Текст книги "Завет"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

– Я скоро приеду, и мы обязательно поговорим. – Он произнес это мягким, примирительным тоном. – Обещаю, отец.

Декстер Шоу помедлил, затем обессиленно кивнул и, отвернувшись, двинулся к тротуару. Браво наблюдал, как отец переходит улицу, а потом отправился в другую сторону. Неожиданно он понял, что понятия не имеет, какой подарок стоит преподнести Эмме. Вот отец всегда безошибочно угадывал, что понравится его детям… Несмотря на оставшийся на душе неприятный осадок после очередной попытки отца надавить на него, Браво решил на время забыть о самолюбии и, уворачиваясь от машин, помчался через Шестую авеню. К тому времени, как он оказался на другой стороне улицы, Декстер уже поднимался по ступеням из песчаника. Браво окликнул его, но Шоу уже скрылся за внешней дверью.

Браво побежал быстрее, надеясь привлечь внимание отца прежде, чем Эмма успеет открыть внутреннюю дверь и впустить его. Он вскочил на первую ступеньку… и в этот момент раздался взрыв. Из окон выбило стекла, тяжелая внешняя дверь сорвалась с петель и врезалась прямо в Браво. Вместе с дверью он отлетел на несколько метров и упал прямо посреди проезжей части.

Раздался пронзительный, словно крик ворона, визг тормозов, невнятный шум, нарастающий гул чьих-то взволнованных голосов, но Браво, потерявший сознание, оставался равнодушен к окружившему его хаосу.

«Нет, неверно», – в который раз повторил отец.

Девятилетний Браво поднял на него пытливые голубые глаза под взъерошенной челкой. «Где я сделал ошибку?» – «Дело не в ошибке». Декстер Шоу опустился на колени рядом с сыном. «Послушай, Браво. Я хочу, чтобы ты научился использовать не только свой ум, но и душу. Разум позволяет добиться многого. Но самые важные уроки, которые преподносит нам жизнь, никогда не обходятся без потерь и поражений». Отец бросил взгляд на заданную им сыну головоломку. «Ошибка – нечто поверхностное. Внутри, под поверхностью, где лежит сокровенная суть неудачи, ее сердцевина, – вот где ты должен искать в первую очередь».

Даже если Браво понял и не все слова, произнесенные отцом, он уловил смысл. «Сокровенная суть, сердцевина», – повторял он про себя новые выражения, необычные и красивые, словно драгоценный камень, который он однажды увидел в витрине ювелирного магазина: переливающийся глубокими цветами, многогранный, таинственный. Да, Браво понял отца, почувствовал значение его слов; для него они были живыми, осязаемыми и близкими, как биение сердца. Он знал, чего хочет от него отец, и, разумеется, сам этого хотел.

«Когда-нибудь я проявлю свою сокровенную суть», – подумал он, направляя все силы разума и души на решение задачи, изобретенной для него блестящим умом отца…

Острая боль пронзила тело, заволакивая сознание; Браво почувствовал, как его уносит куда-то, и начал яростно сопротивляться. Он боролся изо всех сил, больше всего на свете желая остаться рядом с отцом и решить головоломку, потому что такие задачи удивительным, загадочным образом сближали их. Но следующая волна боли захлестнула его с головой, лицо отца превратилось в маску из блестящей ртути, отдаляясь, уплывая прочь в тумане, полном голосов, собравшихся вокруг него, галдящих, будто стая воронов…

– Наконец-то. Приходит в себя.

– Пора бы уж.

Голоса доносились словно из-за толстой мягкой стены. Браво почувствовал запах мужского одеколона, перебивающий другой, странный, сладковатый… Его замутило, к горлу подступила тошнота. Чьи-то сильные руки приподняли его. Браво пытался сопротивляться, но сил не было. Он был не в состоянии удержать в голове разом больше одной простой мысли, мозг просто-напросто отказывался думать.

Открыв глаза, Браво обнаружил перед собой две фигуры неопределенных очертаний. Постепенно зрение прояснилось, и фигуры превратились в двух склонившихся над ним мужчин. Старший из незнакомцев, одетый в белый халат – очевидно, врач, – был худощав и невысок, с очень темной кожей и лицом индейца. Второй, лет на десять моложе, обладал помятой физиономией и облачен был в не менее помятый, сильно запачканный костюм-двойку. Браво заметил, что на пиджаке оторвана одна манжета. От него волнами исходил запах одеколона.

– Как вы себя чувствуете? – с легким акцентом спросил врач. Он чуть склонил голову набок, словно один из привидевшихся Браво воронов. Темно-карие, почти черные глаза внимательно следили за экранами приборов над головой у Браво. – Пожалуйста, мистер Шоу, если вы меня слышите, скажите что-нибудь.

Упоминание собственного имени подействовало на Браво как выплеснутая в лицо пригоршня холодной воды.

– Где я? – Собственный голос показался ему незнакомым, неестественно низким.

– В больнице Святого Винсента, – ответил врач. – У вас сильные ушибы, ожоги в нескольких местах и, безусловно, сотрясение мозга. Но, к счастью, ничего не сломано и вообще нет существенных повреждений.

– Как давно я здесь нахожусь?

Врач взглянул на часы.

– Вас доставили в больницу почти двое суток тому назад.

– Двое суток? – Браво поднял было руку к уху, но тонкие пальцы доктора предостерегающе сжали его запястье. – Звуки доносятся словно издалека… и звон в ушах…

– Вы находились очень близко к месту взрыва, в результате частично потеряли слух, – сказал врач. – Уверяю вас, это совершенно нормальная реакция. Я рад, что вы наконец очнулись. Надо сказать, вы заставили нас всех поволноваться.

– Эта чертова дверь спасла вам жизнь, мистер Шоу, факт! – вступил в разговор второй мужчина. Он говорил с сильным нью-йоркским акцентом.

И тут Браво все вспомнил, – как бежал по Шестой авеню, поднимался по истершимся от времени каменным ступеням, вспомнил кошмарный взрыв… потом пустота. Неожиданно все вокруг показалось Браво плоским, нарисованным; он почувствовал себя совершенно опустошенным, выпотрошенным невидимой огромной рукой…

Доктор нахмурился.

– Мистер Шоу, вы слышали? Через несколько дней слух полностью восстановится…

– Я слышал. – Браво отнесся к словам врача со стоическим спокойствием, почти безразлично. – Что с моим отцом?..

– Он… ему не так повезло. Соболезную, мистер Шоу, – сказал помятый тип.

Браво закрыл глаза. Комната закружилась, ему стало тяжело дышать.

– Я же предупреждал вас! Слишком рано! – Возмущенный голос доктора раздавался откуда-то сверху. Браво почувствовал, как по телу разливается тепло и спокойствие.

– Расслабьтесь, мистер Шоу. Я просто ввел вам немного валиума.

Он не хотел, он мучительно боролся и с начинающим действовать валиумом, и со слезами, которые жгли веки и стекали по его щекам на глазах у этих совершенно чужих ему людей. Боже, как я могу расслабиться! Нужно узнать…

– Моя сестра, Эмма, она жива?

– Она в палате на этом этаже, через холл. – Помятый вытащил блокнот и простой карандаш. Никаких карманных компьютеров.

– Не волнуйтесь за нее. Вообще не нужно ни о чем волноваться, вам это вредно, – успокаивающе проговорил доктор.

– Мне нужно остаться с ним наедине на какое-то время, – резко проговорил помятый. Последовала короткая перепалка, на которую Браво почти не обратил внимания, пребывая на грани между явью и забытьем. Мятый пиджак определенно побеждал.

Когда Браво снова очнулся, незнакомец внимательно наблюдал за ним немного покрасневшими, блестящими карими глазами. На плечах ткань темного костюма засыпала перхоть, словно пепел пожара. Или взрыва…

– Позвольте представиться, мистер Шоу. Детектив Сплейн. – Он вытащил удостоверение. – Полицейское управление Нью-Йорка.

За дверью послышались голоса. Один явно принадлежал недовольному чем-то пожилому человеку. Раздался скрип колес с резиновыми рессорами, и голоса постепенно стихли. Браво молчал, пока тишина не стала невыносимой.

– Вы уверены, что… Может быть, это какая-то ошибка?

Детектив вытащил два фотоснимка и передал их Браво.

– Боюсь, он попал почти в эпицентр, – тихо сказал он.

Браво смотрел на фотографии отца, – вернее, того, что от него осталось. Один из снимков, ужасающе четкий, был сделан с близкого расстояния. Снимки выглядели нереальными. Словно жуткая шутка по случаю Дня Всех Святых… У Браво помутилось в глазах от нахлынувшего горя и чувства безысходности. Снова выступили непрошеные слезы.

– Простите, но я обязан задать этот вопрос. Это ваш отец? Декстер Шоу?

Ему понадобилось очень долгое время, чтобы выдавить из себя это слово, и в горле тут же мучительно запершило, точно он охрип от долгого крика.

– Да.

Сплейн кивнул, убрал фотографии и отошел к окну. Он стоял там, безмолвный, как часовой на посту.

Браво вытер глаза тыльной стороной ладони.

– Как… как Эмма? – Спрашивать было страшно.

– Врач говорит, ее жизнь вне опасности.

Слова детектива немного успокоили Браво, но потом боль утраты снова захлестнула его, заслонив весь мир. Он услышал, как царапнули пол ножки стула. Открыв глаза, он увидел, что детектив сидит у изголовья кровати, терпеливо наблюдая за ним. Заметив, что Браво пришел в себя, Сплейн произнес:

– Понимаю, мистер Шоу, вам сейчас трудно об этом говорить, но, поймите, вы – единственный свидетель.

– А как же моя сестра?

– Я уже сказал вам.

– «Ее жизнь вне опасности». Что это означает?

Сплейн вздохнул и провел огромной ладонью по усталому лицу.

– Пожалуйста, мистер Шоу. Расскажите мне все, что помните.

Он сидел очень тихо, ссутулившись, направив все свое внимание на лежащего на постели человека.

– Не раньше, чем вы расскажете мне, что с Эммой.

– О боже, да с вами, однако, непросто. – Сплейн глубоко вздохнул. – Что ж, ладно. Она потеряла зрение. Ослепла.

Сердце Браво мучительно заныло.

– Ослепла?!

– Врачи сделали все, что можно было сделать. Говорят, либо зрение к ней вернется через неделю-другую, либо она так и останется слепой.

– О господи.

– Вот поэтому я и пытался пока что избежать разговора о вашей сестре. – Сплейн подался вперед. – Надеюсь, вы не станете снова терять сознание.

Твердыми, как стальные пинцеты, пальцами он повернул лицо Браво к себе и устремил на него напряженный взгляд. Левый глаз детектива слегка косил, словно после былой серьезной травмы. Браво, почувствовав настроение собеседника, заставил себя подчиниться ему и отойти от грани, за которой были только отчаяние и паника. Его отец мертв, Эмма потеряла зрение, и все это за одно короткое мгновение! Это было чересчур. Браво не мог смириться с тем, что это правда. Где-то за пределами этой комнаты должна существовать другая реальность, в которой его отец остался жив, Эмма не ослепла, главное – суметь найти дорогу…

– Мистер Шоу, я прошу вас рассказать о том, что произошло. Это важно. Пожалуйста.

– Хорошо, – едва слышно ответил Браво. – Я понимаю.

Он попытался как можно подробнее описать ту короткую цепочку событий, что предшествовала взрыву.

Когда он закончил, Сплейн заметил:

– Честно говоря, я догадывался, что ничего особенного вы мне не расскажете.

– Так зачем же вы так упорно стремились со мной поговорить?

– Ну, надо же мне было покончить с этим делом. Иначе я был бы по уши завален бессмысленной бумажной работой.

Браво почувствовал, как внутри поднимается волна гнева.

– Вы знаете, по какой причине произошел взрыв?

– Утечка газа в подвале. Здание было старое, возможно, какая-то неисправность в системе отопления… Пожарное управление сейчас занимается этим вопросом. – Карандаш детектива Сплейна завис в воздухе над страницей блокнота. – И вот еще – кто такой Джордан… – Сплейн бросил беглый взгляд на свои записи, – Джордан Мюльманн? Он по два раза на дню звонит, чтобы справиться о вашем здоровье.

– Он мой начальник и мой друг.

– Именно это он мне и сообщил. Хорошо. Вы ничего больше не хотите мне рассказать?

Браво покачал головой.

– Тогда мне здесь делать больше нечего. – Сплейн захлопнул блокнот с видом выполнившего свой долг человека. – Поправляйтесь, мистер Шоу.

– И все? Вы что, вот так и закончите расследование?

Сплейн пожал плечами.

– По правде говоря, мистер Шоу, большая часть расследований именно так и заканчивается. Мы с вами находимся в огромном городе, где миллионы людей скрываются в тени, избегая света, и пробираются по сточным канавам, как гигантские личинки. Вот с такими личинками я и разбираюсь, – день за днем, каждый день. Ваше дело, поверьте мне, совершенно ясное и уж точно не настолько отвратительное, как то дерьмо, в котором обычно приходится копаться. Клянусь вам, я порой вижу такое, от чего кого угодно вывернет наизнанку, а самый неисправимый оптимист станет законченным циником. – Он поднялся со стула. – Я, как уже говорил, искренне соболезную вам, но мне пора идти туда, где мое присутствие действительно необходимо.

Браво, все еще под действием успокоительного, перевернулся в постели. Он хотел задать какой-то вопрос детективу… Какой же?

– Погодите! Вы говорили с моей сестрой?

Но Сплейн уже ушел.

Браво откинулся на подушки; у него кружилась голова. Он закрыл глаза, и перед его мысленным взором снова появился отец. «Самые важные уроки, которые преподносит нам жизнь, никогда не обходятся без потерь, – сказал Декстер Шоу, положив руку на вспотевший от напряжения лоб сына. – Не забывай того, что я тебе рассказал».

С возгласом досады Браво вытащил из вены капельницу с валиумом и выпутался из проводов, идущих к приборам наблюдения. Сел на край высокой кровати, свесил вниз ноги и попытался встать. Пол показался ему ледяным, когда он коснулся его босыми ступнями. Осторожно перенеся вес тела на ноги, Браво вынужден был ухватиться за спинку кровати, чтобы не упасть. Сердце прыгало в груди, как сумасшедшее, а кости и мышцы, казалось, просто растворились за эти жуткие сорок восемь часов, проведенных в беспамятстве на больничной койке.

Каким-то чудом он сумел добраться до двери, где и встретился лицом к лицу с сердитой медсестрой. Она немедленно раскудахталась, словно встревоженная наседка.

– Ну что же вы такое делаете, мистер Шоу! Немедленно возвращайтесь в постель! – У медсестры был широкий нос, волевая челюсть и кожа цвета кофе с молоком.

Она вознамерилась развернуть его лицом к кровати, но Браво опередил ее, проговорив:

– Я хочу видеть сестру.

– Боюсь, это не…

– Прямо сейчас.

Он в упор смотрел на женщину, пока она не поняла, что загнать обратно его не удастся.

– Да вы только посмотрите на себя! Слабенький, точно новорожденный младенец, даже ходить толком не можете! – Он по-прежнему молча смотрел на нее, и этот взгляд не позволял ей уйти. Наконец сестра сдалась и привезла кресло-каталку. Браво уселся на сиденье, и она покатила кресло по коридору.

Возле двери в палату Эммы Браво поднял руку.

– Я не хочу появляться перед сестрой в таком виде. Позвольте, я встану и войду сам.

Сиделка вздохнула.

– В теперешнем состоянии, мистер Шоу, она не заметит разницы…

– Возможно, – ответил он, – но я-то замечу.

Он поднялся, опираясь на подлокотники. Медсестра стояла рядом со скрещенными на груди руками, наблюдая за ним. Браво ухватился за косяк двери и медленно вошел в комнату.

Эмма лежала на кровати. Выглядела она ужасно. Не только глаза, но вся верхняя часть лица была плотно перебинтована. Он присел на краешек кровати, вспотев от усилий и волнения. Сердце стучало с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть, и оно переломает ребра.

– Браво. – Голос Эммы, мягкий, музыкальный, богатый оттенками, словно палитра художника, нарушил тишину палаты. Она произнесла одно-единственное слово, и оно уже звучало, словно песня.

– Я здесь, Эмма.

– Слава богу, ты жив. – Она нащупала его руку и горячо пожала. – Сильно тебе досталось?

– Нет. По сравнению с… – Он проглотил оставшуюся часть фразы.

– По сравнению со мной. Верно?

– Эмма!

– Не надо. Не жалей меня.

– Это не жалость.

– Правда? – резко сказала она.

– Эмма, ты имеешь полное право…

– Да брось ты, Браво! – Она отвернулась. – На кого мне обратить свой гнев? Кто сделал со мной это? – Она покачала головой. – Отвратительно. Нет, хватит с меня страха, злости и жалости к самой себе.

Огромным усилием воли она заставила себя улыбнуться, и комнату словно озарил солнечный свет. Браво моментально увидел сестру такой, какой она выходила на сцену: гордо поднятая голова, светлые волосы, большие зеленые глаза и нежно очерченные яркие губы на лице с высокими тонкими скулами, так похожем на лицо их матери… Она пела, протянув руку вперед, и Браво, слыша прекрасные звуки арий Пуччини, даже не сомневался, что маэстро, сочиняя свою музыку, мечтал именно о таком ее исполнении.

– Я провела два дня в мучительном ожидании, пока ты не пришел в сознание. Мне так хотелось оказаться рядом, услышать твой голос… – Она снова взяла его за руку. – Ты рядом, Браво, и я счастлива. Мою бесконечную ночь рассек луч света. Даже в самые черные, худшие мгновения мне удавалось забыть о себе, чтобы помолиться о твоем выздоровлении, и Бог услышал мои молитвы: ты поправляешься… Браво, я хочу, чтобы ты верил, если не ради себя, то ради меня.

Верил? Верил во что? – спросил он сам себя. Отец определенно хотел о чем-то ему рассказать, о чем-то очень важном, а Браво не смог забыть, не смог простить ему… и теперь никогда уже не узнает. Он стиснул зубы. Разве умение прощать – не главная составляющая веры?

– Эмма, отец мертв, и ты… – к горлу подкатил едкий комок, и Браво не смог договорить.

Она мягко сжала теплыми ладонями его лицо, как делала в детстве, когда Браво был расстроен или перевозбужден, и прижалась своим лбом к его лбу.

– Перестань и послушай меня, – проговорила она своим мелодичным голосом, – я знаю, у Господа есть план для всех нас, но невозможно разгадать Его замысел, когда ты охвачен гневом и бесконечно жалеешь себя.

Браво почувствовал, как вздымаются со дна души и, кипя, подступают к горлу неизбывные горечь и тоска.

– Эмма, что произошло?

– Я не знаю. Если честно, я совершенно ничего не помню, – она пожала плечами. – Возможно, это и к лучшему.

– Если бы я хоть что-то вспомнил… хотя бы что-то…

– Детектив сказал, была утечка газа. Авария. Перестань об этом думать, Браво.

Но он не мог перестать думать и не мог объяснить сестре, почему.

– Помоги мне добраться до ванной, Браво, – попросила Эмма, отвлекая его от размышлений.

Когда Браво поднялся, выяснилось, что он уже лучше держится на ногах. Они добрались до ванной без происшествий. Браво видел, что Эмма неплохо справляется, несмотря на то, что с ней произошло. Неужели сестру поддерживает ее вера, глубокая, чистая, сильная, словно первый весенний ручей?

– Давай, заходи, – сказала она, втаскивая его в ванную комнату; он не успел возразить. Эмма закрыла дверь и разжала ладонь. Браво увидел пачку сигарет и крошечную зажигалку.

– Я подкупила Марту. – Марта была личным ассистентом Эммы.

Эмма присела на краешек унитаза и закурила. Глубоко затянувшись, она задержала дыхание. Через какое-то время, выдохнув, она со смешком проговорила:

– Ну вот, теперь ты знаешь мой секрет, Браво. Загадочную глубину моему голосу, по которой сходят с ума критики, придает сигаретный дым… – Она покачала головой. – Неисповедимы пути Господни.

– Зачем Господу мог понадобиться этот взрыв?

Эмма встала.

– Браво, я слышу гнев в твоем голосе, его не скрыть. Не знаю, слышишь ли ты сам, но это звучит ужасно. У тебя такой чудесный голос, а гнев искажает, уродует его…

– Это у тебя чудесный голос, Эмма.

Она провела по его щеке подушечками пальцев.

– У нас обоих это от мамы. Может быть, – может быть – мне досталось чуточку больше…

– Я знаю, ты думаешь, я был любимцем отца, а ты – нет, – выпалил Браво то, что было у него на душе.

– Нет, Браво. Он любил и меня, но вы с ним… как сказать… Вас объединяло нечто большее. И мне было обидно видеть, что вы двое ближе друг другу, чем мне, – она повернула к нему лицо. – Ты плакал? Знаю, плакал… – Она провела кончиками пальцев по бинтам на лице. – Я завидую тебе. Мне недоступна такая роскошь.

– Ох, Эмма!

– Первые несколько часов после того, как я узнала, что произошло, были самыми ужасными. Я чувствовала, что падаю в бездонный черный колодец… Но вера – это дерево, простирающее над нами новые ветви даже во время бури. И в свое время на этих ветвях появляются плоды. Вера была мне опорой, посреди кромешного хаоса вера придавала смысл моему существованию. Та вера, что сближает людей перед лицом испытаний. – Она снова затянулась, уже не так глубоко. – Как бы мне хотелось, чтобы ты понял, Браво! Когда веришь, отчаянию не одолеть тебя. Конечно, я горюю из-за смерти отца. Я глубоко потрясена. Вместе с ним погибла часть меня самой, я никогда не обрету ее вновь. Это ты понимаешь, я знаю. Но знаю я и то, что и его гибель, и моя слепота, временная или нет, не случайны. Есть причина. Есть высший замысел, Браво. Я вижу это, и для этого мне не нужно обычное зрение.

– Для исполнения высшего замысла отец должен был погибнуть при взрыве, а мама – медленно угаснуть на больничной койке?

– Да, – медленно и твердо ответила Эмма. – Хочешь ты признавать это или нет, это так.

– Как ты можешь быть так уверена? Эта твоя черта всегда была недоступна моему пониманию, Эмма. Что, если твоя вера – всего лишь иллюзия, и нет никакого высшего плана? Тогда нет никакого смысла в том, что…

– Просто мы с тобой пока не видим смысла.

– Вера. Слепая вера. Подделка, такая же, как прочие способы отгородиться от неизбежного. – Браво вспомнил слова детектива Сплейна, и ладони его сжались в кулаки. – Как можно, живя в таком мире, не стать циником?

– Твой цинизм – всего лишь прикрытие. Ведь на самом деле «цинизм» – синоним слова «разочарование», – мягко сказала Эмма. – Мы тратим столько времени на попытки управлять течением нашей жизни, но тщетно, ибо над чем мы властны? Почти ни над чем. И все же мы пытаемся достичь недостижимого, даже понимая, что усилия напрасны. Что может заполнить эту пустоту между желаемым и действительным, скажи мне, Браво? Нет ответа. Но послушай, послушай меня, когда я свободна от всего, что опутывает нас, когда я пою, – я знаю.

Недокуренная сигарета догорела до конца. Эмма выбросила ее в унитаз; должно быть, пальцам стало горячо. Сигарета зашипела и погасла.

– Пусть я потеряла зрение, но у меня осталось самое драгоценное, что есть, – мой голос. И это настоящее чудо.

Он обнял ее и крепко прижал к себе, как делал с тех пор, как себя помнил.

– Если бы я мог верить, как ты…

– Вере нужно учиться, как и всему в жизни, Браво, – прошептала она ему на ухо. – Надеюсь, однажды ты обретешь ее…

В его душе звучал голос погибшего отца: «Внутри, под поверхностью, где лежит сокровенная суть неудачи, ее сердцевина – вот где ты должен искать в первую очередь…»