Текст книги "И пусть их будет много"

Автор книги: Ева Наду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

   Клементина поначалу хотела отказаться:

   – Скажите, что я не принимаю, – сказала она, зябко поводя плечами.

   Но Перье настаивал:

   – Это нехорошо, графиня. Вам было бы весьма полезно познакомиться с вашими соседями. К тому же, баронет всего пару недель как из Парижа. Приехал сюда повидать отца. Бедный мальчик не видел старого барона много лет. Почти всю свою жизнь он провел при маркизе Вобане. Отец отправил дитя учиться военному и инженерному делу, когда тому едва исполнилось семь лет. Вместе со своим наставником и господином мальчик изъездил, кажется, все дороги Франции. Но дома бывать ему не пришлось. И теперь, испросив разрешение маркиза Вобана и, к радости своей, получив его, баронет явился повидать отца. Возможно, у него есть какие-то новости о вашем супруге и нашем господине. И, уж совершенно точно, он мог бы рассказать вам массу интересного о том, что происходит теперь в Париже и вокруг него. Разве вам не любопытно?

   Ей не было любопытно. Совсем. И она не вполне понимала, что заставило ее переменить решение. Но она согласилась.

   – Вы в курсе всего, Перье, как настоящий придворный, – заметила.

   Он ответил серьезно:

   – Чтобы управлять хозяйством, нужно знать не только то, что происходит в его пределах, но и то, что делается вокруг.

   Клементина коротко взглянула на управляющего. Это было очень похоже на упрек.

   Позвала Терезу, переоделась, завила волосы, пустила несколько локонов по высокой шее. Приводила себя в порядок без малейшей доли кокетства – по привычке, механически. Перед тем, как выйти из комнаты, все-таки взглянула в зеркало. Женщина, смотревшая на нее из глубины полированной поверхности, была бледна и неинтересна.

   Уже подойдя к дверям, остановилась, вернулась, всмотрелась в отражение пристальнее. Ущипнула себя за щеки – раз, другой. Покусала губы. Перье удовлетворенно опустил глаза – скоро графиня начнет приходить в себя. Уже начала.

   Юный Шарль, сын барона де Журниака, оказался юношей весьма бойким и исключительно велеречивым. Он принес извинения за неожиданный визит, и трижды умолял простить ему причину, заставившую его быть назойливым.

   Охотясь на кабана, он, плохо знающий границы отцовских владений, увлекся и нарушил их. Обнаружив свою ошибку, счел, что не может оставить ее без внимания. И теперь, когда графиня де Грасьен позволила ему предстать пред ее очи, он может надеяться, мечтать может только об одном – чтобы графиня согласилась принять от него в дар кабана, убитого на землях графа де Грасьен.

   Клементина согласилась. Тем более что слуги уже сняли кабана с телеги. И теперь огромная его туша лежала посреди двора, веселя детей и радуя взрослых.

   Поблагодарила. Произнесла все приличествующие случаю слова. Пятнадцатилетний баронет сиял. Он склонился к руке графини, коснулся ее губами, продержал чуть дольше, чем того требовали приличия. Клементина заметила это, аккуратно высвободила руку, пригласила юношу отобедать с ней. Отметила она и то, что сердце ее, измученное и истерзанное, при этом прикосновении все же забилось чуть быстрее.

   – Я не умерла, – подумала она с удивлением.– Подумать только. Я не умерла.

   Баронет умело развлекал ее за столом. Рассказывал анекдоты, последние сплетни, будоражащие двор. Сетовал на то, что этим «новостям» уже почти месяц. Теперь, наверное, кое-что изменилось. А он желал бы донести до нее самые лучшие, самые свежие из новостей.

   Она снисходительно промолчала.

   Когда спросила о муже, баронет легкомысленно воскликнул:

   – О! С вашим супругом, графиня, все в порядке. Граф необычайно близок к его величеству и окружен сонмом красавиц.

   Сказав, поперхнулся.

   Клементина улыбнулась слабо:

   – Быть одновременно привлекательным и галантным – необычайно трудно, не правда ли, сударь? Вечно рискуешь прослыть либо неразборчивым в удовольствиях, либо невежей. А ведь лучшего меж этих двух обвинений не существует.

   Он с восхищением посмотрел на молодую женщину.

   Потом, вернувшись к отцу, с горячностью рассказывал тому о своем знакомстве.

   – Я не понимаю, как может такая женщина жить так далеко от двора. Она была бы жемчужиной его, лучшим из украшений. Если бы не печаль в ее глазах...

   Клементина же вынесла из этого разговора только одно: ее супруг вполне мог не так уж сильно спешить, раз спустя столько времени после отъезда из замка Грасьен он по-прежнему находился при дворе. Впрочем, она не могла не признать, что в глубине души и без этого была уверена, что Филиппу просто очень хотелось поскорее уехать. И наивные словоизлияния юного баронета ей ничего нового не открыли.

   *

   Острая боль со временем притупилась, оставив в душе выжженное, пустое пространство. То, что раньше казалось важным, чуть ли не самым главным, теперь едва вспоминалось.

   Ей было очень комфортно в своем одиночестве. Но упрек Перье занозой сидел в ее сердце.

   Она чувствовала: вот-вот произойдет нечто, что переменит ее жизнь, заставит ее снова взять на себя управление домом.

   Когда в один из седых, пасмурных дней в комнату вбежала Тереза и что-то испуганно затараторила, Клементина подумала: "Ну, вот, началось!"

   Что именно началось – она еще не знала. Но понимала, что вот с этой самой минуты ей больше не удастся прятаться в комнате.

   – Что случилось? Говори внятно, – сурово прервала она служанку.

   – Госпожа! Мария, – из той деревушки, что у самой реки, – пришла, плачет, говорит, что не уйдет, не повидавшись с вами.

   – Хорошо. Я сейчас спущусь.

   Тяжело встала, медленно, словно к ногам ее были привязаны гири, сделала несколько первых шагов. Вышла, остановилась на несколько мгновений на лестнице, рассматривая сверху гостью.

   Немолодая женщина робко переминалась с ноги на ногу у самого порога. Клементина никогда ее прежде не видела. Но это не имело значения. Она не всех еще знала, но хозяйкой все равно была для всех них.

   Мать говорила ей:

   – Быть госпожой нелегко. Из раза в раз тебе придется откладывать в сторону свои заботы, чтобы взвалить на свои плечи заботы своих вилланов. Это необходимо, если ты хочешь, чтобы тебя уважали. И если однажды ты рассчитываешь получить их поддержку.

   Могла ли мама представить себе, что именно придется отложить ее дочери в сторону, чтобы оказаться в состоянии выслушать чужую ей женщину?

   Она спустилась вниз, подошла к гостье, остановилась молча рядом.

   – Госпожа, – всхлипнула Мари и упала перед Клементиной на колени. – Госпожа! Беда! Уже два дня за рекой клубится дым. Вчера там сгорела церковь. Муж мой вернулся оттуда, говорит, плохо дело. Войска идут, королевские солдаты. Они жгут дома, выгоняют людей в леса. Что нам делать, госпожа?

   Женщина снова заплакала.

   А Клементина стояла безмолвно, глядя перед собой. Пыталась собраться, понять, что теперь говорить и что делать.

   – Почему вы спрашиваете меня об этом? – наконец, заговорила. – Разве король – враг нам? Отчего вы боитесь солдат? Они идут, чтобы уничтожить преступника. Разве среди нас есть тот, кого они ищут?

   Клементина с ужасом увидела направленный на нее взгляд.

   Воскликнула:

   – Не говорите мне ничего! Я не желаю знать!

   Отвернулась, до хруста стиснула пальцы. Она не может... Не хочет...

   Краска стыда залила ее лицо. Когда она была трусихой? Раньше – никогда!

   Снова обернулась, положила руку на плечо плачущей женщины.

   – Поднимитесь, Мария. Встаньте. Говорите, я слушаю.

   – Госпожа! Одижо был здесь. Он разговаривал с крестьянами. Он хороший человек.

   – Одижо – преступник! – отрезала Клементина.

   В одно мгновение вернулось то, что она так хотела забыть. Захолонуло сердце, все поплыло перед глазами.

   – Где он теперь? – спросила с трудом.

   – Он ушел. Но если об этом узнают драгуны, нам несдобровать. Солдаты жестоки. Они вешают и жгут ради собственного удовольствия. Муж сказал: вы должны знать.

   Клементина сделала несколько шагов, взялась рукой за высокую спинку стула, закусила губу.

   Кто она теперь? И как ей выбирать? Она одинаково боится солдат и этого Одижо. Она дочь того, кто погиб, выступив на стороне восставших, и она жена самого верного из подданных короля.

   К глубочайшему стыду своему Клементина осознала, что ей совершенно безразлично, кто прав. Она желает только успокоения. Она хочет лишь, чтобы не плакали дети, чтобы пели птицы и мирно квакали в прудах лягушки. И больше ничего.

   Она посмотрела на женщину долгим взглядом.

   – Я поняла, – сказала. – Идите. И если Одижо еще появится в этих краях, не забудьте сообщить мне.

   Она не позволит этому мерзавцу испортить жизнь ей и ее крестьянам. Она не позволит на ее земле устроить то, что он устроил в Ажене. Никогда. Никогда не будут пылать на ее земле пожары!

   У нее застучали зубы.

   «Хочешь ты или не хочешь, моя дорогая, – подумала, – но все опять зависит от тебя! Некому тебе помочь и не на кого тебе положиться».

   Глава 9. Ведьма

   Ночью Клементина проснулась – то ли от стороннего шороха, то ли от очередного кошмара. Распахнула глаза, уселась на постели. Увидела, что Тереза неподвижно стоит у окна и смотрит куда-то вдаль.

   – Что с тобой, Тереза? – спросила шепотом.

   – Смотрите, – девушка медленно протянула вперед руку.

   Клементина поднялась, подошла, встала за спиной горничной.

   В башне напротив мелькал, перемещаясь от одного окна к другому, неясный свет.

   – Я вижу его которую ночь подряд. – Тереза испуганно смотрела на Клементину. – Госпожа, это та самая башня, про которую рассказывала Аннет. Уж как я не хочу каждый раз вставать, а все меня словно что-то толкает, "встань, посмотри".

   Клементина обхватила себя руками.

   – Принеси мне плащ!

   – Госпожа, я боюсь!

   – Подай плащ! – Клементине казалось, что своим криком она переполошит весь дом.

   Как ей все надоело! Ей хотелось визжать. Привидения, лабиринты, драгуны, виселицы, выстроенные на дорогах в назидание всем. Как она устала от всего этого!

   Клементина сбежала по лестнице, даже не подумав предложить Терезе идти за ней. Она знала, что та ни за что не сдвинется с места.

   Так же быстро она пересекла зал. Разбудила спящего у камина де Лароша. Тот смущенно вскочил, пытался сделать вид, что задремал буквально минуту назад. Завозил руками, торопливо поправляя одежду.

   – Идите за мной, сударь, и возьмите огня! – приказала.

   Клементина выбежала во двор, плотнее запахивая плащ, под которым на ней была лишь тонкая муслиновая ночная рубашка. Холодный ветер швырнул ей в лицо колкий снег, едва не сбил с ног.

   – Куда мы идем, госпожа?

   Ансельм де Ларош стучал зубами от холода.

   – Туда, – она махнула рукой в направлении чернеющей на фоне серого неба башни.

   Луна то выглядывала из-за туч, то снова пряталась.

   Де Ларош, подняв голову, всмотрелся в окна-бойницы, неуверенно произнес:

   – Там кто-то есть...

   – Вижу. Именно поэтому мы сейчас туда поднимемся.

   Она шла так быстро, как только могла. Добравшись до деревянной лестницы, ведущей ко входу в башню, приостановилась, чтобы перевести дух.

   – Но дверь, должно быть, заперта... – то ли спросил, то ли сообщил де Ларош.

   – Если она заперта, вы разобьете ее или найдете ключ! Мне все равно. Но я должна теперь же попасть внутрь.

   Она быстро взбежала по лестнице, схватилась, дернула за холодную скобу. Дверь открылась – легко и на удивление тихо. Клементина шагнула внутрь. Она была бы испугана, если бы не была переполнена яростью.

   Внутри башни им пришлось двигаться значительно медленнее.

   Осторожно, глядя под ноги и одновременно стараясь не упускать из вида бесконечных углов, поворотов, дверей и дверец, поднялись на самый верх. Огонек, – тот самый ли? – мелькнув, скрылся за дверью, ведущей вбок.

   Клементина шагнула за ним.

   – Это ты, малышка, – услышала она незнакомый голос. – Я ждала тебя.

   Де Ларош выхватил шпагу и бросился вперед, стараясь заслонить Клементину от непонятно откуда доносящегося голоса.

   Смех дребезжащий, негромкий, но плотный – не продохнуть, – окружил их со всех сторон. Стих быстро.

   Из незамеченного ранее Клементиной отверстия показалась всклокоченная голова.

   – Не смешите старуху, уберите вашу шпагу, – сухонькая, словно мышь, старушонка выскользнула из этого отверстия.

   Клементина почувствовала, как освобождается ее душа, как отпускает тяжесть, давившая на нее все последнее время. Одним призраком меньше! Кто бы ни была эта старуха. Что бы она тут ни делала.

   – Кто вы? – Клементина окончательно успокоилась, когда теплая старческая рука коснулась ее кисти.

   – Идем со мной, детка.

   Клементина сделала шаг, другой.

   Ансельм де Ларош двинулся следом.

   – Может, молодца своего спать отправишь? – насмешливо взглянула старуха на провожатого. – У тебя одной мужества больше, чем у многих мужчин.

   – Я никуда не уйду! – сказал де Ларош, как отрезал.

   – Нет, – покачала головой Клементина.

   – Ну, как пожелаешь, – старуха по-прежнему обращалась к Клементине. – Раз уже явился – пусть будет. Он нам не помешает.

   Она повела их по узкому темному коридору, коснулась рукой стены около огромной железной двери. Послышался скрежет, потом щелчок. Старуха открыла дверь, поманила их за собой.

   Они вошли внутрь, и Клементина увидела маленькое помещение, узкое и длинное, освещенное несколькими оплывшими свечами.

   – Садись, – старуха указала ей на выступ, покрытый каким-то серым мехом.

   Клементина послушно опустилась на него, тем более что от пережитого волнения ноги плохо держали ее.

   – И ты сядь! Вон туда, – старушка указала де Ларошу на разложенную на полу шкуру. – Не мешай нам говорить.

   Он воткнул факел в специальное отверстие в стене, потом сел, прислонился спиной к каменной кладке, положил шпагу на колени, приготовился стеречь.

   Старуха повернулась, скользнула к каменному столу, на котором были разложены какие-то баночки и мешочки, начала что-то бормотать. Достала из мешочков несколько горстей разной травы, насыпала в большой и плоский металлический сосуд, – то ли чашу, то ли блюдо, – подожгла. По комнате распространился чудный запах леса и бесконечного покоя.

   Стало легко и спокойно, слегка отяжелели веки, и по всему телу разлилась истома.

   Старуха достала из лежащего на столе заплечного мешка какую-то склянку, поднесла ее к губам Клементины.

   – Сделай глоток.

   Клементина покачала головой, обернулась, взглянула на де Лароша. Тот смотрел на нее пристально, как будто с усилием. В его застывающих глазах мелькали отсветы пламени.

   Старуха подошла к мужчине, взяла его за руку, что-то проговорила, глядя в темноту неподвижных зрачков. Коснулась сморщенной ладонью глаз. Когда она отошла от него, де Ларош спал. В той же позе, сидя, сжимая в руке эфес ставшей бесполезной шпаги.

   – Не бойся. С ним все в порядке, – сказала старуха. – Поспит немного, проснется, когда скажем. А теперь все же выпей.

   – Кто вы? – спросила, наконец, Клементина.

   – Я Жиббо, – ответила старуха. – Все зовут меня ведьмой и бегают ко мне за помощью. Пей. Здесь – твоя сила.

   Клементина коснулась губами склянки, вылила несколько капель на язык.

   – Горько, – сказала.

   – Горько – это ничего, – улыбнулась хитро старуха. – Горькие травы – небольшая тягость. Горечь их печалит гортань, но пробуждает аппетит к еде и жизни. Тебе это сейчас нужно.

   Она посмотрела на Клементину долгим взглядом, будто изучала.

   – Да. Так и есть, – сказала загадочно. – Так и есть. Но все это позже, не сегодня... У меня еще есть время.

   Жиббо подняла ладонь на уровень глаз Клементины.

   – Смотри на меня.

   Повела руками вверх, вниз, по сторонам. Клементина почувствовала удивительное, в одно мгновение разлившееся по телу тепло.

   – Сил у тебя маловато. Плохо это. – Старуха села напротив. – Многое тебе предстоит, а ты больна и ни на что не годна. Нужно тебе быстрее выздоравливать.

   И старуха что-то забормотала, словно Клементины уже рядом не было. Поднялась, медленно доплыла до стола, продолжая то ли говорить, то ли напевать, завозилась с маленькими темными бутылочками. Соединила две жидкости в одной склянке, потрясла аккуратно, размешивая. Вернулась к Клементине, наклонилась, заглянула ей в глаза.

   – Возьми, – вложила Клементине в руки пузырек. – Перед сном несколько капель. Две-три. Не больше.

   – Я устала, – словно в забытьи проговорила Клементина, – я устала.

   – Я знаю. Но ты должна найти в себе силы. Твои силы дремлют. А сейчас им не время спать.

   Клементина, очнувшись, схватила старуху за юбку.

   – Подскажи, что мне делать?

   Старуха покачала головой.

   – Не могу я тебе подсказать. Да ты и сама все со временем поймешь. А вот помочь тебе собрать силы я могу. Я приду сюда завтра опять, и ты приходи. Да напои перед этим своих слуг. Не надо им знать, что ночью ты выходишь из дома. Накапай вот этого средства в вино, подай всем, кто может обнаружить твое отсутствие. Да не беспокойся. Нет в этом никакого вреда. А сейчас ступай, иди и ложись спать.

   – Я теперь не усну.

   – Иди. Буди своего охранителя и иди. И девушку свою спать уложи. Третью ночь не спит, бедная, – старуха захихикала.

   – Откуда ты знаешь?

   – Вижу, – коротко ответила ведьма.

   Глава 10. В Ажене

   Мориньер в сопровождении двух всадников прибыл в Ажен в середине дня, когда тусклое осеннее солнце готовилось упасть в низкие, наползающие на город тучи. Они въехали через Гравские ворота, которые всего десяток лет назад так негостеприимно встретили отца Великого Конде. Мориньер предъявил стражникам, вышедшим к ним навстречу, бумаги. Те взглянули на печати, вернули грамоты, потеснились, пропуская гостей в город.

   Всадники медленно двинулись по улицам, не так давно перегороженным баррикадами. Следы недавнего конфликта, – мешки с землей, – местами еще лежали у стен домов, мешая как пешим, так и конникам.

   Мужчины ехали молча, и на лицах их застыло одинаковое выражение холодного превосходства.

   В городе стояли войска. Жители Ажена, еще недавно терзаемые стремлениями к справедливости и жаждой получить ее сразу – здесь и сейчас, теперь охолонули, отступились. Многие мечтали о том, чтобы память свидетелей их вспышки оказалась короткой или милосердной. В иных случаях, думали они, это – одно и то же.

   Войска, расположившиеся теперь в городе, очень способствовали подобным настроениям.

   Горожане, что попадались на пути, бросали на Мориньера и его спутников пугливые взгляды, жались к стенам домов. От чужаков не ждали добра.

   Всадники миновали дворец епископа, собор Святого Каприя, выехали на площадь.

   Их появление не прошло незамеченным. Мальчишки, до тех пор глазевшие на закованного в колодки преступника, завидев три фигуры на конях, мигом потеряли к поникшему головой мошеннику интерес. Кинулись врассыпную, громко вопя.

   Молодой мужчина в одежде судейского, стоявший неподалеку, встрепенулся, взглянул на гостей, быстро покинул площадь. Направился к дому, расположенному сразу за зданием городского совета.

   Мориньер удовлетворенно кивнул, обернулся к спутникам:

   – Через минуту-другую господин Фарби будет уведомлен о нашем прибытии.

   – Начнем сегодня? – спросил один из них.

   – Завтра, – ответил Мориньер, направляя коня в проулок, где рядом с домом булочника, украшенным вывеской-кренделем, располагалась небольшая, но довольно уютная гостиница. – Сегодня нас ждет хороший ужин и свежая постель.

   – А господина Фарби, – продолжил с насмешкою один из его двух его спутников, – полагаю, ожидает, напротив, ночь весьма беспокойная.

   Мориньер промолчал.

   Спустя час с небольшим в гостиницу явился юноша – сын господина Фарби. Интендант приглашал господ на ужин. Мориньер отказался. Он демонстрировал суровость и неподкупность. Поблагодарил, просил передать, что завтра с утра будет иметь честь обсудить с господином интендантом все возникшие вопросы. Изъявил уверенность, что господин Фарби готов на них ответить.

   Юноша был бледен, топтался у порога, пытался настаивать. Когда он ушел, Мориньер и два королевских комиссара, – советник Бертран де Монтего и молодой нотариус из Монтобана, Эжен де Трей, – отправились на улицу Молинье и с аппетитом поужинали.

   *

   Всю ночь шел дождь. Потом ветер, разогнав тучи, успокоился, стих. Распогодилось.

   Утром, когда Мориньер и два королевских комиссара вышли на площадь, по улицам еще текли потоки воды – остатки вчерашнего потопа. И светило до странности яркое солнце.

   Ажен, несмотря на прекрасную, неожиданно не вполне осеннюю, погоду, застыл в напряжении. Во всяком случае, булочник, вынесший свой товар и разложивший его на столе, поставленном у дверей, не каламбурил привычно, а молча, деловито обменивал свежий хлеб на монеты. А девушки, собравшиеся поутру у колодца, не смеялись и не болтали, как обычно, а как-то стесненно дожидались своей очереди, наполняли кувшины и ведра свежей водой и расходились по домам.

   Город ждал.

   Весть о том, что в Ажен прибыли королевские комиссары, разлетелась по городу еще накануне. Горожане, участвовавшие в волнениях, сразу же собрались в соборе Сент-Этьен. Говорили, гадали, чем обернется для них недавний бунт, кто победит – королевский ли интендант или местные муниципалы? И что, при том или ином раскладе, будет с ними?

   Смутьяны, совсем недавно строившие баррикады в стремлении не впустить в город войска, сегодня мечтали о том, чтобы все само собой рассосалось. И, в общем, уже не так важно было, отменят последний побор – рыночный сбор с каждого локтя длины прилавка, – или нет. Лишь бы ушли войска, лишь бы можно было собираться, как прежде, по вечерам в тавернах, пить вино и щипать за попки молоденьких служанок.

   Ругали того, кто подбил их на смуту. Являлся в город темноволосый красавец, говорил с людьми на площади, убеждал, что дальше – будет только хуже. Откуда ему было ведать о последнем этом поборе? Да и не знал он. Говорил в общем: дескать, интенданты – воры, консулы – негодяи. Ясно говорил, весомо. Они и сами так думали, в сущности. Слова его ложились на готовую, вспаханную, плодородную почву. И взошли оттого быстро – сходками, возмущением, и, в конце концов, восстанием.

   *

   Когда Мориньер и его спутники приблизились к зданию ратуши, их встретили у самой лестницы, сопроводили до самых дверей, угодливо склонились, пропуская вперед – в кабинет, где за столом сидел лысоватый пожилой мужчина.

   Он поднялся, вышел из-за стола, раскинул по сторонам руки, будто хотел обнять их – всех троих, сразу. Приветствие получилось чрезмерным.

   Мориньер и сотоварищи не были расположены к велеречиям.

   Жосслен де Мориньер протянул интенданту письмо, по-хозяйски спокойно отошел к окну, взялся смотреть на улицу. Ждал, когда тот прочтет.

   И ему, Мориньеру, и самому мессиру Фарби, было ясно, что вопросы, которые один будет задавать и на которые второму придется отвечать, носили характер, по большей части, формальный.

   Принципиальное решение по этому делу было принято. То, что ставленники прежде великолепного Никола Фуке при его падении в той или иной степени разделят его судьбу – стало понятно тогда уже, когда Фуке впервые переступил порог по его собственному приказу обустроенной камеры в Анжере. И от того, как пойдет следствие, зависело теперь только то, сколь обильно обрушатся неприятности на голову королевского интенданта.

   Но Бертран де Монтего и Эжен де Трей этого не знали. Оттого вид у них был необычайно гордый. Они готовились провести настолько тщательное расследование, насколько это было в их силах. И жаждали проявить свои способности и лояльность к власти максимально полно.

   Закончив читать, интендант выпрямился, взглянул на худощавую фигуру у окна, на неприступных королевских комиссаров. Беспомощно опустил руки.

   Он и помыслить не мог, что дело так плохо.

   Неловкую паузу прервал детский смех. Девочка лет пяти-шести вбежала в кабинет, кинулась к отцу, протянула ему яблоко.

   – Папа! Я принесла тебе маленький подарок! – засмеялась радостно.

   Интендант смутился, обнял свободной рукой ребенка, чмокнул в темечко. Не взял яблока. Вторая рука была занята письмом. Крикнул в приоткрытую дверь:

   – Кто-нибудь, заберите Анжелик!

   Когда девочку увели, улыбнулся сконфуженно:

   – Простите, господа. Никакого с ней сладу.

   Выдохнул, сделал приглашающий жест рукой:

   – Прошу вас, – обратился он к двум комиссарам, – прошу. Я приказал выделить вам отдельный кабинет, чтобы вы могли удобно расположиться и ознакомиться со всеми интересующими вас документами.

   Он напряженно взглянул на Мориньера. Тот не двинулся, не обернулся, продолжал стоять и смотреть в окно.

   Королевский интендант уже приготовился шагнуть за порог, когда Мориньер негромко окликнул его.

   Интендант вернулся.

   – Месье Фарби, прикажите выдать господам комиссарам в первую очередь списки горожан, членов муниципалитета, книги ремонстраций*, кутюм** и привилегий, а также все документы, касающиеся последних собраний городского совета.

   О книгах акцизов и счетов он умолчал. Давал интенданту время. Тот понял, посмотрел на Мориньера с надеждой.

   – Чтобы выдать книгу привилегий, – пролепетал, – я должен собрать всех консулов. Книга хранится в сундуке. Достать ее можно, только если все консулы явятся со своими ключами.

   Мориньер пожал плечами:

   – Так соберите всех – и теперь же. Господа комиссары не должны ждать.

   *

   Вернувшись, мессир Фарби застал Мориньера сидящим в его кресле.

   Тот не поднял глаз, продолжал лениво листать книгу, на обложке которой аккуратным почерком было выведено: "Книга регистрации судебных дел. С 01 марта 1664 по..."

   – У меня мало времени, – сказал, когда интендант опустился в кресло напротив, предназначенное для посетителей. – Поэтому постарайтесь отвечать коротко и точно.

   Взглянул в лицо интенданту.

   – И, разумеется, правдиво.

   – Я не...

   – Месье Фарби, следствие по делу господина Фуке закончилось, судебные слушания вот-вот завершатся. Шансов оправдаться у него практически нет. Надеюсь, вы понимаете, что в свете этого ваша виновность, в принципе, не имеет большого значения. Для его величества – не имеет. Для вас же каждая ваша... ммм... оплошность... скажем, неудобна. Чем меньше таковых обнаружится, тем лучше для вас.

   – Я понимаю, – опустил голову интендант.

   – Вас обвиняют в том, – Мориньер выложил перед королевским интендантом первый лист, – что последний рыночный налог был принят незаконно, и вы используете собираемые средства в своих интересах. Есть ли запись о нем в муниципальном регистре?

   Какое-то время интендант молчал.

   – У меня нет времени, сударь, – сухо произнес Мориньер. – И у вас – тоже. Вы хотите, чтобы я повторил вопрос?

   – Нет, – ответил, наконец. – Запись отсутствует.

   Мориньер положил сверху следующий лист.

   – Вы брали займы под городское строительство. Можете ли вы дать отчет по выполненным работам?

   – Частично.

   – Если вас попросят завтра отчитаться о расходовании средств, вы сможете это сделать?

   – Не вполне.

   – Размер недостачи.

   – Около 10 000 ливров.

   Мориньер не выразил ни малейшего удивления. Спросил только:

   – Как быстро вы сумеете возвратить эту сумму в казну?

   – В течение нескольких дней.

   – У вас есть только сегодня.

   Интендант опустил голову.

   – Я понял, – выдавил, наконец.

   Третий лист лег на первые два:

   – Вас обвиняют в том, что вы, вмешавшись в судебный процесс, воздействовали на судей, фактически заставив их признать одного из горожан виновным в убийстве, которого он не совершал. Вы казнили человека из чувства личной неприязни.

   Интендант вскинулся:

   – Это неправда. Я знаю, что он убил.

   – Доказательства.

   – Два свидетеля.

   Мориньер склонился к его лицу:

   – Оба теперь мертвы?

   – Да... То есть нет... – растерялся Мишель Фарби. – Один умер два месяца назад от болезни легких. Второй исчез. Сбежал. Я не знаю, куда он подевался.

   Поднял голову, поймал взгляд Мориньера:

   – Я, правда, не знаю.

   – Тогда вам надо подумать о том, как доказать свою незаинтересованность в этом деле. Это будет, я так понимаю, непросто.

   Мориньер поднялся, развернул книгу регистрации судебных дел таким образом, чтобы интендант мог видеть то, что он ему показывает:

   – А что вы скажете об этом?

   – Я не имею к этому никакого отношения.

   – Что там произошло? Как случилось, что посланные вами солдаты вместо того, чтобы препятствовать насилию, сами превратились в убийц? Ведь по суду граф де Брассер был приговорен всего лишь к штрафу?

   – Да, и не к такому уж значительному. Но когда чиновник, сопровождаемый драгунами, приехал в замок, его встретили дубинками и пиками. Сам граф кричал что-то оскорбительное, ругал его величество. А вся его чернь... – он махнул рукой. – Драгуны застрелили графа. Его старший сын бросился на них со шпагой, завязалась драка. Все это очень неприятно.

   – Это слабо сказано. А что же графиня? Ее тоже убили, защищаясь? – язвительный тон графа де Мориньер задел интенданта.

   – А вы думаете, графиня – ангел милосердия? Она едва не лишила жизни одного из солдат, стукнув его огромной скалкой по голове так, что голова чуть не раскололась надвое, – вспылил. – Та еще семейка.

   – Что с остальными членами семьи?

   Интендант пожал плечами, встал, достал из шкафа очередную книгу. Долго ее листал. Наконец, продолжил:

   – Две девочки умерли в прошлом году, старший – оказал сопротивление и убит драгунами, средний отправлен на галеры за участие в беспорядках. А самый младший – Дени... – он почесал затылок, еще раз пробегая глазами страницу, – отправлен в сиротский приют, в Тулузу.

   Мориньер изобразил удивление:

   – Что – у графа де Брассер нет родственников? Отчего мальчика отправили в приют?

   – Родственников больше нет. Была еще одна девочка, но она, кажется, погибла где-то в Новой Франции.

   Мориньер выслушал.

   Молча положил перед интендантом последний, четвертый листок.

   Увидев в нем имя Никола Фуке, господин Фарби побледнел, вскинул на Мориньера испуганный взгляд.

   Тот понял, спросил:

   – Есть что-то еще, о чем сегодня еще не зашла речь и что может навредить вам или вашему прежнему патрону?

   – Мне надо подумать, – ответил интендант.

   – Думайте.

   Граф де Мориньер встал, вышел из комнаты, спустился по широкой лестнице. Оказавшись на улице, остановился, вдохнул глубоко. Замер, ловя каждой клеточкой кожи тепло солнечных лучей.

   Мориньеру вспомнилось последнее заседание суда по делу Фуке, на котором ему довелось быть. Вспомнился сам суперинтендант, идущий перед четырьмя десятками мушкетеров, что сопровождали Никола Фуке до тюремной кареты.