Текст книги "Посевы бури. Повесть о Яне Райнисе"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Не о том речь. – Полковник слегка порозовел и с чисто юношеской горячностью, хотя был не так уж молод, хлопнул себя по колену. – Нам следует читать и нелегальщину. Это открывает глаза.

– Охотно верю. Никакое знание бесполезным оказаться не может.

– К сожалению… Наша беда, господин губернатор, заключается в том, что Лифляндская губерния занимает первое место в империи по числу грамотных.

– Беда? Вы изволили выразиться – беда? – Губернатор пожал плечами. – Мои предшественники ставили сие в заслугу себе, и я разделяю такое мнение.

– Правда двулика и противоречива, – полковник развел руками. – Я ведь гегельянец. С одной стороны, просвещение, рост жизненного довольства, промышленный и научный прогресс похвальны и могут составить предмет гордости, с другой же…

– Лично меня, Юний Сергеевич, привлекает именно лицевая сторона медали. Издержки, так сказать, просвещения рассматриваю как досадные помехи и равноправной стороной признать не могу.

– Совершенно с вами солидарен. Однако я всерьез поверил господам марксистам, что революция вспыхнет вначале в промышленно развитых странах с большой концентрацией городского пролетариата. Если взять в рассмотрение Российскую империю, то это прежде всего касается нас и чуть в меньшей степени Курляндской губернии.

– И вы доложили свою точку зрения непосредственному начальству, Юний Сергеевич?

– Простите, ваше превосходительство, но я еще в своем уме.

– Тэк-с… – Губернатор хрустнул пальцами и отрешенным взглядом уставился в окно. Ветер из приоткрытой форточки раздувал занавеску. – Вы не возражаете, если для продолжения беседы я приглашу сюда Сергея Макаровича?

– Помилуйте, ваше превосходительство, что за разговор? От чиновников особых поручений секретов не делают, притом я действительно питаю к господину Сторожеву чувство глубочайшего уважения, хотя сам он по каким-то причинам занял в отношении меня…

– Вот и отлично! – поспешил сказать губернатор. Он резко встал, деревянным, не сгибая колен, шагом прошел к столу и с силой дернул сонетку звонка.

Через несколько минут в кабинет, раздвинув бархатные портьеры, вошел Сторожев.

– К вашим услугам, – наклонил он голову с безукоризненным английским пробором. – Честь имею, – церемонно поклонился полковнику и, достав батистовый платок с вышитой монограммой, принялся протирать очки. В воздухе повеяло английским одеколоном «Пэл-Мэл».

– Здравствуйте, Сергей Макарович, – полковник вежливо привстал. – Как изволите поживать?

– Спасибо. Ничего. – Сторожев надел очки. – А вы? Как революционная ситуация? Оружие из-за границы?

– Поступает, – односложно ответил Волков. Прокашлялся в кулак и собрал со столика разложенные осьмушки бумаги с заметками.

– Сергей Макарович… – Хранивший до того молчание губернатор сел в свое кресло и раскрыл бювар. Обмакнув перо в чернильницу, он зорко оглядел его на свет – не окажется ли волоска – и сделал пометку. – Есть основания говорить о новой активизации движения.

– Было бы странно услышать обратное. – Сторожев взял стул и придвинул его поближе к губернаторскому креслу. – Если помните, ваше превосходительство, я предсказывал вам это еще две недели назад, когда батраки спалили усадьбу во Фридрихштадтском уезде.

– В Курляндии, – педантично заметил губернатор.

– Какое это может иметь значение? – Полковник раздраженно дернул плечом. – Все равно у нас под самым носом. Прошу прощения, – опомнился он, – на каких же еще фактах базировали вы, Сергей Макарович, свой успешный, хотя и малоприятный прогноз? Как всегда, на основе экономо-статистического анализа?

– Совершенно верно, полковник. Деловая конъюнктура – это единственный в наше время действительно объективный показатель. Вы позволите? – Он непринужденно запустил руку в жестяную коробочку на губернаторском столе, нашарил там мятную облатку и бросил ее под язык.

– Если вас не затруднит, Серж… – попросил губернатор.

– Охотно, – понял с полуслова Сторожев и вынул изящную перламутровую книжечку с золотым карандашиком на тонкой цепочке. – Всего несколько примеров, господа. – Он быстро нашел нужную запись. – Завод «Проводник», еще вчера дававший невиданную прибыль, резко снизил выплату по дивидендам. Почти в два раза.

– В чем причина? – вяло поинтересовался жандарм.

Это был риторический вопрос. Акционерное общество «Проводник» с французским, преимущественно инвестиционным, капиталом слыло процветающим. Оно весьма успешно конкурировало за рынки сбыта с петербургским «Треугольником» и завоевало сильные позиции на Кавказе, в Царстве Польском, Малороссии, Поволжье, Сибири. Продукция «Проводника» пользовалась повышенным спросом в Лондоне, Париже и в далекой Австралии. Даже в Берлине и Вене, несмотря на то что немецкие инвестиции были вложены в «Треугольник», тоже с некоторых пор стали предпочтительней относиться к продукции «Проводника». Казалось бы, все обстоит великолепно и можно расширять производство, но не тут-то было. В один прекрасный день спрос резко упал. Причем повсеместно. Первым делом снизили ставки рабочим.

– Как, по-вашему, сколько времени может продлиться подобная депрессия? – поинтересовался губернатор, делая на листе пометки.

– Боюсь оказаться плохим пророком, но, по-моему, спад только еще начинается. Не далее как намедни объявил о прекращении выплаты дивидендов Коммерческий акционерный банк. Грозный признак! Эдакое мене, текел, фарес. Особенно тяжелое положение сложилось в вагонной и металлообрабатывающей промышленности. Даже такая солидная фирма, как «Ланге и сын», вынуждена была остановить производство. Безработные – взрывоопасный элемент. Господину полковнику это известно лучше, чем кому бы то ни было.

– Те, кто еще продолжают работать по сниженному тарифу, опаснее, – буркнул Волков. – На Русско-Балтийском заработок опытного рабочего с двух целковых упал до девяносто копеек. Ожидаем сильных волнений.

– Не мудрено, – Сторожев, казалось, был обрадован известием.

– В красильном цехе раньше за лакировку вагона платили семьдесят один рубль, – полковник исподлобья бросил мгновенный взгляд на чиновника, – а теперь пятьдесят три. Я был там третьего дня… По делам службы. Дышать, господа, совершенно невозможно. Не знаю, как люди выдерживают по четырнадцати часов!

– Закон, Юний Сергеевич, от второго июня девяносто седьмого года, – строго отчеканил губернатор, – ограничил рабочий день одиннадцатью с половиною часами. По четырнадцати часов никто теперь не работает.

– Какая, в сущности, разница? – устало отмахнулся полковник.

– Весьма даже существенная, сударь, – упрямо сдвинул брови Пашков.

– Текстильщицы получают за дневной труд от силы полтинник, а то и двадцать пять копеек. Полковник прав, – совершенно неожиданно для губернатора Сторожев открыто поддержал жандарма. – Условия в промышленности создаются невыносимые. Не лучше обстоят дела и на хуторах. Позволю себе вновь повторить то, что имел честь сообщить вам в прошлый раз, ваше превосходительство. – Сторожев спрятал книжечку в карман и снял очки.

Синие красивые глаза его, затененные ресницами, выглядели, как всегда, безмятежно и чуточку насмешливо. – Батрак работает в поле от зари до зари. Это ни для кого не новость. Но ведь он и ночью редко имеет покой. Кто, по-вашему, мелет хлеб на господской риге? Все тот же батрак, безответный Озолинь или Калнинь, причем по ночам, устав до чертиков после трудного дня бесконечной работы. А баба его не знает отдыха и в Христово воскресение. Уборка, уход за скотом и все такое прочее. На круг, между прочим, выходит сорок копеек в день, из которых надо и подушную подать платить, и…

– Хорошо-с! – Губернатор отставил ручку и легонько постучал песочницей по столу. – Все это действительно не ново, давно известно. Что вы, собственно, предлагаете?

– Я? – Сторожев искренне удивился. – Ничего.

– А вы, Юний Сергеевич?

Полковник только улыбнулся в ответ.

– Тогда будем просто ждать, – заключил губернатор.

– Иначе говоря, съезжать по наклонной, – заметил Сторожев.

– По возможности медленнее, – с неизменной улыбкой добавил жандарм.

– Эх, господа-господа, даже наедине с собой нам трудно признаться, что и мы… – Сторожев замолк на мгновение, но тут же со всей решительностью произнес: – Ждем тех благотворных перемен, на которые надеется вся мыслящая Россия. Пора, наконец, окна раскрыть пошире, очень душно у нас, дышать нечем.

– Не знаю и не хочу знать, Сергей Макарович, о чем вы изволите говорить. – Губернатор встал, давая понять, что более никого не удерживает.

– Я ничего не слышал. – Полковник вскочил, звякнув шпорами, и откланялся. – Честь имею, ваше превосходительство.

Сторожев тоже почтительно наклонил голову и, пропустив Волкова вперед, направился к выходу.

– Какое мальчишество! – услышал он уже у дверей. – Стыдитесь, Серж!

– Прошу прощения, ваше превосходительство, – пробормотал он, спотыкаясь, и выскочил вон.

– Уделите-ка мне малую толику вашего бесценного времени, Сергей Макарович, – обернулся к Сторожеву полковник.

– К вашим услугам, – кивнул чиновник особых поручений. Он злился на себя за то, что опять глупость сморозил, не сдержался. Но всего мерзостнее было физически ощущать, как дрожат мгновенно вспотевшие руки а бледные пятна проступают на взволнованном, красном лице.

– Прошу, – Волков указал на зеленые декадентские кресла возле курительного столика. – Или лучше сюда! – Тронув Сторожева за локоток, полковник увлек его к мраморной лестнице, где под черными латами стояли добротные павловские стулья. – Тут нам будет удобнее.

Сторожев вытер ладони надушенным платком и, заложив ногу на ногу, вынул серебряную бонбоньерку с леденчиками.

– Не угодно ли, полковник?

– Благодарю, но лучше, с вашего разрешения, выкурю папироску… Дело в том, Сергей Макарович, что мне необходимо, пусть временно, заключить с вами нечто вроде союза.

– Оговорим условия, Юний Сергеевич, – озирая пустой звездчатый свод над лестницей, ответил Сторожев. – Союз против кого?

– Так уж обязательно и против! Не против, Сергей Макарович, а за! Небось решили, что я вас по своему ведомству зачислить желаю? Ошибаетесь, любезный, позвольте так называть вас, любезный друг. Вы человек высокообразованный, и вас ожидает куда более блистательная карьера. А наше дело… Чего скрывать? Золотарское. Не для утонченных натур. Я и сам, лейб-гвардеец в прошлом, как вы, наверное, осведомлены, тягощусь должностью. А что делать?

– Весьма сочувствую вам, полковник. – Сторожев жестко прервал раздражавшие его словоизлияния. – Но не совсем понимаю, чем могу оказаться полезным…

– Как вы относитесь к его превосходительству, Сергей Макарович?

– Не понимаю вас, господин полковник! – с металлом в голосе произнес Сторожев, медленно снимая очки. В полутени коридора его глаза поблескивали непроницаемо и сухо. И без того раздраженный и настороженный, он весь захлопнулся и сжался, готовясь к немедленному отпору.

– Ай-я-яй, любезный друг Сергей Макарович! – Волков привычно замаскировал полнейшее удовлетворение. – Ну да ладно, господь вам судья… Я имел в виду просить вас, зная вашу личную, а не только в порядке служебного почитания, преданность губернатору, о небольшой услуге. Суть в том, что губернатор не осведомлен о предпринятых за его спиной неблаговидных действиях.

– Так доложите ему!

– Не могу-с, Сергей Макарович, в том-то и вся сложность, что лишен подобной возможности. Только сугубо приватно, а субординация таких отношений между губернатором и мною не допускает, я бы посмел позволить себе… Ву компрене? Вы понимаете?

– Не совсем. Вы желаете воспользоваться моим посредством?

– Не столько посредством, сколько деликатной помощью. В принципе его превосходительству совсем не обязательно знать грязные подробности кухни. Вполне достаточно предостеречь его от неверного шага, и все наветы потеряют силу, окажутся ложными. Если я не ошибаюсь, Сергей Макарович, на крещенье вы имели беседу с губернатором относительно Ивана Христофоровича Плиекшана?

– Плиекшан? Кто это?

– Он печатается в газетах под псевдонимом Райнис.

– Ах, Ян Райнис! Конечно, конечно… Ну и что?

– С жалобой на него, вернее на публикуемые им произведения, тогда, если помните, обратился предводитель дворянства.

– Прекрасно помню.

– Заняться этим делом, по-моему, его превосходительство поручал именно вам?

– Вы прекрасно осведомлены, Юний Сергеевич. – Сторожев вновь извлек бонбоньерку с леденчиками. – Но мне не совсем понятно – скажем так – направление, которое принимает наша беседа. Сначала вы обещаетесь поделиться таинственными секретами, заинтриговываете воображение и вдруг – на тебе! – опускаетесь до скучных расспросов. Чуть ли не упрекаете меня в недостатке служебного рвения. Что ж, каюсь, я совершенно выпустил из головы господина Райниса, поэзия которого мне, кстати, весьма импонирует. – Сторожев бросил в рот леденец и принялся громко его обсасывать.

– Не имел намерений в чем-либо обидеть вас или же ущемить. И дабы вы поняли подоплеку моих вопросов, сразу же осведомлю вас, что барон Мейендорф принес на сей предмет коллективную жалобу от лифляндского дворянства его величеству.

– Не в первый и не в последний раз, – усмехнулся Сторожев.

– Надо думать, – согласился полковник. – Этим, однако, не ограничивается! Не только министерство внутренних дел, но и, простите, наша епархия завалены – другого слова не нахожу – доносами! Лично я – только для вас – получил уже указания провести расследование.

– Вы? А почему не…

– По нашим каналам, – поспешил Волков предупредить новый вопрос. – Министерство, само собой разумеется, отпишет его превосходительству.

– И все-таки я не улавливаю связи между поэзией и… – Сторожев выдержал многозначительную паузу, – жандармским корпусом.

– В самом деле? – Волков опять удачно воспроизвел иронический тон собеседника. – Плохо вы, дражайший Сергей Макарович, нашу русскую историю знаете. Вспомните хотя бы Пушкина и Бенкендорфа.

– Да вы шутник, Юний Сергеевич!

– Какие уж тут шутки. Думаете, я сам в восторге от многих наших порядков? – Волков отрицательно покачал головой. – Но от реальности не уйдешь. Кстати, реальность эта такова, что Иван Христофорович Плиекшан, о котором мы заговорили, имеет прямое отношение и к нашей епархии. Не как властитель муз, разумеется, а в качестве поднадзорного лица. Вы в курсе его прежней деятельности?

– Не совсем. – Сторожев смущенно вздохнул. – Его превосходительство поручил мне составить доклад относительно последней его книги «Дальние отзвуки синего вечера», и я ее прочитал. Однако все обстоятельства дела мне неизвестны, – навалилась, знаете, уйма неотложной работы, – так что…

– Понимаю, Сергей Макарович, очень даже вас понимаю… Поэтому, если позволите, подошлю вам свои материалы, которые по долгу службы тщательно подобрал. Там не только полицейская переписка, но и подробности прохождения книги, которая навлекла на себя неудовольствие наших дворян, через цензуру. Совокупно складывается довольно законченная картина, и вам будет легко ответить на все вопросы его превосходительства, паче чаяния таковые возникнут.

– От души благодарю за то, что вы взвалили на свои плечи большую часть работы, которую надлежало выполнить мне, но просветите меня наконец, Юний Сергеевич! Что все это значит? Разумеется, доносы и жалобы – это весьма неприятно, но не станете же вы уверять, что больше всего на свете озабочены Райнисом. Я слишком уважительно отношусь к вашим многотрудным обязанностям, чтобы в это поверить. Надо полагать, есть дела и поважнее?

– Несомненно. Но в данную минуту я озабочен именно этим. Книга Райниса, не будем сейчас спорить о ее содержании, явилась лишь поводом, чтобы до крайности обострить натянутые отношения между дворянством и Замком. Я в курсе проводимой губернатором политики и, как русский патриот, не могу ее не одобрять. Тем не менее глубоко убежден, что методы, используемые властью, должны быть мягкими и постепенными. Не следует забывать, что остзейское дворянство всегда выступало верной и надежной опорой трона, гарантом твердости и порядка. Лучше ублажить в малом, но выиграть в основном.

– Что вы имеете в виду?

– Привилегии рыцарства, вековые причем, и без того существенно урезаны. Реформы судебной и полицейской системы, спиртовая монополия… Да вы лучше меня все знаете! Едва ли на таком фоне следует пренебрегать просьбами высокопоставленных подданных. Тем паче, ежели, идя им навстречу, мы только укрепляем собственную власть, стережем свои интересы. Не премину заметить, что живем мы с вами в немецком все-таки городе.

– И маленькая просьба эта, как я догадываюсь, состоит в том, что мы должны выдать на растерзание рыцарям народного поэта?

– К чему подобные слова, Сергей Макарович? Мы оба с вами стоим на охране государственных интересов, на страже законности. «Выдать на растерзание»! У нас, слава богу, двадцатый век на дворе. А вот запретить к дальнейшему распространению путем переиздания и тому подобных перепечаток книгу вполне возможно. Барон Мейендорф – не рядовая персона, и связи у него – о-го-го! Он, между нами говоря, глубоко обижен тем обстоятельством, что пренебрегли его мнением.

– Ничуть не бывало! Разговор велся в моем присутствии: губернатор обещал разобраться.

– Поздно, Сергей Макарович! Барон уже находится в Петербурге.

– Скорблю, но приемлю как факт.

– Положение все же можно исправить. Быстрая реакция Замка могла бы существенно снять возникшую напряженность.

– Никак, вы, Юний Сергеевич, выступаете поверенным его сиятельства барона Мейендорфа?

– Боже меня упаси! Просто имел беседу с господином бургомистром, то бишь градоначальником.

– Не вижу разницы, – двусмысленно ответил Сторожев.

– Да, немецкая партия настаивает, – прекрасно понял его полковник.

– И вы полагаете, мы должны пойти им навстречу?

– Всенепременно! Бросить им эту кость. Пусть подавятся. Ради больших дел стоит ликвидировать крохотный очажок, который, однако, можно до бесконечности раздувать. Повторяю, Сергей Макарович, что этот Плиекшан только предлог для открытого недовольства имперской политикой. И вообще пора консолидировать силы против действительно общего противника. Дворянство, Сергей Макарович…

– Не надо о том! – вспылил Сторожев. – Я и сам из столбовых, в шестой книге записан… Но есть разница между русским дворянином и остзейским бароном. Не позволю себе забывать о столь распространенном среди рыцарства обыкновении, как двойная лояльность. А вы, полковник?

– Как вам сказать? – Волков шумно прочистил горло и полез в портсигар за новой папироской. Прямой вопрос Сторожева обезоружил его и оглушил, как верный, стремительной силы удар. – Лично я одному государю присягал… Впрочем, не обижаюсь на вас, Сергей Макарович.

– Нам следует помнить о половинной лояльности этих господ. Еще куда ни шло, когда один сын служит в лейб-гвардии его величества, а другой, словно в противовес, у кайзера в вермахте. Тут хоть какая-то определенность есть. Но некоторые кондотьеры так с места на место перескакивают… В случае войны…

– Не перехлестываете ли, Сергей Макарович? – Полковник не замедлил взять реванш. – Наши государи не только кузены, но и союзники… Не посоветовал бы вам раздувать антинемецкие настроения.

– Совершенно с вами согласен, – вынужденно признал Сторожев, поскольку намек прозвучал яснее ясного. – Ни о какой антинемецкой тенденции речь, разумеется, не идет. Но современные промышленные города в первую голову растут за счет коренного населения. Коренного! Вот и решайте теперь, на кого следует нам опираться. – Сторожев нетерпеливо притопнул ногой.

– Опираться нам, милостивый государь, надлежит на законы империи, циркуляры министерства и указания вышестоящих лиц. Прекрасно сознавая ваше превосходство надо мной во всех отношениях, рискну напомнить, что оба мы лишь орудия монаршей власти. Будем же выполнять свой долг, а не мудрствовать лукаво.

– Простите, Юний Сергеевич. – Сторожев чувствовал, что его глаза буквально озарились торжеством, и поспешил надеть очки. – Не я пустился в рассуждения относительно уместности тех или других акций для проведения в жизнь инструкций свыше. Вы выдвинули тезис, что расправа, – он не отказал себе в удовольствии повторить это слово, – расправа над Райнисом… ну, целесообразна, скажем так. Верно ведь? Я же, со своей стороны, лишь попытался оспорить ваш тезис, привел свои возражения. Чего же тут недозволенного? Решать ведь не нам с вами. Давайте изложим свои точки зрения его превосходительству и предоставим ему вынести свой вердикт.

– Не перестаю поражаться вашей светлой голове! Поверьте мне, Сергей Макарович, что вас ожидает отменнейшая карьера. Губерния вам явно тесна! Куда там! Уверен, что послужу еще под вашим началом, когда министерство возглавите.

– Будет вам, Юний Сергеевич, – покраснел Сторожев. Ему было одновременно и противно, и лестно. – Значит, договорились?

– Увы, мне, дураку! – развел руками Волков. – О союзе с вами мечтаю, не о тяжбе. Где мне с вами тягаться? Будто не знаю, чью сторону возьмет его превосходительство! Эх, Сергей Макарович, Сергей Макарович, скорблю, что не сумел вас убедить. Уповаю только на то, что, ознакомившись с материалами по делу Плиекшана, вы решительно перемените мнение. Как-никак, а на охране порядка я собаку съел. Тут я опытнее вас, извините.

– Кто спорит, Юний Сергеевич? Это же очевидно.

– Значит, беретесь в срочном порядке ознакомиться с делом? И, если убедительно покажется, даже мнение свое перемените?

– Мнения – не убеждения. Если факты в другую сторону довлеть начинают, мнение можно и пересмотреть. А вот убеждения… Лично меня никто не разубедит в том, что малым народам особенно свойственно чтить больших поэтов. И не считаться с этим было бы ошибочно!

– Ваши убеждения делают вам честь, – как-то неопределенно улыбнулся Волков, и по лицу его разлилось привычное дежурно благостное довольство.