался лучше, чем можно было бы ожидать.

   Этому в значительной мере способствовало восторженное состояние, в котором находился капитан драгунов. Лагарне, возбужденный и крайне разговорчивый, кажется, вообще не замечал ничего из того, что происходило вокруг. Не замечал то нарастающей, то спадающей напряженности. Не видел косых взглядов, которыми одаривали его сидящие с ним за одним столом. Лагарне смотрел только на хозяйку замка и разговаривал исключительно с ней. Был достаточно галантен и даже приятен. Он очень старался.

   К концу вечера, когда съедено и выпито было уже немало, Лагарне все-таки не удержался, заговорил об Одижо. Взялся рассказывать о многочисленных злодеяниях преступника, рисовать картины одну мрачнее другой. Сложенный им образ был ничуть не лучше образа Жиля де Реца, пожирающего младенцев.

   Клементина слушала долго. Потом не выдержала, прервала рассказчика. Проговорила досадливо:

   – Г-н Лагарне, если вы не перестанете нас пугать, то мы можем решить, что у господина Одижо, чье имя не сходит теперь с ваших уст, есть на голове маленькие рожки, а в сапогах спрятаны острые копыта.

   – Поверьте, графиня, – напыщенно произнес капитан, – если бы вы его увидели... Он может внушить добропорядочной женщине, вроде вас, один ужас. И ничего более. Ничего! Он – чудовище!

   Повисла пауза. Недолгая. Заговорил "Флобер", и голос его был откровенно насмешлив:

   – В самом деле, сударь? – "Флобер" скользнул взглядом по столу, ненадолго задержал его на хозяйке дома. – Вы уверены, капитан, что этот бунтовщик, в самом деле, так ужасен, как вы говорите?

   – Еще хуже! Стократ хуже!!! – возопил капитан Лагарне. – Но вам нечего бояться, графиня! Стоит мне встретить этого негодяя, – воскликнул вдруг, распалившись, – и я уничтожу его. Ничто его не спасет.

   – Ну, да... – лениво согласился "Флобер", – если, разумеется, вы узнаете мерзавца среди его войска, этого низкопробного сброда. Все негодяи – на одно лицо, не разберешь.

   – Вы не правы! – запротестовал Лагарне. – Одижо выделяется среди них, как кот среди крыс. Он господин, а они – холопы и деревенщины. Он заметен как дуб посреди дотла выгоревшей равнины. Как бы ни опалил его огонь, он стоит и будет стоять. Пока я его не отправлю на виселицу.

   – И тогда он будет висеть, – засмеялся "Флобер". – Что ж... кто низко пал, тому и высоко повисеть не вредно! Справедливо!

   Клементина с трудом удерживалась от того, чтобы не оборвать не в меру разошедшихся собеседников.

   Впрочем, остановить их Клементине вряд ли бы удалось. Лагарне не мог допустить, чтобы при графине де Грасьен, при этой его женщине-мечте, его способности, удача и профессиональная хватка ставились под сомнение.

   – Не беспокойтесь! Будьте уверены, уж я не упущу этого бунтовщика! Я слишком много про него знаю.

   – В самом деле? И каков же он – этот ваш Одижо?

   – Смуглый, высокий, черноволосый. Да, вот как вы, господин Флобер. Только с усами, да с бородой испанской. Те, кто знает его в лицо, утверждают, что Одижо очень внимательно относится к поросли на своем лице. Ухаживает за ней, как за девушкой. Боится спугнуть удачу.

   "Флобер" усмехнулся, коснулся ладонью чисто выбритых щек.

   – Черноволосый и смуглый? Да таких красавцев в наших краях – каждый второй.

   Клементина боялась дышать.

   – Так – да не так! Ростом он велик, повыше вашего, – мстительно продолжил Лагарне. Очень ему не нравился этот молодой нахал. – Да и вообще покрупнее. Больно вы, уж не обессудьте, господин Флобер, узки в плечах и тонки в талии. Ударишь шпагой плашмя – переломитесь. А те, кто видели Одижо, говорят, когда он стоит, самый высокий из его войска – ему по плечо оказывается.

   Одижо усмехнулся, проговорил мягким голосом "очарованного кота в сапогах" – как в детстве его звали домашние:

   – Не будьте так самоуверенны, господин Лагарне. Кто сказал вам, что я дурно фехтую? Вы хотели бы, может быть, проверить мои способности на деле? – спросил медленно, будто между делом жевал пастилку.

   Клементина встала.

   – Прекратите, господа, – произнесла тихо. – Неужели, господин капитан, вы станете в моем доме оскорблять моих людей?

   Лагарне вскочил, покраснел, бросился к Клементине. Едва не упал, зацепившись за ножку стула. Добравшись до торца стола, опустился тяжело на одно колено, схватил руку Клементины, прижал ее к губам.

   – Простите, графиня! Простите!

   Она смотрела поверх его головы на Одижо.

   Тот поймал ее взгляд, улыбнулся насмешливо.

   – Ладно, оставим, в самом деле, этот спор, господин капитан. Будем считать, что я поверил вам на слово. И ваш негодяй-преступник, в самом деле, так великолепен, как вы говорите.

   Глава 19. Искушение

   Одижо понимал, что ему следовало как можно скорее убираться прочь. Но, тем не менее, осознавая, что каждая минута промедления увеличивает шансы быть схваченным, он безответственно тянул время.

   Не ушел в ночь. Остался. Поднялся следом за молоденькой юркой служанкой на второй этаж, упал в расстеленную для него постель. Заснул без снов.

   Проснулся утром в состоянии почти безмятежном. Открыл глаза, взглянул в окно. Снова зажмурился – как в детстве, когда ему некуда было спешить и не от кого бежать. Сказал себе: "Ну, что изменит минута-другая украденного у судьбы покоя?"

   Лежал. Размышлял о жизни. Вспоминал.

   Думал о графине де Грасьен – о том, как сильно похожа она на его мать. В ней, как и в матери его, истинная, природная смиренность и милосердность сочетались порой с непреодолимой жесткостью и неуступчивостью. Он видел, он понимал это сочетание. Их, таких разных внешне, роднила огромная внутренняя сила. Незаметная на первый взгляд, она ошеломляла, стоило окружающим столкнуться с ее проявлениями.

   Хрупкая и болезненная, мать его, – мадам Констанция, как называли ее домашние, – несмотря на свое вечное нездоровье, была женщиной необычайно властной. Слуги, крестьяне, даже налоговые откупщики, время от времени посещавшие их земли, склоняли перед ней голову.

   Одижо вспомнил, как однажды, будучи уже тяжелобольной, поднялась она, чтобы защитить своих крестьян от солдатских бесчинств, как, прослышав о том, что в деревне зверствуют солдаты, явилась во двор крестьянина-должника, чье хозяйство подвергалось разграблению солдатами-французами, как произнесла, глядя в лицо самому рьяному из них, тихо и презрительно: "Вон отсюда!" – и как послушно, удивляясь самим себе, отошли солдаты в сторону, встали рядком, не понимая, как так могло случиться, что эта маленькая, бледная, едва держащаяся на ногах женщина могла заставить их повиноваться.

   Он вспоминал и не мог не сравнивать.

   Одижо знал, что ему пора уходить.

   Поэтому, когда де Ларош, столкнувшись с ним в нижней зале, проговорил со значением: "Не слишком ли вы загостились, господин Флобер?" – он не только не схватился за шпагу, но улыбнулся весело.

   – Вы правы, – ответил, – мне, в самом деле, пора.

   Краем глаза увидел на верхней ступени лестницы Клементину. И даже внутренне посочувствовал де Ларошу, услышав лед в голосе графини: "Господин де Ларош, вы забываетесь!"

   Де Ларош вспыхнул, с ненавистью взглянул на Одижо, развернулся на каблуках. Вышел во двор.

   Клементина спустилась по ступеням. Подошла к Одижо. Долго смотрела ему в глаза.

   – Мне нужно с вами поговорить, – сказала, наконец.

   – Я понимаю. Я сегодня исчезну, – ответил.

   – Да. Вам надо уходить. Десять тысяч ливров за вашу голову – большие деньги и большое искушение. Не испытывайте судьбу.

   Подошла к окну. Одижо встал за ее спиной. Близко. Она чувствовала его дыхание. Смотрел на ее высокую шею, на спускающиеся по ней локоны, на укутанные в кружева хрупкие плечи. Молчал.

   – Подумать только, – засмеялся вдруг невесело. – Как дорого я стал стоить с тех пор, как вернулся из Нового Света.

   Клементина повернулась к Одижо, выдохнула:

   – Вы были там?

   – Три года, мадам, – кивнул. – Три года я скитался по американскому континенту, охотился, ловил рыбу, торговал... Не слишком подходящее для дворянина занятие...

   Клементина пожала плечами:

   – Не слишком подходящее? Так может рассуждать человек, никогда не покидавший пределов своего маленького мирка. Но не вы. Отчего вы вернулись?

   Он ответил не сразу.

   – Захотел дать французам здесь, в Старом Свете, то, что в Новом – дается самой природой. Свободу!

   – Свободу? – переспросила недоверчиво. – А что такое свобода? И разве там человек более свободен, чем здесь? Разве свободен он от страха – за свою жизнь? за жизнь своих детей? Или, говоря о свободе, вы подразумеваете только свободу от уплаты налогов?

   Он улыбнулся, открыл рот, чтобы ответить. Перевел взгляд за окно.

   Вдруг переменился в лице. Стал серьезен, даже хмур.

   Произнес тихо:

   – Вы говорите, десять тысяч ливров – слишком большое искушение? Похоже на то... Где теперь наш доблестный капитан?

   – Не знаю, – удивленно ответила. – Уехал куда-то с самого утра.

   – Хорошо, – сказал. – Я вернусь, и мы договорим.

   Оставил ее, вышел во двор.

   Клементина обернулась, взглянула в окно.

   У колодца о чем-то спорили несколько драгун. Говорили, смеялись.

   Рядом стоял старик-крестьянин. Что-то спрашивал. Они отмахивались, жестикулировали – надоел, старик, убирайся прочь!

   Он отступил на шаг-другой, понурился, пошел к воротам. Почти дойдя, обернулся. Увидев Одижо, к этому моменту занявшего позицию на линии между ним и драгунами, вдруг попятился, согнулся, будто бы уменьшился в размерах. Сделал несколько последних коротких шагов к воротам, бросился бежать.

   Клементина смотрела, как подошел Одижо к солдатам, как заговорил с ними – с барской ленцой, с некоторым даже высокомерием, – как кивнул, махнул им рукой, вышел за ворота.

   Поняв, схватилась рукой за горло. Неужели все было напрасно? И один старик своей жадностью погубит то, что они все с таким трудом сохраняли?

   За окном между тем ничего особенного не происходило. Драгуны поболтались еще какое-то время во дворе, потом разбрелись куда-то – то ли в лагерь отправились, то ли на кухню заглянуть решили.

   В этот раз солдаты вели себя в замке значительно сдержаннее прежнего. Заигрывали со служанками, но границ пристойности не переходили. Девушки заигрываний не одобряли, но памятуя о неловкой ситуации, в которой они все теперь находились, демонстрировали драгунам сдержанную симпатию.

   Успокоившись немного, Клементина поднялась к себе, прилегла и даже как будто задремала. Проснулась, когда солнце уже коснулось малиновым краем верхушек леса. Подскочила в испуге. Спустилась вниз.

   Одижо не было. И весь замок и округа, казалось, пребывали в каком-то странном оцепенении. Тишина стояла во дворе, в лагере драгун, даже в домах, что располагались вблизи крепостной стены. Ни криков детей, ни мычания и блеяния скота.

   Клементина побродила вокруг, заглянула в капеллу, обменялась несколькими словами с отцом Жозефом, направилась в конюшню – угостить Девочку морковью. Она делала это почти каждый день. Не хотела изменять традиции и теперь.

   Прошла мимо заполненных стойл, остановилась около своей Девочки. Вошла внутрь. Лошадь, завидев хозяйку, забила копытом, приветственно заржала.

   Прежде конюшня пустовала. Сегодня же почти все денники были заняты. Встав лагерем у стен замка, драгуны испросили разрешения на размещение своих лошадей в конюшне графа де Грасьен. Клементина не стала возражать. Понимала, что согласие притупит бдительность солдат, в то время как отказ неминуемо повлечет за собой ухудшение отношения к обитателям замка и, более того, вполне может вызвать подозрения относительно лояльности хозяев замка представителям королевской власти.

   Между тем, это создавало определенные неудобства. Получив доступ в конюшню, драгуны одновременно с этим получили его практически ко всем замковым постройкам, исключая разве что господский дом. Они бродили по двору, заглядывали в кухню, на задний двор, прохаживались по аллее, гуляли по саду.

   Слуги нервничали. Стали говорить шепотом, с оглядкой.

   Конюхи, Пьер и Поль, были недовольны особенно. С появлением у стен замка лагеря драгунов, им заметно добавилось работы. Не обладая нравом смиренным, они роптали потихоньку, выполняли свои обязанности с видом отрешенным, не вкладывая в дело присмотра за чужими лошадьми даже малой толики души. Впрочем, Клементина была довольна и этим.

   Она уже собиралась уходить, когда в проходе между денниками появился капитан Лагарне. Вел разгоряченного коня под уздцы. Увидев Клементину, осклабился.

   – М-м, госпожа графиня?! Приятная встреча!

   Завел коня в денник, вышел, затворил дверь.

   – Добрый вечер, капитан, – Клементина постаралась улыбнуться как можно доброжелательнее. – Надеюсь, день был удачным? О коне не беспокойтесь. Сейчас Поль расседлает его и подаст сена.

   Она хотела пройти мимо Лагарне. Но тот преградил ей путь.

   Только оказавшись вплотную к капитану драгунов, Клементина почувствовала, что от мужчины несет перегаром.

   Она отшатнулась. Лагарне бесцеремонно схватил ее за рукав:

   – Постой-ка, красотка!

   – Что с вами, капитан? – силясь сохранить самообладание, она слегка возвысила голос, освободила руку.

   – Вы еще спрашиваете?? Вы, моя дорогая, уже второй день водите меня за нос. И мне стало казаться, что я заслужил некоторое поощрение за то, что все это время прилежно исполнял отведенную мне роль идиота. Я слушал вас, заботился о том, чтобы не перейти грань, к которой вы сами же меня подталкивали. Не пришло ли время ответить за вашу шутку. Я ее оценил по достоинству, можете быть уверены.

   – О чем вы говорите? – в ужасе прошептала Клементина.

   Попятившись, она уперлась спиной в стойку, поддерживающую крышу.

   – Не валяйте дурака, госпожа графиня! Разбойник находится в ваших землях, более того, он находится в вашем доме, у меня под носом. И смеется надо мной вместе с вами и вашими домочадцами. И я бы уже арестовал и повесил его, если бы... Где, к черту, эти бездельники? – гаркнул он, наступая на объятую ужасом женщину.

   – Кто?

   – Мои драгуны! Куда подевались все эти дармоеды?

   – Почему вы спрашиваете об этом меня?

   Клементина продолжила отступать, стараясь сохранить между собой и разъяренным мужчиной хоть какое-то расстояние.

   – А старик?

   – Что за старик?

   – Тот, что приходил сегодня в замок! Вы думали, если убрать старика, то больше не появится желающих заработать? – Лагарне надвигался на нее медленно, но неуклонно. – Вы не подумали о его сыне? Ха! Все-е-ем хочется враз разбогатеть! Стоит пообещать денег за информацию – и ты получишь ее в полном объеме!

   Клементина почувствовала, что уперлась спиной в расположенный в торце денник. Дальше отступать было некуда.

   – Оставьте меня, капитан! Я не понимаю, о чем вы говорите! – она видела сумасшедший яростный блеск в его глазах, к которому примешивалась уже не сдерживаемая пьяная похоть.

   Он шагнул к ней. Клементина схватилась за вилы, которыми Пьер и Поль чистили стойла. Вилы рукоятью зацепились за крюк в стене. И Клементина поняла, что своим неосторожным движением только ускорила развязку.

   Лагарне ухватил ее за руку с такой силой, что пальцы разом разжались и онемели. – Но-но, красотка! Не делай резких движений! Иди сюда! Я так долго ждал! А мог бы давно насладиться...

   Он дернул ее к себе, одним движением разорвав кружево, обнажил плечи, мокрым ртом скользнул по ее груди, шее, прижался ко рту. Она отбивалась, пока не оказалась зажатой в самый угол, придавленной пахнущим потом и лошадьми телом. Толстые, липкие пальцы мяли ее грудь. Она обессилела от отвращения к нему и собственной беспомощности. От невозможности вдохнуть теряла сознание. Она не услышала быстрых шагов. Заметила мелькнувшую тень.

   – Эй, оставь ее, – она узнала голос и замерла от нахлынувшей на нее смеси радости, страха и униженности.

   Пришла немного в себя, вздохнула судорожно, когда Одижо оторвал от нее мужчину. Грязно выругавшись, Лагарне обернулся, отшвырнул ее в сторону. Тряпичной куклой она упала на гору соломы, приготовленной конюхами для чистки конюшни.

   Звон шпаг, которые скрестили мужчины, показался ей громом. Она обхватила голову руками, стараясь заглушить звуки борьбы.

   Борьба, впрочем, продлилась недолго. Пьяный и злой Лагарне оказался не слишком серьезным противником. Клементина, сжавшись в комок, отследила последний короткий выпад Одижо, после которого Лагарне, захрипев, свалился к ее ногам. Из его рта хлынула кровь, он в последний раз заскреб руками по земляному полу конюшни и затих.

   – Свинья! – брезгливо бросил Одижо. Оттолкнул тело, перешагнул через него, поднял на ноги Клементину.

   Отряхнул прилипшую к платью солому, провел рукой по ее волосам. Она дрожала и судорожно стягивала руками разорванное кружево. Он подхватил ее на руки, перешагнул через тело. Вновь поставил на ноги.

   – Идите к себе, графиня, – сказал тихо. – Идите и ничего не бойтесь. Я сам разберусь со всем этим.

   Она подняла на него взгляд. И он увидел, что она ничего не услышала и не поняла.

   – Он, – Клементина мотнула головой в сторону лежащего на полу, – говорил о старике. О том, что приходил сегодня в замок. Что он говорил? О нем... О сыне...

   Клементина говорила бессвязно. Пыталась вспомнить, но не могла.

   Он взял ее лицо в свои ладони, заглянул в глаза. Сказал твердо:

   – Они не навредят вам. Их больше нет.

   – Вы... вы убили их?

   Он вспомнил, как разъярились вилланы, узнав, что их сосед, собрат их, из жадности едва не поставил под удар их жизни и жизни их семей. Вспомнил, как великан-крестьянин легко, словно делал это каждый день, как цыпленку, свернул старику шею. Покачал головой.

   – Не я. Я говорил с крестьянами. Ваши люди не могли простить им предательства после того, что вы для них всех сделали.

   Он хотел вселить в нее свою силу и свою уверенность.

   Одижо обнял, медленно привлек ее к себе. Мерный стук его сердца успокоил ее больше, чем могли это сделать любые слова. Вряд ли до конца понимая, что делает, она подняла лицо и благодарно встретила нежный, успокаивающий поцелуй сухих мужских губ.

   Этот поцелуй должен был стереть воспоминания о том, другом, от которого у Клементины все еще отнимались ноги и дрожали руки.

   Немного придя в себя, она выскользнула из уютных объятий, смущенно прошептала:

   – Будем считать, господин Одижо, что вы вернули мне долг. Вы спасли мою жизнь взамен той, что спасла я несколько дней назад. Теперь... теперь вам нужно бежать.

   – Бежать сейчас? – он посмотрел на нее с удивлением. – А что вы собираетесь делать с этим?

   Одижо перевел взгляд на тело Лагарне.

   – Я постараюсь разобраться. Сейчас найду Поля и Пьера. Мы что-нибудь придумаем. Я знаю, что могу рассчитывать на них.

   Одижо помрачнел на мгновение.

   Если бы он смог в свое время собрать вокруг себя по-настоящему преданных людей, все для него, возможно, обернулось бы по-другому.

   Он засмеялся, стремясь скрыть охватившую его тоску.

   – Насчет драгун... Я должен просить вашего прощения, графиня. Солдаты короля опустошают сейчас ваши винные запасы. Они собрались в одном из ваших погребов. И пьют там, присосавшись, как клещи, к бочкам.

   – В погребе?? А как... как они туда попали? – она изумленно распахнула глаза.

   – Это целиком моя вина.

   Он к радости своей не находил в ее лице ни капли неудовольствия. Только удивление и легкую растерянность.

   – Поняв, что положение может обостриться, я, сославшись на ваше распоряжение, попросил вашу кухарку выставить на столе в погребе кружек побольше. А потом... потом просто предложил драгунам выпить за ваше здоровье. Они согласились довольно быстро.

   Он улыбнулся озорно:

   – Прошу прощения, графиня, если они нанесут ущерб вашей коллекции вин. Обещаю восполнить ее при первой же возможности.

   – Оставьте, – она махнула рукой. – Об этом ли сейчас думать?

   Одижо снова взглянул на распростертое на полу конюшни тело.

   – Стоило бы убрать его отсюда поскорее. Как только молодцы Лагарне очухаются, они станут искать своего капитана. Не хотелось бы, чтобы они обнаружили его здесь.

   – Да, нужно поторопиться.

   – Но теперь нам не удастся это сделать, – сказал Одижо, раздумывая. – Надо дождаться темноты. Ведь потребуется не только незаметно вынести тело через ворота, но пройти незамеченными мимо лагеря. Это будет непросто.

   Она покачала головой:

   – Нет. Надо спешить. Скажите, кто-нибудь мог видеть, как он вернулся?

   – Не думаю.

   – Но вы не можете быть в этом уверены?

   – Конечно, нет. Двери в погреб по-прежнему отперты. Так что каждый из них вполне мог выйти... по малой нужде, например.

   – Ясно.

   Клементина прикрыла глаза. К горлу подкатила тошнота.

   Неужели это она, дочь графа де Брассер, рассуждает сейчас о том, как вернее избавиться от тела? Во что она превратилась?

   Одижо заметил, что она побледнела. Взял ее за руки.

   – Идите к себе, – сказал снова мягко. – Идите. Вам нечего тут делать.

   – Нет, – она подождала, пока отступит отвратительный спазм, потом снова заговорила. – Я знаю, как незаметно вынести тело за пределы замка. Я покажу. Но что делать с конем? Его нужно тоже увести. А вот это незаметно сделать навряд ли получится.

   Когда чья-то фигура закрыла на мгновение проход, Клементина в испуге замерла. Облегченно выдохнула, увидев вошедших.

   Подозвала движением руки. Конюхи подошли. Пьер присвистнул, окинув взглядом открывшуюся перед ними картину. Несколько секунд оба молчали, осмысливая происшедшее.

   – Давно надо было, – буркнул, наконец, Поль. – Всех их надо отсюда гнать взашей.

   – Сейчас я принесу мешок. Уберем эту падаль с глаз долой, – как будто даже весело проговорил Пьер.

   Клементина поморщилась, передернула плечами. Ее знобило.

   – Нам понадобится еще помощь, – сказала. – Нужно убрать тело Лагарне из замка. Один человек с этим не справится.

   – Да, – согласился Одижо. – Только давайте обойдемся без ваших сторожевых псов, графиня.

   Она взглянула на Одижо укоризненно:

   – Ваша, сударь, неприязнь к господам де Ларошу и де Бриссаку мне понятна. Но теперь о ней стоило бы забыть.

   Он покаянно прижал руку к груди.

   – Простите, сударыня. Но я не доверился бы им в этой ситуации.

   – И в самом деле, госпожа, – вмешался Поль, который до тех пор задумчиво разглядывал лежащее навзничь тело. – Давайте обойдемся в этом деле без чужаков. Как ни крути, а эти... господа... пришлые. Чужие и для нас всех, и для этой земли. Они слуги короля. И кто знает, что в этой ситуации придет им в голову? На чью сторону они встанут?

   – Но кто тогда...

   – А, – махнул рукой Поль, – да все деревни будут петь вам славу за смерть этого ублюдка. Вот хотя бы взять отца вашей горничной, Большого Жиля. Видели вы его? Он одним ударом быка наземь сшибает! И он никогда не откажется нам помочь... Или мельник... Да мало ли мужчин в ваших землях!

   В конце концов, Клементине пришлось согласиться.

   После недолгих переговоров роли были распределены.

   Пьер и Большой Жиль взялись убрать за пределы замка тело Лагарне.

   Поль, который возрастом и комплекцией более других был похож на капитана королевских драгунов, должен был вывести коня из замка. Не испытывая никакой неловкости, он влез в одежду капитана Лагарне и даже, приплясывая на месте, очень похоже изобразил его походку. Клементина взглянула на него неодобрительно, но промолчала. Она понимала, что не имеет права укорять его за шутовство. Никого из них. Ведь теперь слуги будут делать самую грязную, самую отвратительную работу. И рисковать – свободой и, может быть, даже жизнью.