Текст книги "Мир приключений 1964 г. № 10"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Север Гансовский,Александр Насибов,Евгений Рысс,Николай Томан,Игорь Росоховатский,Михаил Емцев,Александр Кулешов,Александр Ломм,Юрий Давыдов,Леон Островер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 68 страниц)

Кое-кто из “ультра” смущенно хихикает, уже без прежнего почтения поглядывая на своего вдохновителя.

– В стане врагов явное смятение, – шепчет Илье Михаил Богданович. – Пора наносить им решающий удар.

– Давайте уж поговорим теперь начистоту, товарищ Митрофанов, – решительно выступает вперед Илья.

– Не Митрофанов, а Холопов Митрофан, – поправляет его кто-то из соратников Холло.

– Прошу прощения, товарищ Холопов, – извиняется Илья. – Ну, так вот, давайте-ка поговорим начистоту, как физик с физиком. Разве же вы не понимаете, что, для того чтобы иметь основание применять в живописи эйнштейновскую трактовку пространства и времени, нужно предположить, что объектами вашей живописи являются тела, движущиеся со скоростью света. Либо допустить, что сами вы движетесь к своей натуре с такой скоростью.

– А это явный абсурд! – запальчиво восклицает Сергей Зарницин. – Теория относительности рассматривает ведь скорость света как предельную даже для элементарных частиц. А для таких макротел, какими являются люди, она вообще не достижима.

– Но допустим, однако, возможность такого движения художника к его натуре или наоборот – натуры к художнику, – спокойно продолжает свое рассуждение Илья. – Что же тогда произойдет? А произойдет то, что и объект произведения и его творец, сокращаясь в направлении своего движения, просто перестанут существовать друг для друга как протяженные тела, согласно законам той самой теории относительности, на которую вы так опрометчиво ссылаетесь.

Теперь смеются уже все абстракционисты. Растерянно улыбается и сам Холло.

9

Маша плохо спит эту ночь. Ей снятся изуродованные человеческие тела, лица, скомканные необозримые пространства, чудовищные галактики, излучающие диковинно искривленные лучи. Лишь изредка мелькают нормальные человеческие лица и среди них строгий профиль Ильи Нестерова. У абстракционистов она видела его впервые, и он запомнился ей. И, как ни странно, во сне она разглядела его лучше, чем тогда в подвале. Он очень похож на мать, Ирину Михайловну. Такой же энергичный профиль и красивые глаза. А густые брови – это у него, видимо, от деда, Михаила Богдановича…

Проснувшись, Маша думает, что уже утро, но из-под дверей комнаты братьев сочится электрический свет – значит, это еще ночь и они сидят за своими книгами или шепчутся, обмениваясь впечатлениями от схватки с абстракционистами.

Надо бы пойти заставить их потушить свет и лечь спать, но у нее нет сил подняться с дивана. Она чувствует себя такой усталой, будто весь день провела на изнурительной репетиции. Да и просыпается она только на несколько мгновений и тут же снова засыпает. Лишь проснувшись в третий раз и снова увидев свет под дверью комнаты братьев, она поднимается наконец и идет к ним, полагая, что они давно уже спят, забыв выключить электричество.

Она бесшумно открывает дверь, чтобы не разбудить их, и с удивлением видит братьев сидящими за столом в пижамах и с такими перепуганными лицами, будто она застала их на месте преступления.

– Ну, куда это годится, мальчишки! – строго говорит она. – Уж утро скоро, наверное…

– Что ты, Маша, какое утро! Всего час ночи, и мы как раз собирались лечь.

Она недоверчиво смотрит на часы и укоризненно качает головой.

– Не час, а второй час, а впереди, сами знаете, какой день. Но раз уж вы не спите, давайте поговорим серьезно.

Маша хмурится и неестественно долго завязывает пояс халата. Братья угрюмо молчат.

– Я ведь все знаю, – продолжает она наконец, садясь между ними и положив им руки па плечи. – Особенно почувствовала это на дискуссии с абстракционистами. Но и раньше знала, чем вы бредите. Надо, значит, решать, как быть дальше. А так больше нельзя…

– О чем ты, Маша? – робко спрашивает Алеша.

– Вы же сами знаете о чем. И не будем больше притворяться друг перед другом. Раз вы не можете без вашей физики – а теперь я вижу, что вы действительно без нее не можете, – надо бросать цирк и поступать в университет.

– Да что ты. Маша!.. – восклицают оба брата разом. Но она закрывает им рты ладонями своих еще теплых после постели рук.

– Только не оправдывайтесь, ради бога, и не жалейте меня. Ужасно не люблю этого. Я же хорошо знаю, о чем вы сейчас думаете. Вспоминаете, наверное, как мы остались без матери – отца-то вы, наверное, вообще не помните, – как я заменила вам се, как… ну, да, в общем, я все понимаю, и незачем все это.

– Ты прости нас, Маша, – смущается старший брат. – Нам действительно давно нужно было поговорить. Мы как раз только что снова все взвешивали, и ты сама должна понять, как все это нам нелегко…

– Да что тут нелегкого-то? – деланно смеется Маша, прекрасно понимая, как им в самом деле нелегко.

– Ты сама же предложила поговорить серьезно, – робко замечает младший, Алеша. – Вот и давай… Зачем, ты думаешь, мы на физико-математический? Помнишь, наверное, наше изобретательство?

– Еще бы! – усмехается Маша. – С тех пор еще помню, когда вы мальчишками были. Только я думала, что вы этим уже переболели.

– А усовершенствование нашей аппаратуры?

– Ну, это другое дело. Это уже серьезно. Но не получилось ведь пока ничего существенного.

– А почему? – взволнованно хватает Машу за руку Сергей. – Задумали очень серьезное, а знаний для этого… Ну, в общем, ты сама должна понимать.

– Так зачем же вы тогда на физико-математический? – удивляется Маша. – Вам бы в какой-нибудь технический, на конструкторское отделение.

– Ну что ты равняешь технический с физико-математическим! – почти с негодованием восклицает Алеша. – В технике возможно лишь усовершенствование существующего, а в физике – не только все новое, но и почти невероятное.

– Ну, как знаете, – уныло произносит Маша. – Вам это виднее…

– Но ты не думай, что мы тебя бросим, – пытается утешить ее Алеша. – Мы пока только на заочный…

– Нет, мальчики, я с вами все равно уже больше не смогу, раз у вас все мысли за пределами цирка, – печально качает головой Маша.

– Объясни, почему? – хмурится Сергей.

– Я же объяснила: потому, что вы уже не со мной. Потому, что работаете без души, как автоматы. И ждете не дождетесь, когда кончится репетиция, чтобы засесть за учебники физики. А в цирке надо репетировать и репетировать, шлифовать и шлифовать каждое движение. Ирина Михайловна мне вчера сказала, что воздушным гимнастам нужно тренироваться до тех пор, пока воздух не станет для них таким же надежным, как и земля. А это значит, что тренироваться надо все время, каждый свободный час, каждую минуту. Но ведь вы так не сможете… И не делайте, пожалуйста, протестующих жестов! Привычные прежде слова: “Внимание! Время! Пошел! Швунг! Сальто!” – наверное, звучат теперь для вас, как удары бича…

– Ну что ты, Маша! – делает протестующий жест Алеша. – Мы по-прежнему любим…

– Ничего вы больше не любите здесь! – уже не сдерживая досады, энергично машет рукой Маша. – Но я вас не виню, давайте только договоримся, что работать со мной вы будете лишь до осени, а потом уйдете в университет. А я тем временем подготовлю новый номер. Мне обещает помочь в этом Ирина Михайловна. А теперь, мальчики, идемте спать! Спокойной вам ночи!

И она уходит, притворяясь совершенно спокойной, а потом плачет всю ночь, спрятав голову под подушку.

10

А на другой день братья Зарницины репетируют свой номер с таким рвением, что Ирина Михайловна только диву дается. Улучив подходящий момент, она спрашивает у Маши:

– Что это с ними такое?

– Состоялся откровенный разговор сегодня ночью.

– И вы переубедили их? Они не уйдут от нас?

– Уйти-то уйдут, наверное, но до ухода будут стараться заслужить мою и вашу похвалу.

– Значит, сольный номер нужно все-таки готовить?

– Да, придется…

А в обеденный перерыв, воспользовавшись отсутствием Маши, Михаил Богданович уводит братьев из столовой на улицу и долго прогуливается с ними по бульвару.

– Вот что я вам скажу, ребята, – взяв их под руки, говорит он. – Зря вы задумали бегство. Не обижайтесь на меня, старого циркача, но я расцениваю это как дезертирство.

– Да откуда вы взяли, Михаил Богданович, что мы собираемся сбежать? – притворно удивляются братья. – Кто вам это сказал?

– Стоит только посмотреть, как вы стали работать в последнее время, чтобы и самому обо всем догадаться. И нашли когда сбегать! Да ведь сейчас только и начнется настоящая-то работа! В новое здание скоро будем перебираться. Нигде в мире нет еще такого. Четыре арены! Но нам нужно не только новое здание. Все должно быть новым! В стране такая техника, а у нас почти все по старинке.

– А что же можно придумать нового? – без особого энтузиазма спрашивает Сергей Зарницин, догадавшись, что Михаил Богданович завел этот разговор для того только, чтобы отговорить их от ухода из цирка.

– Да черт знает что! – возбужденно восклицает старый клоун. – Надо только с толком использовать кибернетику, современную оптику, стереофонический звук. Я, например, уже готовлю номер с кибернетическим партнером. По части оптики можно тоже придумать что-нибудь вроде “Латерны магики” и панорамного кино. А у вас, воздушных гимнастов, что за хозяйство? Почти во всех новых аттракционах главенствует металл. Механическая аппаратура буквально заслоняет живого человека, превращает его в свой придаток.

– Но ведь вы же знаете, Михаил Богданович, что мы давно уже думаем об этом, – смущенно произносит Алеша. – Придумали даже кое-что для упрощения креплений ловиторок и трапеций.

– А теперь с электромагнитами экспериментируем, – торопливо добавляет Сергей. – Пытаемся с их помощью избавиться от сложной аппаратуры и даже уменьшить собственный вес. Нелегкое это дело, однако. Да и знаний не хватает…

– А почему же вы не обратились за помощью к сведущим людям? – удивляется Михаил Богданович.

– Обращались, – вздыхает Алеша. – Говорят, что это не реально. А по-моему, их просто не волнуют наши заботы. Подумаешь, проблема – удлинить полет цирковых гимнастов! Но нас это не остановит. Мы добьемся того, чтобы не только нашу, но и другую цирковую аппаратуру свести на нет. А то ведь иной раз из-за нее зрители просто не в состоянии оценить нашего исполнительского мастерства.

– Бывает и наоборот, – усмехается Сергей, – сложная аппаратура служит прикрытием профессиональной слабости некоторых исполнителей.

– Конечно же! – обрадованно восклицает Михаил Богданович, довольный, что ему удалось наконец расшевелить братьев, втянуть в разговор. – Вот и надо в новом здании цирка повести борьбу с такой аппаратурой, свести ее к минимуму, чтобы иметь возможность демонстрировать главное – силу, ловкость и смелость. Я бы повел борьбу и с предохранительными лонжами даже в тех случаях, когда воздушные гимнасты работают без сеток.

– Но ведь не разрешат же, – с сомнением покачивает головой Алеша.

– Разрешат, если найти другие предохранительные средства. А то ведь эти тросики на поясах гимнастов, как вы их ни маскируй, все равно заметны. И хоть они на крайний случаи, а впечатление создается такое, будто мы все время на помочах или на ниточках, как марионетки. Совсем будто бы исключен элемент риска. А ведь Анатолий Васильевич Луначарский называл нас “специалистами отваги”. “Конечно, – говорил он, – чудовищно приучать публику к азарту путем головоломного риска человека своей жизнью, что часто имеет место. Но значило бы лишить цирк части его мужественного сердца, если бы отнять у него блестящих представителей, специалистов отваги”.

– Ах, как здорово! – невольно восклицает Алеша и мечтательно повторяет: – “Специалисты отваги”! Но как же, однако, сделать так, чтобы избавиться от аппаратуры? Как совершать прыжки без подкидных досок, полеты без трапеций?

– Надо думать, – усмехается Михаил Богданович. – Использовать те законы механики и физики, которые позволили бы нам сделать пространство упругим, пружинящим, как трамплин или батут.

– Легко сказать, – пожимает плечами Сергей. – Такого пространства пока не существует.

– Значит, нужно создать его искусственно. И если не упругое, то, наоборот, – невесомое, с отсутствием поля тяжести, в котором можно было бы совершать прыжки, не гасимые силами тяготения. Вы ведь и сами мечтаете об этом. Более того, скажу вам, – такое пространство уже существует.

Пораженные услышанным, братья невольно останавливаются. Пристально всматриваются в лицо Михаила Богдановича. Пытаются угадать по его выражению – шутит он или говорит серьезно?

– Что, не верится? – хитро щурясь, спрашивает старый клоун. – Даже не представляете себе, как его можно создать? А еще мечтаете стать физиками! Ну да ладно, не буду вас томить, открою секрет – такое пространство создал мой внук Илья, с которым я познакомил вас у абстракционистов. Он сконструировал аппарат, вызывающий явление антигравитации. Представляете, что это такое? Не очень? Я тоже не очень это представляю. Мало того, сам экспериментатор лишь предполагает, что эго антигравитация. Но факт, или, как мой зять говорит, “Его величество Факт”, налицо: аппарат моего внука рождает какую-то энергию, которая существенно уменьшает вес материальных тел. Поняли вы что-нибудь из того, что я вам наговорил?

Братья смущенно улыбаются. В глазах их нескрываемое любопытство. Чувствуется, что рассказ Михаила Богдановича очень их заинтриговал.

– Ужасно все это интересно! – восторженно произносит наконец Алеша. – Однако очень уж невероятно.

– Невероятно, но факт! – смеется Михаил Богданович. – И вот мелькнула у меня идея, ребята, – создать такое антигравитационное пространство у нас на манеже! Оно ведь уменьшит вес гимнастов, наверное, почти вдвое. И тогда…

– О! – нетерпеливо перебивает Михаила Богдановича Алеша. – Тогда с помощью одной только подкидной доски можно будет взлететь под самый купол безо всяких иных приспособлений!

– И не только это! – горячо подхватывает Сергей. – Потеряв часть веса, полет наших тел замедлится, будет более плавным, а мускульная сила останется прежней. Это даст возможность при перелете с трапеции на трапецию или с подкидной доски на трапецию делать гораздо больше акробатических трюков. И даже какие-нибудь иные, физически не осуществимые в нормальном поле тяготения.

– А проблема лонжей? – лукаво подмигивает братьям Зарнициным Михаил Богданович, радуясь их энтузиазму. – Она ведь отпадает сама собой. С потерей веса замедлится и скорость падения, и оно уже не будет грозить увечьем натренированному гимнасту.

– Да ведь это же даст нам прямо-таки сказочную возможность! Вот когда покажем мы все совершенство человеческого тела, освобожденного от аппаратуры и паутины лонжей!.. – захлебывается от восторга Алеша.

– Вы даже представить себе не можете, ребята, как я рад, что это вас захватило, – откровенно признается Михаил Богданович. – И вы поймете, конечно, как нелегко мне вылить теперь на ваши головы ушат холодной воды.

Братья снова, как по команде, останавливаются и оторопело смотрят на Михаила Богдановича.

– Да, да, ребята, – грустно подтверждает старый клоун. – Мне действительно нужно это сделать, ибо все, что я вам рассказал, в значительной мере – моя фантазия. Нет-нет, Илюша на самом деле открыл это удивительное явление! Но дальше пойдет очень много всяческих “но”. Антигравитационное пространство действительно существует, но в условиях лабораторного опыта. Илья допускает, что можно построить и большую установку, но не имеет такой возможности. Его отец, директор научно-исследовательского института, мог бы поставить этот эксперимент в необходимом масштабе, но и он вынужден пока повременить с этим. В общем, таких “но” еще немало.

– Зачем же вы тогда рассказали нам все это, Михаил Богданович? – укоризненно произносит Алеша Зарницин. – Душу только растравили…

– А к тому рассказал, друг мой Алеша, что есть и еще одно “но”. В академических условиях поставить этот эксперимент пока действительно невозможно, но…

Тут Михаил Богданович делает паузу и улыбается.

– Да не томите же вы нас!.. – нетерпеливо дергает его за рукав пальто Сергей.

– Но есть возможность осуществить его у нас в цирке. Да-да, я не шучу! В новом помещении мы будем располагать значительно большими материальными и энергетическими возможностями. К тому же у нас там будет, наконец, свое конструкторское бюро и даже экспериментальная база. Надо только заинтересовать дирекцию и Илью.

– Как, и Илью тоже? – удивляется Алеша. – А сам он разве не заинтересован в этом?

– Да, и Илью тоже, ибо он об этом просто ничего еще не знает и неизвестно, как еще к этому отнесется. Вот тут-то и нужна мне ваша помощь.

– Наша помощь?

– Да, именно ваша помощь. От вас зависит, чтобы он загорелся желанием поставить свой эксперименте цирке. Понял, наконец, что это даст цирку. А для этого вы должны, во-первых, показать ему класс своей работы на манеже. Во-вторых, тщательно продумать, какие трюки смогли бы вы осуществить в пониженном поле тяготения. Нарисовать ему контуры той сказки, той феерии, которую смогли бы вы осуществить на манеже в условиях невесомости. Привлеките для этого Юру Елецкого, пусть он набросает эскизы ваших замыслов. Пригласите и Антона Мошкина, чтобы он проконсультировал все это с эстетических, так сказать, позиций. Возьмем Илью в обработку и мы с Ириной Михайловной.

– Приводите же его к нам поскорее! – с чувством хлопает Михаила Богдановича по плечу Сергей, забыв о его почтенном возрасте.

– Я приведу его завтра. Но приведу не просто в цирк, а на ваше представление, и вы должны будете показать ему, на что вы способны.

11

Еще в тот вечер, когда Михаил Богданович с Ильей вернулись с дискуссии, дед спросил внука:

– Ну, как тебе понравилась Маша?

Конечно, он при этом не ожидал от внука восторженного отзыва. В обстановке горячей схватки с абстракционистами, роль Маши в которой была пассивна, она ничем ведь не могла привлечь к себе его внимания. Мало того, она вообще была очень смущена всем происходящим и, видимо, даже жалела, что пришла на эту дискуссию. Сидя на единственном стуле посредине огромного подвала в живописном полукольце бородачей абстракционистов, она невольно сжалась как-то. Она не позволяла себе ни единого лишнего движения, изо всех сил стараясь ничем не привлекать к себе внимания абстракционистов.

Да и вообще все тогда было не в ее пользу. И платье на ней было серенькое, и свет, рассчитанный на эффектное освещение картин абстракционистов, падал как-то так, что уродовал и лицо ее, и фигуру. К тому же она молчала не только во время дискуссии, но и потом, по дороге домой, подавленная чем-то, тревожно всматривающаяся в своих, видимо слишком возбужденных спором с абстракционистами братьев.

И все-таки Михаил Богданович был не только удивлен, но и почти ошеломлен ответом внука.

– А я все голову ломаю: чем могло пленить вас это существо? – пожимая плечами, произнес Илья. – Серенькая, невзрачная и, прости меня, дедушка, какая-то почти забитая…

– Ну, знаешь ли! – не на шутку разозлился Михаил Богданович. – Прежде чем говорить такое, ты бы ее в цирке посмотрел. Под куполом, в грациозном полете. Да знаешь ли ты, что мы, старые циркачи, повидавшие на своем веку не одну диву… Э, да что с тобой говорить!

Раздражение Михаила Богдановича было столь велико и так непонятно, что Илья растерялся даже.

– Прости, дедушка, я ведь не хотел никого обидеть и, может быть, действительно не рассмотрел вашу Машу. Но и ты меня удивляешь. Говоришь о ней так, будто тебе двадцать лет, а она твоя возлюбленная…

– Эх, черт побери, – неожиданно рассмеялся Михаил Богданович, – если бы мне было хотя бы сорок! Но прости и ты меня за пылкость, не соответствующую возрасту. Маму свою ты ведь не можешь заподозрить в том же, в чем и меня? Ну, а она, как ты знаешь, тоже неравнодушна к Маше. Просто это оттого, наверное, что мы очень хорошо ее знаем и… жалеем. Да, жалеем! У этой девушки трагедия. Я ведь, кажется, говорил тебе, что ее братцы собираются уйти из цирка и поступить в университет?

– Ну и правильно сделают. Таким толковым ребятам ни к чему болтаться на трапециях.

– “Болтаться”! – снова возмущенно восклицает Михаил Богданович. – Да ты посмотрел бы на их работу! Они прирожденные воздушные гимнасты, а физика – это для них неизвестно еще что. Мало разве молодых людей, мечтающих произвести переворот в науке? Но ведь большинству из них приходится, однако, довольствоваться скромной должностью младшего научного сотрудника в каком-нибудь институте или лаборатории. А в цирке они – уже известные артисты.

Илья и не рад уже был, что так растравил деда, а дед не унимался.

– Да и не в них дело – Машу жалко. Они уйдут, а с кем она останется? Номер-то их групповой. Они его два года в училище циркового искусства готовили, да и потом еще долго шлифовали. Представляешь, каково ей будет после их ухода? А ведь она их, можно сказать, в люди вывела. После смерти матери всю заботу о них на себя взяла, хотя и сама-то была всего лишь на год старше Сергея. Зная их увлечение спортом, она пошла вместе с ними в училище циркового искусства, еще и не подозревая о собственном таланте и считая себя самой заурядной физкультурницей. А без нее они могли бы и босяками стать…

– Хватит тебе об этом, дед! Успокойся ты, пожалуйста. Если хочешь, я готов не только перед тобой, но и перед нею извиниться.

– Извиняться не надо, лучше слово дай, что пойдешь в цирк и посмотришь работу Зарнициных.

– Даю тебе такое слово!

– А когда?

– Да хоть завтра. Нет, завтра занят. Но послезавтра обязательно.

…И вот наступает это послезавтра. Михаил Богданович еще с утра напоминает об этом внуку.

– Я и сам помню, – без особого энтузиазма отзывается Илья. – Если ничем особенным не буду занят, непременно пойду.

– То есть, как это “если”?.. – восклицает Михаил Богданович. – Никаких “если”! Дал слово – сдержи его! Я уже и билеты заказал, чтобы ты видел их с самых удобных мест партера, а не с приставных стульев в проходе, на которых не раз сидел по моим контрамаркам. А вернее, давно уже не сидел, ибо не был в цирке, наверно, больше года.

Вечером Илья действительно должен был пойти к одному из своих друзей по важному для него делу, но он решает не огорчать деда и откладывает это на другой день.

И вот они сидят в цирке в третьем ряду партера, почти против главного выхода на манеж. Вместе с ними оказываются и Юра Елецкий с Антоном Мошкиным.

– А они что, специально тут из-за меня? – шепотом спрашивает Илья деда.

– Ну что ты! Они тут вообще каждый день.

Илья хотя и не очень верит словам деда, но делает вид, что это объяснение его удовлетворяет.

До начала представления еще много времени, и он с любопытством оглядывается по сторонам, наблюдая, как огромная вогнутая чаша зрительного зала медленно заполняется зрителями. В детстве и юности он очень любил цирк, но в последнее время, занятый работой в институте, смотрел цирковые представления довольно редко, хотя по-прежнему получал удовольствие от каждого посещения.

Пока Илья рассматривает публику, Юра Елецкий, немного заикаясь от смущения и окая более обычного, говорит ему:

– Мне очень хотелось бы, Илья Андреевич, чтобы вы зашли как-нибудь ко мне и посмотрели бы мои альбомы. Я ведь рисую только цирк. Его жанровые сценки. Удивительная жизнь течет тут на манеже. И не только во время представлений…

– У него действительно только цирковые сюжеты, – подтверждает сидящий сзади и низко наклонившийся к Илье Антон Мошкин. – Вы увидите в его альбомах двух—трех клоунов и нескольких наездников, а все остальное – Зарницины в невероятнейших позах и таких фантастических полетах, которых они никогда еще не совершали и, наверное, не совершат.

– Напрасно ты так думаешь! – резко оборачивается к нему Юра. – Они всё смогут.

– А я в этом не уверен.

– Почему же?

– Да потому, что, во-первых, братья собираются покинуть Машу, а во-вторых, для осуществления твоих замыслов нужно совершить почти чудо – ослабить силу притяжения Земли.

– Ну, а если бы действительно?.. – мечтательно произносит Юра.

– О, если бы! – перебивая его, восклицает Антон. – Такие феноменальные трюки, как тройное сальто-мортале с пируэтом, были бы тогда для них сущим пустяком.

Илья вопросительно смотрит на деда, полагая, что художники шутят.

– Да, это верно, Илюша, – подтверждает Михаил Богданович. – Те немногие, кто делает сейчас тронное сальто, вынуждены выкручивать его очень высоко. Сильным швунгом они выбрасываются выше аппарата, на котором работают, чтобы иметь такой запас пространства и времени, который позволил бы после третьего сальто прийти к ловитору.

Цирк теперь почти заполнился. Торопливо спешат к своим местам опоздавшие зрители. А еще через несколько мгновений вспыхивают ослепительные прожекторы и заливают арену осязаемо плотными потоками света. Гремит оркестр. Под звуки марша на манеж для участия в прологе выходят участники представления.

Илья ищет глазами Зарнициных, но никак не может найти их в пестрой толпе. Начинается к тому же мелькание различных цветов в юпитерах, неузнаваемо меняющее не только лица артистов, но и их фигуры.

А тут еще дед шепчет недовольно:

– Эти прологи стали уже штампом. Пора придумать что-нибудь новое.

К счастью, ничем не примечательный парад участников представления кончается довольно скоро. А Илья, так и не обнаруживший Зарнициных, наклоняется к уху деда:

– А что, Зарнициных не было разве?

– Были, но хорошо, что ты их не заметил. Их надо видеть только в воздухе. Я вообще не позволил бы им ходить по земле. Они ведь птицы, и это для них почти противоестественно.

Хотя выступление Зарнициных лишь в конце первого отделения, Илья без особого нетерпения и не без интереса смотрит работу партерных акробатов, джигитовку и упражнения на першах. Забавляют его остроумные антре и репризы коверных.

А Михаил Богданович, Елецкий и Мошкин ждут лишь выхода Зарнициных. Юра даже сидеть не может спокойно и так ерзает на своем месте, что Антон начинает толкать его в спину. Не терпится и Михаилу Богдановичу. Он, правда, сидит спокойно, но все, что видит на манеже, кажется ему ужасно банальным. А тело его ноет так, будто он снова испытывает все те бесчисленные падения и ушибы, которые получил он за несколько десятков лет работы на манеже.

Но вот гаснет свет, и Михаил Богданович вообще перестает ощущать свое тело. Мгновенно замирают и Юрий с Антоном. Глухо рокочет оркестр. Все вокруг напряженно, настороженно. Почти в абсолютной тьме вспыхивает наконец лучик прожектора. Высоко-высоко, почти под самым куполом, выхватывает он из темноты ослепительно белую фигуру девушки. Несколько мгновений она стоит неподвижно, кажется даже, что парит в воздухе. Раскачавшись затем на трапеции, она плавно летит в темноту, сопровождаемая все тем же ярким лучом прожектора. И, когда полет ее начинает захватывать дух, ибо кажется, будто она миновала уже пределы воздушного пространства над манежем, неожиданно появляется из темноты плавно несущаяся ей навстречу такая же белая фигура юноши, висящего головой вниз.

А когда руки их встречаются, вспыхивает яркий свет и все видят, что юношу держит еще один гимнаст, зацепившийся ногами за качающуюся ловиторку.

Цирк разражается шумными аплодисментами.

– Ну, узнаёшь ты их теперь? – счастливо улыбаясь, толкает внука в бок Михаил Богданович.

Освещенная ярким светом. Маша кажется Илье совсем другой, ничуть не похожей на ту, которую видел он у абстракционистов. С нескрываемым восхищением рассматривает он теперь ее стройное, сильное тело, гордо поднятую голову. Его поражает удивительная точность всех ее движений, необходимых только для полета. И никакой игры и позы. Все естественно и непринужденно.

Илья знает от деда и матери, как важно быть артистичным гимнасту, особенно воздушному, обозреваемому со всех точек и не имеющему возможности спрятать от публики ни малейшего несовершенства своей фигуры или осанки. Известно ему и то, каких усилий стоит режиссерам придать гимнастам эту артистичность или, как они говорят на своем профессиональном языке, пластическую выразительность. Но он почти не сомневается теперь, что у Маши все это врожденное. Такой непосредственности, такому чувству ритма, как у нее, не научишься ни в каком училище, с этим нужно родиться.

А Михаил Богданович погружен в свои мысли. Хорошо зная всю сложность групповых полетов, требующую необычайно острого чувства взаимодействия с партнером, он с удовольствием отмечает теперь ту, не хватавшую раньше Зарнициным слаженность в работе, при которой только и возможен переход от гимнастического упражнения к художественному зрелищу.

“Значит, я пронял их вчера, – радостно думает Михаил Богданович, – расшевелил, задел за живое…”

– Ты посмотри на старшего, Илюша, – шепчет он внуку. – На Сергея. Он у них ловитор. И если тебе кажется, что он не такой хороший гимнаст, как Маша или Алеша, то ты ошибаешься. Он, правда, почти не летает, но на нем, как и вообще на хорошем ловиторе, держится вся воздушная группа. Это ведь на его обязанности – исправлять все ошибки полетчиков-вольтижеров. Если они рано уходят с трапеции, ему нужно чуть-чуть задержаться. Если опаздывают – надо поторопиться навстречу, чтобы оказаться рядом в нужный момент.

Илья и сам видит, как точен и ловок Сергей. И ему понятно, что именно он создает в номере Зарнициных атмосферу уверенности. Брат и сестра, конечно, не только привыкли к нему, но и безгранично ему доверяют. А это доверие он уже не раз, наверное, доказал им тем, что способен поймать их из любого не только трудного, но и неожиданного положения. И для того чтобы чувствовать себя так спокойно, уверенно и, пожалуй, даже удобно, ему приходится, конечно, не один час ежедневно качаться вниз головой, повиснув на подколенках в жесткой конструкции ловиторки.

А Илья все смотрит на Машу и думает: “Видит она нас оттуда, почти из поднебесья, или не видит?..”

Будто угадав его мысли, Антон шепчет сзади:

– Уверен, что она не только нас не замечает, но и вообще никого из зрителей. Для нее даже купола цирка, пожалуй, не существует. А видит она, наверное, только поверхность планеты на огромном пространстве, как птица, которая взлетает особенно высоко.

– И вы говорите, что они стали бы еще совершеннее, – оборачивается Илья к Антону, – если бы работали в ослабленном поле тяготения?

– Они стали бы настоящими птицами, – убежденно заявляет Антон.