Текст книги "Король-Уголь"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

13

Но на обратном пути их беседа приобрела трагический оттенок. Услыхав за спиной чьи-то шаги, Мэри оглянулась; затем, схватив Хала за рукав, оттащила его в сторону от дороги и шепнула, чтоб он молчал. Мимо них шаткой походкой проковылял какой-то сгорбленный человек.

Он повернул к крыльцу и скрылся в дверях дома; тогда Мэри сказала:

– Это мой отец. Он отвратителен, когда напьется.

Хал почувствовал во тьме, как тяжело она дышит.

Так вот в чем здесь беда – семейные неполадки, на которые она ему намекала при первой встрече! Теперь Халу стало понятно, почему у нее в доме голые стены и почему она не просила его посидеть. Он молчал, не зная, что сказать. И, пока он подыскивал нужные слова, Мэри вдруг горячо заговорила:

– Как я ненавижу О'Каллахена! Это он спаивает отца! Дома у него все сыты, жена всегда в шелках, каждое воскресенье ходит к мессе и задирает нос перед дочерью простого шахтера. Иногда я готова задушить их обоих.

– А какая от этого будет польза? – поинтересовался Хал.

– Никакой, я знаю – ведь на его месте появится кто-нибудь другой. Тут нужно сделать что-то более важное – все как есть изменить. Нужно начать с тех, кто зашибает деньгу на О'Каллахене.

Значит, Мэри доискивается до причин! Хал сначала думал, что она страдает от унижения или страха перед пьяными скандалами дома. Но нет, оказывается, она ищет корней чудовищной проблемы пьянства. Остатки какого-то бессознательного снобизма помешали Халу изумиться, как глубоко вникает в сущность вещей эта дочь простого шахтера, но, как и в первую встречу, вместо жалости он почувствовал уважение к ее уму.

– Когда-нибудь здесь закроют все кабаки, – сказал он. Неожиданно для самого себя он стал поборником «сухого» закона!

– Чем скорее, тем лучше, – отозвалась Мэри, – не то будет слишком поздно. Сердце разрывается, когда видишь, как мальчишки идут домой такие пьяные, что с ног валятся и даже подраться не в силах.

Хал еще не успел познакомиться с этой стороной жизни Северной Долины.

– Разве и ребятам продают?

– А то нет? Кому какое дело? Деньги детей ничем не хуже, чем деньги взрослых!

– Но мне казалось, что Компания…

– Компания сдает и аренду помещения под кабаки, а до остального ей дела нет.

– Но Компания должна интересоваться производительностью труда своих рабочих!

– Зачем? Ведь за воротами всегда найдут сколько угодно народу. Не можешь работать – убирайся вон, и дело с концом.

– Разве так легко найти опытных шахтеров?

– Чтобы добывать уголь, никакого особого опыта не требуется. Умей только цел остаться; а если тебе самому себя не жаль, так уж Компании и подавно не жаль!

Они подошли к ее крыльцу. С минуту Мэри стояла молча, потом вдруг воскликнула:

– Опять я злюсь-на всех! А я ведь обещала вам вести себя вежливо, как полагается с гостем. Но что-нибудь всегда непременно случится, и я сразу становлюсь злюкой!

Она круто повернула и скрылась за дверью. Хал еще немного подождал, думая, что она вернется; потом, решив, что последние слова Мэри следует понимать как прощание, медленно зашагал прочь.

Он боролся с приступом гнетущей тоски, первым за все время пребывания в Северной Долине. До сих пор ему удавалось сохранять известную отчужденность и беспристрастно изучать этот мир, но сейчас жалость к Мэри пробудила в нем новое чувство. Конечно, он мог бы помочь ей, например, устроиться на работу в иной обстановке, не такой губительной. Но как много, наверно, таких девушек в шахтерских поселках, молодых, любознательных, жадных до жизни и задавленных нищетой и горем, которые приносит пьянство!

Какой-то человек прошел в потемках мимо Хала и приветствовал его кивком и движением руки. Это был священник Спрэг, тот самый джентльмен, которому было официально поручено бороться в Северной Долине с демоном пьянства. В прошлое воскресенье Хал посетил маленькую белую церквушку и выслушал доктринерскую проповедь священника, который щедро кропил алтарь жертвенной кровью ягненка и подробно информировал прихожан, где и когда они получат награду за все бедствия, переживаемые в этой долине слез.

Каким издевательством показалось это Халу! Несомненно, когда-то люди верили священным догмам, ради них готовы были идти на жертвы! Но теперь все были далеки от таких настроений и, наоборот. Компании приходилось насильственно вырывать из жалких заработков шахтеров особую мзду за эти проповеди. И даже самый темный из христиан не смел протестовать против такого устройства из боязни быть обвиненным в безбожии. Где-то на самой верхушке огромной машины, выплачивающей дивиденды и носящей название «Всеобщая Топливная компания», существовал, вероятно, некий дьявольский разум, распоряжавшийся священнослужителями и дающий им такую команду: «Мы берем себе настоящее, а вам отдаем будущее. Плоть забираем мы, а душу берите вы. Можете проповедовать этому люду сколько хотите про райскую жизнь, которая ждет их на небе, только нам не мешайте грабить их на земле».

В соответствии с этой дьявольской программой священник Спрэг имел право обрушиваться на пьянство, но он даже не заикался о прибылях, которые Компания получала, сдавая в аренду кабаки, или о местных политиканах, живущих на деньги Компании плюс доходы с оптовой торговли спиртными напитками. Он никогда не упоминал о том, что современная медицина считает физическое переутомление главной причиной алкоголизма; термин «промышленный алкоголизм» был, очевидно, неизвестен теологам – прислужникам «Всеобщей Топливной компании»! Больше того, слушая проповедь Спрэга, трудно было заподозрить, что у паствы есть, помимо души, еще и тело; и уже совершенно невозможно было заподозрить, что у самого проповедника тоже есть тело, питающееся за счет измученных трудом и недоеданием наемных рабов, которым он читает свои поучения!

14

В большинстве случаев жертвы этой системы были запуганы и говорили о своих обидах только шепотом, но вскоре Хал нашел одно место, где люди не молчали, где их возмущение пересиливало страх. Это место было, так сказать, солнечным сплетением всего шахтного организма, центром его нервной деятельности; прибегнув к новому сравнению, скажем: это было судилище, где шахтер выслушивал свой приговор – его могли приговорить либо к благополучию, либо к нужде и голоду.

Речь идет о весовой, где принимался и записывался уголь, поступающий из шахт. Каждый углекоп, поднявшись наверх, прежде всего шел туда. Там висела доска, и рабочий мог под своим номером найти запись всего количества угля, который он в этот день выдал на-гора. И каждый рабочий, даже самый невежественный, знал достаточно по-английски, чтобы прочесть эти колонки цифр.

Постепенно Хал понял, что основная драма разыгрывается именно здесь. Посмотрит человек на доску, внезапно поникнет и, ни слова не говоря, ни на кого не глядя, пойдет прочь, еле волоча ноги. И так большинство. А другие пробормочут что-нибудь себе под нос или поговорят так же тихо между собой (словно это не одно и то же?) на своем тарабарском наречии. Но все-таки один из пятерых обычно умел говорить по-английски, и не бывало такого вечера, чтобы кто-нибудь из них не разражался гневом, грозя кулаком небесам или весовщику – разумеется, за его спиной. Иногда такой человек собирал вокруг себя кучку недовольных, но надо заметить, что начальник охраны обычно находился в этот час поблизости.

При таких, обстоятельствах Хал впервые обратил внимание на Майка Сикориа, седого словака, который проработал на здешних шахтах двадцать лет. Вся горечь обид за два десятилетия прорвалась у старого Майка, когда он громко прочитал свои цифры на доске:

– Тысяча девятьсот, две двести, две четыреста, две тысячи! И только всего, мистер? Вы хотите, чтобы я этому поверил?

«– Ваша выработка, – холодно ответил весовщик.

– Клянусь, мистер, ваши весы врут! Взгляните на вагонетки – они же огромные! Смерьте, мистер, вот эту: семь футов в длину, три с половиной в глубину, четыре в ширину. И вы мне рассказываете, что такая весит только две тонны?

– Значит, вы недогружаете, – сказал весовщик.

– Кто? Я недогружаю? – эхом повторил старик, и голос его внезапно стал жалобным, словно это наглое обвинение скорее обидело, чем рассердило его. – Вы знаете, сколько лет я работаю? Как же это я вдруг не умею грузить! Когда я гружу вагонетку, я гружу, как шахтер, а не как япошка, который не знает толку в угле. Я сыплю уголь и прессую его, как копну сена. Я гружу равномерно, вот так, – и старик подкреплял свои слова жестами. – Вот взгляните: сверху тонна и внизу – полторы, а вы говорите, всего две!

– Так весы показывают, – не сдавался весовщик.

– Но ваши весы врут, мистер! Поверьте, я всегда вырабатывал норму. Я грузил по четыре с половиной, четыре шестьсот в эти вагонетки. Вот мой подручный, вы у него спросите – так это или не так. Ну, скажи ты, Бо?

– М-м-м, – промычал Бо.

Это был негр, но сейчас его невозможно было отличить от других: белые были такие же, как негры, из-за плотного слоя угольной пыли, покрывавшего их лица.

– Я перестал зарабатывать! – воскликнул старый словак дрожащим голосом, и в его выцветших глазах появилась мольба. – Сколько, вы думаете, я получаю? По пятьдесят центов вот уже пятнадцать дней! Я плачу за стол и квартиру, а получаю, чтоб мне с этого места не сойти, ей-богу, пятьдесят центов в день! Рубишь, рубишь уголь, а до нормы все не хватает. Весы у вас неверные, вот что!

– Пошел вон! – сказал весовщик, отходя в сторону.

– Мистер, разве это жизнь? – кричал старик, следуя за ним и вкладывая всю душу в свои слова. – Работаешь как каторжный, а получаешь шиш! Ведь порох мы покупаем сами, каждый день на пятьдесят центов, шутка ли сказать! Ты хоть весь пласт выломай – все равно тебе платят шиш. Что пустая порода, что уголь – все равно шиш! Очисткой займешься – и тут тебе шиш! Черт побери, бедняк трудится как вол, из него последние силы тянут, всю кровь высасывают! Вы заморите здесь меня… Мне же надо что-то есть, надо или нет?

Тут весовщик круто повернулся к нему и заорал:

– Вон отсюда к чертовой матери! Не нравится, бери расчет и убирайся! Заткнись, или я тебе сейчас покажу!

Старик струсил и замолчал. Несколько секунд он неподвижно стоял, нервно кусая губы под жесткой щетиной усов; потом весь как-то сжался, попятился и исчез вместе со своим подручным-негром.

15

Старый Майк жил и столовался у Ремницкого. После ужина Хал разыскал его. Майка легко было вызвать на разговор, и он оказался интересным собеседником. В его рассказах перед Халом словно раскрывался мир по крайней мере двадцати шахт. У старика был неукротимый характер, поэтому он нигде не заживался, но, по его словам, на всех шахтах одно и то же: вечные фокусы – лишь бы надуть шахтера и недоплатить ему.

Хал узнал, что забойщик по существу является чем-то вроде мелкого предпринимателя, который берет подряд на определенную работу, принимая на себя все издержки и не зная, что его ждет: прибыль или убытки. Выемочный участок назначает ему управляющий, а забойщик берется добыть оттуда уголь, причем за каждую тонну чистого угля он должен получить по пятьдесят пять центов. Кое-где случается хорошо заработать, а в других местах трудишься много недель и даже не можешь расплатиться в лавке.

Все это зависит от количества пустой породы и шифера, попадающихся вместе с углем. Если пласт тонкий, забойщику приходится убирать от одного до двух футов кровли[4]4
  Горная порода, лежащая над угольным пластом.


[Закрыть]. Пустая порода грузится в особые вагонетки и вывозится. Эта работа называется очисткой кровли, и шахтеру за нее не платят. А то вдруг понадобится пробить «раскоску»[5]5
  Искусственное расширение основной выработки, служащее для размещения подорванной пустой породы.


[Закрыть] и разместить в ней пустую породу; или выровнять грунт и проложить шпалы и рельсы, чтобы подвозить по ним вагонетки.

Бывает еще, что пласт разрывается, образуя «сброс», где перед забойщиком оказывается пустая порода, которую нужно вырубить, чтобы добраться до угля. Все эти виды работ не что иное, как даровой труд, и они служат поводом для нескончаемой войны. В былые дни Компания оплачивала эту работу особо. Теперь же, почувствовав полную власть над людьми, она отказывается платить. Значит, забойщику важно получить такой участок, где сравнительно мало дарового труда. Но в выборе участка шахтер полностью зависит от своего начальника. Итак, с первых же шагов появляются неограниченные возможности для фаворитизма и взяточничества. Одни спорят, другие идут на сговор с начальником.

– А что же делать бедняку, старому уроду, который к тому же плохо знает английский язык? – с горечью спрашивал старый Майк. – Начальник крадет мои вагонетки и записывает их, кому хочет. Мне он занижает вес вагонеток, а то, что снимает у меня, добавляет другим рабочим, которые столуются у него, угощают его водкой и вообще лижут ему пятки. Я работал однажды пять дней на Юго-Восточных копях, – рассказывал Майк, с трудом подбирая слова, – в после пяти дней – ей-богу, не вру, не сойти мне с этого места! – с меня еще причиталось пятнадцать центов! Четырнадцать дюймов пустой породы! На Юго-Восточных управляющим был мистер Бишоп. Я к нему, спрашиваю: «Заплатите вы мне что-нибудь за эту пустую породу?» А он: «Чего?» – «Слушайте, – говорю я, – если вы не хотите платить за пустую породу, тогда я с ней больше возиться не буду. Мне ее некуда складывать!» Тогда он мне говорит: «Пошел к черту». Я в драку, а он вытаскивает револьвер. Ну, потом я пошел на шахту «Сидар-маунтен» и получил там работу. Управляющий посылает: «Ступай в номер четвертый, рельсы и шпалы в номере третьем. Ты их проложи, я заплачу». Ну вот, я занялся рельсами. Проработал до двенадцати часов – перенес из номера третьего три пары рельсов и шпалы да еще вытащил все костыли…

– Костыли вытащил? Зачем?

– Новых-то не дали. Пришлось вытаскивать из старых шпал. Сделал я все это и спрашиваю: «Сколько же я получу за полдня? Вы обещали уплатить за эту работу». А он говорит: «Ты еще угля-то совсем не вырубил!» – «Как же так, мистер, – говорю я ему, – вы же обещали плату за это!» А он свое: «Компания платит только за уголь! Пора тебе это знать!» Вот и весь разговор.

– И вы так и не получили за полдня?

– Какое там! На шахте он – хозяин, может делать все, что захочет!

16

Майк рассказал также Халу, что шахтер зависит от начальства и в другом отношении: речь шла о краже вагонеток. Каждому шахтеру выдают жестяные жетоны с его номером. Посылая на-горá груженую вагонетку, он вешает свой жетон на крючок внутри вагонетки. Путь до весов довольно дальний, и за это время вполне можно успеть переменить номерок – ищи потом ветра в поле! В некоторых шахтах принято писать номер мелом на вагонетке, и ничего не стоит стереть его и написать другой! Хал подумал, что проще простого заменить бляшки висячими замками с номером. Но такое нововведение, как ему объяснил Майк, обошлось бы Компании долларов в двести, поэтому хищение вагонеток так и продолжается из года в год.

– А вы думаете, что это начальники воруют вагонетки? – полюбопытствовал Хал.

– Когда начальники, когда их дружки, а когда и сама Компания.

В Северной Долине, утверждал старый словак, ворует именно Компания. Выдавать на-горá больше шести вагонеток в день он – считал бесполезным – все равно шахтеру никогда не запишут, и незачем грузить свыше тонны зараз, ведь вагонетки в сущности не взвешиваются; весовщик просто прогоняет их через весы, помня, что ему приказано придерживаться средней цифры. Майк рассказал про одного итальянца, который нагрузил вагонетку с верхом, так что едва провел ее под кровлей откаточного штрека; затем пошел в весовую и своими глазами видел свою вагонетку на весах. Оказалось шесть тысяч пятьсот фунтов, а ему записали только три тысячи пятьсот. Он поднял скандал. Его арестовали.

Майк не присутствовал при аресте, но когда он поднялся на-горá, итальянца уже не было, его и след простыл. А в весовой после этого сделали дверь, чтобы рабочие не могли туда попадать.

Чем внимательнее прислушивался Хал к рабочим и размышлял насчет их дел, тем яснее ему становилось, что шахтер – это своего рода подрядчик, который лишен возможности определить объем предстоящих ему работ, а закончив все – не знает, сколько он выполнил. Больше того, он вынужден пользоваться материалами, ни цены, ни количества которых он проверить не может. В конце месяца он узнает, что у него высчитали из заработка столько-то за порох, а правильно ли высчитали, он не знает, и тем не менее приходится мириться. С него берут за кузнечные работы, то есть за текущий ремонт инструментов, и он вынужден отдавать за это каждый месяц доллар или два, даже если он возле кузницы близко не был.

Да, думал Хал, ни один предприниматель в мире не согласится заключить контракт на таких условиях. Кто возьмется, например, строить дамбу, если ему не позволят измерить предварительно площадку и подсчитать, сколько бетона понадобится уложить? Какой бакалейщик будет иметь дело с покупателем, если тот выставит требование, что он будет заходить за прилавок и сам отвешивать себе товары, спровадив предварительно хозяина за дверь? Никто не решится даже предположить такую нелепость; между тем в этом районе пятнадцать тысяч человек работают на таких именно условиях.

Согласно закону штата шахтеры имеют право держать у весов своего представителя для защиты своих интересов, разумеется за собственный счет. Во всех случаях, когда общественное мнение выступает против порядков на шахтах, шахтовладельцы торжественно указывают на этот закон; но нужно испытать все на собственной шкуре, чтобы понять, какое это горькое издевательство над шахтерами!

В столовой Хал сидел рядом с русоволосым великаном шведом, по фамилии Иогансен, который по десять часов в день грузил бревна. Этот парень позволял себе открыто высказывать обо всем свое мнение, потому что был молод, обладал мощными мускулами и не имел семьи, которая связывала бы его по рукам и ногам. Он был, можно сказать, кочующим пролетарием, который менял шахту на полевую работу и полевую работу – на рубку леса. Кто-то из обедавших заговорил с Иогансеном о праве рабочих проверять вес, и в ответ все услышали его презрительный возглас:

– Да, пусть только кто-нибудь потребует контролера!

– Вы думаете, его выгонят с работы? – спросил Хал.

– Может статься, – был ответ. – Или сделают так, чтоб он сам ушел.

– Как так?

– Будут преследовать на каждом шагу, пока он не смотается.

Вот как обстояло дело с рабочим контролером – не лучше, чем с выдачей талонов вместо заработной платы, не лучше, чем с магазинами, принадлежавшими Компании, и со всеми предписаниями закона о технике безопасности. А если тебе захочется настаивать на своих законных правах, тогда уже жди, что начальник даст волю своему нраву. Начнет преследовать на каждом шагу, и ты сам будешь просить, чтобы тебя уволили. Или осыплет тебя бранью и заорет: «Вон отсюда!» – и не исключено, что ты почувствуешь пинок сапогом в зад или увидишь дуло пистолета, направленное тебе прямо в физиономию.

17

Такие обстоятельства превратили угольный район поистине в скорбное место. Однако и здесь были люди, которые умудрялись как-то существовать, обзаводиться семьями и жить в сносных условиях. Если шахтеру настолько повезло, что он не стал жертвой катастрофы, если он не женился в ранней молодости и не завел слишком много детей, если ему удалось избежать соблазна пьянства, на которое многих толкало переутомление и монотонное существование, если – и это самое главное – он умел ладить с начальством – что ж, в этом случае он мог жить своим домом и даже держать немного денег на текущем счету у Компании.

Таков был Джерри Минетти, ставший одним из ближайших друзей Хала. Родом он был из Милана и звали его Джероламо, но в американском котле, переплавляющем множество наций, это имя превратили в Джерри. Было ему лет двадцать пять, и он отличался высоким ростом, что итальянцам вообще несвойственно. Знакомство состоялось в одно из воскресений, как и почти все встречи Хала с людьми. Джерри хорошо выспался, вымылся и надел новый синий комбинезон; в этот солнечный день на него было приятно посмотреть. Шел он, высоко закинув голову и расправив плечи; казалось, какие могут быть заботы у такого человека?

Но внимание Хала привлек не столько сам Джерри, сколько существо, следовавшее за ним по пятам, – точное его подобие, только раза в четыре меньше, тоже со свежевымытой физиономией и тоже в новеньком синем комбинезончике. Малыш, как и Джерри, шагал с поднятой головой, расправив плечи; и было очень забавно смотреть, как он старается изо всех сил идти в ногу с отцом. Но сколько он ни силился растягивать шаг, он отставал и то и дело переходил на бег, чтобы, догнав отца, некоторое время шагать с ним рядом.

Халу было по пути с ними, а эта маленькая процессия подействовала на него, как звуки военного марша: ему тоже захотелось высоко поднять голову, расправить плечи и шагать в такт. Прохожие, видя широкую улыбку на лице Хала, поворачивались, глядели ему вслед и тоже усмехались. Но Джерри продолжал важно шествовать, не подозревая, какую комичную картинку представляет его эскорт.

Отец с сыном вошли в какой-то дом. Хал в этот день не был занят и мог спокойно наслаждаться жизнью, поэтому он решил постоять на улице и подождать. Вскоре они снова появились, следуя в том же порядке, только теперь мужчина нес на плече мешок, а мальчонка в подражание отцу тоже тащил какой-то, правда значительно меньший, груз. Тут Хал снова улыбнулся и, когда они поравнялись с ним, сказал:

– Здорóво!

– Здорóво! – ответил Джерри и остановился. На улыбку Хала он ответил улыбкой. Хал посмотрел на мальчика и еще шире осклабился. Мальчик тоже. А Джерри, видя это, еще приветливее заулыбался. Так они стояли втроем посреди дороги, улыбаясь друг другу без всякой особой причины.

– Замечательный у вас парень! – сказал Хал.

– Еще бы! – отозвался Джерри и поставил свой мешок на землю: если кто-нибудь изъявлял желание похвалить его сынишку, он готов был разговаривать с этим человеком весь день.

– Ваш? – спросил Хал.

– А то чей же? – отозвался Джерри.

– Здорóво, бутуз! – сказал Хал.

– Здорóво так здорóво! – ответил мальчик тоном чистокровного американца.

– Как тебя зовут? – спросил Хал.

– Джерри.

– А его как? – Хал кивнул в сторону отца.

– Джерри Большой.

– А дома есть у вас еще такие?

– Еще один, – сказал Джерри Большой. – Грудной ребенок.

– Он на меня не похож, – заявил его сын. – Он маленький.

– А ты разве взрослый? – спросил Хал.

– Нет, но он-то еще даже ходить не умеет!

– Ну и ты не умеешь, – рассмеялся Хал и, схватив малыша, посадил его к себе на плечо. – Держись, поедешь верхом!

Джерри Большой снова взвалил на спину мешок, и они двинулись в путь. Но на этот раз догонять пришлось Халу, и, стараясь идти в ногу, он расправлял плечи и ускорял шаг. Джерри Маленькому это очень понравилось, – он лукаво фыркал и сучил своими крепкими ножонками. Отец то и дело оглядывался, и хоть он не понимал, в чем состоит игра, но ему было тоже весело.

Так они дошли до домика из трех каморок, где жили оба эти Джерри. На пороге их встретила миссис Минетти, юная черноглазая сицилианка, слишком юная, чтобы быть матерью даже одного ребенка. Возле дома все снова заулыбались друг другу, и Джерри Большой спросил Хала:

– Не зайдете ли?

Хал ответил:

– С удовольствием!

– Поужинайте с нами, – предложил Джерри. – У нас сегодня макароны.

– Чудесно, – отозвался Хал. – Разрешите мне поужинать и заплатить…

– Черт! Нет! – запротестовал Джерри. – Никаких денег!

– Нет! Никаких денег! – вскричала миссис Минетти, энергично тряхнув хорошенькой головкой.

– Ладно! – быстро согласился Хал, испугавшись, что они могут обидеться. – Я зайду, если, разумеется, у вас хватит на всех.

– Конечно, хватит: у нас много наварено, – сказал Джерри. – Правда, Роза?

– Правда, правда! – заверила его жена.

– В таком случае я зайду, – сказал Хал. – А ты, бутуз, любишь макароны?

– Господи! – воскликнул Джерри Маленький.

Хал внимательно оглядел все в доме этого «даго»[6]6
  Презрительная кличка итальянских эмигрантов в Америке.


[Закрыть]. Дом напоминал свою хорошенькую хозяйку: на окнах висели кружевные занавески, еще более ослепительной белизны, чем у Рэфферти. На полу лежал коврик невероятно ярких тонов, а на стенах красовались пестрые картинки; одна из них изображала Везувий, другая – генерала Гарибальди. В комнате стоял стеклянный шкафчик со множеством сокровищ – обломком коралла, огромной раковиной, зубом акулы, индейской стрелой и чучелом птицы под стеклянным колпаком. Раньше Хал не считал, что такие вещи способны возбуждать чье-либо воображение, но ведь все это было до того, как он стал проводить пять шестых своего времени – за вычетом часов сна – под землей!

На столе был настоящий итальянский ужин: итальянские макароны, как огонь горячие и под томатным соусом на крепком мясном бульоне. Хал ел и облизывался, широко улыбаясь Джерри Маленькому; тот тоже облизывался и в свою очередь улыбался гостю. Все это было так непохоже на еду из свиного корыта у Ремницкого, что Халу показалось, будто он никогда еще в жизни так чудно не ужинал. А мистер и миссис Минетти были на седьмом небе от радости, что у них такое чудесное чадо, знающее все английские ругательства, как самый заправский американец.

Поужинав, Хал откинулся на спинку стула и воскликнул, как тогда у Рэфферти:

– Господи, как хорошо было бы жить у вас!

Он заметил, что хозяин с женой переглянулись.

– Что ж, – сказал Джерри, – переходите к нам. Я возьму вас на пансион. Ладно, Роза?

– Конечно! – подтвердила она.

Хал с удивлением посмотрел на обоих.

– Вы думаете, вам позволят?

– А кто мне может запретить?

– Не знаю… А вдруг Ремницкий? Еще начнутся неприятности!

Джерри усмехнулся:

– Не страшно. У меня здесь друзья. Кармино – мой двоюродный брат. Вы знаете Кармино?

– Нет, – ответил Хал.

– Он старшим мастером на шахте номер один. Я у него всегда найду защиту. А Ремницкого к черту пошлю. Переходите к нам. Я поставлю вам койку в той комнате. И харчи будут хорошие. Сколько вы платите у Ремницкого?

– Двадцать семь долларов в месяц.

– Вот и прекрасно, платите и мне двадцать семь, и вам здесь будет хорошо. У нас в поселке не всегда все достанешь, но Роза хорошая стряпуха. Она все будет делать.

Новый друг Хала – любимец начальства – служил запальщиком. Его обязанностью было обходить по ночам шахту и взрывать заряды, заложенные накануне шахтерами. Работа эта, сопряженная с большой опасностью, была по плечу только опытному человеку, но зато хорошо оплачивалась. Вот почему Джерри преуспевал в жизни и даже не боялся выражать свое мнение – в известных, конечно, пределах. Он даже не задумался о том, что Хал может оказаться шпионом Компании, и поразил гостя бунтарскими речами о разного рода жульничествах и поборах, процветавших в Северной Долине и на других шахтах, где Джерри Минетти работал с того времени, как мальчиком приехал в Америку. Хал узнал, что Джерри социалист. Он даже выписывал итальянскую социалистическую газету, и служащий на почте шутливо подразнивал его, зная, что это за газета. Но самым замечательным оказалось то, что миссис Минетти тоже была социалисткой, – обстоятельство весьма важное для рабочего, как говорил Джерри, ибо это значило, что церковь утратила над ней свою власть.