Текст книги "И пусть их будет много"

Автор книги: Ева Наду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

   Не столкнись она с этим человеком, что было бы потом?

   Ну, сделала бы она еще несколько быстрых шагов и остановилась – неприбранная, взъерошенная, на грани истерики.

   Дальше ей пришлось бы возвращаться обратно... И кто знает, не стала ли бы она причиной очередных слез этой дурочки Жаннет?

   Так, возможно, и случилось бы.

   Но, едва выскочив за дверь, она налетела на проходящего по коридору человека, споткнулась, кажется, даже наступила ему на ногу.

   Он поймал ее, не дал ей упасть, удержал. Она чуть не ткнулась носом в серебряную цепь на его груди – единственное украшение его черного, сшитого, впрочем, из очень дорогой ткани, костюма. В чем – в чем, а в этом она разбиралась.

   – Что случилось, дорогая маркиза? – мужчина оглядел ее с ног до головы, улыбнулся. – Вас что-то напугало? В вашей комнате завелось чудовище?

   – В этой каморке, любезный граф, – капризно надула она губки, – могут завестись только тараканы. Чудовище там не поместится.

   Он засмеялся.

   Атенаис с удовольствием оперлась на предложенную ей руку, сделала вместе с ним еще несколько шагов по коридору, снова остановилась.

   – Вы не можете себе представить, граф, как я рада вас видеть! Сегодня вы – первый, о ком я могу сказать это со всей откровенностью.

   Она взглянула на него кокетливо.

   Граф де Мориньер был послан ей Небом. Она сразу это поняла.

   Если сейчас его величество, в самом деле, считает, что не желает ее любить, ей ничто не мешает обзавестись любовником. А этот мужчина, недосягаемый и таинственный, был для этого лучшей кандидатурой. Приручив Мориньера, она утерла бы нос и своему муженьку, и самому Людовику.

   Она улыбнулась, представив ярость мужа. Навряд ли он рискнул бы скандалить с человеком, ради которого его величество переносит Королевский Совет и даже, случается, отсылает от себя Луизу. "Ступайте, Луиза, мне надо поговорить с графом!"

   Это же надо! И эта клуша смиренно поднимается и уходит!

   Атенаис сощурила глаза. Ее не обманешь, она прекрасно знает, что нравится Людовику. Да это и не странно. Она молода, умна и хороша собой. И она не такая зануда, как эта Лавальер. Совсем не такая!

   Лавальер невыносимо глупа. А ведь они когда-то были подругами. Да и сейчас они еще часто болтают о том, о сем. Но Атенаис чувствует себя гораздо умнее и значительнее, и всегда искренне недоумевает, что приятного находит король в вечно стонущей, больной любовнице.

   И как эта глупая гусыня не понимает, что всему на свете есть предел, тем более привязанности монарха?

   Но Бог с ней – с Луизой.

   Если исключить короля, граф де Мориньер – единственный мужчина при дворе, который вызывает у Атенаис неподдельный интерес. Мало того, что он красив и загадочен, еще и покорить его, судя по всему, – чрезвычайно непросто. А всякое "непросто" с детства рождало в Атенаис де Монтеспан неодолимый азарт.

   Как и многие прочие, она при общении с этим человеком, испытывала одновременно любопытство и некоторый страх.

   Она, как и другие, совершенно не понимала, что он за человек, чем он живет и что любит. Мориньер редко принимал участие в праздниках, никогда не играл в спектаклях и никогда не волочился за женщинами. Поговаривали, что он когда-то был женат, но жена его умерла родами. Было ли это на самом деле или нет – Атенаис не знала. Сестра ее, Габриэль, поведала как-то, что Мориньера видели у ступеней его парижского дома с какой-то дамой под густой вуалью. Та вышла из экипажа, тонкая и гибкая, как лоза. Он встречал ее. Сбежал по мраморным ступеням, открыл дверцу кареты. Габриэль шептала: "Он говорил с ней нежно, потом, подав ей руку, повел ее в дом".

   Говорили, что это и была его любовница. Но кто она – не знал никто. "Спроси, у кого хочешь".

   Атенаис спрашивала, разумеется. Все пожимали плечами.

   Так же редко Мориньер играл в карточные игры, а если играл, то почти всегда проигрывал. И ни один человек не мог утверждать, что видел, чтобы это его хоть сколько-нибудь огорчало. Одним словом, Атенаис жаждала узнать этого мужчину ближе.

   И теперь, получив такую великолепную возможность говорить с ним, Атенаис де Монтеспан решила идти сразу ва-банк. А, и в самом деле, другой такой шанс может представиться очень нескоро. Мориньер, хоть и бывает при дворе не так уж редко, в общении с дамами, по большей части, ограничивается вежливыми поклонами и дежурными улыбками. А сейчас он – вот, в ее руках...

   – Это так несправедливо, – вздохнула она. – Я бесполезно мечтаю о встрече с вами все дни напролет, а встречаю – в день, когда совершенно к тому не готова.

   Начала она с выражением лица: Ах, если бы вы знали, как это непросто – говорить правду!

   Атенаис была уверена: обычным кокетством этого мужчину не проймешь. А вот неожиданную прямолинейность, которую так легко принять за искренность, он вполне может оценить.

   Мориньер посмотрел на нее внимательно. Она коснулась его руки. Опустила глаза.

   – Мне очень неловко, месье, что вам довелось видеть меня в таком состоянии, – она накрутила на палец белокурый локон, подергала его, дескать – "вы видите? я сегодня даже не причесана!"

   Мориньер молчал. Она взглянула на него удивленно – теперь было самое время для его реплики. Не дождавшись, продолжила:

   – Я, должно быть, кажусь вам сегодня невыдержанной и капризной. Мне жаль, поверьте. Но женщине очень трудно сохранять спокойствие и доброе расположение духа, когда ей приходится мерзнуть все ночи напролет. И, ах, если бы этим дело ограничивалось! В комнате, что я занимаю, целыми днями так темно. К тому же она мала. Настолько мала, что больше похожа на тюремную камеру!

   Посмотрела на него снова. Он улыбался.

   – Понимаю, маркиза. И в таких чудовищных условиях рискует зачахнуть самая жизнелюбивая из лилий.

   Она зарделась, улыбнулась в ответ обезоруживающе:

   – Да, я... Видите ли...

   Их прервали. Вездесущий Лапорт, – она заметила его не сразу, – остановившись неподалеку, явно ожидал, когда они закончат говорить.

   – Простите, сударыня, – Мориньер коротко поклонился, отошел.

   Довольно долго, – ей, во всяком случае, так показалось, – говорил о чем-то со старым камердинером Людовика. Атенаис старалась сохранить на лице благодушную, доброжелательную улыбку.

   Потом вернулся:

   – Я вынужден оставить вас, дорогая маркиза. Король зовет меня. Но давайте договорим. На чем мы остановились?

   Она замялась.

   – Мы, кажется, говорили... о цветах?

   Случившаяся пауза сломала всю ее игру. Он видел это и очевидно забавлялся возникшей неловкостью.

   Атенаис, впрочем, не готова была отступить. Она коснулась его руки, прошлась пальчиком по его кисти:

   – Говорят, ваши апартаменты гораздо более приспособлены для выращивания цветов. Ведь солнце почти не покидает ваших комнат. А что еще нужно для простого цветочного счастья? Только тепло и свет. – Она смотрела на него долгим взглядом. В синих глазах ее полыхал огонь. – Я давно хотела спросить вас... Как вы относитесь к лилиям, любезный граф?

   Он ответил легко, даже беззаботно:

   – Я, признаюсь, маркиза, не лучший цветовод в этом райском саду. Но даже я знаю, что ни один цветок не станет радовать своим великолепным цветением окружающих, если не создать подходящих ему условий. Поэтому я с охотой уступлю вам лучшую из своих комнат, в ответ рассчитывая, впрочем, на ваше вечное благорасположение.

   Он улыбнулся широко:

   – На меньшее, дорогая маркиза, я не согласен.

   Мориньер церемонно приложился к ее руке, как если бы она была принцессой. Выпрямился.

   – Я пришлю к вам человека сообщить, когда все будет готово для вашего переезда.

   «Уступит комнату...»

   Это было не совсем то, чего желала Атенаис. Однако сегодня она и этим была довольна. Она усмехнулась, представив, какой фурор произведет этот ее переезд во дворце. Так и случилось.

   Двор забурлил, зашуршал записками, зашептал.

   Говорили: "Вот, наконец, и стало понятно, кем в последние годы было занято сердце этого неприступного мужчины!"

   Дамы пожимали плечами: "Выбор господина Мориньера мог бы быть и лучше!"

   Мария-Терезия сочла такое перемещение своей придворной дамы неприличным и выразила Атенаис крайнее недовольство. Атенаис, решившая, что в данном случае правильнее всего хранить таинственное молчание, на упреки королевы отвечала потупленным взором.

   Маркиз де Монтеспан примчался к Мориньеру, чтобы высказать тому претензии. Что ответил ревнивцу Мориньер – так никто и не узнал. Маркиз, побродив по Лувру несколько дней с видом важным и многозначительным, вскоре, по причинам также оставшимся необнародованными, вернулся в свое поместье.

   В конце концов, не выдержал и король. Спросил однажды, будто невзначай:

   – Дорогой друг, вы разлюбили светлые комнаты и большие пространства? С чем связано такое ваше самоущемление в правах и привилегиях?

   Мориньер улыбнулся:

   – Госпожа маркиза пожаловалась мне на то, что ей негде держать своих любимых козочек.

   – Своих – кого? – Людовик решил, что ослышался.

   – Ваше величество не знает? Две чудесные белые козочки с красными бантами на высоких шеях. Маркиза души в них не чает.

   – Козы – в Лувре? – король смеялся. – Это невероятно.

   – Да, ваше величество, удивительно, – кивнул Мориньер. – Так вот, узнав об этой вполне безобидной, но не слишком удобной для жизни страсти маркизы, я посчитал, что нехорошо придворной даме жить в одном помещении с животными – даже такими прекрасными, какими являются любимицы госпожи Монтеспан. А я... я – солдат, сир. Чтобы быть счастливым, мне достаточно служить вашему величеству, чтобы иметь возможность делать это безупречно – мне достаточно нескольких часов в сутки на сон. А для последнего – что еще нужно, кроме удобной кровати?

   Людовик улыбнулся.

   – Вы не преуменьшаете своих потребностей, граф?

   – Если только самую малость, сир.

   *

   Говоря о своей непритязательности, Мориньер был почти искренен. Почти.

   Передав одну из комнат прелестной Монтеспан, он не испытал практически никаких неудобств. Ведь в его распоряжении оставались три довольно большие, светлые комнаты, в которых с полным комфортом помещались и сам он, и все его слуги. К тому же Мориньер вообще предпочитал проводить ночи вне стен Лувра. Его служба вполне позволяла ему это. В случае крайней необходимости, если вдруг король обнаруживал желание видеть своего верного слугу, сообщение об этом в любое время дня и ночи достигало Мориньера в течение получаса.

   Комната, в которую переехал Мориньер, была чуть меньше той, что он уступил Атенаис. Но в ней было все, что может быть нужно мужчине, желающему отдохнуть после долгого дня службы: камин, пара кресел, стол и большая, широкая кровать.

   Атенаис, которая полагала, что с переездом получит больше возможности общаться с графом де Мориньер, в известной степени была разочарована. Доступа в комнаты графа она не получила. А самого его видела теперь ничуть не чаще, чем прежде. Правда, с этих пор она не могла жаловаться на недостаток тепла или отсутствие света. И того, и другого в ее новой "каморке" было в достатке.

   К тому же своим неожиданным переселением Атенаис так взбудоражила двор, что было понятно: забвение ей в ближайшее время не грозит. Разумеется, это ее только радовало.

   *

   Атенаис де Монтеспан была красива и умна, она умела нравиться и ходила к причастию так часто, что представлялась набожной Марии-Терезии весьма добродетельной особой. История с Мориньером несколько пошатнула эту уверенность королевы, что, впрочем, уже не особенно волновало саму маркизу.

   Однако, что, определенно, не входило в список добродетелей Франсуазы-Атенаис, маркизы де Монтеспан – это терпение.

   В один из вечеров она решила, что ждала достаточно. Убежденность эту подпитывало несколько бокалов вина, выпитых за ужином.

   "Ладно, – подумала она с бесшабашностью человека, которому нечего терять, – раз уж его величество так увлечен своей занудой-Лавальер и добыть его теперь – невозможно, отчего должна я засыпать в своей комнате одна? Тем более, если рядом, совсем рядом, – руку протяни, – есть он, великолепный, сильный, опасный. Он так бы мне подошел".

   Она вошла в комнату, когда Мориньер уже готовился отойти ко сну. Он дописывал последнее письмо.

   Атенаис распахнула двери, сделала несколько шагов вглубь комнаты и остановилась потрясенная.

   Она впервые видела Мориньера таким. Не вполне одетый, в белоснежной рубашке с расстегнутым воротом, свободный и расслабленный, он был невозможно, бессовестно красив.

   Камзол его висел на спинке стула, черная шляпа с красным пером лежала на краю стола.

   Мориньер оторвал взгляд от наполовину исписанного листа, посмотрел на нее с легким удивлением.

   Следом за маркизой в комнату заскочил слуга, сделал круглые глаза, развел за спиной незваной гостьи руками. Мориньер знаком приказал слуге подойти. Тот, обогнув красавицу, застрявшую у порога, подошел, встал у стола, дожидаясь, пока господин допишет, сложит и запечатает письмо.

   – Возьми это, – спокойно сказал Мориньер, наконец, поднимаясь и протягивая письмо. – Передай теперь же господину де Лапорту. Он ждет.

   Когда слуга вышел, Мориньер лениво отодвинул край портьеры, выглянул в окно, за которым царила полнейшая, непроглядная темнота. Взглянул с усмешкой на замершую в дверях Атенаис:

   – Не пугайте меня, дорогая маркиза! Неужели вы хотите сообщить мне, что вашей комнате опять недостает света? Этого просто не может быть!

   Она как будто не заметила насмешки. Стремительно подошла, обвила его шею руками:

   – Нет, – зашептала горячо, – сегодня мне не хватает вас.

   Она смотрела на него пылко.

   Мориньер оценил ее решительность.

   Отделался штампом:

   – Вы очаровательны, дорогая Атенаис.

   Она улыбнулась торжествующе:

   – Поцелуйте меня – раз вы признаете это!

   Запрокинула голову, подставила губы.

   Мориньер обнял женщину, поцеловал. У Атенаис подогнулись ноги. Чтобы не упасть, она вынуждена была ухватиться за него крепче.

   Когда мужчина прервал поцелуй, Атенаис испытала чувство настоящей, непереносимой потери. Она задохнулась, какое-то время восстанавливала дыхание, прошептала:

   – Идем, – потянула его к разобранной постели. – Идем быстрее.

   Он задержал ее, остановил. Атенаис скользнула взглядом по распахнутой на груди рубашке, застонала тихо. Провела рукой по его груди, задержалась на поясе, спустилась ниже.

   – Я же нравлюсь вам!! – воскликнула.

   – Безусловно, – ответил он спокойно. – Как вы могли в этом усомниться?

   – Тогда почему нет?

   Она оскорбленно отодвинулась от него.

   Он ответил:

   – Любовь – единственная из вершин, к которой всегда лучше взлетать, чем двигаться последовательно, от ступени к ступени. Вам с вашими амбициями – тем более.

   – Вы, действительно, говорите теперь обо мне? Или все-таки о себе?

   – Я говорю о вас, маркиза. Вы знаете, чего вы хотите. И я знаю.

   – Откуда вам знать?! – вскричала, уязвленная.

   Он проигнорировал вопрос.

   – На выбранном вами пути, Атенаис, не стоит делать лишних остановок и задерживаться на перекрестках.

   – Вы любите другую? У вас есть любовница?

   Он смотрел на нее снисходительно.

   – Не будьте ребенком, дорогая.

   – Раз так, отчего вы не представите ее двору? О, уверена, вашему вкусу можно доверять! Она, должно быть, необычайно хороша?! Умна? Она так же благочестива, как Лавальер? Какая скука! Или она чем-то похожа на меня? Какая она? Ну, говорите!

   Он молчал.

   – Я не уйду! – она решительно топнула ножкой.

   – Воля ваша, – пожал плечами. – Я прикажу своему слуге, он разбудит вас завтра утром, чтобы вы не опоздали к Марии-Терезии. Доброй ночи.

   Мориньер накинул камзол, взял шляпу и вышел из комнаты.

   *

   Монтеспан была в ярости.

   На следующий день она предприняла еще одну попытку – несколько иного рода. Она отправила Мориньеру двух прехорошеньких девиц – блондинку и брюнетку.

   Когда тот после долгого дня, проведенного в городе, вернулся во дворец, доложил королю о результатах своей бурной дневной деятельности и, наконец, усталый, явился в свою комнату, из его постели к нему, как младенцы из капусты, тянули ручки полнотелые Стыдливость и Страсть.

   Он отдернул полог, склонился над девицами:

   – Чем обязан такой милости?

   Блондинка пролепетала:

   – Мадам де Монтеспан...

   Он усмехнулся.

   – Понятно.

   Проговорил:

   – Не беспокойтесь ни о чем, красавицы.

   Вышел. На минуту заглянул в комнату, где готовились ко сну его слуги. Потом широким шагом направился в спальню маркизы де Монтеспан.

   Распахнул двери, вошел.

   В постели, в полумраке, с трудом рассеиваемом дрожащим светом нескольких свечей, готовились сплестись в жарких объятиях два тела. Мориньер подошел ближе. Остановился у края кровати. Его заметили.

   Юный паж, испугавшись темной фигуры за пологом, сначала судорожно дернул на себя одеяло, завернулся в него, почти целиком обнажив тем самым маркизу. Потом вскочил, сверкнул белым задом, схватил свои вещи, брошенные у изножия, ринулся прочь из комнаты.

   Атенаис не смутилась ни в малейшей степени. Не стала прикрываться. Улыбнулась томно, протянула к нему руки:

   – Вы пришли...

   – Да, – ответил. – Я пришел.

   Стал раздеваться. Медленно. Снял камзол, развязал бант, взялся расстегивать рубашку.

   Атенаис смотрела на него – он видел, как горели в предвкушении ее глаза.

   Он не улыбался. Смотрел на нее долгим взглядом.

   Уселся на постель, стянул штаны.

   Наконец, лег, укрылся одеялом.

   Повернулся к ней спиной.

   – Что? Что это значит, черт побери? – она задохнулась от возмущения.

   Стукнула его по плечу раз, другой. Потом, не дождавшись реакции, взялась молотить кулачками по чему придется – по плечам, по спине.

   Мориньер подождал минуту, другую. Наконец, повернулся, схватил ее за запястья, бросил на постель, прижал собой.

   – Я пришел к вам спать, моя дорогая. Так что прекратите буйствовать.

   – Спать???

   – Вас это удивляет?

   – С какой стати?

   – Вы не дали мне сделать это в моей спальне. Я пришел в вашу. Что вы видите в этом странного?

   – Убирайтесь!!

   – Нет. – Он снова повернулся к ней спиной.

   Мориньер зевнул. Подоткнул подушку поудобнее.

   Атенаис вскочила, швырнула в него свою подушку, потом выхватила цветы из вазы, отправила их следом. Он не шевельнулся.

   Проговорил только, лениво цедя:

   – А вы, дорогая, я вижу, не вняли моим вчерашним словам... И ведь не то, чтобы я призывал вас к целомудрию. Я только рекомендовал проявить терпение...

   Снова зевнул. Она смотрела на него с ненавистью.

   Поняв, что изгнать его без помощи посторонних из спальни не удастся, – а не объяснять же им всю нелепость сложившейся ситуации?! она даже себе не вполне была ее в состоянии объяснить! – маркиза де Монтеспан схватила халат, набросила его на плечи, выскочила в коридор.

   Она очень быстро замерзла. По темным коридорам Лувра гулял ветер. Да и в остальном коридоры дворца были неподходящим местом для ночных прогулок. Так что довольно скоро ей пришлось вернуться в комнату.

   Атенаис пробралась тихонько на свое место, прилегла, дрожа от холода.

   Мориньер, почувствовавший ее возвращение, приподнял край одеяла. Когда она скользнула в тепло, обнял ее, согревая.

   Она почувствовала, как отреагировало его тело на ее близость.

   Произнесла тихо:

   – Вы идиот, Мориньер.

   Он закрыл ей ладонью рот.

   Когда Атенаис проснулась, Мориньер был уже почти одет.

   – Вы уходите? – спросила она тихо.

   Он подошел к ней, присел на край кровати. Проговорил спокойно, но жестко:

   – Послушайте меня, дорогая. Не вздумайте сделать эти ваши игры – системой. Поверьте мне, каждая из подобных ваших выходок, в конечном счете, будет портить вам жизнь.

   – Вы мне угрожаете? – она вскинула брови.

   – Нет. – Он улыбнулся открыто. – Я, напротив, предлагаю вам дружбу. Когда вы повзрослеете, вы поймете, что друг всегда, при любом раскладе, лучше врага, а мужчина, умеющий сдерживать свои рефлексы, интереснее необузданного, пылкого юнца – как бы привлекательно и гордо ни звучало это слово "необузданный". Просто поверьте теперь мне.

   Мориньер поднялся.

   – И сделайте так, моя дорогая, чтобы я с этих пор имел возможность ночевать в своей постели. Иначе вам для ваших развлечений придется искать другое место.

   *

   В Лувре ничто не остается незамеченным.

   Это, правда, не означает, что все, о чем тут говорят, на самом деле, случалось именно в том виде, в котором оно переносилось из уст в уста. Многое, трансформируясь от одного рассказчика к другому, приобретало, в конечном итоге, совершенно неузнаваемый вид. Этот процесс нельзя было прервать и невозможно – контролировать.

   Людовик знал это свойство разносящихся по дворцу сплетен, поэтому, оставшись, наконец, с Мориньером наедине, он задал ему свой вопрос.

   – Дорогой мой граф, что такое вы вчера сотворили, что весь Лувр сегодня только о вас и говорит?

   Король был удивлен.

   Двор то и дело сотрясают разные скандалы. Но никогда раньше они не касались сурового Мориньера.

   – Чем же вы так досадили маркизе де Монтеспан, что она уверяет, будто вы являетесь активным сторонником любви по-итальянски?

   – Маркиза – очаровательная женщина, – Мориньер улыбнулся, и ничто не указывало теперь на его истинное отношение к этому разговору. – А разве можно быть уверенным, что знаешь, чем занята головка очаровательной женщины?

   – Ну, тогда расскажите мне о двух прелестницах, что с таким визгом выпорхнули вчера из вашей постели, – сидя в высоком кресле, король легкомысленно покачивал ногой. – Говорят, не было человека, который не услышал бы их криков.

   Мориньер ухмыльнулся – еще как был. Занятый маркизой, он сам не слышал практически ничего. Так, какой-то шум за дверями. Но он может себе представить.

   Король опустил руку в вазу с фруктами и принялся шарить в ней, стараясь наощупь выбрать что-нибудь повкуснее. У него было замечательное настроение. И он хотел развлечься.

   Мориньер помолчал минуту-другую, потом устремил взгляд на короля.

   – Да, ваше величество, вчера был веселый вечер. Когда в конце дня я вернулся к себе, в спальне меня ожидал приятный сюрприз.

   Он усмехнулся, представляя, как две перепуганные обнаженные девицы неслись посреди ночи сломя голову по коридору. Отвергнув чернокожих братьев-близнецов, привезенных им однажды из Андалузии, глупышки отказались от такого наслаждения! Молодые, сильные, сложением не уступавшие Гераклу, юноши были готовы к подвигам. Судя по тому, с какой радостью близнецы приняли необременительное предложение своего господина, девушек ждала прекрасная ночь. Если бы не их пугливость...

   – Маркиза де Монтеспан, сир, проявила удивительную заботу, прислав мне в постель двух очаровательных девиц, которые, по ее мнению, должны были согреть мою постель. Девушки, мне показалось, были чрезвычайно довольны этим. Но я вчера совершенно не способен был соответствовать их притязаниям, так как сам чувствовал себя разбитым и мечтал лишь упасть в постель и уснуть. Чтобы не разочаровать бедняжек, я предложил им взамен каждой по брату-близнецу. К слову сказать, ваше величество, я не ожидал такой бурной их реакции, – он озорно улыбнулся, – ибо в моих андалузцах нет ничего страшного. Напротив, они являют собой образец мужественности и приятного обхождения.

   Король засмеялся. Он позволяет себе смеяться нечасто и только в обществе тех, к кому особенно благоволит. Чаще он хранит вид величавый, так как считает: образ короля должен сохраниться в веках, как образ величественный и справедливый.

   Но сейчас он смеялся.

   – Дорогой мой, вас нужно женить. Своим холостяцким положением вы не даете спокойно спать многим молодым дамам. Я готов подобрать вам среди здешних красавиц вполне сносную жену.

   – Нет, ваше величество, только не это! – посерьезнел Мориньер. – Мое сердце занято, сир. Не разбивайте его приказом, которого я, испытывающий к вашему величеству чувство бесконечного уважения и любви, не смогу не исполнить.

   Король положил выловленный фрукт обратно в вазу. На мгновение он погрустнел.

   Образы прошлого являются ему до сих пор. Крошка Манчини была так очаровательна. И если бы не вмешательство кардинала, то, кто знает, как сложилась бы его, Людовика, жизнь?

   – Успокойтесь, мой бедный граф. Я не разобью вашего сердца, – сказал милостиво. Помолчав минуту, продолжил. – Отчего тогда вы не представите свою избранницу вашему королю? Мы приняли бы ее со всей благосклонностью. Женщина, которая сумела завладеть сердцем такого неприступного мужчины, стоит нашей любви.

   – Конечно, ваше величество, – ответил Мориньер. – Однажды я сделаю это. Непременно.

   Поклонился, приготовился уйти.

   Король остановил его.

   – Кстати, граф... не кажется ли вам, что Атенаис де Монтеспан – весьма миловидна?

   – Да, сир. Она обольстительна.

   Король кивнул удовлетворенно. Заметив, что Мориньер медлит, спросил:

   – Вы хотели сказать что-то еще?

   – Да, сир. Позвольте мне покинуть двор на несколько дней.

   – Несколько дней?

   – Возможно, мне потребуется неделя... дней десять, может быть.

   Король, только что сосредоточенно обрывающий лепестки цветов, стоящих в огромной вазе, в удивлении обернулся.

   – Десять дней??

   Помолчал некоторое время. Потом тихо сказал:

   – Поезжайте.

   Глава 16. Дела личные

   Мориньер гнал коня по хорошо известному ему уже пути. Париж-Орлеан-Шатору-Лимож... Конечный пункт – Тулуза.

   Он сказал Людовику – дней десять. На деле ему нужно было больше. Мориньер понимал, что может не успеть вернуться к обещанному сроку. Но просить у короля больше времени на дела личные – не решился. А откладывать задуманного он не хотел.

   Так уж вышло, что это стало его личным делом.

   Мориньер вспомнил день, с которого это "личное" началось.

   Ему тогда было лет десять... или одиннадцать? Он только недавно прибыл ко двору. И почти сразу был одарен привязанностью малолетнего короля, а вместе с ней получил и уверенность в себе и определенную, весьма значительную, свободу действий.

   И однажды утром, – была, кажется, весна: то лил дождь, то вдруг проглядывало солнце, – он отправился в город, чтобы купить вафель. Для короля и для себя.

   Маленький Людовик, как любой ребенок, любил сладости. И, как всякому ребенку, их ему вечно не хватало.

   Королю в детстве вообще жилось не так легко и весело, как могло бы казаться. Людовика растили в строгости. Его скромно одевали – Мазарини по скупости своей на содержание малолетнего короля выделял крайне мало денег. И ни Мазарини, ни королева-мать совсем не заботились о его забавах и развлечениях. Последних – королю-ребенку тоже категорически не хватало.

   Юный Мориньер, бывший тогда виконтом де Бреве, очень быстро сообразил, насколько нуждается король в добром слуге и хорошем друге. Он развлекал короля, как умел, и, что было особенно важно, не раздражал того излишней пышностью своих нарядов. Людовик, которого заплаты на его, королевском, костюме огорчали неимоверно, проникся симпатией ко взрослому, доброму, мальчику, одевавшемуся в темные, скромные одежды и так весело с ним игравшему.

   Анна Австрийская тоже была довольна. Она всячески поощряла юного Жосслена. Она понимала, что сыну нужны партнеры по играм. И хотя подросток этот казался ей чересчур угрюмым и нелюдимым, – ему недоставало, думала королева, приятной светской живости, – она была рада общению сына с юным виконтом.

   Тем более что, как ни крути, это общение гораздо более соответствовало положению ее сына, нежели то, которое она обнаружила недавно, заглянув в комнату, где Людовик играл с дочерью ее горничной.

   Людовик, ее Людовик, маленький король, усадив девочку на высокий стул, прислуживал малышке, изображавшей королеву, в качестве пажа. Анна Австрийская не вмешалась, тихонько прикрыла дверь. Однако задумалась крепко.

   Поэтому позднее, замечая даже, как худой, нескладный мальчик, вопреки правилам, приносит в комнату короля сладости и потчует того ими, преклонив колено, она не протестовала. Тем более в эти минуты король был так счастлив!

   Так вот, мчась по направлению к Тулузе, Мориньер вспоминал, как однажды прохладным, весенним утром он выскользнул из Пале-Рояля, в котором тогда обитали королева-мать с Людовиком, чтобы успеть на Сен-Жерменскую ярмарку, где в одном из павильонов торговала самыми вкусными в Париже вафлями полная, розовощекая женщина.

   Она узнавала уже своего постоянного покупателя. И всякий раз, когда Жосслен прибегал к ней за сладостями, одаривала его доброй, домашней улыбкой.

   Жосслен промчался мимо Лувра, проскочил по Новому мосту. Ярмарка была в самом разгаре. У киоска со сластями толпился народ. Кто-то выбирал лакомства, кто-то заигрывал с хозяйкой павильона, кто-то просто толкался рядом.

   Жосслен подошел ближе, дожидаясь, когда очередь рассосется. Женщина увидела его, улыбнулась приветливо. И тут Мориньер одновременно почувствовал прикосновение и увидел, как изменилось лицо смотревшей на него женщины. Он быстро обернулся и успел заметить, как маленький, едва достающий ему до подмышек, рыжеволосый мальчишка, держа в руке только что срезанный им кошелек, ринулся с площади, бросился бежать в сторону улицы Вожирар. Жосслен кинулся за ним.

   Он догнал его довольно быстро – слава Богу, ноги у него были крепкие. Догнал, прижал к стене, отнял кошелек, стукнул разок – для острастки. И когда уже собирался оставить мальчишку и отправиться дальше по своим делам, вдруг получил сильнейший удар по голове.

   Жосслен с трудом удержался на ногах, обернулся, попытался вытащить шпагу. Не успел. Удары посыпались на него один за другим. Полчище немытых, сопливых мальчишек, некоторые из которых были на голову выше его, обступило его со всех сторон. Он защищался, как мог.

   Если бы не проезжающий в этот момент по улице экипаж, через минуту-другую Жосслен упал бы, и нападавшие просто затоптали бы его. Но стук копыт по мостовой сначала заставил их притихнуть, ослабить напор, а потом, когда карета остановилась, и на мостовую ступил внушительного вида мужчина, – и вовсе броситься врассыпную.

   Мужчина подошел к согнувшемуся от боли Жосслену, взглянул ему в лицо.

   – Живой?

   Тот выпрямился.

   – Да, сударь. Благодарю вас.

   Мужчина, – он был несколько грузен и одет, определенно, провинциально, – кончиком шпаги выудил из грязи кошелек.

   – Твой?

   – Да, сударь, – ответил Жосслен.

   – Держи.

   Мужчина отдал ему в руки мешочек с монетами.

   В это время из кареты вышла дама. Она ступила на мостовую, брезгливо приподняв подол. Подошла ближе. Взглянула на него: