Текст книги "И пусть их будет много"

Автор книги: Ева Наду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

   Она не заметила искры восхищения, промелькнувшей во взгляде Мориньера, которую тот сразу же упрятал глубоко за непроницаемой пеленой темных глаз. Только выразительно посмотрел на Филиппа, словно произнося: "Ну, что? Говорил я вам?"

   Клементина не заметила ничего из этого, потому что в этот момент дрожала от негодования. Он, мужчина, продолжал сидеть, закинув ногу на ногу, тогда как она, женщина и хозяйка, стояла перед ним! Он не двинулся даже, когда она сделала несколько шагов к нему. Мало того, он, развалившись в кресле, и теперь продолжал разглядывать ее с легкой полуулыбкой. Что ему ее горе? Ее потери! Ее страдания! Он улыбался, как будто смотрел одну из так популярных при дворе мольеровских комедий.

   Даже Филипп, – она заметила это краем глаза, – сделал несколько шагов в направлении Мориньера, для того будто, чтобы поднять, выдернуть друга из занятого им кресла, поставить на ноги. Даже Филипп...

   Мориньер улыбнулся понимающе.

   – Успокойтесь, Филипп. И вы, сударыня. Присядьте, прошу вас, не упрямьтесь.

   Он с настойчивостью указал Клементине на стул.

   – То, что я собираюсь сказать вам, значительно длиннее того, что вам уже пришлось выслушать, и более неожиданно для вас, полагаю. А мне не хотелось бы приводить вас в чувство, если вам вздумается потерять сознание.

   – Я не доставлю вам такого удовольствия, сударь, так как вряд ли существует что-нибудь, что может шокировать меня, если я знаю, что это исходит от вас, – упрямо тряхнула головой Клементина, но все же села.

   – Вы недооцениваете вашего покорного слугу, – усмехнулся Мориньер, от которого не укрылась внезапная бледность Клементины. – Жаль.

   Глава 33. Выбор

   Клементина, действительно, почувствовала, как последние силы покидают ее. Опустилась на стул. И Мориньер некоторое время молчал, дожидаясь, когда она придет в себя.

   Когда щеки графини порозовели, заговорил:

   – Возможно, то, что я имею честь предложить вам, выглядит менее достойно. И уж точно не так величественно, как то, что предложил ваш супруг. Но, осмелюсь думать, по сути, оно гораздо более привлекательно и... – по лицу его скользнула легкая улыбка, – гуманно. А, главное, что только вы не готовы поставить на карту, чтобы спасти от несчастий ваше дитя, не так ли? Вы, сударыня, как человек прагматичный и весьма, должны по достоинству оценить то, что я вам скажу.

   Клементина услышала иронию в его словах – он и не старался ее скрыть. И в другое время она, вероятнее всего, прекратила бы этот разговор и, гордо вскинув голову, удалилась. Но сейчас она подумала вдруг безразлично, откинувшись на спинку стула – будь, что будет. Она не раз убеждалась в том, что граф де Мориньер обладает удивительной внутренней силой, противиться которой ей чрезвычайно трудно. Да и к чему теперь было противиться?

   – Хорошо, я слушаю вас.

   Она надеялась, что голос ее не дрожит.

   Мориньер кивнул.

   – Итак, вначале я предлагаю вам совершить небольшой экскурс в прошлое. В недавнее прошлое, графиня. Я хочу, чтобы вы вспомнили майские ночи во дворце Алкионы, чудесные фейерверки и огни, расцвечивающие глубокое летнее небо.

   Она не понимала, к чему он клонит, но тревога неожиданно отпустила ее. Он видел, как заволокло туманом ее глаза, как постепенно она погрузилась в предлагаемые им воспоминания. Приятные воспоминания. Такие далекие воспоминания.

   Он замолчал, давая ей время вернуться.

   – Я не понимаю, сударь, какую цель вы преследуете, напоминая мне о днях, когда я была счастлива.

   – Я не закончил. Мне нужно, чтобы вы вспомнили кое-что еще.

   Она посмотрела на него удивленно.

   – В те дни на праздник было приглашено более шестисот человек, и среди них – иностранный посол. Праздник был великолепен, дамы очаровательны. Не было человека, который не восхищался бы той чудесной, сказочной атмосферой, в которую каждый из приглашенных был погружен на целую неделю. Особенно один из них, – Мориньер подался вперед, посмотрел на нее внимательно, – с огромными голубыми... почти синими... глазами и густыми черными ресницами. Вы помните его жаркий взгляд? Дурманящий аромат Востока? Вы помните, конечно?..

   Она кивнула – помню. Ощутила, как задрожали руки.

   Что это было тогда? Опьянение свободой, которую она обрела на столь, как оказалось впоследствии, короткое время, или что-то еще?

   Нервно оглянулась на мужа. Его лицо было сейчас бледнее прежнего. Он, окаменев, смотрел перед собой. Значит, было что-то еще, чего он, глупый, доверчивый мужчина, не заметил, не разглядел?

   – Успокойтесь, Филипп, – засмеялся Мориньер, принимая прежнюю позу, – успокойтесь. Даже если бы вы не сводили тогда взгляда с вашей жены, вам не в чем было бы упрекнуть ее. Но я знаю, что графиня не может не помнить этого примечательного посла. А также последующую за этим знакомством королевскую лотерею.

   Клементина кивнула еще раз. Она все помнила. Он был грациозен, как хищник на охоте. Он склонился тогда по французскому обычаю к ее руке, впервые, пожалуй, признав, что в обычаях французов-варваров есть некоторая приятность. Он преследовал потом ее взглядом весь вечер. И после лотереи, на которой она ничего не выиграла, едва не учинил королю скандал. Ей пришлось приложить массу усилий, чтобы успокоить его.

   Конечно, она не могла не помнить. Он обнимал ее за талию, склоняясь все ближе и ближе к ее лицу. Говорил одновременно яростно и пылко:

   – О, прекрасная лилия, – говорил. – Вы огорчены, я знаю, преступной несправедливостью, допущенной сегодня...

   А она смеялась, стараясь объяснить бестолковому, что нисколько не огорчена тем, что прелестное колье досталось Марии-Терезии, а изумительный перстень – Луизе Лавальер. Да, и разве могло быть иначе?

   Он настаивал:

   – Разрешите мне исправить эту оплошность. Иначе она будет омрачать мне воспоминания об этом празднике. Позвольте преподнести вам дар, достойный вашей красоты.

   Он снял с пальца перстень с огромным изумрудом и протянул ей.

   – Я хочу, чтобы вы утешились. Я желаю, чтобы этот перстень напоминал вам о том, что есть на свете великолепные, чудесные, богатейшие края, где вам еще не довелось бывать. Аллах велик. Возможно, он приведет вас туда, где ваша красота всегда будет по достоинству оценена.

   Ей так и не удалось тогда убедить его в том, что главное, что ей теперь необходимо – добраться, наконец, до своей комнаты и уснуть. Она не приняла дара, отговорилась тем, что перстень этот так же восхитителен, как и велик. Она не сможет носить его без боязни потерять. А это расстроило бы ее значительно более того, что она не выиграла сегодня в лотерею.

   Мужчина не почувствовал иронии. Только, раззадорившись еще больше, воскликнул:

   – Что тогда хотела бы получить в подарок прелестная роза?

   Она прошептала:

   – Ваш кинжал. Я была бы в восторге, если бы ваше превосходительство подарили мне кинжал.

   Она знала, что оружие для жителей Востока священно. Она мечтала поставить его в неловкое положение, И очень надеялась, что он отпустит ее, наконец. Но Мохаммед Али Юсуф оказался более французом, чем она предполагала. Он улыбнулся, мягким движением коснулся оружия, висящего на поясе.

   – Этот кинжал слишком тяжел для вас, так же как, увы, и велик перстень. Но я обещаю вам прислать другой – который будет вам удобен.

   Клементина утомленно взглянула на Мориньера.

   – Я вспомнила. Что еще вы хотите от меня?

   Мориньер довольно кивнул. Продолжил без промедления:

   – Я хочу предложить вам путешествие. Долгое путешествие. В ту самую страну, воспоминания о которой хранятся в вашей комнате, в небольшой шкатулке красного дерева, что стоит на камине. Я хочу предложить вам отправиться со мной в Константинополь.

   – Зачем? Что я буду там делать?

   – Бывают ситуации, в которых женщине легче добиться нужного результата, чем лучшему из дипломатов. В особенности, когда дело касается мужчин.

   – Другими словами, вы предлагаете мне роль шлюхи?

   – А это уже – как вам будет угодно, мадам, – холодно заметил Жосслен де Мориньер. – Все будет зависеть от вашего ума и ловкости.

   Филипп сделал несколько шагов от окна:

   – Послушайте, Жосс, вы говорили...

   – Все, что я говорил вам, остается в силе, и я не вижу необходимости повторяться. А потом, графиня может выбирать. Ведь с вашей стороны уже поступила парочка предложений, которые, я уверен, не выветрились из хорошенькой головки вашей жены. И она ими непременно воспользуется, если мое предложение покажется ей невозможным.

   Он незаметно улыбнулся. Не стал напоминать, что еще не было ни слова сказано о девочке, из-за которой собственно Клементина и выслушивала сейчас все эти предложения, одно щедрее другого.

   Как он и предполагал, Клементина не замедлила задать ему вопрос.

   – Хорошо. Мы вернемся к обсуждению этих щекотливых деталей после. А пока не соблаговолите ли сказать мне, в чем моя выгода? Меня не так беспокоит моя судьба, как...

   – А выгода, собственно, в том, – перебил он ее, – что вы сможете взять с собой вашу дочь. Вы сможете воспитывать ее по своему усмотрению, вы сами будете жить, если не так, как вам бы хотелось, то, уж во всяком случае, так, как сможете. А ведь и это немало?

   – Хорошо. Но как же я поеду? Насколько я могу себе представить, вряд ли в Константинополе можно найти европейских женщин, чье положение могло бы меня прельстить?

   – Это не так, – ответил мягко. – Вы не дослушали до конца.

   Мориньер бросил быстрый взгляд на Филиппа. Тот смотрел на них в смятении. Не верил своим ушам, слушая переговоры этих двух незнакомых ему людей. В какой-то момент он готов был вмешаться. Но Мориньер не дал ему такой возможности. Поднялся, чтобы размять затекшие ноги. Положил руку на плечо друга, заговорил снова.

   – Филипп, помнится, ты позволил своей жене выбирать, и она теперь вольна делать тот выбор, который ее устраивает, не так ли?

   – Да, но ты не сказал, что для этого ей придется...

   – Мадемуазель де Керуаль, насколько я помню, тоже выполняла подобные поручения, – вдруг вступила в разговор Клементина. – И не без успеха.

   – Мадемуазель де Керуаль не замужем. И она вольна распоряжаться собой, как ей заблагорассудится. А вы носите мое имя. И я не позволю...

   – О, Филипп, – она с недоверием и ужасом смотрела на мужа. – То, что вы говорите – невозможно. Чудовищно. Вас не волнует то, что случилось с моей жизнью! Вас волнует имя? А что такое имя – если за ним не стоит человек, личность?

   – Что такое имя?? – взревел граф де Грасьен. – С ним мои предки шли на смерть. Это имя до сих пор с уважением произносили и мои друзья, и мои враги. Вы же оставляете мне от него одни лохмотья, и смеете утверждать, что оно для вас ничего не значит?!!

   – Тише, дорогие мои, я примирю вас.

   Жосслен де Мориньер обернулся к Клементине.

   – Сударыня, согласие, которое вы только что дали...

   – Я его еще не давала...

   – Вы его дали, – мягко возразил Мориньер. – Но, чтобы вам обоим было проще, у меня есть кое-что еще.

   Он, словно волшебник, достал из рукава камзола сложенный лист бумаги, увидев который Клементина побледнела, а Филипп покраснел.

   – Королевская печать, – прошептала Клементина.

   Что она ей несет?

   – Жосслен, вы не сказали мне, что получили письмо от его величества? – с укором воскликнул Филипп.

   – Не сказал. Потому что я его не получал. Послание предназначено для вашей жены. А она не могла вам об этом сообщить, потому что сама только что узнала о его существовании. – В его словах было столько резона, что к ним не могли бы придраться самые взыскательные судьи.

   Мориньер протянул письмо Клементине. Она взяла его осторожно, едва превозмогая вновь охватившее ее волнение. С трудом справилась с печатью.

   "Мадам де Грасьен, которая не однажды доставляла Нам радость своим очарованием и которая столь же часто находилась так близко к тому, чтобы вызвать Наше неудовольствие.

   Мадам!

   Велико было Наше разочарование, когда много месяцев назад вы по желанию вашего супруга и, увы, с Нашего соизволения покинули Вашего Короля. Тем более велико Наше огорчение сейчас, когда Мы узнали о тех трудностях, что постигли вас.

   Нам следовало, зная вашу импульсивную натуру, приказать вам не покидать Парижа. Тогда, может быть, вам удалось бы избежать того, что так усложняет теперь вашу жизнь. С другой стороны, Мы довольны этим, ибо это дает Нам шанс получить для Короны верного слугу, столь же предусмотрительного и дипломатичного, сколь и очаровательного.

   Мы отдельно говорим о предусмотрительности, ибо известный вам человек, ваш друг, убедил Нас, что ваша натура претерпела значительные изменения. А это качество чрезвычайно потребуется Вам на том поприще, которое Мы имеем вам предложить.

   Мадам!

   Вам предлагается незамедлительно прибыть в Фонтенбло вместе с вашими сложностями, чтобы принять титулы и честь, которые Мы вам гарантируем. Надеемся вскоре увидеть вас здоровой и счастливой при Нашем дворе. Будьте готовы к тому, что вам нескоро придется вернуться в Грасьен. Надеемся также, что изменения, которые последуют в вашей жизни будут радовать вас более, чем огорчать.

   P.S. Передайте графу де Грасьен, что Мы ждем его с не меньшим нетерпением и милостью и рассчитываем разрешить проблему ко всеобщему удовлетворению".

   Клементина долго смотрела на размашистую королевскую подпись. Потом молча подала послание мужу.

   Тот быстро пробежал глазами письмо.

   – И вы молчали о нем? Что ж, граф, вы знаете, что приказ короля для меня закон, необсуждаемый и нерушимый.

   Он вернул Клементине письмо и быстро вышел из комнаты.

   – И вы молчали о нем! – укоризненно воскликнула Клементина. – Для чего вы разыгрывали эту недостойную дворянина комедию, прекрасно зная, что все заранее решено?

   – Мне было нужно, чтобы вы сами приняли решение – вы и ваш муж. Письмо призвано лишь рассеять ваши последние сомнения.

   – А что бы вы сделали, если бы я не приняла вашего предложения? Что, если бы я предпочла отправиться в монастырь?

   – Я бы счел вас дурочкой, а письмо бы порвал, – отозвался он, улыбаясь.

   – Порвали бы письмо короля? Вы шутите?

   Улыбка на мгновение сошла с его лица. Он пристально взглянул на Клементину. И та вдруг почувствовала, как неистово заколотилось сердце.

   "Поистине, этот человек слишком хорошо умеет влиять на окружающих, – подумала она, стараясь справиться с непонятным беспокойством. – Ах, если бы он не знал своей силы!"

   Мориньер прошелся по комнате, выглянул в окно. Увидел, как Филипп размашистым шагом пересек двор в направлении конюшен. Снова возвратился к Клементине.

   Она молча наблюдала за его перемещениями, старалась обнаружить хоть самую малую толику ответного волнения. Но ничего, кроме холодной, бесконечной уверенности. Только легкий укор, смягчаемый вернувшейся на лицо улыбкой.

   – Графиня, я просил бы вас впредь более серьезно относиться к моим словам, так как недоверие теперь всего лишь оскорбительно, недоверие же через некоторое время станет еще и чрезвычайно опасным.

   – Хорошо, – сдавленно произнесла Клементина, злясь на саму себя за свою глупую, необъяснимую реакцию. – Но мы в таком случае не договорили. Вы не объяснили мне мои обязанности. И вы ничего не сказали о судьбе моей дочери. Вы рассказали королю о ней? Вы сказали, кто ее отец?

   Жосслен вернулся в удобное кресло. Уселся, снова закинул ногу на ногу.

   – Я сказал, что это моя дочь.

   Он произнес это беззаботно, с потрясшей Клементину легкостью.

   Он смеялся. Он был доволен. Он приглашал ее посмеяться вместе с ним.

   Как ей понять его? Клементина продолжала слушать. Путалась в собственных мыслях. Бесполезно пыталась проникнуть за эту завесу довольства и беспечности.

   Он улыбался, а ей в каждом слове слышалась бесконечная ирония, ужасная насмешка над всеми ее чувствами. Она смотрела и не сомневалась, что все, что она сейчас видит и слышит – превосходно разыгранный спектакль, в котором нет ни одного лишнего слова или жеста.

   – Я рассказал его величеству о своей непреодолимой страсти к вам. Я говорил о том, что ваша девочка – плод нашей любви. И я не могу позволить, чтобы она чувствовала себя обделенной. Я умолял его величество быть милосердным. И он не смог отказать. С присущей ему добротой король захотел стать крестным отцом нашей крошке. Он, правда, решил зарегистрировать ее, не упоминая в документах моего имени, но разве это так важно? Когда имеешь такого крестного, многое становится несущественным, не так ли? И разве не прекрасное будущее открывается перед вашей незаконнорожденной дочерью?

   – Отчего же "не упоминая"? Если все так, как вы говорите...

   Мориньер улыбнулся – кто бы сомневался, что она спросит об этом:

   – Регистрируя вашу дочь "без упоминания имени отца", его величество создает прецедент, который позволит ему в дальнейшем, без всяких трудностей, обеспечить будущее своему собственному сыну – маленькому Луи де Бурбону, которого родила ему Лавальер почти два года назад. Какая, право, недоверчивая у вас натура... К чему вам эти подробности, дорогая?

   Клементине казалось, что у нее остановилось сердце. Все, что сказал сейчас Мориньер, было настолько же непристойным, насколько соблазнительным. Она негодовала и радовалась, пугалась и готова была облегченно вздохнуть. Мысль, что она может дать своей несчастной девочке будущее, восхищала ее, тогда как ощущение, что ее покупают, – нет, уже купили, – приводила ее в неистовство.

   Мориньер со своей стороны нисколько не сомневался, что предложение уже давно принято. Но он понимал и другое: чтобы презреть собственное воспитание, перешагнуть через общепринятые нормы нравственности, нужно нечто большее. Нужно ощущение неизбежности. И он продолжил.

   – Насколько я помню, у вас есть еще один ребенок, – проговорил медленно.

   С удовольствием отметил в глазах Клементины непонимание и растерянность. Продолжил:

   – Полагаю, в пользу принятия вами моего предложения говорит еще и то, что вам должна быть небезразлична и ее судьба.

   – Не вижу связи.

   – Напрасно, мадам. Вы должны понимать, что скандал скандалу – рознь. Ваше положение при дворе, – а значит и вашей старшей дочери, – всецело зависит от того, как вы распорядитесь сложившейся ситуацией. Согласись вы на предложение Филиппа, вы окажетесь в глазах света падшей женщиной...

   Она вспыхнула, сузив блеснувшие недобрым огнем глаза.

   – По-вашему, если я приму ваше предложение, я превращусь в глазах света в ангела непорочного? Вы думаете, превратив ошибку в ремесло, я стану выглядеть пристойнее?

   Мориньер улыбнулся. Ответил:

   – Вы не дали мне договорить... Вы должны были заметить, что двор любит обсуждать всевозможные романтические бредни. Порицая их на словах, он втихомолку восторгается ими. А я, как я уже вам сказал, готов пожертвовать своим добрым именем и сыграть роль пылкого влюбленного. Ваша дочь в этом случае окажется прелестным доказательством нашего безумия. Участие короля в ее судьбе завершит начатое нами. Из шлюхи вы превратитесь в героиню, ваша дочь из бастарда превратится в принцессу, а я окажусь счастливым обладателем двух прелестных женщин. Разве не безупречно придумано?

   Он подошел к ней сзади, склонился к ее уху, заговорил с заметным сарказмом:

   – Я не страдаю манией продолжения рода. И в качестве жены такое необузданное создание, как вы, меня вполне устроит. Надеюсь, вы не приняли за чистую монету сказанное мною королю, что вы изменились и стали много сдержаннее? Не сомневаюсь, что должно пройти немало времени, чтобы это оказалось хоть сколько-нибудь правдой.

   – Вы забываете, что я замужем, – воскликнула она, отшатываясь.

   Он засмеялся. Отступил.

   – Да, но, думаю, недолго теперь. Жаль, что этого не слышит сейчас Филипп. Он слишком рано покинул нас. Но у меня есть подарок и для него. Незадолго до нашего с Филиппом отъезда в Грасьен его величество направил архиепископу Парижскому, Ардуэну де Перефиксу, прошение об аннулировании брака. И к нашему прибытию, полагаю, нужный нам ответ будет в Фонтенбло. Согласитесь, было бы верхом нечуткости оставить вашего супруга женатым человеком. Он не простил бы нам нашего счастья, если бы не получил возможности строить свое.

   – Но как?.. – она изумленно смотрела на графа. – И отчего вы уверены в ответе?

   Он улыбнулся во все свои тридцать два белоснежных зуба, и она поняла, что ответа не добьется.

   – Вы страшный человек, господин де Мориньер! Вы играете чужими судьбами, как другие играют в шахматы. Как вы могли действовать от имени вашего друга? Как вы могли? А если бы он распорядился иначе? Если бы он простил мне мой грех? Или если бы я решила закончить свои дни в монастыре? Предпочла бы уныние вечному позору? Что если бы я решила, что лучше похоронить себя в стенах кельи, чем всю оставшуюся жизнь вспоминать, что когда-то я могла уважать себя? А теперь с каждым прошедшим днем я буду все глубже и глубже погружаться в пучину бесстыдства и греха!

   Вскричала, прижав руки к груди:

   – И никогда, запомните, никогда я не поблагодарю вас за то, что вы сделали! Потому что вы не оставили нам пути к отступлению!

   Он улыбнулся этому ее восклицанию.

   – Фи! Как это не похоже на вас, дорогая графиня! Упрекать человека, который предлагает вам выход, в том, что этот выход недостаточно комфортен! Не разочаровывайте меня! – он засмеялся. – Может быть, вы не заметили, но я только что предложил вам руку и сердце. Простое воспитание требовало отнестись к сказанному более внимательно и уважительно. Впрочем, я прощаю вас. Что же касается вашего теперешнего мужа. Если бы Филипп простил вас, он не был бы Филиппом де Грасьен, равно как и вы не были бы собой, если бы отказались от столь заманчивого предложения. Так что не нужно лишних слов, дорогая.

   – Вы говорите, что я отнеслась к вашим словам без должного внимания? Ошибаетесь, – холодно возразила Клементина. – Напротив, я чрезвычайно внимательно вас слушала. И говорю вам: я согласна ехать с вами, куда прикажет мне его величество и куда направите меня вы. Я согласна делать все, что потребуется, чтобы выжить и не лишиться тех благ, которые вы добыли для меня и моей дочери. Но я говорю вам "Нет!" – я не собираюсь замуж в третий раз. Двух браков по расчету достаточно – вполне достаточно для одной жизни. Оба раза расчет оказался неверным. Третьего такого брака не будет!

   Она была очень бледна, но говорила уверенно и холодно.

   – Согласен, графиня, согласен. Эти неверные расчеты – они вечно все портят. – Мориньер приблизился к ней, взял обе ее руки в свои руки, поднес их к губам: – Мы никогда, дорогая, не позволим себе так нелепо ошибаться.

   Отвесил ей шутовской поклон, и направился к выходу, успев заметить гримасу отвращения, скользнувшую по лицу Клементины.

   – Готовьтесь к отъезду, графиня. Я велю заложить карету, если Филипп еще этого не сделал. Отправляемся завтра на заре.

   Глава 34. У короля

   Она ненавидела его – это было очевидно. Мориньер знал это и знал давно. Но был уверен, что поступает правильно.

   Он считался в свете человеком удачливым. Точный расчет сторонние наблюдатели предпочитали называть удачливостью. Так проще было смириться с собственным неуспехом. Что сделаешь, если Фортуна так любит его?

   А он свою жизнь строил по кирпичикам. Дотошно просчитывал каждый шаг. Он слишком хорошо знал, что одно неверное движение, один неправильный расчет может повлечь за собой лавину таких неприятностей, которая легко погребет под собой всю столь тщательно выстроенную им систему. И все же... все же не так давно он едва не проиграл.

   Он закурил трубку, наполняя комнату тонким ароматом табака, и улыбнулся, вспомнив свою недавний промах.

   Не устающий повторять своему воспитаннику, что информация – великое оружие, а отсутствие ее может стоить головы, он сам не так давно чуть было не увяз в начатом им же самим разговоре, как муха в меде, – из-за того только, что когда-то не слишком чутко слушал и не слишком внимательно смотрел.

   Когда Людовик, незадолго до их отъезда в Грасьен, вызвал его к себе, Мориньер понял, что наступил момент, и упускать его нельзя.

   Он внимательно выслушал все, что желал сказать ему король – про проблемы с миссиями в Марокко и Алжире, про сложности с берберийским пиратами, про неприятности в Константинополе. Людовика беспокоило слишком медленное развитие торговых отношений с Блистательной Портой, его раздражала неспособность французского посла, Дени-Э-Вантеле, хоть сколько-нибудь сдвинуть с мертвой точки реализацию уже подписанных соглашений. Торговля шелком приходила в упадок. Султан не держал слова, отказывался продавать шелк французам. Посол жаловался, что французы в Порте подвергаются бесконечным унижениям, что англичане по-прежнему имеют приоритет во всех сферах.

   – Меня не устраивает информация, которая подступает из Константинополя – ни ее качество, ни смысл. Я не уверен в том, что наш теперешний посол компетентен и способен изменить ситуацию. Я не уверен, что он, составляя свои отчеты, достаточно правдив и точен, чтобы мы могли основывать на этих отчетах наши дальнейшие в отношении Константинополя планы. Другими словами...

   Людовик замолчал. Подошел к резному с инкрустациями столику, поворошил бумаги. Искал что-то и не находил.

   – Я понял, ваше величество. Я готов.

   Король медленно повернулся, посмотрел на Мориньера.

   Произнес, оставляя между словами необычно длинные паузы:

   – Я не вижу другой, более подходящей для этой цели кандидатуры. Сейчас – не вижу. Признаюсь вам, даже зная вас, ваши способности, ваше умение очаровывать людей, ваши силу и доблесть, отправляя вас в Порту, я не чувствую уверенности. И тем не менее... Лучшего посла у Франции сейчас нет.

   Мориньер взглянул королю в глаза:

   – Вы, ваше величество, хотите отозвать Дени-Э-Вантеле?

   – Конечно. Какой смысл держать там этого бездельника, если за все время пребывания он не сумел добиться ничего! Ни единой льготы для Франции! Ни одной уступки со стороны султана Мехмеда! Ни-че-го!

   – Я могу советовать вашему величеству?

   – Говорите!

   – Не отзывайте Дени-Э-Вантеле! Позвольте мне явиться в Константинополь неофициально. Положение посла сильно сужает поле деятельности. Мне будет проще действовать, если я буду там, хотя бы поначалу, лицом частным.

   – Да, но посольство дает определенные гарантии...

   – Единственное, что мне нужно, ваше величество, – ваше доверие. Оно – главная для меня гарантия и главная награда.

   Он, Мориньер, опустился на одно колено, склонил голову. Думал: "Сейчас и ни минутой позже! Именно сейчас пришло время просить".

   Король был тронут. Он подошел к своему слуге, коснулся царственной рукой его плеча.

   – Я всегда знал, что могу на вас рассчитывать. Встаньте, граф.

   – Нет, сир, есть еще кое-что, о чем я должен просить, стоя на коленях перед вашим величеством.

   Король отступил на пару шагов.

   – Просить? Чего же?

   – Я прошу у вашего величества разрешения жениться до отъезда в Константинополь.

   – Встаньте, друг мой, встаньте! Этот драматизм абсолютно ни к чему. Хотите жениться – женитесь! Ваш король будет только рад! Но, отправляясь в Порту, вы вынуждены будете надолго оставить вашу молодую жену в одиночестве. Хорошо ли это будет?

   – Нет, сир. Я хотел бы взять жену с собой.

   – Это опасно?

   – Надеюсь, что не очень. Я слышал, что многие европейцы подолгу живут в Константинополе со своими семьями.

   – Что ж... Поступайте, как считаете нужным. Как имя вашей избранницы?

   Король смотрел на него с улыбкой.

   – Графиня Клементина де Грасьен, ваше величество, – ответил Мориньер, глядя Людовику в глаза.

   Увидел, как улыбка сползла с лица государя. Король побледнел.

   – Вы с ума сошли? – спросил ошеломленно.

   – Нет, сир. Я должен покаяться...

   – Кайтесь перед вашим святым отцом и нашим Господом, – ответил резко.

   Повернулся на каблуках, готовясь выйти из комнаты. Уже на пороге обернулся, проговорил глухо:

   – Ступайте за мной, граф!

   Людовик привел его в маленький кабинет, в котором не было ничего, кроме высокого королевского кресла, стола и небольшого бюро красного дерева. Стены кабинета были обиты панелями того же, что и мебель, цвета. Мориньер знал эту секретную комнату.

   – Именно тут я принимаю исповеди, – произнес Людовик, не сводя с Мориньера тяжелого взгляда.

   Шутливые слова плохо вязались с тоном, каким они были произнесены.

   Мориньер молчал, собираясь с мыслями. Реакция короля сбила его с толку. Он думал, король будет изумлен, шокирован. Он ждал насмешливой отповеди и едких комментариев. Но не гнева – не этого настоящего, непритворного, удушающего гнева, которого не сумел укрыть от его глаз Людовик.

   Людовику нравилось по-отечески журить провинившихся. Склонность его придворных к плотским утехам позволяла ему чувствовать себя чище и нравственнее. Исполняя роль судьи, Людовик любил бывать снисходительным. Это возвышало его в собственных глазах. И Мориньер был тысячу раз готов к тому, что ему придется преодолевать королевское "нет", основанное на нежелании короля ввязываться в юридические сложности. Он, Мориньер, внимательно изучил все, что касалось его вопроса – все возможности, тропинки, повороты. Он нашел главную причину, по которой король просто не мог бы отказать ему. Но сейчас... сейчас он не знал, с чего ему следует начать.

   Начал осторожно, понимая, что ошибка может стоить очень дорого.

   – Я благодарен вашему величеству за оказанную мне милость...

   – Короче, граф. Говорите по существу.

   Король нетерпеливо забарабанил пальцами по полированной поверхности бюро.

   – Я знаю, ваше величество вправе порицать меня.

   "Неужели, – думал Мориньер, – король неравнодушен к этой женщине? Как это неуместно! Его уязвленное самолюбие может помешать ему проявить доброту".

   Король скрестил руки на груди.

   Пока Мориньер изливал ему свое сердце, Людовик молчал.

   Слушал, неподвижно восседая на высоком кресле. Не сводил взгляда с говорившего. Глаза его жестко блестели.

   И вдруг расхохотался.

   – Кажется ваш друг, граф, очень просчитался! Он увез свою жену от одного мужчины, чтобы бросить ее в объятия другого.

   Вот тут он, Жосслен де Мориньер, почувствовал себя ослом. Как мог он упустить из вида, что король может подпасть под чары этой женщины?!

   *

   Людовик поступил по-королевски. Он справился с чувством, мешающим ему дышать. Он подписал бумаги, составленные Мориньером, заставив того стоять все то время, пока сам своей царственной рукой писал длинное милостивое послание в Грасьен.