Текст книги "Завет"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Глава 23

Браво стоял возле конвейера в аэропорту Трапезунда, ожидая прибытия багажа, – он упаковал кинжал Форнарини в небольшой чемоданчик. Кругом речитативом звучала турецкая и арабская речь; слова сыпались градом, хрустели, как капустный салат, стучали по ушам маленькими молоточками, кружились мириадами песчинок самума. Он прислушивался к разговорам, постепенно подстраиваясь под эту стремительную, отрывистую музыку Востока. Ему давно не доводилось говорить ни по-турецки, ни по-арабски, и теперь он мысленно тренировался, беззвучно отвечая на вопросы, которые задавали друг другу толпящиеся вокруг мужчины, женщины, дети.

Подхватив с ползущей дорожки чемодан, Браво направился в туалет. Зайдя в кабинку, он удостоверился, что кинжал лежит на месте, упакованный в точности так, как перед полетом. Вымыв лицо и руки, Браво посмотрел на свое отражение в заляпанном зеркале. Кто это? Бледное, загнанное лицо с ввалившимися глазами, совсем как у отца Дамаскиноса в Сан-Николо… Он отвернулся, напуганный тем, что увидел. В кого он превратился?

Вернувшись в зал, в гомонящую толпу, где металось под сводами разноголосое эхо, он долго, подозрительно осматривался, с мучительной остротой понимая, что его паранойя вполне обоснована. Никто, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания. Стиснув ручку чемодана, Браво направился к дверям и вышел в теплую, влажную ночь.

Он сел в раздолбанное, одышливо хрипящее такси и попросил отвезти его в центр. Трапезунд располагался на крутом горном склоне, выходящем к берегу залива серповидной формы. Город окружали подернутые голубоватой дымкой предгорья – естественная защита против нападений со стороны суши. Когда-то Трапезунд был окружен толстыми крепостными стенами, построенными по образу и подобию константинопольских.

Вглядываясь в вереницы сияющих огней на темных горных склонах, Браво чувствовал, как безмолвно витает над ним дух великой истории этого города. Когда в 1204 году во время четвертого Крестового похода был захвачен Константинополь, на обломках империи образовались три меньших государства: Никея, Эпир и Трапезунд. В царствование Алексея I, внука византийского императора Андроника I Комнина, Трапезунд был самым процветающим и богатым из трех. Когда Комнины со своим войском высадились на берегу, они уже вполне отдавали себе отчет, что расположение Трапезунда поистине уникально. Город в самом начале пути, соединявшего южное побережье Черного моря с Ираном, застава на подступах к перевалу Зигана, ворота в Эрзурум и внутренние области Анатолии! Стратегическую ценность Трапезунда невозможно было переоценить. Комнины превратили город в главное торговое звено между Востоком и Западом. Христианство в Трапезунде существовало наряду с исламом, и в четырнадцатом-пятнадцатом веках здесь разгорались нешуточные религиозные баталии. На Трапезунд претендовали греки, так много сделавшие для развития «Счастливого города», латиняне, торговавшие здесь, и турки, считавшие, что их просто-напросто ограбили, стянув у них из-под носа то, что принадлежало им по праву.

Глядя на синеющий вдалеке между горами просвет, Браво представлял себе длинные караваны рыжевато-коричневых верблюдов, везущих на своих спинах немыслимые богатства. Неровным строем они спускались по узкой, закрытой со всех сторон долине реки Пиксит к городу, где их нетерпеливо поджидали купцы и торговцы из Венеции, Генуи, Флоренции, даже Ватикана, – в те дни в Трапезунде жило много крестоносцев.

Потрепанное такси остановилось возле отеля «Зорлу Харбор», где Браво заранее забронировал номер с видом на море. Ночь была темная, безлунная, ни одной звезды на небе, только низко нависшие свинцовые облака. С улицы доносились крики на турецком и арабском, лай тощих бродячих собак. По спокойной блестящей глади моря скользили лодки; картина была настолько живописна, что напоминала театральную декорацию. Браво открыл стеклянную дверь и вышел на балкон. Стоя у перил, он полной грудью вдыхал пряные запахи куркумы, мирры, сумаха и мяты, вслушивался в причудливую путаницу городских звуков. Через распахнутые двери ночного клуба на самом берегу доносились переливы турецкой музыки, назойливое бренчание арабской лютни и бозука. [49]49
  Турецкий струнно-щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть]Браво слышал отрывистые гудки дизельных грузовиков, тарахтенье мотороллеров, голоса, низкие и высокие. В этом далеком приглушенном бормотании ему мерещились витиеватые византийские обороты, мелодичный венецианский говор, грозные нотки наречий сельджуков и мамелюков… Внезапно над гладью залива разнесся странный протяжный звук, словно крик муэдзина, призывающего к молитве. Браво поднял голову. Черная громада нефтяного танкера медленно двигалась на запад. По ту сторону моря лежала Украина, о которой он знал даже меньше, чем об этих местах.

Ему принесли ужин – жаренную в оливковом масле макрель с майораном и мятой. Снимая вилкой нежную белую мякоть с изящного хребта, воплощения математической точности природы, Браво задумался над тем, как интересно было бы придумать шифр, основанный на подобной органической структуре…

Совершенно неожиданно для себя он уснул, растянувшись поперек кровати прямо на покрывале, даже не сняв измятую одежду. Недоеденный ужин так и остался стоять на покрытом белоснежной льняной скатертью сервировочном столике.

Ему приснился сон, и в этом сне с ним снова говорил отец. Декстер отдыхал в теплой ванне, шумела вода, от поверхности поднимался пар. Он откинул назад голову с зачесанными мокрыми волосами. Отец казался расслабленным, но не беззащитным. Он никогда не бывал беззащитным…

Браво брился перед зеркалом.

– Думаю, ты читал последние новости относительно Анголы, – будничным голосом сказал Декстер.

– Да. – Браво знал, что отец имеет в виду гибель американских подводников и якобы последовавшую за этим резню, в результате которой пострадали ангольские солдаты. В Штатах многие были возмущены заявлением ангольских властей. Белый Дом категорически отрицал, что подобное вообще могло произойти.

– Я только что вернулся оттуда, Браво. Из Анголы. Хочешь услышать правду?

– А разве «Нью-Йорк Таймс» не публикует правду?

– Отчего же. В определенном смысле. Как и «Тайм», и Си-эн-эн, и «Рейтерс», и все прочие.

Браво отложил бритву.

– Хочешь сказать, что существует несколько истин? И сколько же?

– Если ты веришь во что-нибудь, это истинно – для тебя. Вот почему реальная история – дело темное: невероятно трудно отличить то, что произошло на самом деле, от того, что случилось по мнению людей, что должно было произойти, чего только хотелось бы… Все зависит от подхода к вопросу, Браво, от точки зрения. Всегда помни это.

Браво смотрел, как мыльная вода уходит в отверстие раковины.

– Что же случилось в Анголе, отец?

– Нам поддали под зад, вот что случилось. Генералы здорово просчитались. Высокомерие и спесь, Браво, вот что сгубило все дело. Так было с римлянами, так произошло и с нами. Мы возомнили себя всегда правыми, непобедимыми, позволили себе считать ангольских солдат пушечным мясом. Когда они прищемили нам хвост, министр обороны вышел из себя, и был отдан тот приказ… Убиты тысячи людей – просто так, без всяких причин. Их единственное преступление состояло в том, что они из Анголы, и за это они ответили жизнью.

– Значит, посол Перри лгал, говоря, что…

– Перри – глашатай правительства. Он просто произносит вслух лояльные речи, написанные для него ушлыми политиками из окружения президента. Другой правды он не знает.

Браво повернулся к отцу.

– Ты уверен в этом?

Декстер махнул рукой в ароматной пене.

– Взгляни сам.

Он увидел на крышке унитаза черную пластиковую папку. Вытерев руки, Браво открыл ее. Внутри лежали шесть фотоснимков – явно аэрофотосъемка. Тела, тысячи сваленных друг на друга мертвых тел ангольцев… солдат и мирных жителей. В фотографиях была какая-то отвратительная, тошнотворная отстраненность, словно равнодушные боги взирали сверху на человеческую трагедию.

– Ты последний, кто видит эти снимки, – сказал Декстер. – Через несколько минут они превратятся в пепел.

Браво поднял глаза на отца.

– Зачем ты мне их показал?

Декстер сел прямо. Вода струйками стекала по его плечам и груди.

– Я хотел, чтобы ты знал настоящую правду, Браво. Мы живем в мире слепых, а я не хочу, чтобы ты был слеп… Я хочу, чтобы ты понимал, что происходит вокруг, Браво, даже если это знание болезненно, даже если ты не хочешь знать. Поступать правильно – не самое главное, Браво. Поступать так, как будет лучше, – вот к чему нужно стремиться. Если это будет единственное, чему мне удастся тебя научить, я буду считать, что сделал достаточно…

Браво проснулся, тяжело дыша, по его лицу стекал пот. Наступило утро. Солнечный свет заливал гладь воды, по выходящим на северную сторону окнам плясали отблески. Он скинул с себя одежду и встал под холодный душ. Наконец кожа покрылась мурашками, его затрясло, как в ознобе. Растираясь полотенцем, Браво вспоминал слова отца. Они снова и снова пробегали перед глазами, точно строчки объявления на электронном табло. Обмотав вокруг бедер полотенце, Браво вернулся в комнату. Скрестив ноги, он уселся на кровати, взял в руки кинжал – так бережно, словно это был священный жертвенный нож, – и начал вытягивать клинок из ножен. Сколько сарацинов легло под ударами этого кинжала, сколько турок упало с пропоротым животом, сколько рыцарей святого Клемента погибло от карающей руки его хозяина?

Браво медленно поворачивал кинжал, на лезвии играли отсветы лампы. Кое-что заметив, он аккуратно отложил клинок в сторону. Ножны были отделаны темно-красным бархатом. Вообще-то бархат не использовали для таких целей: из-за постоянного трения клинка о ножны ворс очень быстро истерся бы. Допустим, в данном случае ножны все же обили тканью… но тогда она точно не смогла бы так хорошо сохраниться.

Браво заглянул внутрь и увидел отстающий краешек материи. Подцепив его ногтем, он обнаружил, что бархатный чехол легко отходит от внутреннего, действительно старинного футляра из кожи, тускло блестевшего, покрытого пятнами масла и, возможно, крови… На изнанке бархатной ткани он прочел написанное рукой отца имя: Адем Калиф. Рядом был номер телефона. Чуть ниже Браво разобрал еще два слова, одно над другим:

ЛОЗА

ПУРПУР

В квартире, где жил отец Дамаскинос, имелась открытая терраса – altana. Теперь такие террасы служили в основном для сушки белья, а когда-то в прошлом здесь часами сидели знатные венецианки в широкополых шляпах. Поля закрывали кожу на лице от солнечных лучей, и она оставалась белой и нежной; а вот тульи у таких шляп не было, чтобы смоченные специальным составом волосы выгорали на солнце, – в моде были белокурые локоны.

Тихая квартира на третьем, и последнем, этаже была убежищем священника. Здесь, высоко над этим суетным, помешанным на бесконечной погоне за наживой, безрассудно расточительным городом, отец Дамаскинос чувствовал себя спокойно, точно в уединенной гавани. Сегодня, после всего этого кошмара, священник особенно счастлив был наконец оказаться дома. С полудня у него во рту не было ни крошки, но ни есть, ни пить по-прежнему не хотелось. Ему до сих пор мерещился солоновато-медный привкус крови под языком…

Этой жаркой, влажной ночью отец Дамаскинос мечтал о прохладе. Закрыв за собой дверь квартиры, он прошел по византийскому ковру к окну и распахнул балконную дверь. Заметив какую-то странную тень, священник вытянул шею, всматриваясь в неясные очертания. Тень сдвинулась с места. Отец Дамаскинос вздрогнул. В ту же секунду тень обернулась высоким, широкоплечим человеком, который стальными пальцами сгреб святого отца за плечи и принялся трясти, пока у того не застучали зубы.

Священник увидел его глаза – цвета ночной лагуны, и лицо с характерными чертами выдававшими принадлежность человека к древнему венецианскому роду.

– Корнадоро, – выдохнул он. – Что вы здесь делаете?

– Для начала пройдем в гостиную, святой отец. – С этими словами Деймон Корнадоро мощным движением швырнул священника обратно в комнату. С необычной для его роста и размера мягкостью он шагнул на ковер и рывком поднял отца Дамаскиноса на ноги.

– Ответы, святой отец, – проговорил он. – Мне нужны ответы на мои вопросы.

– На какие вопросы? – Отец Дамаскинос покачал головой. – Что вас может интересовать?

– Местонахождение Браверманна Шоу.

Священник распахнул глаза, его ноздри лихорадочно затрепетали, словно он внезапно почуял приближение смерти. Тонким, дрожащим голосом он выдавил:

– Я понятия не имею, где…

У него перехватило дыхание, и последнее слово больше напоминало короткий, отчаянный поросячий визг.

– Вы визжите, как девчонка, святой отец, вам это известно? – Корнадоро наклонился. От него пахло спиртным. Неожиданно он потянулся вперед и сделал быстрое хватательное движение. – Вы часом не женщина, а, святой отец? Под этой рясой толком ничего не разобрать. Да-да, я слышал все эти истории… – Он отступил, хмурясь с театральным разочарованием. – Увы. Все на месте, хотя к чему вам эта штука, ума не приложу, святой отец…

Размахнувшись, он сбил священника с ног.

– Где Браверманн Шоу? – В темных омутах его глаз не было места жалости. – Спрашиваю в последний раз.

– Я… я не знаю.

Корнадоро нагнулся и легко коснулся его заросшей бородой щеки.

– О, святой отец, разговаривать с вами – одно удовольствие!

Он швырнул священника в кресло, взял свечу из мраморного подсвечника, поджег фитиль. Поднеся язычок пламени вплотную к лицу отца Дамаскиноса, он произнес:

– Позвольте, святой отец, я кое-что расскажу вам о себе. Видите ли, я старомоден. Все эти современные приспособления для пыток – не для меня. Я предпочитаю старые добрые методы. – Корнадоро сгреб священника за волосы, оттягивая его голову назад, заставляя глубже вжаться в кресло. – Ровно через пять секунд я подожгу вашу бороду. У вас пять секунд, и ни мгновением больше, чтобы сказать мне правду. – Он дернул священника за вьющиеся волосы, так что на глазах у отца Дамаскиноса выступили слезы. – Не огорчайте меня, святой отец. Второго шанса у вас не будет, ей-же-ей, я, черт подери, спалю вас живьем!

– Н-нет, – заикаясь, выговорил отец Дамаскинос.

– Пять. Четыре…

– Вы не посмеете… – охваченный ужасом, он невольно перешел на родной греческий язык.

– Три, два…

– Этого не может быть… Я отказываюсь верить…

– Один, ноль.

Корнадоро поднес свечу к бороде священника, тут же вспыхнувшей, словно сухая солома. Святой отец с воплем взвился из кресла. Корнадоро ударил его в солнечное сплетение. В воздухе отвратительно запахло паленым.

– Прекратите! Хорошо, я все расскажу! Только перестаньте! – с трудом выкрикнул священник. – Он уехал в Трапезунд… В Трапезунд, в Турцию!

– Слишком поздно. – В руке Корнадоро зловеще сверкнуло зажатое между пальцев лезвие. – Я же предупреждал – второго шанса не будет.

С леденящей душу сноровкой он распорол горло священника от уха до уха.

Шагнув на палубу motoscafo, Джордан Мюльманн позвонил Осману Спагне. Аэропорт Марко Поло, где только что приземлился принадлежащий компании «Гольфстрим Джи-550», остался позади. Джордан не сообщил матери, что едет в Венецию. Разумеется, и Корнадоро ничего не знал о его планах. Он приставил к обоим – к Камилле и ее любовнику – своих людей, чтобы те неустанно следили за этой парочкой. С самого начала нужно было это сделать. Ладно. Он обо всем позаботится, как обещал четверке. Так Джордан называл про себя рыцарей, вызвавших его на неожиданный разговор в ту ночь триумфа.

– Полагаю, вы хотите разобраться с американцем? – раздался в трубке голос Спагны. Осман никогда не называл имен, разговаривая по телефону.

– Совершенно верно.

Грозно взревел мощный мотор motoscafo, и катер помчался по глади лагуны.

– Позвольте мне, сир.

– Постой, Осман. – Джордан слишком хорошо знал, что подразумевает Спагна под словом «разобраться». Закулисный инженер его империи был удивительно кровожаден. – Тут требуется аккуратность. Я хочу преподать ему незабываемый урок. Мне нужна его покорность, а не смерть, иначе придется кем-то его заменять… мне сейчас совершенно некогда этим заниматься.

– Что ж, разумно, – ответил Спагна.

Вязкий, влажный ночной воздух, казалось, прилипал к телу, укутывая Джордана, словно саваном, тревожа душу. Он подошел к борту катера. Они приближались к отелю, где двое рыцарей уже ждали своего хозяина.

– Подумаем… он ведь любит автомобили?

– А какой американец не любит?

Джордан рассмеялся.

– «Феррари»?

– Просто одержим ими, – сказал Спагна. – У него двенадцать моделей.

– Многовато. – Сморщив нос, Джордан шагнул с палубы на причал. Типичная средневековая вонь, подумал он. Венеция напоминала ему смердящего мертвеца, разлагающийся труп, который почему-то забыли похоронить. Он поздоровался за руку с рыцарями, не прерывая разговора.

– Лично я не люблю «феррари». Слишком кричаще. Придумай что-нибудь, Осман.

– Я приступлю к этому незамедлительно. – Спагна не скрывал ликования в голосе. – У него две коллекционные машины. Они уникальны. Такие же ему купить уже не удастся.

– И все-таки, если я хоть немного разбираюсь в людях, это только раззадорит его. Как и любому американцу, ему не хватит одной затрещины, чтобы вспомнить о хороших манерах. – Джордан задумался, его разум стремительно искал нужную информацию. – Насколько я помню, у него есть ребенок? Единственная дочь?

– Девятнадцати лет, – подтвердил Спагна. – Довольно симпатичная, судя по имеющемуся у меня снимку. Для папаши она – как это говорится? – зеница ока.

– Мне рассказывали, что Америка – страна опасная, в городах то и дело совершаются ужасные преступления – похищения, изнасилования, грабежи… ну, и так далее. – Джордан отошел от рыцарей, остановился на дальнем конце причала. – Дело деликатное, Осман. Никакого расследования быть не должно. Рядовое происшествие, девушку ограбили и избили на темной улице, «скорая помощь», носилки, паника, слезы безутешных родителей. В финале счастливое выздоровление. Ты знаешь, что делать.

– Безусловно, сир.

Джордан убрал телефон и вернулся к рыцарям. Ему не терпелось услышать, что замышляют его мать и Корнадоро у него за спиной. Первые же слова, шепотом произнесенные над его ухом, чрезвычайно его вдохновили.

– Да. Я знаю, где находится Трапезунд, – ответил он.

Столетия назад рыцари атаковали эту обитель ордена. «Вот круг истории и замкнулся», – подумал Джордан.

По низко нависшему небу, серому, прорезанному прожилками, словно неусыпное око солдата на посту, ползли хмурые облака. Браво вышел из отеля в своей грязной, истрепанной одежде, когда было уже немного за полдень – он проспал почти двенадцать часов. Сначала он отправился на Ататурк-Алани, огромную центральную площадь, а оттуда свернул к западу, на шумную улицу с множеством клубов и магазинов одежды. Место было довольно уродливое, массивные прямоугольники современных построек возвышались над головами прохожих, как поверженные атлеты, уже не способные подняться на ноги. Трапезунд можно было бы назвать городом контрастов. Увы, одно здесь разрушало другое. Новая и старая история сталкивались плечом к плечу с небрежным великолепием, но, в отличие от Венеции, обаяние местной старины бесцеремонно уничтожали бетонные гиганты новостроек. Величественное и грозное прошлое древнего Трапезунда оказалось на свалке, словно ненужный хлам.

Браво зашел в первый попавшийся магазин, в витрине которого увидел повседневную одежду. Полностью переодевшись, он выбросил старые вещи в мусорный бак. Затем направился в Ортахазар, или Среднюю Крепость, – старый район Трапезунда. Пробираясь через базар, Браво дважды уверялся было, что его преследуют, но один из «преследователей» оказался русским продавцом сувениров, страстно желавшим продать ему набор расписанных вручную матрешек, а второй – мальчишкой на велосипеде; этот просто хотел как можно быстрее попасть из пункта А в пункт Б, решительно ни о чем другом не думая. Но Браво до сих пор не забыл, как на них напали в Сен-Мало, и только вмешательство дяди Тони их спасло. При мысли о дяде Тони болезненно защипало в глазах. Он смахнул прочь выступившие слезы.

Когда он позвонил Адему Калифу, того не было в городе. Калиф предложил встретиться позже в кафе на холме, чтобы вместе пообедать. Браво миновал один из двух мостов, соединяющих старинную часть города с современными районами. Мосты нависали над двумя похожими, как близнецы, ущельями, давным-давно выточенными в скалах бурными водами двух горных рек. Послание Декстера, намекавшее на одну из них, Дегирмен, должно было привести Браво из Венеции в Трапезунд.

Холм, на котором находилось условленное кафе, казался таким же старым и покосившимся, как деревянные постройки по соседству. Адем Калиф сидел за столиком возле входа. Увидев Браво, он поднялся на ноги и приветственно махнул смуглой рукой. Калиф оказался коренастым, широкоплечим турком. На мощных руках бугрились мышцы. Его трудно было назвать красивым, но волевое лицо притягивало. Он был одет в широкие свободные брюки и рубашку с короткими рукавами. Явно не священник.

Сидящие за соседними столиками дородные рыбаки и узкоглазые служащие нефтяных компаний курили крепкие турецкие сигареты, разглядывая трио высокогрудых, фальшиво улыбающихся «Наташ», как здесь называли проституток из бывшего Советского Союза. У девиц был измученный вид. Они подкреплялись перед работой, потягивая черный кофе и жуя экмек, дрожжевой хлеб, намазанный местным маслом, с неизменными черными маслинами.

– Так ты – Браверманн Шоу. Твой отец много о тебе рассказывал.

Адем Калиф великолепно говорил по-английски, с легким британским акцентом. Когда Браво предложил перейти на турецкий, он просиял и широко улыбнулся, сверкнув золотыми зубами.

Они уселись за круглый мозаичный столик на террасе, возле кованых перил. С внезапностью нежданно явившегося подвыпившего гостя из затянувших небо грозовых облаков хлынул дождь, заливая край террасы, не прикрытый выцветшим полосатым навесом. Удивительно, но здесь было еще более влажно и душно, чем в Венеции.

– Мрачноватая сегодня погода, – сказал Браво, устраиваясь напротив Калифа.

– Лето на Черном море, – Калиф пожал плечами. – Ко всему привыкаешь. – Он разлил по стопкам ракию, они чокнулись. Адем наблюдал, как Браво залпом выпил огненную жидкость.

– Пар из ушей не пошел, что ж, прекрасно, прекрасно, – улыбаясь, сказал Калиф, снова наполняя стопку. От него исходило такое неукротимое жизнелюбие, что маленькое кафе сразу словно наполнилось светом. – Знаешь, мне всегда были очень интересны американцы. Рядом с вами остальные нации бледнеют. С другой стороны, Америка экспортирует множество ярких вещей: Бритни Спирс, Брюс Уиллис, анорексия, «форды» – больше «кадиллаков», «хаммеры» – больше «фордов»… Америка – страна крайностей, поэтому она вызывает сильные чувства. Все прочие страны либо цепляются за ее юбку, либо горят желанием обезглавить ее.

– А вы в каком лагере? – спросил Браво.

Адем Калиф рассмеялся.

– Не возражаешь, если я закурю?

– Пожалуйста.

– Ох, какое облегчение. – Он вытащил пачку «Силк Кат» и раскурил сигарету. – Найти здесь эти английские сигареты – настоящая проблема. Моя прихоть дорого мне обходится. – Он пожал плечами. – Впрочем, прихоти всегда обходятся дорого…

Принесли следующую бутылку ракии. Когда они снова остались одни, Калиф нагнулся и произнес уже тише, голосом заговорщика:

– Я не посвященный. Но я помогал Декстеру – делился опытом, добывал нужные сведения. Фактически я был его глазами и ушами в этой части мира. – Он стряхнул с нижней губы табачную крошку. – Вот и ответ на твой вопрос – в каком я лагере. Верно?

– Верно, – согласился Браво.

– Теперь позволь мне задать вопрос тебе. Мудро ли это со стороны Америки – провоцировать остальной мир?

– Нет, конечно. Тем более что в самой Америке экстремисты составляют незначительное меньшинство, несмотря на сконцентрированную в их руках власть.

– Но, как любые экстремисты, они могут причинить колоссальный ущерб, не так ли?

– Совершенно верно. – Браво допил ракию. – Что интересовало моего отца в вашем мире?

Калиф улыбнулся.

– Настроения мусульман-фундаменталистов, экстремистов, их планы и скрытая деятельность. По просьбе Декстера я постоянно отслеживал ситуацию.

– Вы знаете, зачем ему было это нужно?

– Я никогда не спрашивал, – ответил он. – Задавать людям лишние вопросы при моем роде занятий совершенно ни к чему.

– Возможно, у вас хотя бы есть какие-то предположения…

– Время самое подходящее для обеда. Сделаем заказ?

Браво попросил Калифа выбрать блюда по своему усмотрению, что, казалось, доставило тому еще большее удовольствие.

– Тебе понравится местная кухня. Все, что только можно вытащить из моря, и все наисвежайшее. – Когда официант ушел, Калиф, улыбаясь, снова наполнил стопки. Блеснули, словно крошечные остро отточенные сабли, золотые коронки. – Предположения – опасная вещь, Браво. И все же я расскажу тебе о том, что, как мне кажется, заботило твоего отца.

Америка и ислам. Две противостоящие религиозные твердыни, два оплота агрессивно настроенных поборников фундаментализма, мечтающих лишь о том, чтобы стереть иноверцев с лица земли. – Калиф обвел глазами окрестности. – Этот город, хотя он и сильно изменился за прошедшие века… Когда-то он представлял неизмеримую ценность и для Востока, и для Запада, и для христиан, и для мусульман. Трапезунд был центром торговли, а торговля означает богатство. Богатство, как и религия, порождает войны. Здесь, на потерявших былое величие улицах Трапезунда, Восток и Запад до сих пор сражаются между собой за превосходство. Твой отец, я думаю, предвидел начало новой религиозной войны, – можно сказать, последнего Крестового похода, – и готов был делать все, что было в его силах, чтобы предотвратить наступление хаоса.

– Вот зачем он хотел стать великим магистром…

– …Чтобы благоразумно использовать могущество ордена, тайны из его сокровищницы, – да, мне известно о существовании сокровищницы, хотя я имею весьма отдаленное представление о ее содержимом. Знаю лишь, что в этих тайнах заключена огромная власть. Великий магистр, управляющий советом ордена, должен быть особенным человеком…

– Среди членов Haute Cour, в самом сердце ордена, таился предатель. Воображаю, как он старался расстроить планы отца…

– Да, думаю, обстоятельства складывались не в пользу Декстера.

– Я нашел предателя, – сказал Браво. – Когда был в Венеции. Это Паоло Цорци.

– Цорци?! Но… это просто неслыханно. – Калиф покачал головой в горестном изумлении. – Я знаком с Цорци, и он мне всегда нравился, как и твоему отцу. Я был уверен, что он искренне предан ордену.

– Что ж, значит, он хорошо притворялся, пока был жив…

– Пока был жив?!

– Да. Дядя Тони… Энтони Рюль… застрелил его, прежде чем сам был убит вторым предателем, одним из стражей Цорци… женщиной, Дженни Логан.

– Боже мой, несчастья множатся на глазах. – Калиф потер подбородок. – Искренне соболезную, Браво, тебе пришлось пережить череду таких ужасных потрясений. – Он поднял полную стопку. – За ушедших друзей…

Они отпили по большому глотку обжигающего напитка.

– …И за то, чтобы геенна разверзлась под ногами врагов!

На этот раз они, чокнувшись, осушили стопки до дна.

Принесли обед – настоящее пиршество, семь или около того блюд, и Браво с Калифом приступили к еде. Затяжной дождь из ливня превратился в легкую морось; тускло блестели мокрый бетон и черепица на крышах угрюмых, потемневших домов. Зажглись фонари, выхватывая туманные круги из влажного, парящего сумрака. Резкий, как местный табак, свет падал на сутулые спины рабочих, устало бредущих через мосты над ущельями. «Наташи» давно ушли; наверное, уже трудились вовсю, соблазняя забредших на их территорию туристов. Крошечные капли дождя, словно ледяные крупинки, с тихим, вкрадчивым шуршанием стучали по мостовой. Над городом висело низкое, хмурое небо темно-синего с черным отливом цвета, как болезненный двухдневный кровоподтек.

Браво долго молчал, погрузившись в размышления, и наконец обратился к Калифу:

– Только теперь я понимаю, как тяжело приходилось отцу. Он сражался с рыцарями – и с членами собственного ордена…

Калиф кивнул.

– Твой отец обладал способностью предвидеть события, это несомненно. Этим он напоминал мне фра Леони – последнего великого магистра ордена. Однако Декстеру, в определенном смысле, не хватало… как бы выразиться получше? Жесткости. Непреклонности… Я не хочу обидеть его память этими словами, я любил Декстера как родного брата, но его талант заключался в другом. Он видел будущее, и гениально умел направлять события в нужное русло, но не был борцом, не был воином, способным стать великим магистром. И еще… поддержку нужно искать у рядовых членов ордена, в низших эшелонах. – Глаза Калифа блеснули. – Преемник Декстера должен запомнить этот урок.

Браво отложил вилку.

– Вы имеете в виду меня?

Калиф развел руками.

– А кого же еще? Ты его сын, Декстер готовил тебя к этому с раннего детства.

– Мне уже говорили это…

– Конечно, тебе все объяснили, когда ты узнал о существовании ордена. Но задавался ли ты вопросом, почему Декстер выбрал именно тебя? Не оттого же, что ты его сын. Нет, это было бы совершенно не в его духе. Он слишком дорожил судьбой ордена, которому посвятил всю свою жизнь, чтобы сделать хоть один опрометчивый шаг. Декстер выбрал тебя, Браво, потому что знал. Он видел твое будущее, как, я уверен, и свою гибель. Это твое наследство. Браво. Наследство, перешедшее из рук отца в руки сына… Чувствуешь ли ты это? Я – чувствую. – Калиф стукнул себя в грудь кулаком. – Вот здесь.

– Если отец был, как это говорится… ясновидящим, почему он так и не разоблачил предателя?

Калиф склонил голову набок.

– Слышу скепсис в твоем голосе. Браво. Огорчительно, что тебе не хватает веры. Ты думаешь, что дар предвидения, как карманный фонарик, можно включать и выключать по собственному разумению? Что за детское представление о вещах? Твой отец, знаешь ли, не был супергероем из комиксов! Но он обладал необъяснимой, удивительной способностью, и бесполезно оспаривать или пытаться анализировать ее. Чем больше ты об этом думаешь, тем загадочнее и непостижимее становится истина. – Он пожал плечами. – Я не могу заставить тебя верить. Ты должен прийти к этому сам.

Повисло молчание. Калиф снова принялся за своего жареного осьминога. Браво, у которого пропал аппетит, отвернувшись, смотрел на город. Ярко освещенные здания, облепившие края ущелий, напоминали незаживающие шрамы. А ниже – ниже распростерлась темная бездна. Ущелья казались бездонными, уходящими к центру земли. По мостам двигались непрерывные потоки людей. Браво увидел стайку женщин, молодых, симпатичных; возможно, очередные девицы легкого поведения, ненадолго вышедшие развеяться. Мимо прошли старик с маленьким мальчиком; тяжелая, широкая рука деда лежала на узком детском плече. Мальчик поднял глаза и о чем-то спросил; морщинистое лицо старика осветила чудная улыбка, омолодившая его лет на двадцать.