Текст книги "Мир приключений 1964 г. № 10"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Север Гансовский,Александр Насибов,Евгений Рысс,Николай Томан,Игорь Росоховатский,Михаил Емцев,Александр Кулешов,Александр Ломм,Юрий Давыдов,Леон Островер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 68 страниц)

12

Хотя Илья уверен, что отец не очень задумывается над его экспериментом, на самом деле Андрей Петрович размышляет теперь об этом постоянно. Мало того, он даже пытается производить кое-какие расчеты. Но все пока безуспешно. Обнаруженный Ильей эффект, видимо, не антигравитационный. Ничего бесспорного не известно ведь пока и о самой гравитации. По утверждению теории относительности Эйнштейна, всякое ускоренно движущееся тело испускает гравитационные волны. И Илья прав, допуская, что мир вокруг нас заполнен ими. Из этого, однако, не следует, что современная техника в состоянии их обнаружить.

Весьма вероятно, что у нас просто нет приборов, способных принять или преобразовать гравитационные колебания в механические или электромагнитные. Экспериментируя в этой области, Илья мог, конечно, не только обнаружить, но и воспроизвести гравитационные волны. И как это ни сложно, в принципе все же возможно. И не это смущает теперь Андрея Петровича. Тревожит его потенциал полученного эффекта, противоречащий всем математическим расчетам.

Силы гравитации, воспроизведенные любым искусственным генератором, должны быть ничтожными, так же, как и явления антигравитации. Они не могут заметно сказываться на весе земных тел. Закон притяжения между разноименно заряженными частицами и отталкивания между одноименно заряженными подобен ведь закону всемирного тяготения. Механизм этих электрических взаимодействий изучен теперь достаточно хорошо. Считается, что осуществляется он в результате обмена фотонами. Скорость этого обмена чрезвычайно велика, ибо каждый протон испускает и принимает один фотон в миллионную долю миллисекунды.

Андрею Петровичу известно также, что существует гипотеза, по которой допускается существование частиц, которыми обмениваются и массы физических тел. Частицы эти названы гравитонами. Характеристики их определены теоретически. Из математических расчетов следует, что каждый протон и каждый нейтрон испускает по одному гравитону через такое количество лет, цифру которого Андрей Петрович затруднился бы произнести. Ее можно лишь написать, ибо она составляет единицу с пятьюдесятью тремя нолями. Это во много раз превосходит возраст нашего участка Вселенной, равной примерно десяти миллиардам лет, или единице с десятью нулями. Естественно, что взаимодействие между массами тел при таком соотношении совершенно ничтожно.

Илья еще очень молодой физик, но и он, конечно, хорошо знает все это, однако упрямо верит, что получил какой-то антигравитационный эффект. Похоже даже, что он просто загипнотизирован самим фактом возникновения этого эффекта и не хочет видеть вопиющего противоречия его гипотезы с существующей теорией гравитации…

Но тут и у самого Андрея Петровича возникают сомнения. А что, если аитигравитация, впервые полученная в лабораторном эксперименте, проявляется сильнее, чем гравитация? Что, если в эксперименте Ильи происходит аннигиляция гравитонов и антигравитонов, подобная аннигиляции частиц и античастиц, вызывающей выделение колоссальной энергии?

Эта мысль не дает ему теперь покоя, и он решается даже посоветоваться со своим шефом, академиком Аркатовым. Внимательно выслушав Андрея Петровича, академик довольно долго не произносит ни слова. Лишь походив некоторое время по своему просторному кабинету, он заключает наконец:

– Все это, дорогой мой доктор, чертовски любопытно! Может быть, даже это и не аннигиляция гравитонов и антигравитонов, а какое-то другое, совершенно неизвестное нам явление. Во всяком случае, этим следует заняться и непременно повторить этот эксперимент па более совершенной установке.

Походив еще немного, он добавляет:

– А что касается кажущейся случайности такого открытия, то вспомните-ка Девиссона и Джермера. Они ведь работали инженерами-исследователями в одной из американских промышленных лабораторий и занимались главным образом разработкой способов технического применения электроники. Однако именно они совершенно неожиданно, нисколько не стремясь к этому, обнаружили явление дифракции электронов на кристаллах. И лишь впоследствии, ознакомившись с идеями волновой механики, поняли весь фундаментальный смысл своего открытия.

Андрей Петрович пытается произнести что-то, но академик Аркатов решительно перебивает его:

– А с другой стороны, известны ведь и такие факты, когда многие открытия либо не были сделаны, либо запоздали лишь потому, что у тех, кто мог их сделать, существовали закоснелые тенденции. Способствовали этому и предвзятые идеи, мешавшие им представить создавшуюся ситуацию в истинном свете. Так Ампер, как вам, конечно, известно, упустил возможность открыть электромагнитную индукцию, а несколько лет спустя открытие это прославило Фарадея. И, кто знает, уважаемый Андрей Петрович, – лукаво усмехается Аркатов, – может быть, и нам представляется счастливая возможность сделать великое открытие. Не будем же терять ее. Я сегодня же посоветуюсь с членами президиума Академии наук и думаю, что нам разрешат заняться экспериментом вашего сына тотчас же, прекратив на время испытания аппарата Грибова и Логинова. Полагаю даже, что мне удастся заинтересовать этой проблемой кого-нибудь из вице-президентов академии.

И вот Андрей Петрович терпеливо ждет теперь звонка или официального письменного распоряжения академика Аркатова, по, чтобы не обнадеживать Илью раньше времени, ничего не говорит ему об этом. А время идет. Проходит неделя, начинается другая, а академик будто забыл о своем обещании. Что же делать? Напомнить ему об этом или подождать еще немного?

И он решает ждать, ибо чем больше он думает об эксперименте сына, тем больше сомнений одолевает его.

13

А Михаил Богданович развивает в это время самую энергичную деятельность. Он приглашает к себе Юрия Елецкого и Антона Мошкина и дает им задание:

– Вот что, ребята, прекращайте-ка все ваши баталии с абстракционистами и беритесь за дело. Кстати, куда делись все эти мазилы по главе с Холло? Что-то я не вижу их больше в цирке?

– Ретировались, – кратко отвечает Антон.

– Так вдруг? Не в силах, что ли, оказались пережить свое поражение? Значит, есть еще у них какие-то крупицы совести.

– Скажете тоже! – мрачно усмехается Юрий.

А Антон даже всплескивает руками от негодования:

– Откуда она у них?! Просто Юра взял их своей, может быть, и не очень интеллигентной, но зато действительно мозолистой рукой и вышвырнул из цирка. Они пришли сюда на днях через служебный ход, а он дал им как следует коленом, и они совершили эффектный пируэт со всех ступенек главного входа. Он даже специально попросил швейцара открыть ему для этого обе половинки центральных дверей.

– Хотя и не очень деликатно, пожалуй, – смеется Михаил Богданович, – ибо не вижу веских причин для столь торжественного выдворения их из нашего храма грации и мужества, но по существу совершенно бесспорно доброе дело. Боюсь только, что в соответствии с какой-то статьей уголовного кодекса может обернуться оно мелким хулиганством и тогда Юре Елецкому, наверное, придется отсидеть какой-то срок.

– Этого вы не бойтесь, Михаил Богданович, – успокаивает его Мошкин. – Они не пойдут жаловаться. Юра ведь их не просто так вышвырнул, а за гнусную карикатуру на Машу и ее братьев, созданную средствами уже реалистической графики. И потом, за то время, пока эти абстракционисты околачивались в цирке, они хорошо усвоили, что значит для циркача уметь падать, – слетели со ступенек безо всяких травм.

– Ну, тогда все хорошо! – довольно потирает руки Михаил Богданович. – Будем считать, что с этим покончено. Теперь за дело. Нужно возможно быстрее набросать эскизы воздушных трюков в условиях пониженной весомости. И не только группы Зарнициных, но и других воздушных гимнастов.

– А как с Ильей Андреевичем? – спрашивает Антон. – Решился он уже на установку своей аппаратуры в цирке?

– Почти, – неопределенно отвечает Михаил Богданович. – Во всяком случае, это теперь не главный объект нашей атаки. В настоящий момент наша цель номер один – главный режиссер.

…Анатолий Георгиевич листает альбом Юрия Елецкого уже в третий раз, но пока не произносит еще ни слова. Михаил Богданович, Юрий Елецкий и Антон Мошкин затаив дыхание ждут приговора. Юрий вообще не очень верит в его поддержку. Антон, однако, надеется убедить его своими комментариями к эскизам Юры. А Михаил Богданович, лучше их знающий характер главного режиссера и почти не сомневавшийся в его поддержке, не на шутку встревожен теперь столь долгим молчанием Анатолия Георгиевича.

“Не пора ли пускать в ход дополнительную аргументацию?” – лихорадочно думает он, хорошо понимая, что без поддержки главного режиссера вся их затея обречена на провал.

– М-да, – неопределенно произносит наконец Анатолий Георгиевич. – Любопытно, любопытно… Ну, а сам автор этого, как вы его называете?..

– Антигравитационного эффекта, – подсказывает Михаил Богданович.

– Как он-то смотрит на вашу затею? Согласен ли? Не очень ведь солидно это – проверять свой эксперимент не в научно-исследовательском институте, а в цирке.

– Я же вам рассказывал уже, Анатолий Георгиевич, как сложилась ситуация, – произносит Михаил Богданович.

– Ну да, я это понимаю. Согласитесь, однако, что цирк не совсем подходящее место для научного эксперимента.

– Смотря для какого. Для этого – вполне подходящее.

– Допустим, – усмехается главный режиссер. – Предположим даже, что нам удастся убедить дирекцию и начать подготовку к осуществлению этого эксперимента. Будут, следовательно, затрачены средства, и не малые. А Академия наук тоже решит вдруг ускорить проверку эксперимента Ильи Нестерова. Прекратит работы над чьим-нибудь другим исследованием или же изыщет дополнительные средства. Как тогда отнесется к этому ваш внук? Не махнет ли на нас рукой?

– Я знаю Илью, – невольно вставая с дивана, торжественно произносит Михаил Богданович. – Он не позволит себе такого предательства и не прекратит сооружения своей установки у нас. В крайнем случае, он сможет вести ее параллельно, и от этого только выиграем и мы, и научно-исследовательский институт.

– А в настоящий момент он, значит, окончательно решил осуществить это у нас?

– Да, Анатолий Георгиевич, – твердо заявляет Михаил Богданович, хотя у него и нет еще абсолютной уверенности в этом. Илью тоже ведь можно будет окончательно уговорить лишь в том случае, если сообщить, что дирекция цирка согласна на осуществление его эксперимента.

– Ну хорошо, – решительно вставая из-за стола, протягивает руку Михаилу Богдановичу главный режиссер. – Будем тогда действовать сообща!

14

Давно уже за полночь, а директор цирка все еще не спит. Теперь, когда рядом с ним нет ни главного режиссера, ни Ирины Михайловны с Михаилом Богдановичем, все кажется ему не таким уж радужным. Сказка, которую они так красочно нарисовали, представляется ему теперь почти безрассудством и, уж во всяком случае, делом невероятно хлопотливым, а может быть, и вовсе не осуществимым. Надо еще посчитать, каковы затраты на все это предприятие, может ведь оказаться, что не хватит на него бюджета всего цирка.

А вообще-то очень заманчиво, конечно! И приятно, что идеей этой так все загорелись и видят в ней поистине сказочные возможности…

Директор долго еще ворочается с боку на бок, то улыбаясь зрелищу, которое не только его режиссеры, но и сам он легко себе представляет, то сокрушенно вздыхая при одной только мысли о завтрашнем разговоре об этом в Союзгосцирке.

Более же всего досадует он на себя за то, что так легкомысленно дал свое согласие Анатолию Георгиевичу и Ирине Михайловне. Он, правда, не сказал этого прямо, но по всему тому, что произнес, а главное по тому, как блаженно улыбался (теперь ему кажется почему-то, что улыбался он именно блаженно), они поняли, конечно, что он не только согласился со всеми фантастическими их проектами, но и поверил в осуществимость их с не меньшим энтузиазмом, чем они.

…Не спит в эту ночь и Ирина Михайловна. Ей вовсе не кажется, что директор цирка дал согласие на осуществление эксперимента Ильи. Напротив, он был слишком осторожен и, уж конечно, никак не проникся тем энтузиазмом, которым были полны все остальные. Более же всего радовались братья Маши. Их будто подменили. А как была счастлива Маша!

О Маше Ирина Михайловна всегда думает с особенной теплотой, радуясь ее успехам и не завидуя ничему. В Маше ей вообще нравится все, даже то, что почти все мужчины влюблены в нее. И она не кичится этим, не задирает нос, не мнит себя бог знает кем, как некоторые другие красивые актрисы. Ирина Михайловна и сама красивая женщина. По собственному опыту она знает, как нелегко казаться равнодушной к поклонению. Потому-то умение Маши быть со всеми ровной, без малейшей тени какого-либо кокетства, просто поражает ее. Даже к Митрофану Холопову, которого Маша терпеть не может, относится она почти так же, как и к другим.

…И снова тревога за Илью вызывает невольный вздох Ирины Михайловны. Осуществится ли и его замысел так, как он задумал? Беспокоят ее, в связи с этим какие-то не очень понятные ей и, видимо, скрываемые от нее отношения Ильи с отцом. Они, правда, разговаривают, как и всегда, даже подшучивают друг над другом, но что-то все-таки существует между ними такое, чего не было раньше. Может быть, это потому, что Андрей не добивается повторения эксперимента Ильи на более мощной установке?

Ей известно, что сейчас, в конце года, когда институт завершает многие плановые свои исследования и использовал уже весь свой бюджет, начать сложную работу над экспериментом Ильи не так-то просто. Да и вообще не от мужа только все это зависит… И все-таки он мог бы предпринять что-нибудь через Академию наук, а этого он не делает.

И тут сам собой возникает самый тревожный для нее вопрос: а что, если Андрей не верит в успех эксперимента сына? Что, если он ставит под сомнение даже то, что уже достигнуто сыном на его лабораторной установке?

Андрей Петрович встает очень рано. Илья еще спит, и он не решается будить его. Да и о чем, собственно, говорить сейчас с ним, не зная даже, действительно ли академик Аркатов забыл о своем обещании или, может быть, что-то предпринимает все-таки? Нет, лучше, пожалуй, отложить этот разговор с Ильей до вечера, а в течение дня непременно побывать у Аркатова.

К академику Андрей Петрович попадает только во второй половине дня. Аркатов, как всегда, любезен и без напоминания сам заводит разговор об эксперименте Ильи.

– Я все помню, дорогой мой доктор Нестеров. Собирался даже звонить вам сегодня. Не делал этого раньше потому, что нечем было вас порадовать. Да и теперь тоже… Сами знаете, что значит конец года. Но я докладывал о сыне вашем вице-президенту, и он очень этим заинтересовался. Не сомневаюсь, что с января, а до этого не так уж далеко, мы получим все необходимое, чтобы начать самое серьезное изучение полученного им эффекта.

15

В Союзгосцирке, вопреки опасениям директора цирка, не очень удивились предложенному им фантастическому проекту. А не очень удивились потому, что Анатолий Георгиевич уже “взрыхлил” здесь почву. Воспользовавшись личным знакомством в Союзгосцирке, он в частной беседе изобразил этот проект самыми яркими красками.

И вот сейчас, когда директор цирка, терзаемый еще большими сомнениями, чем ночью, и уже почти не верящий в успех дела, завершает свой доклад, его не засыпают вопросами и даже, кажется, не смотрят на него как на сумасшедшего. Ободренный этим, он уже со значительно большим энтузиазмом заключает;

– Мы ведь очень любим говорить на наших конференциях и совещаниях, что надо смелее использовать в наших аттракционах все новые и даже новейшие достижения науки и техники. Вот и давайте попробуем осуществить антигравитационный эффект Ильи Нестерова на нашем манеже. А это самое что ни на есть новейшее достижение науки. О нем даже в Академии наук ничего еще, кажется, не знают.

Ответственный товарищ, которому поручено решить вопрос об эксперименте Нестерова, добродушно улыбается:

– Это очень хорошо, что новейшее научное открытие на сей раз попало в цирк раньше, чем в Академию наук, но без Академии наук вряд ли, однако, добьемся мы успеха. Я лично полагаю, что без их консультации затевать это, видимо, не очень дешевое предприятие – вообще неразумно. Нужно, следовательно, связаться с кем-нибудь из академии и посоветоваться.

Директор цирка, прекрасно понимающий всю сложность задуманного эксперимента и личную свою ответственность за все это, охотно соглашается с таким резонным, на его взгляд, предложением.

Однако, прежде чем связаться с академией, он решает посоветоваться со своим главным режиссером.

– Боюсь, что это может погубить все дело, – выслушав директора, с сомнением качает головой Анатолий Георгиевич. – Непонятно почему? А дело, видите ли, в том, что Илья Нестеров потому и соглашается повторить свой эксперимент у нас, что…

– А, да-да, понимаю! – восклицает директор. – Вы мне это рассказывали. В связи с этим опасаетесь, значит, что ему могут не разрешить? Может быть, тогда вообще все это не очень серьезно?

– Ну что вы! Напротив – настолько серьезно, что я боюсь, как бы Академия наук, узнав о намерении Ильи…

– Все ясно тогда! Нужно, значит, действовать незамедлительно. Они и в самом деле могут приостановить все другие эксперименты и срочно заняться антигравитационным эффектом Нестерова.

– Конечно же! И тогда уж Нестерову будет не до нас. А если мы начнем сооружать его установку у нас, то потом не страшно, если даже они и спохватятся. Илья Нестеров человек слова, он нас не бросит. Да и Михаил Богданович головой за него ручается.

Ирина Михайловна долго не может понять, что хотят от нее Илья и Михаил Богданович, с которыми в тот же день состоялся у нее разговор.

– Но почему все это втайне от отца? – недоуменно спрашивает она сына. – Ведь он же опытнее тебя, Илюша. Он тебе поможет, подскажет, где надо…

– Плохо ты знаешь отца, мама, – упрямо качает головой Илья. – Пока он не обоснует всего теоретически – ни о каком повторении моего эксперимента и разговаривать не станет.

– А повторив его у нас, – хитро подмигивает Михаил Богданович, – мы поставим Андрея Петровича перед свершившимся фактом, так сказать.

– Да, конечно, может быть, так и лучше, – соглашается наконец Ирина Михайловна. – Только вы напрасно думаете, что Андрей Петрович может вам чем-нибудь помешать…

– Ну, это-то едва ли, – уклончиво отвечает Михаил Богданович. – Этого я не думаю, но расхолодить Илью разными доводами и сомнениями он, пожалуй, сможет.

– А ты осилишь все это один, Илюша? – тревожно смотрит в глаза сыну Ирина Михайловна.

– Я не один. Со мной будет Лева Энглин. С завтрашнего дня мы с ним числимся в отпуске. Вот и займемся модернизацией цирка.

– Поможет им и Виктор Захарович Миронов. Ты должна знать его, Ира. Он конструировал для нас самую сложную аппаратуру. А теперь вообще будет заведовать нашим конструкторским бюро. Добились мы наконец такого бюро для нового здания цирка!

– А что вы скажете Андрею Петровичу? Как объяснить ему, где Илья будет проводить свой отпуск?

– Скажу, что уйду в туристский поход, – небрежно машет рукой Илья.

– А я должна буду поддерживать эту выдумку?

– Ты сделаешь это для блага нашего родного цирка, Ирина! – смеется Михаил Богданович.

16

На следующий же день Илья едет в новое здание цирка. Сопровождают его Михаил Богданович и Анатолий Георгиевич.

– Я очень доволен Виктором Захаровичем – заведующим нашим конструкторским бюро, – говорит дорогой Анатолий Георгиевич. – Он уже и штат себе подобрал. Хотя и сам сведущ в электронике, но пригласил в свое бюро еще и кибернетика. Конечно, крупного ученого к нам не заманишь. Тут нужен энтузиаст, и, знаете, он нашел такого энтузиаста. Молодого кандидата наук, Васю Милешкина, который согласился работать у нас по совместительству. Я еще не очень уверен, что его должность нам утвердят, но совершенно убежден, что он будет работать у нас даже бесплатно. Во всяком случае, он приходит теперь в наше конструкторское бюро почти ежедневно, не будучи зачисленным пока ни в какие штаты.

– И серьезный специалист? – спрашивает Илья, хорошо знающий, что в науке (а чаще около науки) есть немало чудаковатых и не очень серьезных молодых людей, ухитряющихся каким-то образом защищать кандидатские диссертации и совершенно не способных к научной работе.

– Виктор Захарович уверяет, что очень толковый. Считает даже просто счастьем, что ему попался такой человек. Да вы сами с ним сегодня познакомитесь. Не сомневаюсь, что он там. Нам вообще очень повезло с составом нашего конструкторского бюро. Во-первых, это не просто профессионалы-конструкторы, которым неважно, что конструировать, лишь бы конструкции были по их инженерной специальности. Это люди, отлично понимающие, что они будут конструировать аппараты для людей, рискующих жизнью в случае недоброкачественности их работы. Мало того – они очень хорошо знают именно такие законы физики и механики, как, например, законы вращательного движения, которые лежат в основе многих наших цирковых аттракционов.

Увлекшись, Анатолий Георгиевич не замечает даже, что они уже прибыли на Университетскую и, если бы не Михаил Богданович, проехали бы ее.

– Не могу о хороших людях говорить равнодушно, – смущенно оправдывается он. – Без таких людей нельзя создать ничего нового. А для маленького коллектива Миронова характерно еще и то, что они уже переселились в новое здание, не ожидая окончательной его отделки и сдачи. Работают в холодном помещении, обогреваясь электрическими каминами и горячим чаем. Зато они уже сейчас вносят многие усовершенствования в отделку здания и особенно в купольную его часть. Там крепится почти вся гимнастическая аппаратура.

– А когда предстоит официальная сдача строителями всего помещения цирка? – спрашивает Илья.

– К первому апреля.

– Ох, это первое апреля, да еще для строителей! – смеется Михаил Богданович.

– Это крайний срок. А позже никак нельзя – первого мая мы уже должны показывать новую программу.

Они выходят из метро и идут дальше пешком.

– Да, вот еще о чем хотел предупредить вас, – останавливается Анатолий Георгиевич. – О вашей идее, Илья Андреевич, никто из них еще ничего не знает. И давайте сообщим им ее не сразу…

– А как мы подведем их самих к мысли о желательности ее осуществления у нас в цирке? – горячо подхватывает Михаил Богданович, сразу же догадавшись о тактическом ходе главного режиссера. – Это тоже неплохая идея! Психологический подход, так сказать.

– Вот именно, – энергично кивает головой в огромной меховой шапке Анатолий Георгиевич. – А то как бы их, людей, мыслящих категориями конкретных конструкций, не ошарашить сразу необычайностью нашего почти фантастического замысла. Дадим им поэтому самим пофантазировать и как бы самостоятельно дойти до подобной идеи…

– Вы главный режиссер, Анатолий Георгиевич, – поддерживает его Михаил Богданович, – вы и инсценируйте все это, а мы будем прилежно и, по возможности, даже талантливо вам подыгрывать.

– Договорились! – улыбается главный режиссер.

Инженера Миронова встречают они на манеже, загроможденном разнообразными строительными механизмами.

– А, Виктор Захарович! – радостно восклицает Анатолий Георгиевич, протягивая ему руку. – Очень рад, что застал вас здесь! А мы вот пришли посмотреть, как идут дела у строителей. Это со мной Михаил Богданович, которого вам, наверное, доводилось видеть на цирковой арене.

– Ну еще бы! – весело отзывается Миронов, пожимая руку Михаилу Богдановичу. – Кто же не знает знаменитого Балагу?

– А это, – кивает Анатолий Георгиевич на Илью, – его внук, Илья Андреевич, – цирковой болельщик, так сказать.

– А мы все болельщики! – весело смеется Миронов. – Иначе пошли бы разве к вам на такую скудную зарплату. Позвать вам кого-нибудь из строителей или вы и моими объяснениями удовлетворитесь? Я ведь тут почти все уже постиг.

– Нет-нет, зачем нам строители! – протестующе машет руками Анатолий Георгиевич. – Мы с вашей помощью и сами во всем разберемся. Да нас, собственно, больше интересуют не столько строительные дела, сколько непосредственно ваши, конструкторские. Что новенького могли бы вы нам предложить, чтобы наш советский цирк, лучший в мире по своим артистическим силам, был бы лучшим и по техническому оснащению? Стал чтобы на уровень с веком космических полетов, электроники и кибернетики. Чтобы три часа, проведенных в нем, были бы подобны сказке, рассказанной взрослым детям современным Андерсеном, братьями Гримм или Павлом Бажовым.

Илья до этого почти не был знаком с Анатолием Георгиевичем. Слышал только восторженные отзывы о нем от матери и деда.

“Да, этот человек с огоньком, – думает теперь о нем Илья, с любопытством всматриваясь в его рослую, крупноголовую фигуру. – Такой может увлечь своим замыслом, заставить поверить в него. По всему чувствуется, что человек он с размахом. С таким приятно будет поработать…”

Без особой охоты дав согласие на воспроизведение своего эксперимента на цирковой арене, Илья все эти дни испытывал какое-то чувство недовольства собой. Он, пожалуй, не согласился бы на это, если бы не обида на отца, ничего не предпринимавшего, как ему казалось, для постановки его эксперимента в своем научно-исследовательском институте.

Более же всего смущала его неясность обстановки. Не совсем понятно было даже, зачем, собственно, цирку его эксперимент? И вот теперь, наблюдая и слушая Анатолия Георгиевича, он уже по-другому смотрел на все это. Постепенно складывалась уверенность, что за воспроизведение его эксперимента берутся серьезные люди. Не сомневался он теперь и в том, что используют они его не для эффектного циркового аттракциона, а для осуществления какого-то большого поэтического замысла.

Нравится ему теперь и инженер Миронов, коренастый, крутолобый и с такой копной густых волос, что ему, наверное, ни в какой мороз не нужна никакая шапка.

– Конечно, мы будем конструировать новую аппаратуру, – горячо говорит Виктор Захарович, выразительно жестикулируя. – Но я лично не только в этом вижу свою задачу. Нужно еще и помочь артистам разобраться в механике их собственного тела, чтобы полнее использовать его резервы. Я еще не освоил всю цирковую терминологию и не знаю, как называется номер, в котором артист, висящий на трапеции под куполом, держит в вытянутой руке вращающуюся на шарнирной подвеске актрису. А ведь в нем, в этом номере, действуют очень четкие законы механики. Вы хорошо знаете, конечно, как осуществляется этот номер. Вытянутое в струнку тело гимнастки сначала медленно вращается по инерции в горизонтальной плоскости. Потом гимнастка резко собирается в комок и начинает вращаться со все возрастающей скоростью без дополнительных толчков со стороны партнера. А как только она снова выпрямляется, скорость ее движения резко падает. Извините, пожалуйста, что я рассказываю хорошо известные вам вещи, – смущается Миронов, приглашая их присесть на скамью в центре манежа.

– Пожалуйста, пожалуйста, Виктор Захарович! – кивает ему Анатолий Георгиевич, хотя и не совсем понимает пока, зачем он рассказывает им все это.

– Ну так вот, – продолжает Миронов. – Зрители, конечно, воспринимают все это как результат особой тренировки исполнительницы, а на самом деле действует тут второй закон Ньютона, который устанавливает связь между силой, действующей на тело, массой тела и полученным ускорением. Когда гимнастка сжимается в комок – резко сокращается момент инерции ее тела. Это внезапное уменьшение момента инерции, казалось бы, могло вызвать нарушение закона сохранения количества движения, но тут природа как бы вмешивается в ход циркового номера. Безо всяких усилий со стороны исполнителей этого номера она увеличивает скорость вращения ровно во столько раз, во сколько уменьшается момент инерции. По-моему, все это нужно хорошо знать гимнастам, чтобы лучше использовать законы природы в подготовке своих номеров. В этом мы и постараемся им помочь. Правильно я понимаю свою задачу, Анатолий Георгиевич?

– Да, конечно! – горячо одобряет его главный режиссер. – Но это лишь часть вашей задачи. Главное же – помочь нашим актерам сконструировать необходимую им аппаратуру. И даже не столько помочь, сколько подсказать им что-нибудь новое. А вообще, вы правы – нужно, конечно, чтобы актеры знали не только механизм своей аппаратуры, но и механику собственного тела. Но, повторяю, главное для нас – это введение новой техники и вообще всего нового, что только может быть использовано для демонстрации ловкости, смелости, изобретательности и многих других качеств человека. Хотелось бы также, чтобы какая-нибудь новая аппаратура помогла бы гимнастам освободиться от некоторых мешающих им законов природы. Или, если хотите, смягчила бы их.

– Ну, знаете ли! – разводит руками Виктор Захарович.

– А мне думается, вы зря пасуете. Смягчить кое-что, по-моему, все-таки можно?

– Что же, например?

– Ну хотя бы силу притяжения.

– Можно и вообще от нее избавиться, – усмехается Миронов. – Для этого нужно только поместить гимнастов либо в гравитрон – аппарат, создающий искусственную невесомость, – либо в самолет, набравший большую высоту и снижающийся затем по параболическому пути.

– Такой эксперимент в цирке не поставишь, а вот частично освободить гимнастов от их веса было бы очень желательно. Представляете себе, какие прыжки и полеты могли бы они совершать?

– Да, это очень заманчиво, конечно, – соглашается Виктор Захарович. – Я хорошо представляю себе, как при той же затрате мускульной силы смогли бы они буквально парить в воздухе. И не беспомощно, как при полной невесомости, а в строгом ритме, сохраняя структурность, так сказать, своих движений. Но как достичь такого эффекта? Силы гравитации, к сожалению, пока не управляемы и даже не экранируемы. А ведь неплохо было бы прикрыться от поля тяготения Земли каким-нибудь специально подобранным экраном, ослабляющим его действие.

– Этаким кейворитом? – усмехается Анатолий Георгиевич. – А о силах антигравитации вы не думали, Виктор Захарович?

– Нет, не думал. Мои скромные познания ограничены механикой Ньютона. А тут необходима механика Эйнштейна, ибо, насколько мне известно, это ведь его теорией относительности предсказано существование гравитационных волн. Но я не знаю пока ни одного эксперимента, который позволил бы эти волны не только получить, но хотя бы зарегистрировать. Я, правда, читал где-то, что американский физик Вебер пытался воздействовать на пьезокристаллы переменным электрическим полем с тем, чтобы вызвать в них переменные механические натяжения, которые явились бы источником излучения гравитационных волн. Но из этого ведь пока ничего не получилось.