Текст книги "Мир приключений 1964 г. № 10"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Север Гансовский,Александр Насибов,Евгений Рысс,Николай Томан,Игорь Росоховатский,Михаил Емцев,Александр Кулешов,Александр Ломм,Юрий Давыдов,Леон Островер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 68 страниц)

3

Некоторое время отец с сыном завтракают молча. Каждый по-своему переживает и оценивает услышанное.

– Пожалуй, это к лучшему, что они наконец объяснились, – замечает Андрей Петрович. – Я верю в твоего деда – он умный человек, и, если действительно нашел себя в жанре мима, все будет хорошо. Маме тоже станет легче – он и ей поможет найти себя.

– Но признайся, ты все-таки не очень в этом уверен? – пристально глядя в глаза отцу, допытывается Илья. – Я дедушку имею в виду, его успех в новом жанре.

– Откровенно говоря – да, не очень, – неохотно признается Андрей Петрович. – В такие годы пробовать себя в совершенно новом жанре…

– Почему же в совершенно новом? Я помню дедушку, когда он еще выступал. В его номерах были и мимические сцепы.

– Эпизодики, а теперь на этом нужно построить целый номер. Ты видел хоть, как это у него получается?

– Нет, он этого никому не показывал. Проделывал все наедине с зеркалом. Но я знал, что он репетирует новый номер. Он не скрывал этого от меня, просил только держать в тайне. Иногда советовался даже. Тогда-то я и подсказал ему идею кибернетического партнера – робота в образе фантастического Гомункулуса. А потом и сконструировал ему его. Кибернетический партнер, по-моему, – вполне в духе времени. Дедушка ведь очень начитанный, он сразу понял всю новизну такого партнера. Он, правда, хотел сначала работать в образе Мефистофеля, властвующего над душой робота, но я ему посоветовал воплотиться лучше в образ средневекового алхимика.

Илья говорит все это увлеченно, почти зримо представляя себе все многообразие возможностей подсказанной деду идеи. А Андрей Петрович будто впервые замечает теперь хорошо сложенную фигуру сына, широкие плечи, крепкие руки, безукоризненную точность движений, когда он почти не глядя берет со стола посуду, ловко споласкивает ее под краном и с каким-то удивительным изяществом вытирает полотенцем.

“Наверное, сказывается в этом унаследованная им сноровка и навыки многих поколений цирковых актеров, – невольно думает Андрей Петрович. – Кем была его прабабушка? Наездницей, которой приходилось сохранять равновесие и устойчивость на бешено мчащемся коне, или эквилибристкой на проволоке, балансирующей под куполом цирка? Нервы, мускулы, безупречный вестибулярный аппарат – все должно быть безукоризненным у людей этой профессии, ибо не только успех, но и сама их жизнь зависит от этого совершенства.

И так из поколения в поколение. Дед его был ведь универсалом. Владел всеми жанрами циркового искусства. Мать тоже была воздушной гимнасткой и работала бы на трапеции до сих пор, если бы не сорвалась однажды во время исполнения какого-то сложнейшего апфеля – спада на качающейся трапеции со спины на носки. Упала она хотя и в сетку, но так неудачно, что врачи не разрешили ей больше работать гимнасткой… Тогда отец ее, знаменитый коверный Балага (имя это образовал он из усечения своей фамилии – Балаганов) стал обучать Ирину клоунаде. Года два была она его партнершей, а потом пошла на курсы режиссеров и вот с тех пор испытывает неудовлетворенность”.

А Илья? У него от цирка только спортивная фигура да удивительно ловкие руки, столь необходимые физику-экспериментатору. Любые, самые замысловатые приборы, иной раз почти ювелирной тонкости, изготовлял он еще студентом. Есть у него и непреклонность в достижении цели, столь свойственная многим цирковым артистам. Андрею Петровичу известно это не только по своему тестю и жене, но и по судьбам их друзей. Многим из них приходилось с невероятным упорством преодолевать боязнь высоты, падать, ломать кости ног, бедер, подолгу лежать в больницах и начинать все сначала. Позавидуешь такой непоколебимости!

– Вот и дедушка и мама называли меня только что талантливым, – прерывает размышления Андрея Петровича Илья, – а ты, папа? Не разделяешь их мнения или считаешь, что хвалить меня не педагогично? Я имею в виду мой эксперимент, вызвавший антигравитационный эффект.

Отец долго молчит, нервно постукивая пальцами по столу. Илья терпеливо ждет, убирая посуду в кухонный шкаф.

– Уж очень загадочен этот эффект, – задумчиво произносит наконец Андрей Петрович. – Подобен чуду, а я не верю в чудеса.

– Ну, так давай разбираться, искать объяснения, – живо поворачивается к нему Илья. – А то ведь и сам ничего не предпринимаешь, и мне не позволяешь ничего предпринимать.

– Напрасно ты так думаешь. Илюша, – укоризненно качает головой Андрей Петрович. – Я уже не первый день занимаюсь теоретическим обоснованием твоего эффекта.

– Но почему же только сам? У тебя ведь нет для этого даже достаточно времени…

– Не торопись, Илюша. Я не хочу, чтобы над нами смеялись. Все может оказаться подобным “Чуду в Бабьегородском переулке”. Помнишь, наверное, как на заводе “Сантехника” был достигнут коэффициент полезного действия, превышающий сто процентов? Вспомни еще и ту шумиху, которая была поднята чуть ли не во всем мире вокруг аппарата американского изобретателя Нормана Дина, якобы обосновавшего новый принцип механики, позволяющий построить летательный аппарат без использования отдачи реактивной струи.

– Но ведь не все и не всё отрицали тогда в аппарате Дина. Многие считали, что достигаемый им эффект вовсе не противоречил ни одному из законов Ньютона, а лишь уточнял их. Разве мы так уж бесспорно все знаем? Это ведь в конце прошлого века, когда все казалось таким простым и доступным, лорд Кельвин мог заявить, что здание физики уже построено. Его смущали лишь два небольших облачка на ясном горизонте науки. Одним таким облачком был опыт Майкельсона, не имевший в ту пору объяснения. Вторым – катастрофическое расхождение между существовавшей тогда теорией и опытными данными, полученными при изучении теплового равновесия между нагретым телом и окружающей средой. А потом, как ты знаешь, из первого опыта родилась теория относительности, а из второго – квантовая механика.

– Напрасно ты утешаешь себя этими историческими примерами, Илюша, – укоризненно покачивает головой Андрей Петрович.

– Прости, папа, что я привожу эти, может быть, слишком наивные для тебя примеры, но ты не смейся надо мной… Пока не решу этой загадки, не смогу ничего больше делать. Вот уже вторую неделю я не в состоянии притронуться к своей диссертации. А то, что полученному мною эффекту нет пока объяснения, меня не расхолаживает. Ведь этот эффект – “Его величество Факт”, как сам ты любишь выражаться.

– А я не уверен пока, что это действительно “Его величество Факт”, – упрямо качает головой Андрей Петрович. – Я не только старше тебя, но и опытней и знаю, как невероятно трудно в наше время, когда наука так далеко шагнула вперед, открыть что-нибудь принципиально новое. И смущает меня не то, что ты открыл это случайно, – в науке это бывало. Случай нередко даже помогал многим открытиям. Он помог Беккерелю обнаружить радиоактивность, а Рентгену – лучи, названные впоследствии его именем. Нас, однако, должно волновать сейчас не это. Нам необходимо точно знать – действительно ли перед нами “Его величество Факт”.

– Ну, так поручи кому-нибудь повторить мой эксперимент! – восклицает Илья. – Я же давно прошу тебя об этом.

– Если бы ты не был моим сыном, а я не был бы директором научно-исследовательского института, я так бы и поступил. Но ведь то, что ты мой сын, а я директор института – это бесспорный факт. И именно поэтому я не могу официально поручить кому-либо повторение твоего эксперимента. Не делай, пожалуйста, удивленного лица, наберись лучше немного терпения. Все тебе сейчас объясню. Я ведь говорил уже, что пытался теоретически объяснить полученный тобою эффект и не только не объяснил его, но и убедился, что при экспериментах в таких масштабах он вообще не может быть обоснован с достаточной достоверностью. Нужно, следовательно, ставить его фундаментально. А для этого необходима целая экспериментальная группа опытных научных работников, а главное – мощная энергетическая база. При отсутствии твердой уверенности, что твой эффект повторится, могу ли я пойти на такой риск сейчас, когда все мои сотрудники заняты выполнением срочных заданий Академии наук? – Но что же тогда делать?

– Спокойно продолжать работу над диссертацией и терпеливо ждать более подходящего времени для проверки твоего антигравитационного эффекта.

– Нет, папа, – не глядя на отца, упрямо произносит Илья. – Спокойно работать над диссертацией я больше не могу. А если ты боишься подорвать свой авторитет повторением моего опыта, я осуществлю его в необходимых масштабах где-нибудь еще… И у меня найдутся хотя и не такие опытные, как твои сотрудники, но зато более заинтересованные в успехе моего эксперимента люди.

4

Михаил Богданович возвращается домой в первом часу. Он не садится в троллейбус, а идет пешком – мороз сегодня не такой жестокий, как вчера. В цирке ему было очень жарко (наверное, от волнения) и теперь хочется немного остыть, собраться с мыслями. То, что главный режиссер раскритиковал пантомиму “Средневековый алхимик”, не очень огорчает его. Может быть, и в самом деле все это старовато.

“И зачем вам этот персонаж? – огорченно разводил руками главный режиссер. – Нафталинчиком от него попахивает. Жаль только вашего труда. Чувствуется, что поработали вы над этим образом немало. Очень выразительным получился ваш алхимик. Только ведь это совсем не то, что нам сейчас нужно. Очень хорошо, конечно, что вы попытались найти новый образ для клоуна, но алхимик – это ведь не комедийный персонаж. Для клоунады скорее бы подошел образ чудака профессора, этакого рассеянного ученого, типа жюльверновского Паганеля. И, знаете, – это мысль! Манеж всегда слишком уж был перенаселен людьми без определенных профессий – простаками, плутами и неудачниками, то и дело попадающими впросак. Образ профессора – это уже в духе времени. Вот и давайте подвергнем вашего средневекового алхимика скоростной эволюции, превратив его в современного доктора каких-нибудь наук”.

“Ну хорошо, – робко согласился с главным режиссером Михаил Богданович. – Наверное, образ алхимика действительно не очень удачен, а сам я, как мим? Вот что для меня сейчас самое главное, Анатолий Георгиевич”.

“Ну что вы спрашиваете, дорогой мой? – широко развел руки главный режиссер. – Разве вы пришли бы ко мне, не почувствовав в себе мима? Теперь можно лишь удивляться тому, что я сам не открыл его в вас раньше, чем это сделали вы. Это ведь у вас не вдруг. Вы всегда были отличным мимом. Но вы были молоды и обладали еще и талантом превосходного акробата, столь необходимым настоящему буффонадному клоуну. Вот это-то и заслоняло от меня все ваши прочие способности. А теперь, когда уже не попрыгаешь, не крутнешь сальто-мортале, не взберешься на трапецию или на батут, мы сосредоточимся на искусстве пантомимы и разовьем то, что многие годы дремало в вас. Пишите заявление и давайте работать! Будем готовить программу к открытию нового здания цирка. Раньше я вас не выпущу. Класс вашей работы должен быть не ниже, а выше того, в котором вы кончили было свою карьеру па цирковой арене”.

Вспоминая теперь этот недавний разговор, Михаил Богданович невольно улыбается. Он будто помолодел лет на десять. Идет пружинящей походкой, ощущая удивительную легкость во всем теле. Кажется даже, что, если хорошенько разогнаться, можно и теперь сделать двойное сальто-мортале с пируэтом, какое делал когда-то в дни молодости, удивляя лучших мастеров акробатики. Многие из них не раз приглашали его в свои труппы. Но он оставался верен клоунаде, ибо считал, что настоящий клоун должен владеть всегли цирковыми жанрами. И он действительно мог бы работать в любой труппе акробатов-прыгунов, крафт-акробатов или акробатов-эксцентриков, если бы только захотел.

По ходу сюжета клоунских антре приходилось ему совершать и полеты с трапеции на трапецию, не хуже любого вольтижера-профессионала. С немеившим мастерством крутил он на турнике и “солнце” и исполнял другие трудные номера. Наверное, он бы и сейчас смог сделать многое, но, с тех пор как у него начало пошаливать сердце, врачи запретили ему эти упражнения, а без них он не представлял себе буффонадной клоунады. Вот и пришлось уйти на пенсию…

А теперь он воскрес. Не все, значит, потеряно. Он еще покажет себя! Расшевелит и Ирину. Похоже, что она совсем пала духом. Надо чем-то подбодрить ее, подсказать что-то. Но ничего, теперь сделать это будет легче, теперь они будут работать вместе.

Не тревожит Михаила Богдановича и то, что главный режиссер забраковал его пантомиму. Гораздо важнее теперь для него то, что Анатолий Георгиевич не усомнился в его таланте мима. А сконструированный внуком робот может быть и не только Гомункулусом. Клоун-мим с настоящим роботом – этого ведь в цирке еще не бывало.

5

Михаил Богданович ходит теперь в цирк ежедневно, хотя официально его еще не оформили. Вместе с главным режиссером и Ириной они вот уже который день продумывают новую программу клоунады. У них есть несколько сценариев, написанных профессиональными литераторами, хорошо знающими цирк, по все это кажется им не тем, чего могли ждать от них зрители нового здания цирка. Да и сами они остро ощущают необходимость чего-то совершенно небывалого в этом представлении. Новое здание цирка представляется им не только новым помещением, но и новым этапом в развитии того искусства, которому Михаил Богданович с Анатолием Георгиевичем отдали почти всю свою жизнь.

Михаил Богданович думает теперь об этом и днем и ночью. Иногда ему начинает казаться, что он придумал наконец то, что нужно, и он рассказывает свой замысел Ирине, но, еще прежде чем успевает она раскрыть рот, он и сам уже осознает, что все это не то. И снова начинаются мучительные раздумья, надежды, сомнения…

А дома тоже не все благополучно. Беспокоят взаимоотношения Ильи с отцом. Михаил Богданович не знает, что именно между ними произошло, но догадывается, что не все ладно. Хотел как-то спросить Ирину, потом подумал: а может быть, она не только не знает ничего, но и не догадывается даже об их разладе? И не стал ее тревожить. А когда совсем уже стало невмочь от тревоги за внука и зятя, решился поговорить с Ильей напрямик.

– Что у тебя такое с отцом, Илья? Поссорились вы, что ли?

– Как же поссорились, если разговариваем, – деланно удивляется Илья.

– А ты со мной не хитри, – хмурится дед. – Разговаривать-то вы разговариваете, да не так, как прежде.

– Да что вы, сговорились, что ли? – злится Илья. – Вчера мама, а сегодня ты учиняешь мне допрос.

– Ну, вот видишь, – усмехается Михаил Богданович. – Мать тоже, значит, заметила. Стало быть, не случайны наши подозрения. Давай-ка лучше выкладывай все начистоту.

Илья угрюмо молчит. Притворяться, что ничего не произошло, теперь уже нет смысла, но и рассказывать всего не хочется. Да и поймет ли дед всю сложность его отношений с отцом?

А дед, догадавшись, видимо, о его сомнениях, произносит почти равнодушно:

– Я тебя не заставляю, однако. Не хочешь – не надо. Я ведь и не пойму, наверное, из-за чего у вас мог произойти раздор. Разве серый цирковой клоун может понять, а тем более рассудить ученых мужей, мыслящих высокими категориями науки?

– Ну что ты говоришь такое, дедушка! – бросается к Михаилу Богдановичу Илья. – Просто не хочется голову тебе морочить нашими спорами…

– Спорами ли только? – щурится дед. – Я знаю, когда вы ссоритесь, поспорив из-за ваших таинственных мезонов или нуклонов. Хотя потом и не разговариваете иной раз целый день, но это все не то. Тут серьезнее что-то… Однако повторяю: не хочешь – не говори. Я тебя к этому не принуждаю.

Илья осторожно сажает деда на диван. Садится с ним рядом.

– Ладно, дедушка, слушай и не обижайся, что я не рассказал всего этого сам. Просто не хотелось тебя расстраивать. Знаю ведь, как близко ты принимаешь все к сердцу. А насчет того, что ты “серый” клоун и ничего в высоких материях не смыслишь – этого ты никогда мне больше не говори. Хотел бы я, чтобы все наши клоуны были такими же “серыми”, как ты.

– А они и так не серые, – смеется Михаил Богданович. – Они либо рыжие, либо белые.

– Знаю, знаю! – смеется теперь и Илья. – Когда в доме столько циркачей, будешь знать все это. – И, снова став серьезным, даже нахмурившись почему-то, он продолжает: – Ну, а разлад у нас с отцом вот почему: сконструировал я одно устройство для обнаружения гравитационных волн, а оно неожиданно дало почти противоположный эффект – стало порождать нечто вроде антигравитации. Понятно ли тебе, о чем я говорю, дедушка? Не обижайся только, пожалуйста, что спрашиваю тебя об этом.

– Будешь теперь извиняться всякий раз, – усмехается Михаил Богданович. – Я же понимаю, что разговор у нас серьезный и все, чего не пойму, сам спрошу. О гравитации же читал кое-что в научно-популярных журналах. Может быть, сейчас что-нибудь новое есть в этой области? Мне же известно только то, что мы лока почти ничего не знаем о гравитационных полях и волнах.

– Правильно, – кивает Илья. – Никаких эффектов, связанных с реальным существованием волн тяготения никто до сих пор действительно не наблюдал. Однако они были предсказаны более сорока лет назад. И мы теоретически кое-что уже знаем о них, а обнаружить пока не можем. Но ведь и электромагнитные волны теоретически были предсказаны Максвеллом почти за два десятилетия, прежде чем Генрих Герц экспериментально доказал их существование. И лишь еще через семь лет наш Попов нашел путь практического их применения…

– Это ты мне не рассказывай, это я и сам знаю, – перебивает Илью Михаил Богданович, которому не терпится узнать поскорее, в чем же суть устройства, сконструированного внуком.

– А ты не перебивай. Мне ведь нелегко объяснить тебе сущность моего открытия. Слушай внимательно. В чем трудность обнаружения гравитационных волн? А в том, что в формулу определения их энергии входит как коэффициент очень малая величина – так называемая гравитационная константа.

Слегка задетый замечанием деда, будто он говорит ему прописные истины, Илья нарочно употребляет теперь такие выражения, как гравитационная константа, безо всяких пояснений.

– Благодаря этому эффект, вызванный действием волн тяготения, неуловимо ничтожен, – продолжает он. – А для того чтобы он возрос, необходимо увеличить до космических масштабов массы колеблющихся тел, особенно же число их колебаний. И тут опять тысячи препятствий. Массы звезд, например, хотя и достаточно велики, но зато малы частоты их колебаний. А такие тела, как атомы и ядерные частицы, хотя и колеблются с достаточными частотами, но массы их ничтожны.

– Ну, и как же ты выкарабкался из этих противоречий? – искренне удивляется Михаил Богданович, начиная, однако, сомневаться, действительно ли удалось его внуку что-то открыть.

– А я и не стал выкарабкиваться. Пошел иным путем. Решил исходить из того, что гравитационные волны при всей ничтожности их мощности излучались ведь многие миллиарды лет. Их порождает колебание любого тела. Благодаря этому общее количество их постоянно увеличивается. В нашей метагалактике таких волн должно накопиться довольно много. За миллиарды лет ее существования происходили ведь и вспышки сверхновых звезд, и столкновения галактик, порождающие особенно большое излучение гравитационной энергии.

– Но ведь энергия эта рассеяна, конечно, на огромном пространстве, – не удержавшись, замечает Михаил Богданович.

– Да, на огромном, но не бесконечном, – соглашается Илья. – Во всяком случае, не далее масштабов метагалактики. Зато эта энергия или соответствующая ей масса, как полагают некоторые ученые, равняется всей обычной материи, из которой состоят звезды, планеты и космическая пыль.

– Ого! – восклицает Михаил Богданович, пораженный таким неожиданным для него соотношением. – Тогда, значит, она всюду?

– Да, всюду. А раз так, ее ниоткуда не нужно добывать, а следует лишь научиться генерировать. Вот я и попытался сконструировать такой генератор. Получилось, правда, не совсем то, на что я рассчитывал, но все-таки явление гравитационное или, вернее, антигравитационное.

– Объясни, пожалуйста, – просит заинтригованный Михаил Богданович. – Не совсем понятно это.

– Грубо говоря, произошло у меня примерно следующее, – устало закрывает глаза и сосредоточенно трет лоб Илья. – Я рассчитывал, что измерительные приборы в моей установке под воздействием гравитационных волн покажут увеличение веса, а они зарегистрировали уменьшение его. Следовательно, действуют на них силы не гравитации, а антигравитации.

– Значит, ты сделал великое открытие, Илюша! – бросается обнимать внука Михаил Богданович. – Из-за чего же тогда разлад у тебя с отцом?

– Ах, дедушка, не так-то все это просто! – вздыхает Илья. – Дело ведь в том, что пока все это лишь мои предположения.

– Но ведь ты же не вслепую, не наугад? Ты же именно в этой области и экспериментировал?

– Да, это так. Однако расхождения между результатами моего эксперимента и существующей теорией столь велики, что даже у меня возникает сомнение – антигравитация ли это. Дело ведь в том, что такой известный ученый, как Инфельд, являющийся виднейшим учеником и последователем Эйнштейна, вообще отрицает существование гравитационных волн. Но и те, кто их признает, усомнятся, конечно, в полученных мною результатах, пока я не повторю этого эксперимента в большем масштабе и с более точной измерительной аппаратурой.

– Вот тут-то и должен помочь тебе отец! – возбужденно восклицает Михаил Богданович, энергично хлопая ладонью по столу. – Разве он отказывает тебе в этом?

– В том-то и дело… – уныло кивает головой Илья. – И, если уж говорить по совести, в какой-то мере я его понимаю. Очень уж невероятен результат моего эксперимента. Похоже даже на шарлатанство…

– Да ты что?! – хватает Михаил Богданович внука за руку. – Неужели и Андрей Петрович так думает?

– Сам-то он этого не думает, но то, что именно так о результатах моего эксперимента могут подумать другие, вполне допускает. А повторить сейчас мой опыт в необходимых масштабах он, конечно, не может, не приостановив других исследований, запланированных Академией наук. К тому же я ему не посторонний, а родной сын. Поставь он мой эксперимент в ущерб другим, представляешь, что начнут говорить о нем в институте?

– Да плевать ему на эти разговоры ради такого дела! – искренне возмущается Михаил Богданович. – Вот уж не ожидал я этого от Андрея Петровича…

– Я бы тоже, может быть, на это плюнул, – соглашается Илья, – а он не может. Да и потом, он не очень-то уверен, что мне действительно удалось открыть новое явление природы. А без такой уверенности в его положении нельзя идти на риск. И я очень тебя прошу, дедушка, не рассказывай ты ему об этом нашем разговоре. Да и маму не расстраивай…

– Ах, Илюша, – вздыхает Михаил Богданович, – плохо ты свою маму знаешь. Она, наверное, давно уже догадывается, что между вами что-то произошло. Сам же говорил, что спрашивала тебя об этом.

Илья угрюмо молчит некоторое время, потом решает:

– Надо, значит, помириться с отцом и успокоить ее. У мамы, кажется, и своих неприятностей хватает. Похоже, дедушка, что не ладится у нее что-то в цирке?

– Да, не нашла она себя… Отличная была гимнастка, а вот режиссера из нее не получается… Ну, а ты как же? Неужели будешь терпеливо ждать, когда проверку твоего эксперимента запланируют в папином институте?

– А я и не жду. Мы сами кое-что сооружаем в лаборатории университета, в котором я учился когда-то.