Текст книги "Мир приключений 1964 г. № 10"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Север Гансовский,Александр Насибов,Евгений Рысс,Николай Томан,Игорь Росоховатский,Михаил Емцев,Александр Кулешов,Александр Ломм,Юрий Давыдов,Леон Островер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 68 страниц)

24

Спустя два дня, когда Зарницины приходят на репетицию, их встречает улыбающаяся Ирина Михайловна.

– А у меня сюрприз для вас, – весело говорит она. – Взгляните-ка наверх.

Они с любопытством поднимают головы и видят почти под самым куполом какой-то снаряд, похожий на космическую ракету.

– Догадываюсь, – говорит Сергей. – В этой штуке мы должны будем совершать “космический полет”.

– Не только совершать полет, но и работать на этой ракете, а вернее, около этой ракеты, – уточняет Ирина Михайловна. – Она теперь заменит вам отходной мостик.

– А почему это ни Юры, ни Антона не видно третий день? – спрашивает Маша.

– Кажется, Юра заболел, – сообщает кто-то из униформистов.

– Не верится что-то, чтобы Юра мог заболеть, – с сомнением качает головой Маша.

– Говорят, он сильно ударился обо что-то, когда бежал вас ловить, – объясняет униформист.

– Ударился? – встревоженно переспрашивает Маша. – Непременно нужно навестить его сегодня!

Она тепло думает о Юре весь этот день, вспоминая, как подхватил он ее тогда своими сильными руками. Неизвестно ведь, чем бы кончилось для нее это падение, не подоспей он вовремя. Она, пожалуй, могла бы сломать себе ноги, но ведь и он, оказывается, ушибся. Кто-то из униформистов шутил тогда, будто Юра разнес в щепки какую-то лестницу. А вдруг он и в самом деле повредил себе что-нибудь. И даже знать не дал, что болен, а они и не вспомнили о нем ни разу за все это время!..

К Юре она приходит с братьями. Дверь им открывает Антон Мошкин.

– Наконец-то заговорила совесть! – мрачно произносит он.

– Так ведь не знали же, что Юра болен, – оправдывается Алеша.

– Раз два дня его не видели, нетрудно было догадаться, что с ним что-то случилось, – все еще ворчит Антон.

– Мы же все время в новом здании. Нас теперь от всех выступлений освободили. Буквально день и ночь готовим свой номер. А у Юры и в старом помещении часто бывают разные дела…

– Нет у нас оправданий, конечно, – прерывает брата Маша. – Виноваты. Однако вы, Антоша, могли бы и сообщить нам, что Юра заболел.

– Не велел он мне этого, – понижает голос Антон. – Сами знаете, какой у него характер. Но хватит об этом! Все разделись? Тогда пошли.

– А что с ним? – спрашивает Маша.

– Ушибы, – шепотом сообщает Антон. – Недели две, а то и больше придется теперь лежать.

– Ого, целая делегация! – Юрий пытается приподняться на диване. – Решили, наверное, что я уже отдаю концы?

– Не смей подниматься, Юрий! – рычит на него Мошкин. – Лежи спокойно. Это твои друзья пришли, а не похоронная комиссия, так что веди себя прилично.

– Как вам не стыдно, Юра, не сообщить нам, что заболели, – укоризненно говорит Маша.

– Да какая это болезнь! – пренебрежительно машет рукой Елецкий. – Это не столько врачи, сколько Антон меня уложил. А у вас серьезные репетиции, что же я буду беспокоить вас по пустякам.

Маша садится рядом с больным и берет его руку.

– Это ведь вы из-за меня что-то себе повредили… Никогда не прощу себе, что так поздно узнала о вашей болезни.

– Ну да что вы, право, – смущается Юрий. – Наверное, Антон наговорил вам каких-нибудь страстей? Но это ему так не пройдет! Уж я – то уложу его основательнее, чем он меня.

– Но это когда выздоровеешь, – деловито уточняет Антон. – А как вы насчет чая? – обращается он к Зарнициным.

– Чаю действительно не худо бы, – соглашается Сергей. – Помоги организовать это, Маша, а мы пока тут побеседуем с Юрой.

Он садится на место поднявшейся Маши и берет со столика, стоящего возле Юриного дивана, целую стопку книг.

– Наверное, Антон вместо лекарств художественной литературой вас лечит? – усмехается Сергей.

– Да, порекомендовал вот прочесть все это, – улыбается Юрий. – Он ведь думает, что я пролежу тут не менее года.

– И все поэзия, – замечает Алеша. – Блока я и сам бы почитал. А вот о Петрарке только слышал.

– Да где вам, физикам, читать Петрарку! – усмехается вернувшийся с кухни Антон Мошкин. – Вы больше Винером да Эшби увлекаетесь. А между прочим, у Юры с Петраркой много общего, хотя он об этом и не подозревал до тех пор, пока я ему не объяснил.

– Может быть, тогда и нам объясните? – просит Маша.

– А общее у них то, – с неестественной для него грустью произносит Антон Мошкин, – что Франческо Петрарка почти все свои сонеты и канцоны посвятил прекрасной и очень гордой даме – мадонне Лауре. А Юра Елецкий обрек себя на то, чтобы всю жизнь рисовать только Машу Зарницину.

– Ну, знаешь ли, Антон!.. – скрежещет зубами Юрий, снова делая попытку подняться.

– Ну-ну, только без буйства! – смеется Маша, осторожно укладывая его па диван.

Ей очень приятно тут с неправдоподобно влюбленным в нее Юрой (она ведь не верит этому всерьез), с остроумным, всезнающим Антоном, с братьями, которых любит она больше всего на свете. Сидеть бы так весь вечер за чаем, болтать о разных пустяках, слушать то иронические, то гневные Антоновы тирады, но надо и домой…

И вдруг резкий звонок. Антон настороженно смотрит то на дверь, то на Юрия.

– Открывай, чего ждешь? – кивает ему Елецкий.

– Так ведь это Митрофан, наверное…

– Ах, черт бы его побрал!

– Я его сейчас с лестницы спущу! – воинственно засучивает рукава Антон.

– Ладно, в другой раз! – примирительно машет рукой Юрий. – Впусти.

А Митрофан Холопов, ибо это действительно он стоит за дверью, все нажимает и нажимает кнопку звонка.

– Ты что! – набрасывается на него Мошкин. – Не знаешь разве, что Юра болен? Чего раззвонился? Видишь, уже и соседи стали двери открывать.

– А вы чего не впускаете? И по телефону вам нельзя дозвониться.

– А нам не о чем с тобой…

– Чего – не о чем? Не знаешь ведь еще…

– И знать не хотим!

– Ну ладно, – осторожно отстраняет его Холопов, – не петушись. Дай с Юрой поговорить. О, да тут весь цирк! Привет вам, космонавты! Рад вас видеть! Помогите мне этих донкихотов уговорить. Не хотят на киностудию идти. Отличную работу им предлагаю. Кстати, могу и вас…

– Нет, спасибо, – торопливо перебивает его Маша. – Нам и в цирке неплохо.

– Что значит – неплохо? Да вы понимаете хоть разницу между цирком и кино? Кино – это многомиллионная аудитория, мировая известность…

– А ты знаешь, Митрофан, – спокойно прерывает Холопова Юрий, – Антон собирался ведь с лестницы тебя спустить, и я уже жалею, что отсоветовал ему это.

Кажется почти невероятным, чтобы маленький Мошкин смог справиться с этим бородатым верзилой, однако не только Зарницины, но, видимо, и сам Холопов нисколько не сомневается в этом.

– С вами, как с интеллигентными людьми, – обиженно произносит он, отправляясь к двери, – а вы хамите. Хорошо, я уйду, но вы еще не раз пожалеете, что отвергли мои предложения.

– Катись! – кричит ему вслед Антон Мошкин,

25

Ирина Михайловна давно уже заметила, что Илья явно охладел к своей цирковой антигравитационной установке. Вот пошла уже вторая неделя с тех пор, как был в цирке в последний раз. Ей, правда, известно, что он теперь с утра до ночи в институте. Даже вечерами его нельзя застать дома. Раз только пришел раньше обыкновенного. Тогда впервые за весь месяц их семья ужинала вместе. Но его и за ужином нельзя было ни о чем спросить – он все время ожесточенно спорил с отцом.

Это был их обычный спор о научных проблемах, смысл которых Ирине Михайловне был не совсем ясен. На этот раз, однако, спорили они уже не как противники, а как единомышленники и, видимо, не по принципиальным, а лишь по каким-то частным вопросам. И уже одно это радовало Ирину Михайловну.

Лишь после ужина Ирине Михайловне удалось наконец спросить сына:

– А как же с цирком, Илюша? Ведь там твоя установка. Разве она не интересует тебя больше?

– Это пройденный этап, мама.

– То есть как это – пройденный?

– Аппаратура моя работает там исправно, а физическую суть явления изучаем мы теперь в институте на новой установке.

– Выходит, что цирк и не нужен был вовсе?.. – разочарованно произнесла Ирина Михайловна.

– Очень даже был нужен! – воскликнул Илья. – Он дал возможность повторить мой эксперимент, многое уточнить и значительно упростить мою новую лабораторную установку. Работает она у нас теперь абсолютно безупречно.

Работа антигравитационной установки действительно кажется Илье почти идеальной. Однако на другой день, возвратившись с совещания в Академии наук, он сразу же замечает на подвижном лице Левы Энглина явные следы тревоги.

– Что случилось, Лева? – спрашивает он своего помощника, находившегося весь день возле антигравитационной установки.

– А почему ты решил, что должно что-то случиться?

– Я это не решил – это начертано на твоей физиономии.

– Но, в общем-то, ничего, пожалуй, и не случилось, – смущенно пожимает плечами Лева. – Показалось только…

– Что показалось? – наседает на него Илья.

– Это было какое-то мгновение… Доли секунды…

– Да что же, в конце-то концов?! – уже выходит из себя Илья. – Что за манера такая – выматывать нервы!

Лева пугливо озирается по сторонам, а нетерпеливый Илья хватает его за отвороты лабораторного халата.

– Ты что, хочешь, чтобы сюда собрался весь институт? – шипит на него Лева. – Не устраивай здесь, пожалуйста, демонстрацию приемов самбо, не привлекай к нам внимания.

– Но что же все-таки тебе показалось? – уже почти умоляюще просит Илья.

– Показалось, что потенциал гравитационного поля нестабилен… На какую-то долю секунды он, видимо, восстанавливается до нормы. А ты понимаешь, чем грозит это Зарнициным?

Илья стоит несколько мгновений, не произнося ни слова. Он хорошо представляет себе, как это может сказаться на полетах воздушных гимнастов. Ему даже начинает казаться, что с ними уже что-то случилось.

– Что же делать, Лева? – растерянно спрашивает он. – Видимо, надо немедленно прекратить репетиции Зарнициных?

– А ты понимаешь, что это будет значить для них? Не только их номер, но и вся цирковая премьера полетит к черту. И потом – мне ведь это могло только показаться…

– Когда это произошло?

– Утром, как только ты ушел. С тех пор я не свожу глаз с приборов и ни один из них не регистрирует никаких отклонений от заданного режима. Стал даже записывать их показания на электромагнитную и фотографическую пленку. Вот просмотри эти записи сам. Наверное, все-таки мне это только показалось.

– На всякий случай Зарнициных нужно предупредить, чтобы они были поосторожнее.

– Зачем? Чтобы вселить в них чувство неуверенности? Они ведь давно уже работают в поле пониженной гравитации, и ничего с ними не случилось. Их установка других масштабов, и, может быть, на ней не проявляется нестабильность.

Не отвечая, Илья долго ходит вдоль пульта с измерительной аппаратурой. Он ходит очень медленно, едва переставляя ноги. Лева тоже молчит. Слышно только, как мягко срабатывают реле приборов, регистрирующих работу антигравитационной установки.

– Ну, а как быть с нашими? – спрашивает наконец Илья.

– С какими – нашими? – не понимает его Лева.

– С отцом и сотрудниками института. Сообщить им о нестабильности антигравитационного эффекта?

– Ты так говоришь, будто это уже подлинный факт. А я в этом совсем не уверен и уже жалею, что сообщил тебе об этом. Зачем нам поднимать панику? Теперь все показания измерительных приборов твоей установки записываются на пленку и если… Ты слушаешь меня, Илья?

А Илья снова начинает нервно ходить по лаборатории, низко опустив голову.

– Да, Лева, я слушаю тебя. Может быть, ты и прав. Отцу мне тоже не очень хочется сообщать об этом, но Зарнициных нужно все-таки как-то предупредить. Сегодня же я поговорю об этом с матерью.

– Как идут дела у Зарнициных, мама? – спрашивает он вечером у Ирины Михайловны. – Все у них в порядке? Не было никаких осложнений в их полетах?

– Все благополучно пока. Во всяком случае, никто из них ни на что не жаловался. А ты почему спрашиваешь?

Что-то в тоне сына и особенно в выражении его глаз не нравится Ирине Михайловне, настораживает ее. Похоже, что не из праздного любопытства задал он этот вопрос.

– Прав, пожалуй, Лева, – задумчиво произносит Илья, будто рассуждая с самим собой. – Может быть, и в самом деле на большой установке это не сказывается…

– Да что такое, Илюша? О чем ты?

– Нам показалось, видишь ли, что поле пониженной гравитации не очень стабильно… – с трудом подбирая слова, произносит Илья.

– Что это значит? – невольно дрогнувшим голосом спрашивает Ирина Михайловна.

– Ты только не пугайся, пожалуйста, – успокаивает ее Илья. – Нестабильность – это неустойчивость, непостоянство поля пониженной гравитации, создаваемое моим аппаратом. Периодическое, а вернее – спорадическое возвращение к норме естественной гравитации.

– Ты не говори мне ученых слов, Илюша. Меня интересует сейчас только одно – чем это грозит Зарнициным?

– Может быть, и ничем. Может быть, в цирковой установке гравитационное поле стабильно. И потом, нестабильность эта длилась всего лишь доли секунды. Мы сами только сегодня обнаружили это. А у вас в цирке либо все вполне нормально, либо практически не ощутимо. В противном случае, Зарницины давно бы уже почувствовали это. Но ты все же поговори с ними.

– А ты бы сам…

– Да, обязательно! Но завтра я целый день буду занят. А послезавтра непременно!

На осторожный вопрос Ирины Михайловны Зарницины отвечают очень бодро:

– Ну, что вы, Ирина Михайловна, какая там нестабильность! Аппаратура вашего сына работает как часы.

“Уж слишком весело что-то… – настораживается Ирина Михайловна. – Значит, хитрят, хотят что-то скрыть, успокоить…”

– А почему Маша сорвалась в тот раз? – спрашивает она, не сводя внимательных глаз с Сергея Зарницина.

– Так ведь мы тогда осваивались только, – поспешно отвечает за брата Алеша. – Я тогда тоже то не долетал, то перелетал…

– Я не у вас, Алеша, а у Сережи спрашиваю, – хмурится Ирина Михайловна. – Вы же серьезный человек, Сережа, и физику знаете, должны же понимать, чем все это может кончиться. И не только ведь сами пострадаете, но еще и меня, а особенно Илью подведете.

– Ну что вы, право, Ирина Михайловна, – укоризненно качает головой Сергей Зарницин. – Говорим же вам, что ничего такого не замечаем…

Но Ирина Михайловна все более убеждается, что они хитрят. И не по интонациям их голоса и выражению лиц, а по тому, что молчит Маша. Она ведь знает, что ей поверят, но молчит. Значит, братья ее не говорят правды.

Конечно, Ирина Михайловна догадывается, почему они хитрят. А ей разве безразлична судьба не только их номера, но и всей цирковой премьеры?

– Ну что ж, я попробую вам поверить, – меняет она тактику. – Но Илья все равно ведь придет к нам завтра со своей измерительной аппаратурой, и, если окажется, что вы меня обманули, я буду очень огорчена.

– Ну вот что, мальчики! – решительно произносит тогда Маша. – Не будем больше хитрить! Давайте-ка расскажем все. Но вы не думайте, Ирина Михайловна, что я контроля Ильи Андреевича испугалась, – просто противно притворяться, будто мы ничего не знаем. А приборы его, может быть, и не обнаружат ничего. Но если и обнаружат, то это в таких размерах, которые не обязательно ведь должны быть ощутимыми для нас.

– Однако вы все-таки ощутили это?

– Да, но совершенно случайно! – восклицает Алеша. – И это была просто счастливая случайность. Мы теперь знаем, что искусственное гравитационное поле иногда бывает нестабильно, и мы все время настороже. Придумали даже кое-что, чтобы гасить лишнюю инерцию. И вот репетируем уже безо всяких происшествий.

– Действительно, все теперь учтено, – подтверждает Маша. – Уж поверьте мне, Ирина Михайловна! Вы же знаете, как я вас уважаю, стану разве причинять вам неприятности? А ведь, если дирекция узнает, непременно найдутся перестраховщики, которые запретят нам репетиции.

– И, наверное, надолго, – горячо поддерживает ее Сергей. – Илья Андреевич не знает ведь, как устранить нестабильность гравитационного поля. И он, и другие ученые вообще многого еще не знают об этом явлении. Илья Андреевич сам мне признался. Конечно, со временем все будет изучено, но ведь у нас премьера на носу. Все может пойти прахом из-за этого…

– Что же вы предлагаете?

– Ничего. Пусть будет, как было.

– Значит, нужно сделать вид, что вы мне ничего не рассказывали и я будто бы ничего не знаю?

– Нет, зачем же? Вы скажите Илье Андреевичу, что спрашивали нас, а мы ответили, что чувствуем себя в полной безопасности. Оно ведь так и есть на самом деле. Зачем же тогда поднимать переполох? А явление это все равно изучается, установят, значит, и причину нестабильности его.

Илья с нетерпением ждет прихода матери. Он даже из института ушел раньше обыкновенного. Ходит теперь по Квартире из угла в угол, то и дело поглядывая в окно. Но вот наконец и Ирина Михайловна!

– Ну, как, мама? – бросается он к ней навстречу.

– А ты чего так нервничаешь? Сам же говорил, что это им ничем не может грозить.

– Я не могу не нервничать, потому что мы ничего еще точно не знаем. А неопределенность, сама знаешь…

– А с отцом ты советовался?

– Решил пока вообще не говорить ему об этом. И тебя прошу…

– Но вы этим занимаетесь все-таки? Ищете причину?

– Сейчас главным образом только этим и занимаемся.

Ирина Михайловна разговаривает с сыном, задает ему вопросы, а сама все думает: “Говорить ему или не говорить?” Она весь день об этом только и думала и никак не могла решить, как ей быть.

С особенным вниманием присматривалась она сегодня к работе Зарнициных, но так ничего и не заметила. Все у них было очень слаженно и безукоризненно четко. Да и страховка, предусмотренная ими на всякий случай, казалась безупречной.

Конечно, они очень отважны, но и благоразумны. Пока за них можно не бояться, ну, а если нестабильность вдруг возрастет?

– А не может эта нестабильность увеличиться? – спрашивает она сына.

– Почему ты все расспрашиваешь меня, а сама не ответила еще ни на один мой вопрос? – настораживается Илья. – У них, значит…

– Ничего пока не “значит”, – торопливо перебивает его Ирина Михайловна. – На них это пока не сказывается, но ведь может же явление это возрасти?..

– Не думаю, не думаю… Нет к тому никаких причин.

Так и не сказав ничего Илье, Ирина Михайловна весь вечер борется с соблазном посоветоваться с Андреем Петровичем, хотя и понимает, что он сразу же поднимет тревогу и все запретит. Он вообще ведь всегда был настроен против осуществления эксперимента Ильи в цирке.

И уже лежа в постели, раздраженная собственной нерешительностью, она спрашивает себя: “Верю ли я в Зарнициных или не верю, в конце-то концов? – И решает: – Доверюсь им! А если что-нибудь случится, возьму все на себя”.

26

К Юре Елецкому Маша заходит теперь почти каждый день. Это становится для нее настоящей потребностью. С ним ей хорошо. Она рассказывает ему все, что происходит в цирке, а он молча слушает и все рисует. То одни ее глаза, то прическу, то только шею и подбородок.

Сегодня она заглянула к нему на минутку, но успела сообщить все новости. Очень хочется рассказать и о своих тревогах, но боится братьев, да и самого Юру нельзя волновать. А тревожиться есть из-за чего. Опять сорвалась она сегодня… Хорошо еще, что в отсутствие Ирины Михайловны. Но сегодня она даже рада своему падению. Оно уже не было таким неожиданным, как в тот раз. Затормозив свое падение задним сальто, Маша изменила его направление и сумела остаться в зоне манежа. И теперь она твердо уверена, что это главное при падении. Никаких других мер и не нужно. Гравитационное поле над манежем восстанавливается до нормы лишь на мгновение, а затем оно снова ослабевает, тормозя падение. Главное, значит, не улететь за пределы манежа.

Братья, правда, и раньше это предполагали, но она не очень верила им. Но теперь она спокойна. Теперь ей ничто уже не страшно и, может быть, именно потому захотелось хоть немного побыть сегодня с Юрой.

От Юры Маша, как всегда, идет пешком до метро. Едва, однако, отходит она метров сто от его дома, как кто-то берет ее сзади за локоть. Маша испуганно оборачивается и видит улыбающуюся физиономию Холопова.

– Наконец-то я встретил вас одну, Машенька! – обрадованно восклицает он. – Очень нужно поговорить с вами. А там, – кивает он на дом Елецкого, – все равно бы разговор этот не мог состояться.

Брезгливо отстранив его руку, Маша холодно произносит:

– Мне не о чем с вами говорить. Очень спешу к тому же.

– Времени это у вас не отнимет. Мы по пути будем разговаривать. Вы ведь к метро, наверное? Вот и отлично. Я же понимаю, что эти типы настроили вас против меня…

– Ах, никто меня против вас не настраивал! – сердится Маша. – Я и сама во всем разбираюсь.

– Ну хорошо, хорошо, не будем ссориться. Я ведь не собираюсь вам в любви объясняться. У меня к вам деловое предложение. У нас на студии идет сейчас подготовка фильма из цирковой жизни, а у меня с режиссером отличные отношения, и я мог бы…

– Нет, спасибо! – не дает ему договорить Маша. – Для кино я недостаточно фотогенична.

– Не торопитесь отказываться, Машенька! – снова пытается схватить ее за руку Холопов. – Это будет грандиозный фильм. Похлеще александровского “Цирка”. А вам могут дать роль главной героини, знаменитой воздушной гимнастки. И мальчиков ваших можно будет пристроить…

– Да не надо нас никуда пристраивать! И что за забота такая то о Юре, а теперь уже и о нас?

– А что же в этом удивительного? Почему не помочь старым друзьям?

– С каких это пор стали мы вашими друзьями? И потом– зачем нам все это? Мы вполне довольны нашей работой в цирке. Особенно новым номером, который готовим.

– Еще бы не быть им довольными! – усмехается Холопов. – Последнее слово современной науки и техники. Ультрасовременно и абсолютно безопасно.

– А почему вы думаете, что так уж безопасно?

– Да потому что вам разрешили отказаться от сетки и лонжей. У вас же теперь балет в воздухе, а не цирковой номер. В балете к тому же гораздо больше риска. Споткнуться можно и ногу вывихнуть, а у вас…

– Не болтайте, чего не знаете! – раздраженно перебивает его Маша. – О том, какому риску мы подвергаемся, даже не подозревает никто.

– Разве гравитационное поле над манежем не так уж устойчиво?

– В том-то и дело…

– И никто, кроме вас, не знает об этом?

Поняв, что непростительно проговорилась, Маша изо всех сил старается теперь скрыть свое смущение.

– Те, кому нужно, всё знают, конечно, – продолжает она небрежно. – Да и за риск разве ценится артист цирка? Кому доставит удовольствие канатоходец, пусть даже идущий на огромной высоте, но на полусогнутых ногах? Ведь так называемые “смертные номера” именно тем и отвратительны, что они убивают у зрителя способность воспринимать артистичность нашей работы. Зрители если и не жаждут крови, то замирают, наверное, от страха за нас, сидят с мокрыми руками и только о том и думают: сорвемся мы или не сорвемся? Где уж там оценить мастерство и изящество артистов в таком состоянии!

– Да вы просто идеалистка, Машенька! – усмехается Холопов. – Цирковой зритель, поверьте мне, всегда жаждет крови. А в том фильме, о котором я вам говорю, будут такие цирковые номера, созерцание которых заставит их просто визжать от страха.

– Вот и ищите себе цирковых ремесленников, а настоящие артисты не пойдут к вам на такие роли. А вот, кстати, и метро! Спасибо вам за то, что вы меня проводили, дальше я и сама доберусь.

Холопов пытается последовать за ней, но Маша решительно протягивает ему руку и просит оставить ее в покое.

…С тех пор проходит около недели, а Маша все еще не может простить себе, что проговорилась Холопову о нестабильности гравитационного поля. Ее не покидает опасение, что он сообщит об этом Илье Нестерову или Анатолию Георгиевичу. И всякий раз теперь, когда главный режиссер приходит на репетицию, Маша буквально дрожит от страха. Лишь в начале следующей недели она успокаивается немного. Выходит, что Холопов либо не придал значения ее словам, либо не такой уж плохой, как она о нем думает.

Маша, однако, напрасно успокоилась. Холопов вовсе не пропустил мимо ушей ее обмолвку. Он раза два уже наведывался в цирк, пытаясь разузнать что-нибудь о Зарнициных у униформистов. Но они и сами ничего не знали, а падению Маши не придавали большого значения. Считали его обычным явлением в период репетиции нового номера.

“Значит, о нестабильности гравитационного поля над манежем знают только Зарницины, – решает Холопов. – И держат это в секрете. Но ничего, я им покажу… Всем! И не сейчас, а поближе к премьере… Сейчас они всполошатся, конечно, но найдут, пожалуй, какой-нибудь выход – у них есть еще время для этого. А вот в день премьеры!..”