Текст книги "Завет"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Он брезгливо отвернулся от крошечного окошка, словно за ним была комната ужасов. Его сердце оставалось холодным при виде этих несчастных. Он приехал, чтобы решать свои собственные проблемы, не имеющие отношения ни к Богу, ни к вере.

Канези произнес тихим, дрожащим голосом:

– Кто из них уже мертв? – Но тут же он осекся. – Нет-нет, ради Бога, не говорите ничего… я не хочу знать.

Джордан почувствовал, как внутри взорвалось, как граната, презрение. Перед ним стоял жалкий старик, судорожно цепляющийся за ускользающую из рук власть.

– Скажу только, что из посвященных высшей ступени почти никого не осталось.

– Почти! – воскликнул Канези.

– Мы действуем с максимальной возможной скоростью. – Джордан стиснул зубы; лицемерие кардинала его бесило. – Все дело, видите ли, в головоломке, составленной Декстером Шоу…

– О, вот теперь мы добрались до сути!

Как Джордан презирал его! Канези символизировал в его понимании Рим – слишком беспорядочный, слишком шумный, слишком грязный на утонченный вкус Джордана. Он презирал и Ватикан, эту теплицу церкви. За этими стенами мощь и власть Святейшего Престола возрастали многократно, словно энергия солнечного луча, прошедшего через увеличительное стекло. Но точно так же возрастали и слабости. Город-государство, замкнутый сам в себе, упрямо отталкивающий окружающий мир, – Ватикан существовал в собственной, отдельной реальности, жил по своим законам и крайне неохотно откликался на любые перемены.

– Декстер Шоу долгие годы был для нас бельмом на глазу, – проговорил кардинал. – С годами он все больше и больше утверждал свое положение в ордене, в его руках собиралась все большая власть… он был источником постоянной угрозы.

– Он хотел стать великим магистром ордена, – сказал Джордан. – Одна из причин, почему мы приняли решение избавиться от него.

– Я не хочу даже слышать о подобных вещах! – лицо кардинала побелело как мел. – По-моему, я выразился достаточно ясно!

– Да, ваше преосвященство, все верно, однако, как нам обоим известно, обстоятельства экстраординарные. А потому я уповаю на вашу снисходительность к моим незначительным проступкам.

Канези махнул рукой, словно освобождая его от бремени вины за «незначительные проступки»; но у Джордана был наметанный взгляд. Беспечный жест дался кардиналу с большим трудом. Канези выглядел взъерошенным, как перепуганная птица.

– Вы ведь знаете, Джордан, как я вам доверяю.

– Разумеется, ваше преосвященство. В свою очередь, я надеюсь, что мы можем в эти тяжкие времена рассчитывать на вашу безусловную поддержку и ваши обширные связи. Вы ведь не отступите от обещанного?

– Конечно же, нет! – горячо воскликнул Канези. – По словам докторов, Папе осталось от силы три дня… возможно, четыре… Врачи делают все возможное, но без Квинтэссенции он не выкарабкается.

Джордан не питал иллюзий относительно кардинала Канези. Если по каким-то причинам события начнут развиваться неугодным ему образом. Канези найдет козла отпущения. И Джордан прекрасно понимал, кто им окажется.

Чувствуя, что более чем вдоволь наговорился с кардиналом, Джордан вернулся в холл и направился в покои Папы. Как во всех больничных палатах, здесь резко пахло дезинфицирующим раствором и еще чем-то тошнотворно-сладковатым. Джордан пробыл возле постели Понтифика не более десяти минут, на большее у того не было сил. Исхудавшее, бескровное лицо святого отца превратилось в безжизненную маску, но в бледно-голубых глазах по-прежнему теплился огонь. Он стоял во главе Католической церкви уже более двадцати лет и пока что не намеревался сдавать пост.

– Мое имя – Арханджела. Я настоятельница Санта-Марина Маджоре.

Затворница смотрела на Дженни внимательными серыми немного навыкате глазами.

– Так ты – женщина Пламбера. Красивая… но очень уж грустная! – Казалось, ее глаза, как у совы, не могли двигаться, так что ей приходилось поворачивать голову, чтобы толком рассмотреть Дженни. Она была стара и очень худа; полупрозрачная кожа казалась тонкой, точно рисовая бумага. На висках и тыльной стороне рук пугающе отчетливо просвечивали голубые вены. Лицо затворницы напоминало по форме каплю воды: широкий лоб, узкий подбородок, посередине – крючковатый нос. Уголок рта с одной стороны был немного оттянут вниз. Должно быть, настоятельница когда-то перенесла удар, подумала Дженни. Арханджела шагнула вперед, подволакивая ногу.

– Старая травма, – ответила она на невысказанный вопрос. – Мне было девять лет. Во время acqua alta я поскользнулась и упала в воду. Меня зажало между сваей и корпусом лодки. Родители говорили, что я вела себя неосторожно и глупо, стоя во время паводка на краю канала. Но я так любила смотреть на воду в такое время; она становилась красной, как вино… или как кровь.

У затворницы был большой рот с выразительно очерченными губами, которые, казалось, двигались сами по себе.

– Ты просила о встрече со мной?

– Да, – ответила Дженни. – Можно мне войти, чтобы поговорить с вами наедине?

– Нельзя, – сказала затворница. – Главным образом потому, что ни входа, ни выхода из моей кельи нет.

– Что?! – ответ застал Дженни врасплох. – Не может быть, чтобы вас заточили здесь, как в Средние века!

Настоятельница улыбнулась ей чудесной улыбкой, мягкой и озорной одновременно, так что Дженни сразу стало легче.

– Это действительно так. Я пошла на это по собственной воле, как и другие затворники. Глубокая вера в Господа привела меня к решению отречься от мира и жить здесь в полном уединении. Так что для всех, живущих вне стен этого монастыря, я давно мертва и похоронена. Отец Мосто прочитал надо мной последние молитвы. Это было тридцать лет тому назад. – Она повернулась и обвела рукой келью. – Здесь еще два окна. Левое выходит на алтарь церкви Сан-Николо. Через правое мне передают пищу, а я оставляю за ним ночной сосуд, когда он заполняется.

Дженни ужаснуло это описание.

– Вы хотите сказать, что уже тридцать лет не видели неба и солнечного света?

– Наверняка ты задаешь сама себе вопрос, что же заставило меня принять такое решение. – Голубые глаза Арханджелы словно светились изнутри. – Я права?

– Да. – Дженни была так потрясена, что сумела шепотом выдавить из себя одно только слово.

– Это не единственно вопрос веры, уверяю тебя, – сказала отшельница. – Подобная вера неотличима от безумия.

Она подошла ближе, и Дженни почувствовала резкий, кисловатый животный запах. Наверное, подумала она, так пахли люди во времена Казановы…

– Ты не отшатнулась от меня, это уже что-то, – сказала затворница. – Я нахожусь здесь, в этой келье, уже тридцать лет, искупая прегрешения моих подопечных; я плачу за ошибки, совершаемые ими каждый день.

– Но ваши подопечные – монахини, – заметила Дженни. – Что за прегрешения они могут совершать?

Арханджела, кивнув сестре Маффиа ди Альбори, указала на Дженни.

– Взгляни на нее, сестра. Одета точь-в-точь, как наша святая Марина!

Дженни моргнула.

– Простите?

Арханджела опустила узловатый палец.

– Святая Марина, восьмой век. Она жила в Малой Азии, в провинции Вифиния. – Настоятельница кивнула. – Да, она тоже носила мужскую одежду, – правда, в ее случае это была монашеская ряса, – и всю жизнь жила в таком обличье среди мужчин. Мы перевезли сюда ее останки в 1230 году. Тогда и был основан этот монастырь, чтобы мы могли жить среди мужчин, говорить с ними, продолжать служить делу ордена…

– Ордена?

Брови настоятельницы взметнулись вверх, словно от неожиданной новости, или, возможно, просто давая выход чувствам.

– О, сестра, наконец-то она начала понимать! Мы долго подкидывали ей кусочек за кусочком, и вот мозаика сложилась!

Дженни вцепилась пальцами в прутья решетки.

– Вы… принадлежите к ордену минористов-гностиков?

– В той же мере, что и ты.

– Но мне говорили…

– Что в ордене нет и не может быть женщин, – закончила за нее затворница. – Теперь ты знаешь правду. Со дня основания Санта-Марина Маджоре монахини, переодетые мужчинами, выходили за ворота монастыря и отправлялись в мир. Таким образом мы заключали сделки со знатью и торговцами, добывали сведения для дожей Венеции и для ордена. Это мы содействовали процветанию Венеции за счет торговли со всем миром, мы, имея нужные связи в Леванте, помогли Безмятежной республике упрочить свое положение, добиться богатства и влиятельности.

– И добились того же для себя, – сказала Дженни.

Арханджела помрачнела.

– О, теперь ты заговорила в точности, как прочие члены ордена!

– О нет, я совсем не то имела в виду… просто вспомнила, что мне говорил Браво. Ведь в четырнадцатом веке церковь Сан-Николо отреставрировали на деньги монастыря.

– Но наши щедрость и великодушие веками замалчивались из-за зависти членов ордена… в конце концов к ним примкнул даже отец Мосто. Они хотели, чтобы мы просто исчезли, пытались лишить нас нашей силы. Стоило мне только заикнуться о представительстве во внутреннем круге…

– Но ведь вы должны входить в круг посвященных высшей ступени! – сказала Дженни.

– Ты полагаешь, что так должно быть, и Пламбер тоже так считал. Он за нас боролся, он перекрикивал толпу, желавшую уничтожить нас, помогал нам и поддерживал – втайне от прочих.

«В этом был весь Деке, – подумала Дженни, – как это на него похоже…» К глазам подступили непрошеные слезы.

– Мы никогда ничего не оставляли для самих себя, – продолжала затворница. – Иначе для чего нам понадобилась бы помощь Пламбера? Мы всегда хранили верность обету бедности, заповеданному нам святым Франциском. Разумеется, мы так или иначе имели дело с богатством, но всегда использовали его на благо общего дела, неизменно храня верность ордену.

Аббатиса вновь подняла палец.

– Наша работа, из-за которой на нас обрушивается поток злословия, всегда влекла за собой опасность. В 1301 году в монастырь привезли тело одной из сестер, погибшей в Трапезунде при выполнении крайне важного задания, и в Санта-Марина Маджоре настало время перемен. В тот же день настоятельница монастыря, сестра Паола Гримани, поклялась стать затворницей во имя благополучия остальных монахинь. Через три дня с Торчелло прибыл епископ и совершил над ней последний обряд. Настоятельница была заключена за глухой кирпичной стеной. Так появилась эта традиция.

Дженни покачала головой.

– По собственной воле избрать вечное заточение… это же ад на земле!

– Понимаешь ли ты смысл нашей епитимьи? – спросила затворница. – Конечно, можно бросить курить или, к примеру, поклясться никогда не есть изюма. Как ты считаешь, могут подобные жертвы уравновесить потерю жизни?

– Нет, разумеется. Но вы могли просто прекратить все это. Велеть монахиням вернуться и больше никогда не покидать стены монастыря.

– Да, могла, – ответила аббатиса. – Но тогда я не подходила бы для должности настоятельницы. Так было всегда. Иначе наши драгоценные знания много веков назад канули бы в небытие, и это означало бы конец ордена.

– Так значит, это вы делали основную часть работы, а монахи пожинали плоды?

– Все не так просто, Дженни. Они всегда знали свое дело. Но ум мужчин устроен иначе, чем наш, не так ли? – сказала Арханджела. – И у них не было доступа к тем источникам, которыми владели мы. Видишь ли, к нам веками приходили венецианские проститутки: помолиться, попросить Деву Марию о прощении, получить епитимью. – Настоятельница покачала головой. – Знаешь, многие из этих женщин гораздо ближе к Богу, чем так называемые добропорядочные граждане.

Она придвинулась еще ближе к свету, подчеркивавшему глубокие морщины на лице.

– Венецианские блудницы имели дело с мужчинами всех сословий, от дожей до простых ремесленников. А мы, в свою очередь, имели дело с блудницами. Ночью они лежали рядом с политиками, купцами, даже Святейшими отцами; тайны, шепотом слетавшие с уст разомлевших государственных деятелей, прямиком попадали к нам. Все дело в масках. В этом городе масок нетрудно спрятать свое истинное лицо, холост ты или женат, мирянин или духовник, даже если ты дож Венеции, – и безбоязненно навестить тех, кого хочешь. Вот почему часто говорят: что неизвестно блудницам Венеции, то попросту не стоит внимания.

– Монахи, должно быть, ненавидели вас за преимущества, которых сами иметь не могли.

– Та оно и было, разумеется; именно поэтому они делали все возможное, чтобы унизить и растоптать нас. Они знали о наших тайнах, знали, что нам некому пожаловаться, некуда деться… мы не могли привлекать к себе излишнее внимание. Мы ведь всего лишь женщины… и до сих пор не можем принимать исповеди, совершать причастие, читать проповеди. Вспомни, что надо мной читал молитвы специально призванный священник. Так что даже мы, чьими трудами вне монастырских стен орден приобрел свое могущество, в некотором роде пленницы.

– Ничего не изменилось за прошедшие столетия, – подала голос сестра Маффиа ди Альбори. – Я говорила тебе.

– Я помню, – произнесла Дженни. – И Венеции не взять надо мной верх.

– Отлично, отлично. – Арханджела медленно протянула руку и коснулась скрюченными пальцами запястья Дженни. Ее кожа была гладкой и мягкой на ощупь, как шелк. – Теперь пришло время ответить на твою просьбу.

Дженни сдвинула брови.

– Я ведь пока ничего не просила…

– И не надо, – сказала аббатиса. – За тобой уже пришли от человека, которого ты хотела видеть. Сестра Маффиа ди Альбори проводит тебя.

– От человека? Какого…

– От Цорци, конечно. Паоло Цорци. – ответила затворница. – Иди. – Она слабо махнула рукой. – Я не привыкла к таким долгим беседам, у меня разболелась голова.

Джордан покинул Ватикан и растворился в суете центральных улиц Рима. Удачно, что в арендованной машине был кондиционер, – город буквально плавился от жары. На Площади Венеции он свернул, проехав мимо Форума, окруженного таким плотным кольцом туристов, что нижних этажей было не видно. Миновав Капитолий, он выехал за пределы centre storico, [37]37
  Исторический цент (итал.).


[Закрыть]сердца Рима, и продолжил путь мимо Уст Правды в Авентино, старый фешенебельный район вилл, тихий и зеленый. Здесь располагались посольства и многоквартирные дома класса люкс.

Джордан наблюдал за окружающим миром сквозь тонированные стекла машины, отодвигающие на безопасное расстояние римскую послеполуденную суматоху.

Он вытащил телефон и набрал номер Камиллы. Она взяла трубку, и он справился о ситуации в Венеции.

– Беспокоиться не о чем. Все идет по плану, мой дорогой, – ответила она.

– Хорошо. Канези снова играет мускулами. – Джордан отрывисто хохотнул. – Увы, скоро будет нечем поигрывать, его мускулам недолго осталось.

– Какая жалость.

– Как ведет себя синьор Корнадоро?

– Прекрасно, мой дорогой. А я должна задать тебе тот же вопрос относительно синьора Спагны.

– С Османом я сам разберусь, матушка. Твое дело – разобраться с Браво.

– У тебя хоть раз был стоящий повод усомниться в том, что я отлично знаю свое дело?

Джордан почувствовал, как неприятно заколотилось сердце; неудовольствие матери было словно пощечина. Он рассердился сам на себя.

– Результаты, Камилла, нужны результаты! Все остальное сейчас неважно. Твой мир – это Браво, и только Браво. От тебя зависит наше будущее!

И Джордан отсоединился, пока Камилла не успела ответить, со смешанным чувством беспокойства и облегчения. Остановив машину перед представительным зданием посольства Кипра, обрамленным строгими кипарисами и цветущими бугенвиллиями, он решительно отключил телефон. Выйдя из машины, Джордан чуть не пошатнулся от накатившей со всех сторон жары и поспешно двинулся наверх по каменным ступеням лестницы. Наверху открылась дверь, на пороге появился Осман Спагна. Он легко поклонился Джордану и провел его внутрь, в прохладу холла.

– Рад снова приветствовать вас, мессир.

Джордан кивнул и вслед за Османом прошел через анфиладу помещений вдоль фасада здания. На самом деле в Риме не было посольства Кипра. Его функции выполняло по договоренности с Кипром новозеландское посольство. В этом же здании на самом деле размещалась штаб-квартира рыцарей святого Клемента.

Спагна вытащил ключ и отпер неприметную дверь в деревянной обшивке. Несколько секунд спустя они с Джорданом сидели за полированным столом в комнате с высокими потолками. Напротив широких распашных дверей располагалось несколько окон, выходящих в ухоженный сад с идеально подстриженными лужайками и деревьями. Но сейчас чудесный вид за стеклами был закрыт тяжелыми бархатными шторами. Стены, лишенные каких бы то ни было украшений, ничего не говорили о назначении этого помещения.

– Документы готовы, мессир, – сказал Спагна, пододвигая к Джордану папку с бумагами. – Все в точности, как вы хотели.

Джордан, жадно глотая строчки, пробежал глазами текст подписанного контракта с покупателем здания, – этого здания, десятки лет служившего пристанищем рыцарям.

– И об этом никто не знает, вы уверены?

– Вполне уверен, – ответил Спагна, приземистый смуглокожий коротышка с большим носом и хитрыми глазами хорька. Он, с его расчетливым математическим умом, прекрасно дополнял Джордана: талантливый инженер при амбициозном строителе империи. – Страница пять, параграф седьмой. Как видите, все прописано достаточно четко. Покупатель не имеет права обнародовать сделку ранее, чем через три месяца после вступления во владение зданием. Это не вызвало никаких возражений, поскольку права законного собственника он приобретает сразу.

Подняв глаза от документов, Джордан облегченно вздохнул.

– Наконец-то мы покинем это место. Наконец-то свобода от Рима, от Ватикана, от кардинала Канези!

Спагна кивнул.

– Это последний шаг к освобождению. Мы с вами не зря провели последнюю декаду, не зря задействовали все связи и ресурсы «Лузиньон и K°». Теперь все средства, предоставленные нам кардиналом и его окружением, надежно размещены.

За этим Джордан и приехал в Рим, а вовсе не для того, чтобы выразить уважение Канези и засвидетельствовать почтение Понтифику. Он должен был довершить начатое дело, выполнить последний пункт плана.

– Значит, моя мечта наконец сбылась. С этого момента рыцари больше не привязаны к Ватикану. Теперь мы свободны и способны сами решать свою судьбу.

Джордан поднялся, и Спагна вместе с ним. Они вместе подошли к дверям, ведущим в огромный конференц-зал, и распахнули створки. Переступив порог, Джордан остановился. Тридцать пять человек – бизнесмены, политики, финансисты, валютные дельцы, влиятельные правительственные чиновники из двадцати различных стран – разом поднялись со своих мест за столом розового дерева. Над их головами висело знамя с изображением семиконечного пурпурного креста – эмблемы рыцарей святого Клемента.

– Господа, – произнес Джордан, – у меня для вас важные новости, которых все мы так долго ждали. – Он обошел стол по периметру, остановился под знаменем со старинной эмблемой и дернул за один из углов. Знамя легко упало к его ногам; на его месте обнаружилось новое: клинчатый щит с расходящимися из центра линиями, делящими поле на шесть треугольных частей, а в центре – Гриллус, мифическое существо с телом огромного кузнечика и головой рычащего льва. Герб Мюльманнов.

Джордан, воодушевленный победой, повернулся к собравшимся.

– Рыцарей святого Клемента в прежнем понимании больше нет! Да здравствуют свободные рыцари!

Блистательный жребий, подумал он, вслушиваясь в нарастающий гул голосов. Это стало возможным благодаря смерти Декстера Шоу и постепенному приближению Браверманна к цели. Когда Браво найдет сокровищницу, Джордан получит все, включая Завет и Квинтэссенцию, которые он никогда и не собирался передавать Канези. Нет, они будут принадлежать только ему, он будет распоряжаться ими по собственному усмотрению! Даже Камилла не знала, что он намерен использовать Квинтэссенцию и приблизиться к бессмертию, как Мафусаил.

Джордан не мечтал о том, чтобы самому стать божеством; нет, для этого время еще не пришло. Пока ему вполне хватало мысли о конце игры, когда Браво окажется перед ним на коленях, когда наконец узнает правду. Он воображал, как вдосталь насладится потрясением и отчаянием на лице Браво за секунды до того, как своими руками оборвет его жизнь…

Глава 17

Браво сидел на скамейке в Вашинггон-сквер со стороны Гринвич-виллидж напротив отца. Их разделял квадратный столик из камня и бетона. На поверхности лежала шахматная доска с расставленными фигурами. Браво начал с giuoco piano, применив «защиту двух коней», поскольку это давало больше возможностей. Но после шестого хода он понял, что сделал ошибку, – медленно, но верно, как всегда, его отец брал верх.

Солнце пробивалось сквозь листву, отовсюду доносились радостные крики детей, катающихся на роликовых коньках и перекидывающихся пластиковыми летающими тарелками. Стояли теплые дни поздней весны. Голуби – крылатые крысы Нью-Йорка – расхаживали по шестиугольным камням мощеных дорожек в поисках завалявшихся крошек.

Браво передвинул коня на c3.

– Интересно, что изменилось бы, не пожертвуй ты этой пешкой? – спросил Декстер.

Браво задумался. Он уже понял, что последний ход был тактической ошибкой, – слова отца прояснили это окончательно. Мысленно он проследил вероятное развитие игры и нашел изъян в своей стратегии. Нужно использовать другие возможности. В конце концов Браво передвинул слона на d2.

Декстер с довольным видом откинулся на спинку скамейки. Это была его обычная манера обучения сына. Он никогда не указывал Браво, что именно нужно делать, вместо этого побуждая заново обдумывать стратегию, самому находить ошибку и, вооружившись этим знанием, находить лучшее решение.

Закончив партию, они уложили фигуры первыми, согласно традиции, королей и ферзей, последними – пешки.

– Помнишь, – сказал Декстер, – ваши гонки на мыльных ящиках? [38]38
  Соревнования по спуску с горок на салазках; изначально действительно использовались упаковочные ящики из-под мыла (амер.).


[Закрыть]

– Ты сделал для меня чудные салазки, отец. На них просто нельзя было проиграть.

– Нет, Браво, все дело было в тебе. Ты родился с желанием быть первым.

– Тогда я все-таки проиграл.

Декстер кивнул.

– Победил Донован Бейтман, как сейчас помню.

– Он толкнул меня, и я свалился с салазок.

– Ты вернулся домой с разбитыми всмятку коленками, а когда снял одежду, мать чуть сознание не потеряла, – у тебя весь бок почернел от синяков и кровоподтеков…

– Но ты быстро меня подлатал, пап, и я стал как новенький. Ты сказал, что гордишься мной…

– Я действительно гордился, – сказал Декстер, складывая черно-белую шахматную доску. – Ты совсем не плакал, ни разу даже не вздрогнул, когда я принялся очищать твои раны от песка и мелких камешков, а ведь было наверняка чертовски больно.

– Я знал, что все будет в порядке, раз ты рядом.

Декстер зажал ящик с шахматами под мышкой. Они оба встали.

– Браво, я хотел бы, чтобы ты какое-то время пожил дома.

– С тобой все в порядке, отец?

Неделю назад они кремировали Стеффи. Декстер стоял молча, опустив голову, Браво по левую руку от него, Эмма по правую. Гроб скрылся в массивной печи. Декстер хотел увидеть все своими глазами, и они молча согласились с его решением. Им сказали, что огонь будет гореть два часа, и они отправились в небольшой старомодный буфет с высокой барной стойкой и хромированными стульями с одной стороны, столиками и обитыми винилом диванчиками – с другой. Пожилые официантки были в черном, словно носили траур. Аккуратные черно-белые шестиугольные плитки пола напоминали о машине, перемалывающей кости в крематории. Они увидели отражение собственных серых, потрясенных лиц в узкой зеркальной полоске, бегущей над барной стойкой. Удивительно, но в эти два часа они, кажется, были ближе друг другу, чем когда-либо. Они ели сэндвичи с индейкой, к которым подали подливку и маленький бумажный стаканчик с клюквенным соусом, пили фруктовую воду с шоколадным мороженым и вспоминали Стеффи. В мысли о возвращении человеческого тела после смерти в первичную углеродную форму было какое-то облегчение. По крайней мере, так Декстер сказал своим детям тогда и повторил позже, когда они рассыпали несколько горстей пепла над вскопанной землей в маленьком садике во внутреннем дворе их дома. Несколько месяцев спустя на этом месте уже цвели чудесные ирисы, георгины, розы…

– Ненадолго, Браво. – Отец смотрел на него, и Браво в первый раз увидел страдание на его лице, боль, которую он пережил из-за болезни Стеффи и ее смерти. – Я просто хочу, проходя ночью мимо твоей комнаты, видеть твою голову на подушке. Вот и все. На время, Браво, ладно?

– Конечно, отец.

Декстер остановился под платаном, провел рукой по испещренной солнечными брызгами коре, пестрой, как шерсть увязавшейся за ними дворняжки.

– Иногда поздно ночью я прохожу по комнатам и вижу ее… слышу, как она отворяет дверь, слышу ее голос, мягкий и ласковый, как эти солнечные зайчики. Она зовет и зовет меня…

Браво, находясь в забытьи между сном и явью, не хотел отпускать отца, но лицо Декстера постепенно растворилось в тумане. Браво вспомнил о Квинтэссенции. Сердце взволнованно подпрыгнуло. Найдя ее, он смог бы воскресить его, снова увидеть отца живым! Но он тут же понял, что не поступит так. Отец не хотел бы воскрешения. Откуда он знал? Ведь после смерти Стеффи отца наверняка посещали те же самые мысли. У него был доступ к сокровищнице и Квинтэссенции. Почему он не использовал ее, чтобы воскресить любимую жену? Потому что был согласен с дядей Тони, полагая, что Квинтэссенция не предназначена для людей. Ее применение нарушало естественные законы, хрупкое равновесие природы, что было чревато неведомыми, – возможно, гибельными – последствиями. Вот почему орден столетиями ревниво оберегал эту тайну, вот почему он не может позволить себе не справиться с заданием… Теперь Браво понимал это всем существом, интуитивно; раньше ему было недоступно такое понимание. Ведь он чувствовал, как, несмотря на принятое решение, при одной мысли о Квинтэссенции его душу начинает терзать сильнейшее искушение. Невозможное, невероятное на первый взгляд желание могло сбыться, его отец мог воскреснуть, вернуться к жизни… Они смогли бы завершить все начатые и так и не законченные разговоры; оставив наконец в стороне взаимные колкости, они раскрыли бы друг другу свои мысли и причины своих поступков. Они начали бы понимать и прощать, чувствуя, что наконец могут общаться мирно…

Полностью придя в себя, Браво повернулся и застонал. Что-то изменилось, но что? Через мгновение он осознал, что рева воды больше не слышно. Он уже не на борту катера. Браво открыл глаза. Мешок с его головы сняли, он лежал в маленькой, узкой комнате на скромной лежанке. Рядом стоял сундук из простого необработанного дерева. Исцарапанная поверхность сундука служила столом, на ней стояли белый фарфоровый кувшин и чашка. На стене над лежанкой Браво увидел деревянное распятие.

Из маленького, настежь распахнутого окна лился солнечный свет. Странно для тюремной камеры, подумал Браво, ведь его, судя по всему, схватили рыцари святого Клемента… Дженни выполнила свою часть задания, убила отца Мосто и вывела его к мосту через канал, где поджидали враги. Он полежал еще немного, совершенно раздавленный мыслью о ее предательстве. Как ловко она обвела его вокруг пальца… так же, как и отца! Браво поклялся себе, что больше с ним такого не произойдет. Если, конечно, он сможет выбраться отсюда живым.

Морщась от боли, Браво поднялся на ноги и подошел к окну. Он увидел живописную старинную галерею, а за ней – ряды аккуратно подстриженных деревьев. Невдалеке появились две фигуры в монашеских одеяниях с капюшонами, как у капуцинов. На хмурых лицах монахов застыло угрюмое выражение.

– Видимо, вы раздумываете, не ваши ли это тюремщики.

Браво резко обернулся и увидел высокого, крупного мужчину с выбритыми до синевы щеками и внимательными глазами, тоже в монашеской рясе. Он был почти лыс, загорелую макушку обрамляли редкие пряди рыжеватых волос.

– Они действительно сторожат вас, – продолжил он, – но в другом смысле. Они не тюремщики, а охранники, им поручено вас защищать.

Браво издал саркастический смешок.

– Те головорезы, что сбросили меня с моста и избили так, что я потерял сознание, тоже защищали меня?

– Мои ребята просто слишком переусердствовали, пытаясь удержать вас. Вы отбивались яростно и весьма преуспели. «Дерется, как бык», – вот что они мне потом сказали.

– Я вам не верю, – сказал Браво. – Что бы ни было нужно от меня рыцарям, вы этого не получите. Делайте со мной, что хотите.

Его собеседник улыбнулся, обнажив прекрасные белые зубы.

– Очень рад это слышать, Браверманн Шоу. Воистину я слышу слова настоящего хранителя!

– Вам известно, кто я. Но я не представляю, с кем имею честь беседовать.

– Мое имя Паоло Цорци. – Его брови взлетели вверх. – О, я вижу, вы что-то обо мне слышали?

– Вы не Цорци. Вы не можете принадлежать к ордену.

– Поверьте, это именно так.

– Докажите.

– Понимаю ваше недоверие и даже одобряю его. Что ж… Шаг номер один. – Он вытянул из-за пояса «Сойер», оставленный Декстером в банковском сейфе.

Браво посмотрел на оружие, потом поднял глаза на Цорци.

– Он не заряжен… или вытащен стержень взрывателя.

Человек, называвший себя Цорци, пожал плечами.

– Есть только один способ проверить, друг мой.

Браво с опаской принял пистолет из его протянутой руки. Проверил патронник, магазин, ударник. Насколько он понимал, все было в полном порядке.

Цорци покачал головой.

– Ума не приложу, как он мог у вас оказаться, но хорошо, что вы вооружены. – Он сделал приглашающий жест. – Шаг второй. Не желаете ли прогуляться?

Браво не двинулся с места. Тогда Цорци подошел к выходу и резко распахнул дверь. Каменный коридор был пуст, никто не сторожил Браво.

– Прошу вас. Я отвечу на любые вопросы. Меня действительно зовут Паоло Цорци. Это правда.

Они миновали коридор, вышли на воздух через полукруглую деревянную дверь, скрепленную массивными, проходящими насквозь железными болтами, и немного постояли в тени. Несмотря на близость лагуны, было жарко и очень душно. Они двинулись дальше; Браво по-прежнему не видел никакой стражи. Он немного расслабился, тут же спохватившись: что, если именно этого и добивается его спутник? Повеял легкий свежий ветерок, по воде побежала рябь.

– Ладно, синьор Цорци, скажите, где мы находимся?

– На острове Сан-Франческо дель Дезерто. В лагуне, недалеко от Бурано. Точнее говоря, мы в монастыре. Святые места. В тринадцатом веке Франциск Ассизский, возвращаясь морем из Святой земли, где он проповедовал учение Христа, попал в страшный шторм. Корабль был на грани гибели, когда буря неожиданно стихла, и на фоне голубого неба меж расступившихся туч появилась стая белых птиц. Они сладко пели, и святой Франциск последовал за ними. Птицы привели его к этому острову.

Браво поморщился от боли и опустился на землю. Глядя на него, Цорци произнес:

– Ну, моих двух стражей вы тоже здорово отделали.

Браво сразу же вспомнился голос, говоривший ему что-то прямо в ухо на том катере. Он не слушал, не хотел слушать. Теперь он понимал, что надо, наверное, было прислушаться.