355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ева Наду » И пусть их будет много » Текст книги (страница 11)
И пусть их будет много
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 17:46

Текст книги "И пусть их будет много"


Автор книги: Ева Наду



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

   Глава 20. Ужин

   Спустя полчаса Клементина вернулась в свою комнату.

   С облегчением упала на кровать. Все обошлось. Напряжение, так долго мешающее ей дышать, начало отпускать.

   Клементина закрыла глаза, восстанавливала в памяти картины.

   Вспомнила, в каком потрясении был Одижо, когда она привела его к подземному ходу. Обнял за плечи, долго смотрел ей в глаза. Потом произнес тихо:

   – Клянусь, я никогда не воспользуюсь этим знанием во вред вам и вашему дому.

   Она кивнула.

   – Хорошо. Теперь уходите.

   Он не ушел.

   Проводил Пьера и вернулся.

   – Я должен удостовериться, что все образуется. Потом, обещаю, я исчезну, и вы меня больше не увидите.

   Клементина кивнула – только чтобы показать, что услышала.

   Она уже и не знала, радуют ее эти слова или огорчают. С Одижо, как это ни страшно ей было признавать, в ее жизнь кроме тревоги, от которой она, разумеется, мечтала избавиться, наконец, вошла привычная с детства доброта и простосердечность. В нем была та самая простота провинциала, которая в значительной степени была свойственна и ей. Для Одижо, – по крайней мере, Клементине стало так казаться, – всякое слово имело единственный, самый главный, образующий смысл. Для него все было очевидно. За мыслью всегда следовало действие, за поступком – воздаяние.

   Его неожиданное признание тогда смутило ее.

   Она спросила его, уверен ли он в выбранном им пути.

   Он ответил:

   – Однажды, поняв, какую силу привел в движение, я готов был отступить. Но побоялся. Испугался, что эту перемену убеждений сочтут предательством.

   Он сказал тогда это так просто и легко, что она не могла ему не поверить. Подумала только: "Филипп никогда и ни за что не признался бы, что чего-то боится. Не только не выговорил. Не рискнул бы подумать. Нашел бы тысячу других причин и объяснений, но только не страх – не обычный, человеческий страх".

   На ум тут же пришли слова другого человека, того, о ком она и вспоминать не желала – Мориньера.

   Будто снова услышала, как тот сказал спокойно, когда в смятении рассказывала она ему о преследующих ее кошмарах: "Ничего никогда не боятся – только глупцы".

   Ответила Одижо после некоторой паузы:

   – А разве идти против своих убеждений – не худшее из предательств?

   Он взглянул на нее задумчиво. Промолчал.

   Все закончилось, слава Богу. Все утряслось.

   Но она никогда не забудет, как испугалась, когда полдня проведшие в сумраке погреба солдаты вдруг высыпали толпой во двор.

   Поль верхом на коне Лагарне только готовился выехать за ворота. И, разумеется, драгуны, едва к этому времени державшиеся на ногах, увидели его. Увидели, да, к счастью, не разглядели.

   Они стояли и смотрели, как всадник, который без сомнения был их капитаном, исчезает за воротами крепости.

   – Что случилось? – галдели драгуны, пытаясь понять сквозь пелену винных паров, застилающую разум, что заставило Лагарне, не говоря им ни слова, броситься в темноту надвигающейся ночи.

   – Капитан Лагарне сказал, что он выяснил, где прячется этот ваш Одижо, – серьезно ответил Флобер, стоящий среди них и тоже провожающий долгим взглядом всадника. – Господин капитан был сердит, что нашел вас пьяными, и сказал, что завтра разберется с каждым из вас. А с этим молокососом, сказал капитан, он справится и один.

   В ожидании выволочки драгуны, хмурясь, незаметно разбрелись по своим палаткам.

   Потом сидели у костров, грелись, недоуменно переговаривались. Они не знали, как должны теперь поступить. Ждать ли возвращения капитана в лагере? Или все-таки ехать следом за ним? Но куда? Все представлялось им очень странным.

   Клементина чувствовала себя такой измученной, что собралась лечь спать раньше обычного. Но Тереза в ответ на ее просьбу подать ей халат вдруг качнула головой, помялась, потом выдохнула:

   – Госпожа, я приготовила вам платье к ужину. Господин Одижо просил непременно быть. Он... он сказал, это очень важно.

   Клементина не выказала удивления. Поднялась, переоделась, спустилась вниз.

   В зале, в креслах у камина, расположились Ларош с Бриссаком. Перье о чем-то негромко говорил у окна с отцом Жозефом.

   Она направилась к огню. Завидев госпожу, Ларош и Бриссак вскочили, вытянулись, приветствовали ее, но было очевидно, они недовольны. Более того, они едва сдерживали гнев.

   – Что случилось? – спросила Клементина – Что у вас с лицами, господа?

   Оба молчали, уткнув взгляды в пол.

   – Где господин Флобер?

   – Ваш новый друг, госпожа, – Ларош с заметным трудом удерживался в границах вежливости, – отправился в гости к драгунам, которые, словно обделавшиеся в неположенном месте щенки, ждут теперь у своей конуры хозяина с плеткой. Дождутся ли – вот вопрос! – он испытующе посмотрел на нее. – Мы же, я и господин де Бриссак, находимся тут, по всей видимости, для того только, чтобы исполнять ваши фантазии: носить за вами по дворам корзины с морковью, сопровождать вас на прогулках, помогать сматывать нити в клубок... Черт побери, чем еще, в самом деле, могут заниматься люди военные? А вы так давно не фантазировали! Приказывайте, госпожа! Иначе мы начинаем чувствовать себя в вашем доме лишними.

   Она выслушала его до конца. Потом обернулась к замершим у окна:

   – Я прошу вас, Перье... И вас, отец мой... Подойдите сюда. Мне нужно вам кое-что сказать.

   Когда все собрались, она медленно обвела их взглядом.

   – Я хочу просить вас всех – и вас, которые находятся сейчас здесь, и всех тех, кто теперь заняты в доме. Каждого. Я прошу передать это всем. Мне, графине де Грасьен, сейчас более чем когда-либо, нужны ваша помощь и поддержка. Я понимаю ваше недовольство, господин де Ларош. И ваше, господин де Бриссак. Более того, я чувствую свою перед вами обоими вину. Если вам будет угодно, позже я выслушаю каждого из вас и дам свои объяснения. Но сегодня я прошу вас еще немного потерпеть. День, может быть, два. Я очень хочу, чтобы потом, когда все окончательно вернется на круги своя, мы не растеряли взаимное уважение и сумели бы остаться друзьями.

   Она улыбнулась слабо:

   – Я же со своей стороны обещаю более не просить вас, господин де Ларош, заниматься моей корзинкой для рукоделия.

   Пресловутая корзинка для рукоделия, заполненная до краев нитками для вышивания и пряжей, с самого появления Клементины в доме стояла бездвижно на верхней полке камина. Только Тереза время от времени стирала с корзинки пыль, перебирала сложенные в ней принадлежности для шитья и вязания. Вздыхала – что ж хозяйка так безразлична к таким исконно женским занятиям? Все бы ей читать да читать...

   Это знали все. Оттого этот ответ так развеселил капеллана. Он хмыкнул, кашлянул, опустил глаза. Потом, не удержался, обвел взглядом собравшихся.

   Клементина взглянула снова на Лароша, на Бриссака. Перевела взгляд на отца Жозефа. Тот улыбался ей едва заметно.

   Де Бриссак сделал шаг вперед, опустился на колено. Она положила ему руку на плечо.

   – Благодарю вас за понимание.

   Клементина повернулась и вышла во двор. Прошла через двор к галерее, уселась там на скамью. Сидела, смотрела, как постепенно сгущались сумерки.

   Одижо издалека увидел одинокую фигурку Клементины. Подошел, встал напротив, смотрел на нее со двора сквозь балюстраду. Она махнула ему – подойдите. Когда он приблизился, поднялась, встала вполоборота, положила ладони на прохладный камень. Ждала.

   – Все в порядке, – сказал он успокаивающе.

   – Вы говорили с драгунами? О чем?

   – Я отправился к ним, чтобы пригласить на ужин господина Лагарне.

   От этой смеси прозорливости и цинизма у Клементины перехватило дыхание.

   – И что? Его, – какая странность! – не оказалось в лагере? – она обернулась, стремясь увидеть его лицо.

   – К сожалению, да. – Ответил, будто бы не заметив ее тона. – Но я просил, чтобы ему передали ваше приглашение, как только он вернется.

   Клементина промолчала, не в силах продолжать этот абсурдный разговор.

   – А еще я просил, от вашего имени, разумеется, чтобы сегодня на ужине обязательно присутствовали ваши телохранители, ваш капеллан и господин Перье. А также распорядился... – он словно поперхнулся последним словом, но, несмотря на то, что заметил гримасу неудовольствия, облачком проскользнувшую по лицу Клементины, не стал менять его на более приятное ее слуху – что сказал, то сказал...

   Продолжил:

   – ...чтобы Аннет накрыла к ужину на всех гостей, включая капитана Лагарне.

   Клементина молчала.

   Она не испытывала гнева. Она была слишком утомлена. И даже не вполне понимала, какие чувства вызывает в ней теперь это потрясающее соединение самоуверенности и расчетливости.

   Клементина подумала вдруг, что, возможно в этом и крылась причина столь долгого успеха Одижо, когда в течение двух лет он один силой своего убеждения держал на дыбах всю провинцию. Дело было не только в его блестящих способностях оратора, и совсем не в его непоколебимой убежденности в правоте своего дела – это она теперь тоже знала. Просто он был хорошим игроком. Он умел рассчитывать ходы. Он играл, беря в расчет лишь то, что имело значение. И теперь, в эти последние дни, проигрывал – тоже спокойно, словно ценой проигрыша не была его жизнь.

   Да, он спас ее сегодня от бесчестья. Но, если посмотреть правде в глаза, она была в этой ситуации персонажем случайным. Она просто оказалась на пути двух мужчин, двух врагов.

   – Я часто забываю, – горько проговорила Клементина, – что многое из того, что женщинам сложно даже представить, мужчинам дается легко и просто. Нас часто упрекают в склонности к притворству. Но когда речь заходит о борьбе за мужские ценности, не может быть лучших лицедеев, чем мужчины. Хорошо, господин Одижо. Пусть сегодня все будет так, как вы хотите.

   – Подождите.

   Он остановил ее, ухватил ее за руку.

   – Подождите... Я хочу, чтобы вы мне верили. Сегодня я желаю только одного – чтобы никто и никогда не связал имени Одижо с вашим. И не потому, что я стыжусь своего имени и своей жизни, но потому, что это может навредить вам. Ради того, чтобы вы были спокойны и счастливы, я готов выглядеть как угодно дурно.

   Она услышала его, но поверила лишь отчасти.

   Что ж, пусть так!

   Он продолжал держать ее за руку.

   – Если вы против, отмените все.

   – Нет, – просто сказала она, глядя в непроницаемые темно-карие глаза. – Не надо. Если вы говорите, что мы должны сегодня веселиться на ужине, с нетерпением поглядывая на двери в ожидании капитана Лагарне, пусть так и будет. Со своей стороны я вам это обещаю.

   Она высвободилась, отступила на несколько шагов, продолжая глядеть на него, а потом, наконец, отвернулась и пошла прочь.

   Он побрел следом.

   Когда Клементина, а за ней и Одижо, готовились войти в дом, их догнал Пьер.

   Он взлетел по ступеням, остановил Клементину на самом пороге.

   – Госпожа, – окликнул. – Госпожа, подождите!

   Она обернулась. Пьер протянул ей какой-то листок.

   – Все в порядке, – ответил тихо на ее немой вопрос. – Все в порядке. Мы все сделали, как надо. А это мы нашли там, когда возвращались по подземному ходу обратно – на небольшом каменном выступе, под одной из свечей. Я подумал, что должен принести это вам.

   Она приняла бумагу из его рук, развернула, подошла к камину – поближе к свету.

   Пьер между тем продолжал говорить:

   – Похоже, письмо положили туда не так давно. Тогда же позаботились и о свечах. Большинство из них новые, едва запыленные. А еще... там было вот это, – он вынул из-за пояса что-то, протянул Клементине.

   – Огниво? – она взяла его в руки, взглянула. Узнала – не могла не узнать. Положила огниво на каминную полку.

   Прочла написанное знакомым почерком: "Идите к Жиббо. И дайте мне знать". Когда она увидела букву М, листок заплясал у нее в руке.

   *

   Ужин получился незабываемым. Большинство собравшихся за столом чувствовало себя неловко. Даже Одижо, который, казалось, должен был быть более других подготовлен к им самим задуманному спектаклю, – и тот откровенно переигрывал. Много говорил, много смеялся.

   Клементина смотрела на него, не отрываясь. Услышав очередную длинную, так и искрящуюся весельем, тираду Одижо, приказала подать на стол больше вина. Драгун, явившийся в дом сообщить, что капитан Лагарне еще не вернулся, слушал Одижо со вниманием. И явно не желал уходить.

   Одижо говорил горячо, даже в какой-то степени лихорадочно. Говорил, что все собрались за этим столом, чтобы вместе с капитаном отметить успешную поимку преступника. Не вернулся еще? Ну, так скоро вернется! Никто из собравшихся не сомневается в успехе задуманного им предприятия. Да и как можно сомневаться, когда капитан Лагарне – так смел и умен!

   Что за глупости он творил, он и сам плохо понимал.

   Одижо чувствовал себя, как мальчишка, которого непременно должны высечь за уже совершенную им провинность, а потому безобразничал еще больше от распиравшей его изнутри досады на себя и окружающих.

   Он замечал, как внимательно смотрит на него со своего места графиня де Грасьен. И изо всех сил старался скрыть терзавшие его муки.

   Клементина, подыгрывая Одижо, пригласила за стол обалдевшего от неожиданного счастья драгуна. Тот знал: вряд ли ему довелось бы сидеть за столом с прелестной хозяйкой замка, если бы капитан Лагарне так удачно не задержался в своем военном походе. Знал и пользовался выпавшим случаем от души. Тоже много пил и много шутил. Пытался произвести впечатление.

   По правде сказать, он считал эту "нежданную удачу" лишь проявлением божественной справедливости. Разве не моложе, не интереснее, не сильнее во всех смыслах был он, чем этот заплывший жиром капитан? И почему, спрашивается, капитан может проводить время в компании такой женщины, а он должен коротать вечера у костра?

   Драгун был так очарован хозяйкой, что и думать забыл о своих обязанностях. И не помышлял о возвращении в лагерь. Он забыл бы и о своем командире, если бы за столом то и дело не возникали разговоры о Лагарне, о его доблести и скором возвращении. И каждый раз драгун вскакивал с места, будто кто-то вытягивал его в этот момент хлыстом вдоль хребта, залпом выпивал бокал за здоровье своего капитана. Клементине казалось, он надеялся, что тот, вернувшись, отметит его усердие и верность.

   Клементина ни разу за весь вечер не уклонилась от беседы. Она добросовестно вытягивала то и дело ускользающую нить разговора. Наблюдала, как распалялись все более и более Ларош и Бриссак, как с трудом сдерживались они при виде резвящегося Одижо. Оба ее защитника плохо понимали, зачем она позволила Одижо быть хозяином вечера, зачем предоставила ему возможность столько времени вести этот неприличный разговор, а, главное, зачем заставила их во всем этом участвовать. Она читала это по их лицам. И понимала их возмущение.

   Но ничего не делала, чтобы это прервать. Держала обещание.

   Наконец, наступил момент, когда уже изрядно набравшийся де Ларош не выдержал, вскинулся, с трудом подбирая слова:

   – Послушайте, господин... – он запнулся, наткнувшись на предостерегающий взгляд графини де Грасьен, – господин Флобер... вы... утомили нас всех...

   Одижо, к этому моменту тоже пребывавший не в лучшей своей форме, гневно сверкнул глазами. Стукнул кулаком по столу. Вскочил.

   Он чувствовал, что способен растерзать всякого, кто попадется ему на пути. И думал: если этим человеком окажется шевалье де Ларош – прекрасно! он будет только счастлив.

   – Остыньте, господа! Прекратите! – Клементина поднялась почти одновременно с Одижо.

   Хотела быть спокойной и уверенной. Но почувствовала, как от выпитого закружилась голова. И хотя она понимала все по-прежнему ясно, ноги были словно тряпичные. От досады она закусила губу, и слезы чуть не брызнули из глаз.

   Первым это заметил де Бриссак. Вскочил со своего места, бросился к ней. Но она остановила его повелительным жестом.

   – Что ж, господа. Ужин был великолепен. Я благодарю вас за составленную компанию. Мне очень жаль, что капитан так и не явился. Нам всем было бы еще веселее...

   Она продолжала смотреть на Одижо, который, едва она заговорила, помрачнел, погас, сполз по спинке стула и теперь с заметным трудом внимал ее словам, тяжелыми отрезвляющими каплями падающими в наступившей тишине.

   – А теперь, – продолжила холодно, – я хотела бы сообщить, что завтра вы, господин Флобер, отправляетесь в путь. Утром я передам вам письмо и сообщу адрес, по которому его следует доставить.

   Затем она с благодарностью оперлась на руку господина де Бриссака.

   – Да, браток, – пьяная физиономия драгуна качнулась у самого лица Одижо, – суровая у тебя госпожа. Оччччень суровая! Но красивая... чччерт!

   Он пошатнулся в последний раз и, свалившись под стол, сочувственно захрапел.

   Отец Жозеф, который в течение всего ужина так и не притронулся к вину, поднялся. Проходя мимо сидевшего за опустевшим столом Одижо, приостановился на мгновение:

   – Да, гм... Господин... Флобер. Ложитесь-ка теперь спать, а завтра пораньше уезжайте отсюда. И да хранит вас Господь!

   Неровной старческой походкой направился вслед за Перье к выходу.

   Поднявшись в комнату, где Тереза уже зажгла свечи и приготовила ей постель, Клементина прислонилась лбом к холодной стене и зарыдала. Зарыдала от усталости и одиночества, а еще от этого изматывающего ощущения зыбкости всего, что ее окружало.

   Почувствовав прикосновение, не испугалась. Обернулась. Горячие мужские руки обхватили ее плечи, скользнули ниже, задержались на бедрах.

   Одижо опустился на колени, прижался лбом к ее ногам.

   – Прости, – услышала глухой голос. – Прости меня. Я идиот. Но ты должна мне верить: все, что я делал в эти последние дни, я делал для тебя.

   Тереза, появившаяся из глубин гардеробной, едва не закричала, увидев прижавшуюся к стене госпожу, к ногам которой приник мужчина. Она не сразу сумела опознать в нем красавца-гостя. Замерла на пороге, довольно долго приходила в себя, силясь определить, что она должна теперь делать. Теребила край пеньюара, принесенный ею для своей госпожи.

   Прочтя по губам Клементины неслышное: "Положи на кровать", – встрепенулась, обрадовалась даже. "Слава Богу!" – подумала. Оставила на краю постели кружевной пеньюар. Выскочила за дверь, довольно улыбаясь.

   "Слава Богу! Хоть сегодня... хоть разочек госпожа будет счастлива! А то что ж это такое! такая молодая, такая красивая! И такая одинокая!"

   Не удержалась, отправилась сразу на кухню – делиться радостью.

   Клементина же понимала в этот момент только одно: то, что говорил ей теперь этот человек, не должен был слышать больше никто. И видеть его таким: смущенным и усталым – тоже.

   И только потом, когда он поднялся, все так же держа ее в своих объятиях, коснулся губами волос, лба, глаз, она поняла, что не может, не в состоянии оттолкнуть его.

   Подумала: "Почему бы нет?"

   С каким-то отчаянием вскинула руки ему на плечи. Она верила ему. Чувствовала, что то, что он говорил теперь – правда. А, главное, понимала, что сегодня, в эту ночь, ни за что не откажется от наслаждения, которое сулили ей его темные глаза.

   Да и во имя чего должна была она отказаться от возможности хотя бы на несколько часов ощутить себя красивой, желанной, нужной?

   И ради чего?

   Глава 21. Болезнь

   «Он уехал. Слава Богу!» – радостно билось сердце.

   "Он уехал..." – сжималось оно в отчаянии.

   – Что могу дать я тебе, кроме любви, сегодня? – еще вчера теплая рука нежно гладила ее по лицу. – Что могу тебе я оставить, кроме памяти о себе?

   Он не засыпал даже тогда, когда уснула она, прижавшись к нему всем телом. Спала некрепко. Слышала сквозь сон его шепот, чувствовала прикосновения. Улыбалась.

   Ей ничего не нужно было больше, кроме покоя – рядом с ним: неутомимым, уверенным, сильным. Она улыбалась устало, молча принимая его тихие ласки.

   Она улыбалась и сейчас, вспоминая, как рухнула последняя, оказавшаяся такой хрупкой, стена, защищающая ее добродетель.

   – Нет! – на мгновение устыдившись своего порыва, она оттолкнула его руки.

   И он отступил.

   – Неужели ты думаешь, что я избавил тебя сегодня от насилия, чтобы взамен предложить другое? – горько спросил, вдруг не решаясь обнять ее вновь.

   Что она могла? Она прожила в одиночестве год. И завтра опять оставалась одна.

   Они долго смотрели друг на друга.

   – Нет, – сказала она.

   Протянула к нему руки.

   – Нет, иди ко мне.

   *

   Он уехал утром. Поцеловал ее спящую. Улыбнулся, глядя на то, как нахмурилась она, не желая просыпаться, шевельнулась недовольно, потом укуталась в простыню, свернулась в клубочек. Постоял над ней, запоминая.

   Вышел из комнаты тихо, по-хозяйски прикрыл дверь. Заговорщицки приложил палец к губам, встретившись взглядом с заспанной Терезой.

   Уходить – так уходить. Нечего и время тянуть.

   – Госпожа, он уехал! – сообщила Клементине горничная, едва та проснулась, – господин О... то есть Флобер приказал с раннего утра седлать коня.

   Трещала без умолку:

   – Если б вы видели, госпожа, как он был красив! Гордый и свободный! Вскочил на коня, бросил его с места – в карьер, вылетел через ворота, проскочил мимо повыскакивавших ему навстречу драгун, помахивая письмом, которое вы ему дали. Радостно кричал: "До встречи, господа! До встречи!"

   – Каким письмом? – недоуменно пожала плечами Клементина и, вдруг поняв, расхохоталась.

   Вот мальчишка! Несносный, самонадеянный мальчишка!

   – Ах, госпожа, – Тереза всплеснула руками. – Я забыла. Он вам тоже оставил письмо. Там, у зеркала. "Передай, – сказал, – госпоже, когда она проснется, это – взамен того, что я уношу с собой".

   Клементина долго смотрела на поданное ей письмо. Боялась, что то, что написано в нем, разрушит очарование прошедшей ночи. Наконец, выдохнула, развернула. Прочла.

   "Дорогая! Я не обещаю вернуться просто потому, что мне нечего предложить тебе, кроме своей нежности. Но я обещаю, что буду помнить тебя всегда.

   Флобер".

   Сбоку она увидела пририсованного маленького чертика с рожками и хвостиком с аккуратной кисточкой.

   *

   Одижо уехал, и Клементина, наконец, перестала чувствовать себя как на пороховой бочке. Она успокоилась, вздохнула с облегчением. Только временами ныло сердце, напоминая о сладостных минутах, украденных ею у судьбы.

   Тело капитана Лагарне нашли через два дня. Нашли на другой стороне реки, так далеко от лагеря, что, к великому облегчению Клементины, никак не связали его гибель с обитателями замка Грасьен. Долго прочесывали лес в поисках Одижо и его сообщников. Не обнаружив никого, понурые вернулись к замку и принялись снимать лагерь.

   В середине дня в дом с печальным видом явился драгун. Увидев Клементину, склонился, подмел перьями пол. Сообщил:

   – Капитан погиб, сражаясь за короля и спокойствие в стране. Теперь мы возвращаемся в Перигор. Но мы уходим с чистой совестью. Подлый бунтовщик бежал, и вам ничто больше не грозит. Бедняга капитан! – вздохнул.

   Потом встрепенулся, достал из-за пазухи сложенный вчетверо лист:

   – Простите, графиня. Чуть не забыл... В своих поисках мы добрались до Лаленда и были чрезвычайно удивлены, встретив в одной из тамошних таверн господина Флобера. Он же очень обрадовался представившейся оказией. Сказал, что как раз раздумывал над тем, как сообщить вашей милости о том, что, как это ни прискорбно, но ему придется задержаться. Что-то личное, насколько я понимаю. "Вот, – сказал господин Флобер, – господин д'Эмре, я прошу вас, передайте графине де Грасьен это письмо. Вы ведь увидитесь с ней вскоре! Просите графиню за меня, чтобы не гневалась".

   Заметив, что графиня побледнела, счел, что был недостаточно красноречив. Повторил:

   – Не сердитесь, ваша милость. Убежден, что только особые, очень серьезные, обстоятельства могли заставить вашего слугу ослушаться ваших приказаний.

   – Благодарю вас, господин д'Эмре, – взяла, наконец, послание из рук драгуна.

   Отошла в сторону. Распечатала.

   "Дорогая графиня, – прочла. – Счастлив узнать, что вам более ничто не угрожает. Уношу с собой вашу нежность, оставляя взамен нее свое сердце.

   Мои обещания остаются в силе".

   Маленький лукавый чертик был на своем месте.

   «Бедные девичьи сердца! – подумала. – Как много, должно быть, уже успел разбить этот сумасбродный мальчишка – храбрый воин и нежный любовник. И как много еще разобьет!»

   Она перечла письмо еще раз и бросила его в огонь камина.

   Смотрела, как пламя пожирает листок – последнее свидетельство того, что с ней произошло.

   Она еще не знала, что будет помнить об этом всю свою жизнь, хотя и не давала никому такого обещания.

   *

   Она узнала об этом спустя почти три месяца после прощания с Одижо, который исчез, благополучно миновав все ловушки, расставленные ему на дорогах королевскими солдатами.

   Провинция постепенно успокаивалась. Жизнь входила в обычное русло. Лето, солнце... Казалось, вот сейчас наступит счастье.

   Но Клементина вдруг опять затосковала. Стала раздражительной, нервной. Плакала без повода. Срывалась на слуг. После – испытывала жгучее чувство вины. Старалась не выходить из комнаты. Пряталась.

   Прежде Клементине казалось, что ее почти не задевают их не сложившиеся с Филиппом отношения. Ей казалось, она вообще не обращает на это внимания. Разве можно сравнить, думала она, теперешние ее беды с теми, от которых спас ее муж? Сравнивала. Понимала, что должна быть счастлива. И была несчастна.

   Раньше ей удавалось убедить себя, – собственно, ей и убеждать себя не приходилось, она была уверена, что так и есть, – что отсутствие любви – не причина для переживаний. Те, говорила она себе, кто столько времени жил на краю жизни, кто каждый день должен был бороться за право встретить завтрашний рассвет, не может расстраиваться из-за того, что кто-то любит его меньше, чем ему бы хотелось. Главное – есть крыша над головой, еда, вода. Есть постель. Не надо бояться, что завтра так и не наступит. Вообще бояться – не надо.

   Но теперь... Что изменилось в ней теперь, что все эти рассуждения стали представляться ей нелепыми, надуманными, извращенными? Неужели та малость, та горсть нежности, которую подарил ей Одижо в их короткую ночь, могла так переменить ее? Она ведь не сомневалась... нисколько не сомневалась, что и в этом случае ни о какой любви не могло быть и речи. Просто Одижо, как и она, истосковался по человеческому теплу. Человек не может вечно воевать. Ему нужно время для успокоения.

   Она вспоминала, как в ту странную ночь, в перерывах между ласками, говорила с ним обо всем – о его детстве, о матери, о его врагах и его друзьях. О войне не говорили. Только однажды, положив голову ей на живот, гладя рассеянно ее бедра, сказал он тихо:

   – Бывают дороги, которые избираешь навсегда. Ступил – и уже не сойти с них, как ни старайся.

   Она запротестовала. Приподнялась на локтях, выскользнула из-под него, сползла пониже, чтобы видеть его лицо.

   Смотрела на него, цепко держала его взгляд.

   – Неправда! Если б было так, я бы торговала сейчас собой на улицах Квебека! Я готова была на это... я на все была готова, чтобы выжить и спасти свою дочь!

   – Быть готовой и совершить – разные вещи.

   – Это дело случая!

   – В моей жизни – нет.

   Ответил сухо, показывая – хватит об этом.

   Она запустила пальцы в его волосы, прижалась губами к его губам.

   Прошептала:

   – Делай то, что считаешь правильным сейчас, мой рыцарь.

   Улыбнулась:

   – Люби меня.

   С той ночи Клементина не была счастлива. Несмотря на лето, на солнце, несмотря на тепло – снаружи и в доме. Она чувствовала, как уходят, утекают, как вода в песок, силы. Стала бояться выходить. Бродила по комнатам, временами едва не теряла сознание.

   В один из дней почувствовала, что силы совсем покинули ее. Утром она с трудом заставила себя съесть небольшой кусок свежеиспеченного хлеба. К обеду ей казалось, что она не в состоянии шевельнуть и рукой. А к вечеру у нее начался страшнейший жар, напугавший до смерти всю прислугу, хотя та уже давно ожидала чего-нибудь подобного, замечая, в каком состоянии пребывала госпожа все последние дни.

   Клементина пролежала в жару и беспамятстве так долго, что когда, наконец, очнулась, многие в доме готовы были признать, что их госпожа получила от Господа в подарок вторую жизнь, и готовы были отметить этот день днем ее второго рождения.

   Очнувшись, увидела у своей постели Жиббо. Попыталась улыбнуться. Хотела спросить, как та оказалась в замке. Жиббо и без слов поняла, ответила:

   – Ты забываешь, кто я. Отдыхай. Теперь все будет хорошо, детка.

   Слуги относились к Жиббо настороженно. Помнили, что хозяин строго-настрого приказал в свое время не пускать колдунью и на порог дома. Но когда на чашу весов легла жизнь их госпожи, решили по-своему.

   При этом полностью пересмотреть свое отношение к Жиббо не смогли. Позволяли ей готовить на кухне отвары, но тщательно следили за тем, как она это делает. Спрашивали-переспрашивали, что за травы она опускает в котел, что за слова шепчет. Не оставляли Жиббо с госпожой наедине ни на минуту. Стояли за спиной, сидели рядом. Жиббо не возражала. Казалось, она и не замечает недоверчивых.

   Сидела у постели, гладила Клементину по руке, поила чаями-отварами. Каждый день, едва вставало солнце, открывала ставни, отворяла окна, впускала в комнату солнце и свежий воздух.

   Тереза поначалу пыталась протестовать. Но Жиббо было достаточно один раз зыркнуть на нее колюче. Та отступилась. Уселась снова у ног госпожи. Взяла в руки молитвенник. Зашептала.

   Противостояла, как могла.

   Жиббо не обращала на Терезу никакого внимания.

   Интересовалась только здоровьем своей "дочери". Прислушивалась к хриплому, тяжелому дыханию молодой женщины, хмурила седые кустистые брови.

   – Эх, детка, детка. Хватит болеть. Пора выздоравливать. Вся твоя болезнь от нелюбви, а теперь пора приходить в себя. Скоро тебе будет, кого любить.

   Слуги слушали бессмысленную болтовню старухи, недоуменно переглядывались и перешептывались. О чем бормочет эта странная женщина? О какой "нелюбви" говорит?

   Когда горячка спала, Клементина очнулась слабой и беспомощной. Яркий болезненный румянец сменился прозрачной бледностью. Кашель, изнуряющий ее все это долгое время, постепенно сошел на нет. Остались бесконечные спазмы. Они сжимали желудок Клементины каждое утро, при каждом приеме пищи. Она устала от них. Отказывалась есть. Легче ей не становилось.

   Когда Жиббо увидела, что основная опасность миновала, она сократила пребывание в замке до двух коротких раз в день. Приносила из леса ягоды, подолгу вглядывалась в бледное, апатичное лицо молодой женщины.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю