Текст книги "И пусть их будет много"
Автор книги: Ева Наду
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
И пусть их будет много
Глава 1. Знакомство
Усилившийся западный ветер нагонял непогоду. Над головами путешественников еще синело небо, но издалека, с самого горизонта, уже наползали на дорогу полчища сизых, одна к другой, туч.
Заканчивался второй день пути.
Если бы не огорчения последних дней, Клементина была бы даже рада путешествию. Она устала от Версаля, от необходимости постоянно быть на людях, устала от не подходящей ей должности, от бесконечной глупой болтовни и сплетен. И теперь прохладный, чистый воздух провинции бодрил ее тело и оживлял душу.
Там, при дворе, она постоянно испытывала чувство неловкости. И она понимала: все, что в последнее время случилось с ней, – а, впрочем, с ними обоими, – результат их неверного расчета. Похоже, они переоценили свои силы.
– Главное – не остаться в тени, – сказал ей когда-то муж, готовясь представить ее ко двору. – Если вы сможете произвести впечатление, – вы победите.
Он горделиво, с нежностью коснулся тогда ладонью ее щеки:
– Для вас это не составит труда, моя дорогая.
Думал ли он, что скоро ему захочется отказаться от своих слов? Не предпочел ли бы он теперь, чтобы она проиграла?
Клементина вздохнула. Ей следовало признать, что она, должно быть, разочаровала мужа.
Посмотрела на Филиппа. Ее муж сидел, откинувшись в темноту и прикрыв глаза.
Молчание, которое длилось уже несколько часов, тяготило Клементину. Филипп же, напротив, похоже, находил в нем спасение. Он не спал – она чувствовала это. Но и не давал ей возможности заговорить, отгородившись от нее этим притворным сном.
Карета была хорошо подготовлена к длительным путешествиям. Хотя снаружи она и выглядела весьма скромно, внутреннее убранство выдавало пристрастие ее хозяина к комфорту. Мягкие сиденья и огромное количество разнообразных подушек, пара теплых пледов в ногах, корзинка с хлебом, вином и фруктами – все это могло сделать путешествие приятным.
Филипп де Грасьен умел быть предупредительным. По его приказу два великолепных андалузца были привязаны позади кареты, чтобы при желании путешественники могли развлечь себя прогулкой верхом. И даже, – Клементина отметила это, – на скамью рядом с ней он не забыл положить небольшой томик стихов. Все это радовало бы ее, если бы она не знала, что внимание, которым окружает ее муж, – лишь хорошо усвоенная привычка.
Экипаж резко качнуло, Филипп де Грасьен мгновенно открыл глаза и выглянул в окно. Переговорил с сопровождающим их слугой, отдал распоряжения, после – взглянул на Клементину.
– Все в порядке, – успокоил ее.
– Филипп... – она решила, что теперь самое время отметить его внимательность. Легко коснулась пальцами переплета. – Вы так заботливы! Как вы догадались, что мне нравятся поэмы Вуатюра?
– Я понятия об этом не имел, не утруждайте себя благодарностью, – небрежно махнул рукой.
Она вдохнула-выдохнула раз, другой – чтобы справиться с собой. И задала, наконец, несколько дней мучивший ее вопрос:
– Филипп, объясните мне, пожалуйста, что случилось? Что произошло с вами? С вашим другом? Ведь вы знаете, что нас с маркизом никогда ничего не связывало. Даже дружба, увы.
Филипп потянулся.
– Вы просили избавить вас от домогательств короля, я это сделал. Как – вас не должно беспокоить.
Клементине показалось, что она ослышалась. Это было настолько чудовищно, что просто не могло быть правдой.
– Вы хотите сказать, что скомпрометировали меня, чтобы беспрепятственно увезти в какую-то глушь?! Вы унизили меня! Сделали меня посмешищем перед этими пустоголовыми куклами!
Раздражение, копившееся в ее душе, теперь получило такой мощный повод вырваться наружу, что она начала опасаться, что, не сумев сдержаться, как какая-нибудь прачка, вцепится ему в лицо. Ответ мужа привел ее в еще большее бешенство.
– Посмешищем? – усмехнулся. – Знаете, дорогая, с этим вы замечательно справляетесь сами.
Он принялся бесстрастно разглядывать свои ногти.
– Да! – она задыхалась от ярости. – Я часто попадала в глупые ситуации, но в половине случаев – по вашей вине! Если бы вы были рядом... Вы могли бы поддержать меня...
– Я нахожусь на службе у короля, – Филипп лениво цедил слова. – У меня нет времени быть вам нянькой.
Клементина замолчала, отодвинула занавеску, выглянула наружу. Долго смотрела, как мелькает за стволами деревьев низкое солнце.
Это невыносимо. Он подает тебе платок, он подкладывает под твою уставшую спину подушку, он останавливает карету, чтобы ты могла размять ноги и подышать свежим воздухом, но все это – исключительно дань вежливости и безукоризненному воспитанию. Клементине кажется, он делает это для себя. Ему не в чем себя упрекнуть – это возвышает его в собственных глазах.
Как много она бы отдала, чтобы вернуть то, что не так давно еще было между ними. Или она ошибается? И он и прежде был только безупречно внимателен? А она, истосковавшаяся по человеческому теплу, принимала простые знаки его внимания за нечто большее?
С тех пор, как они вернулись во Францию, он больше не был с ней нежен.
Даже король в эти, последние, самые тяжелые для нее дни, проявлял больше чуткости и понимания!
Король... Она навсегда запомнит его внимательный взгляд и мягкий голос.
– Мы недовольны вашим супругом. Он лишает нас многих удовольствий, увозя вас в глушь, подальше от двора. Но мы не возражаем. Поезжайте. И возвращайтесь, когда обстоятельства переменятся.
Она не произнесла вслух ни слова, но Филипп, казалось, услышал ее мысли. Он посмотрел на нее пристально. И ей почудилась во взгляде его насмешка.
Чтобы скрыть смущение, произнесла:
– Я хотела бы проехаться верхом.
Муж кивнул, выглянул в окно, окликнул Пино. Через секунду к дверце кареты подвели чудесную, тонконогую, светло-серую кобылу с гибкой шеей.
– Вы составите мне компанию?
– Нет, благодарю, – качнул головой.
В сущности, ей было это на руку. И одновременно с этим, – как это по-женски, – она почувствовала, что огорчена.
*
Филипп наблюдал в окно, как Клементина усаживается в седло, расправляет юбку, ласково похлопывает по шее Девочку и что-то, улыбаясь, говорит одному из сопровождавших их гвардейцев.
Когда он женился на этой женщине, он знал, что его возвращение во Францию будет скандальным. Еще бы! Привезти жену из колонии, в то время как в самой Франции столько невест претендовало на ее место! Он не боялся гнева Людовика. Тот, он был уверен, простил бы его самоуправство без промедления. Кого-то другого, возможно, не простил бы. Но его, графа де Грасьен, – с легким сердцем.
Филипп знал, что с этих пор шлейф сплетен будет тянуться за ними повсюду. Он слышал их и улыбался. Но он и предположить не мог, что с этой поры постоянным испытаниям будет подвергаться его верность королю. Не было и не могло быть в его жизни ничего важнее службы Людовику, ничего значимее ее.
Когда Клементина в первый раз сказала ему о том, что король проявляет к ней чрезмерное внимание, он не поверил.
– Вы преувеличиваете вашу неотразимость. У его величества есть любовница – прелестная Лавальер.
Когда во время прогулки по садам Версаля он увидел, как Людовик, подав руку его жене, повлек ее вместе с группой придворных в один из образованных грабами боскетов – он понял, что ошибался. К словам Клементины ему следовало отнестись серьезнее.
Король был полон энтузиазма. Он любил Версаль. И хотел, чтобы придворные разделяли эту любовь. Но Филипп видел, что король воодушевлен не только привезенными из Фландрии деревьями и доставленными накануне скульптурами. Людовик нежно сжимал маленькую ручку графини де Грасьен и то и дело что-то шептал ей на ухо.
Когда Людовик вскоре после этого разговора потребовал его к себе в кабинет и произнес: "Вашему королю, Филипп, нужна ваша помощь. Мы желаем закупить в Объединенных Провинциях два фрегата. Но до этого следует уладить кое-какие дипломатические разногласия. Уверен, вы справитесь!" – он рассердился. На жену.
Склонился в знак благодарности.
– Что-то не так, Филипп? Вы недовольны?
– Нет, сир, чем я могу быть недоволен? Ваше величество проявляет к нашей семье исключительное внимание.
Горечь его слов не дошла до сознания короля.
После – долго размышлял. Две ночи. На третью – без предупреждения явился в спальню Клементины. Она спала. Одна. С изумлением почувствовал, как отпускает напряжение.
Он не остался с ней. Постоял в изножье, посмотрел, как она беспокойно мечется в постели, и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
На следующее утро постучал к ней в комнату, когда она уже поднялась. Выставил вон служанку-горничную, прошелся по комнате, остановился за спиной жены. Клементина готовилась отправиться к Марии-Терезии. При пробуждении королева желала видеть всех своих придворных дам.
Времени не было. Поэтому он перешел сразу к делу:
– Вы действительно не хотите быть его любовницей? Это ведь такая честь. Кроме того, это должно быть лестно. Вы ведь заткнете за пояс всех ваших соперниц.
Она посмотрела на него устало.
– Вы меня удивляете, Филипп, – ответила тихо. – Чем дольше я живу с вами, тем менее мне понятны причины, побудившие вас жениться на мне. Я...
– Зато мне совершенно понятны ваши, – холодно прервал он ее. – Этого, полагаю, достаточно.
Иногда он думал, не был ли он к ней несправедлив. Из раза в раз он обещал себе быть внимательнее и сдержаннее. Но терпения его хватало ненадолго. Клементина, кажется, делала все, чтобы вывести его из себя. Чего стоит эта нелепая история с графом де Вардом! Подумать только! Эта дикарка полоснула того ножом для резки фруктов. Хорошо, что рана оказалась неглубокой. Лезвие только разрезало ткань рукава и слегка оцарапало плечо.
Филипп негодовал. Король смеялся.
– Приведите ко мне вашу жену, друг мой. Я хочу услышать, что произошло, из первых уст.
Филипп шел потом по залу сквозь расступающуюся толпу придворных, вел за руку Клементину и испытывал чувство жесточайшей неловкости. Она же, казалось, не была смущена ни в малейшей степени. Только губы ее были плотно сжаты, а пальцы холодны.
Когда они вошли в кабинет, Людовик стоял у окна. Повернувшись на звук открывающейся двери, король свел брови к переносице.
Знаком приказал любопытствующим удалиться.
Произнес милостиво:
– Филипп, вы можете остаться, если желаете.
Он не желал. Но должен был. Филипп отступил на несколько шагов и замер.
– Подойдите, сударыня, – вздохнул король. – Объясните, что за странная фантазия пришла в вашу сумасбродную головку?
Филипп в ярости слушал звенящий в тишине кабинета голос Клементины, – ему казалось, она недостаточно почтительна и недостаточно смиренна. Удивлялся монаршему долготерпению.
Людовик дослушал его жену до конца. Потом приблизился к ней, приподнял пальцем ее подбородок, долго смотрел в распахнутые глаза. Отвернулся, постоял в молчании несколько мгновений.
И, наконец, заговорил – мягко и дружелюбно.
– Де Вард не всегда бывает учтив, я знаю, но во Франции не принято бросаться на людей с ножом. Что стало бы, если бы ваша рука оказалась точней?
– Думаю, ваше величество, на свете было бы одним негодяем меньше, – без тени раскаянья ответила Клементина.
Людовик изогнул бровь. Бросил на Филиппа удивленный взгляд.
– Мне жаль, сир, – между тем продолжила Клементина, – что при столь великолепном дворе свою честь приходится защищать таким образом.
– Понимаю. Этому способу защиты вы, надо полагать, научились у индейцев?
– Нет, ваше величество. – Она спокойно встретила насмешливый взгляд короля. – Индейцы никогда не позволяют себе взять женщину силой. Они считают, что этим могут разгневать богов, которые непременно накажут весь их род за преступление. Жаль, что французы так не считают. Это избавило бы их от травм.
Король засмеялся.
– Пожалейте моих придворных, графиня.
Потом Людовик взял Клементину под руку, сделал знак Филиппу следовать за собой, вышел в заполненный придворными зал, обвел притихшую толпу монаршим взглядом.
Выхватил из ряда выстроившихся де Варда.
– Подойдите сюда, шалопай вы эдакий.
Когда все навострили слух, произнес:
– Принесите свои извинения графине де Грасьен и будем считать инцидент исчерпанным.
Уже отойдя на пару шагов, обернулся. Погрозил Филиппу пальцем:
– И никаких дуэлей, мой друг. Никаких дуэлей.
*
Людовик любил красивых женщин. Всякая женщина, которая не была чрезвычайно красива, обязана быть хотя бы хорошенькой. Исключение составляли королева и ее любимица – мадемуазель Дюнуа, старая дева. Королеву Людовик уважал, мадемуазель Дюнуа терпел. Большего от него требовать было нельзя.
Когда Филипп представил свою молодую жену двору, Людовик в первую очередь отметил ее красоту, чуть позднее – независимость, еще позже – ум. Все эти качества вместе делали графиню де Грасьен персоной весьма интересной. Выбор своего любимца король оценил и журить за торопливость не стал.
Кроме того, она так мило проигрывала при случае королеве в пикет, чем несказанно облегчала жизнь своему монарху.
В те вечера, когда королева играла с графиней де Грасьен в карты, она не докучала Людовику жалобами на скуку. За одно это король готов был простить молодой графине все прегрешения, включая те, которых она еще не совершила.
Среди придворных ходили слухи, что Клементина де Грасьен крайне неудачлива.
Людовик верил в невезучесть молодой женщины до тех пор, пока однажды, в один из долгих вечеров, не явился на половину королевы раньше обычного. И застал игру в самом разгаре. Убедив Марию-Терезию продолжать, он стал прогуливаться за спинами играющих. Постоял за спиной королевы, прошелся вкруг стола, заглянул в карты к мадемуазель де Ла Бланш, задержался позади графини де Грасьен.
Она играла вдохновенно: смеялась, сносила, считала очки. Людовик с удовольствием наблюдал за тем, как она держалась, как гибко склонялась вперед, чтобы взять прикуп, как легким движением сбрасывала карты.
Она играла прекрасно – это было ясно как день. В ином случае он никогда не обратил бы внимания на то, что она, – какая нелепость! – приготовилась сбрасывать такого нужного ей бубнового короля. Заметил и молча придержал пальцем карту.
– Не разбрасывайтесь королями, моя дорогая, – шепнул ей на ухо.
Она взглянула на него без тени смущения.
Улыбнулась:
– Простите, ваше величество. Я так неловка. И так плохо играю...
Эту партию она выиграла.
*
Он вспоминал ее взгляд и улыбку весь следующий день. «Вот ведь хитрая, маленькая женщина!» – думал Людовик. И не знал, сердится он или восхищается ею.
Вечером, уже собираясь отойти ко сну, король отослал прочь придворных, наказав найти и пригласить к нему Филиппа де Грасьен. Когда тот явился, король, облаченный в ночную сорочку и халат, пытался размышлять в одиночестве о перспективах развития колоний. Но в памяти его то и дело всплывало: "Я так неловка, ваше величество..."
Ветер играл портьерами.
Филипп стоял подле короля и ждал, когда тот заговорит.
– Помните, Филипп, как детьми мы любили прятаться? Как увлекательно было сидеть тихонечко за тяжелыми шторами и слушать, о чем говорят люди, когда думают, что их не слышат.
Ответил:
– Да, ваше величество. Говорят, это и теперь занятие небезынтересное.
Филипп улыбнулся, вспомнив знаменитое королевское: «А вот и наш султан идет!»
Это случилось в Компьене. Оскорбительное для Мазарини восклицание вырвалось из уст Людовика, когда кардинал проходил в сопровождении огромной свиты по одной из галерей дворца.
Разумеется, тогда Людовик всего лишь повторил сказанное когда-то в сердцах его камердинером. Повторил по малолетству и легкомыслию.
Мазарини многие не любили. "Проклятый итальяшка" – шептали иные при дворе, не умея сдержать ненависти. И этого Людовик не мог не видеть, не слышать, не замечать.
Зато уже тогда Людовик умел ценить доброе к себе отношение. Как ни старалась королева-мать, ей не удалось добиться от сына признания, чьи это слова он так неосторожно повторил.
Имя Лапорта произнесено не было. Молчали и они: юный Филипп и его друг Жосслен.
Гнев Анны Австрийской и Его Преосвященства они пережили, сохранив привязанность короля и общие воспоминания.
Людовик жестом предложил Филиппу сесть.
– Мы сегодня изучали составленный вами отчет, – сказал. – Я доволен вами, Филипп. Вами и вашим другом, Мориньером. Вы много трудитесь на благо Франции и вашего короля. И ваши старания не останутся без внимания.
Филипп де Грасьен склонил голову.
– Присаживайтесь, друг мой, – повторил король. – Я хотел бы, чтобы вы рассказали мне о жизни в Новой Франции. Я хочу знать, как там живется моим добрым французам.
Пробило полночь, а Людовик все не отпускал его. Слушал внимательно, составлял в воображении картины далекой жизни, и глаза короля горели непонятным Филиппу огнем.
Уже начало светать, когда Людовик согласился прервать повествование:
– Вы великолепный рассказчик, – произнес глухо. – Я представляю теперь все так, будто сам побывал там.
Помолчал несколько долгих минут. Потом произнес:
– Я слышал, вы не слишком довольны вашим супружеством?
– Сознаюсь, сир, иногда я устаю от сумасбродств моей жены.
Людовик кивнул.
– Жизнь, мой милый Филипп, – бесстрастный ремесленник. Она без устали шлифует людей, – всех, без разбору. Из одних в итоге получаются бриллианты, другими – и дороги не вымостишь. – Он махнул рукой. – Вы жалуетесь на чрезмерную живость ума вашей жены, а между тем, не хотите же вы сказать, что желали бы получить в жены вместо вашей теперешней супруги холодную и бесчувственную рыбу? Ну, например, мадемуазель Дюнуа. Помните, как детьми яростно дергали мы ее за волосы? А она хлопала белесыми ресницами и только всхлипывала, всхлипывала... Научись она тогда давать отпор обидчикам, – кто знает? – возможно, жизнь ее сложилась бы иначе.
Король взял со столика перстень с огромным желтым бриллиантом, покрутил его так и эдак, полюбовался игрой света в бесконечных гранях. Снова опустил перстень на край стола. Потом обернулся к Филиппу:
– Ваша жена – бриллиант. А бриллиант никому ничего не должен. И оправе, в которую он вставлен, – тоже. С этим придется мириться.
Глава 2. Где твой дом
По небу ползли тяжелые тучи. Где-то вдалеке громыхал гром. Было душно.
Но Клементина, несмотря на это, радовалась прогулке.
Она забыла об усталости в тот самый момент, когда только опустилась в седло. Девочка, привыкая к новой хозяйке, некоторое время еще фыркала, танцевала, перебирала ногами. Потом успокоилась, почувствовав уверенность всадницы.
Сначала Клементина ехала шагом. Затем увлеклась, стала пускать лошадь рысью, потом галопом.
Густо пахло теплой землей и медоносами. В высокой траве, по обеим сторонам дороги, стрекотали кузнечики. Из-под копыт лошади, когда Клементина пускала Девочку по траве, взвивались тучи насекомых.
Справа ровной изгородью рос кустарник, слева уступами поднимался вверх массив светло-серого песчаника.
Клементине вспомнилось детство, когда она могла целыми днями скакать верхом по холмам и перелескам. Она возвращалась домой в глубоких сумерках, для того только, чтобы наскоро перекусить, чем придется, и уснуть, едва добравшись до кровати.
Тетушки протестовали, как умели. Они настаивали, чтобы Клементина являлась домой к обеду: "Ребенок должен подчиняться правилам". Мать бранила ее за неаккуратность и ободранные коленки. Отец же только улыбался, когда его дочь возвращалась с прогулок вся чумазая и счастливая.
Он лучше других понимал эту ее любовь к свободе и лошадям. И порой даже, когда ему приходило желание промчаться по полям верхом наперегонки с ветром, брал ее с собой.
Так что Клементина, несмотря на долгую вынужденную паузу в общении с этими чудесными животными, – в Новом Свете ездить верхом ей не довелось, – не чувствовала никакого беспокойства. Она и теперь прекрасно понимала лошадь и наслаждалась возможностью ощутить себя единым с ней целым. Единственное, что доставляло ей неудобство – дамское седло. Привыкнув в детстве и юности ездить по-мужски, Клементина никак не могла примириться с новой для нее, неудобной, посадкой.
Ехать рядом с каретой Клементине было скучно. Так что довольно быстро она взялась расширять свое личное прогулочное пространство. Она обследовала каждое ответвление дороги, она уезжала и возвращалась, подавала лошадь вперед, чтобы через минуту-другую развернуть ее и с той же скоростью мчаться обратно. Ансельм де Ларош, которому Филипп поручил охранять госпожу, долго следовал за ней по пятам, как привязанный. Он порядком устал от этих бестолковых перемещений. Стал отлынивать, все чаще задерживался близ кареты, следил за Клементиной издалека.
Когда из кустов прямо на Девочку выскочила дикая свинья с выводком поросят, рядом не было никого.
Кобыла испугалась, взвилась на дыбы. Сзади громко что-то закричали. Клементина не слышала. Она изо всех сил старалась удержаться на лошади. В страхе, что та опрокинется на спину, Клементина ослабила поводья и ухватилась за гриву. Едва лошадь коснулась передними ногами земли, Клементина попыталась задрать ей поводьями голову, но ей не хватило сил и времени. Лошадь еще раз, другой поднялась на дыбы, потом закрутилась, заплясала на месте и понесла бы, если бы не Филипп.
Он успел как раз вовремя. Подлетев к бьющей задом, дрожащей от возбуждения кобыле, он ухватился за повод, перехватил Девочку под уздцы, вывел ее на шаг. Он говорил что-то успокаивающее – Клементина не понимала кому и что. Потом остановился, остановил Девочку, передал повод смущенному де Ларошу, соскочил со своего коня. Подошел, протянул руки:
– Спускайтесь!
Она едва не упала, ступив на землю. Оказавшись в безопасности, вдруг разрыдалась:
– Я ненавижу... ненавижу эти дамские седла.
Филипп прижал голову жены к своей груди:
– Нелепое вы существо, Клементина.
*
Еще до наступления темноты они добрались до постоялого двора. Гостей было мало, так что Клементине досталась вполне приличная комната – с камином, широченной кроватью и плотно закрывающимися ставнями.
– Лучшая комната из возможных, – сказала хозяйка, зажигая одну за другой свечи: на стенах, камине, столе.
Филипп молчал. Ждал, пока женщина разведет огонь и расстелит постель.
Оставшись с женой наедине, принял и положил на край стола отделанные вышивкой перчатки, повесил на спинку стула ее плащ, привычным жестом вынул из ее прически шпильки, крепившие к волосам шляпку, взялся расшнуровывать корсет. С холодной учтивостью помог Клементине освободиться от дорожного платья.
– Вы напрасно отказались взять с собой Мари, – проговорила она с легким укором.
– Скоро мы будем дома, – ответил. – Там у вас появится возможность выбрать себе среди местных горничную по вашему вкусу.
– Но...
– Я не желаю, чтобы хоть что-то напоминало вам о жизни, которой больше не случится. Живите в моем, – а теперь и вашем, – доме, наполните вашу жизнь маленькими женскими радостями. Музицируйте, вышивайте, читайте книги. Делайте что хотите, но не рассчитывайте вернуться ко двору.
Она смотрела на него в молчании.
– Я не жду понимания, – добавил он спокойно. – Я жду повиновения.
Уже выходя из комнаты, обернулся:
– Дверь можно не запирать, сегодня на лестнице будет дежурить Пино.
*
Дождь, начавшийся, едва они пересекли порог гостиницы, продолжался всю ночь, потом весь день. К вечеру следующего дня дороги окончательно развезло. Колеса экипажа вязли в разбухшей от влаги земле. Кони оскальзывались и нервничали. Но Филипп и не думал останавливаться. Он спешил. Король ждал его возвращения.
Филипп с трудом признавался себе, что его спешку можно объяснить и другими, менее возвышенными, причинами: он желал освободиться. Ему вдруг стало казаться, что стоит ему добраться до замка и устроить в нем жену, как жизнь его необъяснимым, чудесным образом войдет в прежнее русло. Что с того момента, как он выполнит этот свой долг, он получит снова возможность безоглядно служить своему королю, воевать во имя Людовика и Франции, и ничто и никто больше не заставит его отступить от его истинного предназначения. Ничто и никто.
Поэтому он не обращал внимания на усталость, на холод и дурное настроение спутников. Он двигался вперед.
*
С прибытием господина и его жены в замке Грасьен началась суматоха.
Филипп не удосужился послать гонца заранее, чтобы предупредить о своем скором прибытии. Клементина была удивлена.
Не сумев проигнорировать ее безмолвный вопрос, Филипп раздраженно произнес:
– В дороге каждая шпага на счету. Не было никакого смысла лишаться ее ради того только, чтобы в зале загодя был затоплен камин.
Клементина не спорила. Она слишком устала и была очень напряжена. Кроме того, ей, кажется, следовало благодарить Филиппа за такое неожиданное отступление от правил. Ведь из-за этой суматохи у слуг не было времени рассматривать и обсуждать свою новую госпожу. А у нее, напротив, было время прийти в себя и справиться с растерянностью.
Слуги увидели ее мельком, когда управляющий Перье выстроил их всех, чтобы они могли поприветствовать своего господина и его супругу. И тот сразу же отправил их заниматься каждого своим делом
И все же Клементина показалась им чересчур молодой и красивой, для того чтобы быть хорошей хозяйкой. Впрочем, подобные суждения были естественны для слуг, средний возраст которых приближался к пятидесяти годам. Большинство из них служило здесь с тех пор еще, когда господин их был маленьким мальчиком. И после смерти родителей Филиппа они, оставленные при доме, чувствовали себя его опорой. Никому из них не хотелось перемен. А молодая хозяйка, как ни крути, несла эти перемены с собой.
Филипп понимал настороженность слуг. И понимал, что именно сейчас, в эти первые часы, закладывается фундамент их будущего отношения к его жене. Поэтому он делал все, что мог. Он бесконечно с ней говорил и улыбался, он держал ее под руку со всей нежностью, на которую был способен. Он прошелся с ней по всем комнатам замка, раздавая слугам указания направо и налево и не забывая при этом то и дело бережно обнимать супругу за талию.
И он советовался с ней – это невозможно было не заметить.
Жизнь в замке закипела.
Слуги сновали туда-сюда, растапливали камины, приводили в порядок комнаты. На заднем дворе забивали птицу. Из подвалов доставали окорока и вина. В кухне впервые за долгое время кухарка отчитывала помощниц, отвыкших работать споро.
Чтобы не терять времени даром, Филипп пригласил Клементину пройтись. Он взял ее под руку и вывел наружу.
Провел по двору, показал ей хозяйственные постройки, сад, конюшню. Во всем чувствовалось запустение. Но Филиппа это, похоже, не слишком смущало. Он приказал оседлать двух лошадей, помог ей усесться в седле и, дождавшись, когда она последует за ним, выехал за ворота.
*
Клементина чувствовала себя почти счастливой. Наконец-то светило солнце. Под его лучами бриллиантовым разноцветьем сверкала мокрая трава.
Они двигались по дорожке, огибающей крепостные стены. Лошади их шли почти бок о бок. Клементина то отставала немного, то подавала Девочку вперед. Поотстав, любовалась Филиппом, его статью, каштановыми волосами, распущенными по плечам. Он был красив. А сегодня еще и необычайно нежен. И Клементина думала: как это было бы хорошо, если бы так было всегда. Если бы они могли жить здесь, растить детей. В какой-то момент она подумала даже, что ничего больше ей не надо. Только покой и вот этот мужчина рядом.
Впереди окаймляли пригорок крытые соломой дома крестьян. Они сползали с него и упирались в глухую, темную стену леса. Чуть справа, за кустарником, блестела река. Между замком и рекой расстилались луга. Клементине захотелось вдруг разуться, пробежаться по разнотравью, спуститься к самой воде, окунуться в ее прохладу. Но она удержалась. Она понимала: Филипп рассердился бы на нее за такую ребячливость.
Сегодня он казался довольным. Или, по крайней мере, спокойным. Она боялась спугнуть его настроение.
Он проехал по периметру крепости, осмотрел внимательно стены. Потом спешился, помог спешиться ей. Заглянул в ров, отметил вслух, что вот тут и там надо восстановить кладку. Потом взялся рассказывать Клементине историю замка. Она слушала с интересом. И думала: когда он таков – он прекрасен.
*
– Филипп, раз вы здесь практически не бываете, зачем вы продолжаете держать весь этот штат прислуги? – спросила она осторожно, когда, закончив обедать, они остались одни.
– Эти люди растили меня, когда я был ребенком, они служили моим родителям. Куда им идти теперь, когда они стары? – пожал он плечами.
Вечерело.
Они сидели в нижнем зале. Несмотря на теплую погоду за стенами замка, внутри было довольно прохладно. От каменных стен, затянутых шпалерами, веяло холодом. Полы оставались ледяными, несмотря на циновки, постеленные слугами. Должно было пройти еще немало времени, чтобы тепло затопленных теперь каминов согрело, оживило, наконец, огромные пространства замка.
Филипп, заметив, что Клементина мерзнет, встал, вышел из комнаты. Вскоре вернулся и набросил ей на плечи тонкую пуховую накидку.
– Какая прелесть, Филипп, – Клементина тронула пальцами легкое кружево.
– Она принадлежала моей матери. Теперь она ваша, – ответил.
Клементина порывисто схватила его руку, все еще лежащую у нее на плече, коснулась ее губами:
– Ну, зачем? – выдохнула. – Зачем вы уезжаете, Филипп?
Он отдернул руку, будто обжегшись:
– Мы не станем это обсуждать.
В дверях зала появился старый слуга, поэтому она промолчала, не возразила. Старик подошел к Филиппу, что-то негромко произнес. Филипп коротко взглянул на жену:
– Ваша комната готова. Идемте. Я провожу вас.
Они поднялись по крутой лестнице, прошли еще несколько шагов и оказались перед высокой дверью. Клементине показалось, что дверь должна быть очень тяжелой. Однако та распахнулась легко и беззвучно.
– Это ваша спальня, – проговорил Филипп. – До тех пор, по крайней мере, пока вы не выберете себе другую.
– Нет, Филипп, – она ответила быстро, не раздумывая. – Я не стану ничего менять. Эта комната мне нравится.
– Тем лучше, – он уже спускался обратно.
*
Старая женщина с круглым добродушным лицом осторожно внесла в комнату небольшой таз с теплой водой. Поставила его на табурет.
