Текст книги "Король-Уголь"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

21

Начальник охраны вышел, а через несколько минут явился сторож, неся еду, представлявшую разительный контраст с тем, что приносил раньше. На подносе были два яйца всмятку, масло, ветчина, картофельный салат, булочки и чашка кофе.

– Очень хорошо! – снисходительно заметил Хал. – Это даже лучше, чем бифштекс с картофельным пюре!

Не предлагая помочь, Хал наблюдал, как сторож освобождает перед ним место на столе для подноса. Затем он удалился, и Хал приступил к трапезе.

Хал уже доедал, когда начальник охраны вернулся и с озабоченным видом уселся на вращающийся стул. Дожевывая последние куски, Хал поглядывал на него и улыбался.

– Коттон, – сказал он, – вы знаете, что по манерам за столом судят о воспитании. Вы заметили, что я не сунул салфетку за ворот, как какой-нибудь Алек Стоун?

– Все понятно! – ответил Джефф Коттон.

Хал положил вилку и нож рядышком на тарелку.

– Ваш человек забыл принести чашку с водой, чтоб ополоснуть пальцы. Ладно, не беспокойтесь! Можете позвонить ему, пусть забирает поднос.

Начальник охраны воспользовался собственным голосом вместо звонка; на зов явился сторож.

– К несчастью, – сказал Хал, – когда ваши люди позавчера обыскивали меня, они выронили мой кошелек, и у меня нет мелочи дать на чай официанту.

«Официант» подарил Хала таким взглядом, словно собирался укусить его, но начальник ухмыльнулся.

– Ступай отсюда, Гас, и закрой за собой дверь! – приказал он.

Хал снова вытянул ноги и устроился поудобнее.

– Признаюсь, мне гораздо приятнее быть вашим гостем, чем арестантом.

Снова наступило молчание. Потом заговорил Коттон:

– Я беседовал с мистером Картрайтом. У меня нет возможности определить, что в ваших рассказах вранье, а что правда, но одно мне ясно: вы не шахтер. Может, вы из какой-то новой породы агитаторов, но провались я на этом месте, если мне когда-нибудь приходилось встречать хоть одного агитатора с манерами светского молодого человека. Готов поверить, что вы из богатого дома, но если так, зачем было затевать всю эту кутерьму? Никак не пойму!

– Скажите, Коттон, – спросил Хал, – вы когда-нибудь слышали такое выражение: ennui[13]13
  Скука, тоска (франц.)


[Закрыть]?

– Да, но вы, пожалуй, слишком молоды для этой болезни.

– Предположим, что я наблюдал других в этом состоянии и решил испробовать иной образ жизни…

– Но если вы тот человек, за кого вы себя выдаете, почему вы не в университете?

– В университет я вернусь осенью, я на последнем курсе.

– Где вы учитесь?

– Все еще не верите? – улыбнулся Хал.

И с той бесшабашностью, какую можно наблюдать лунными ночами среди богатой молодежи в университетских городках, он вдруг запел:

 
Старый Уголь-король
понимал в шутках соль,
знал, что колледж построить пора!
Нас с тобой здесь, мой друг,
учат сотням наук.
Нам с тобой и ему – гип-ура!
 

– Это песня какого университета? – спросил Коттон.

А Хал продолжал петь:

 
С Энни-Лиззи вдвоем
погулять мы идем
под луной по речным берегам.
Под орехом густым
мы поем и свистим
эту песнь о тебе, Харриган!
 

– Ну теперь я знаю! – обрадованно сказал начальник охраны, когда концерт окончился. – А много еще там таких, как вы, в университете Харригана?

– Небольшая группа, но, чтобы поднять шум, нас хватит.

– И вам нравится вот этак проводить каникулы?

– Это не каникулы. Это – летняя практика по курсу практической социологии.

– Ах, так! – невольно улыбнулся начальник охраны.

– Весь прошлый год мы разрешали профессорам политической экономии пичкать нас теориями. Но мне все-таки казалось, что некоторые теории противоречат фактам. И я подумал: «Дай-ка я сам проверю!» Вы, вероятно, знаете, все эти крылатые словечки; индивидуализм, laissez faire[14]14
  Невмешательство (франц.)


[Закрыть], свобода заключать договора, право каждого человека работать на кого он хочет. А здесь вы ясно видите, к чему сводятся эти теории: начальник охраны с жестокой ухмылкой на лице и с пистолетом у пояс, готов нарушить любой закон, не успеет только губернатор его подписать.

Внезапно начальник охраны почувствовал, что ему надоела светская болтовня. Он вскочил со своего места, решив положить этому конец.

– Извините, молодой человек, давайте перейдем с вами к делу!

22

Коттон прошелся по комнате, потом шагнул к Халу и остановился. В том, как он стоял, засунув руки в карманы, было некоторое изящество, даже изысканность, совершенно неуместные при его профессии. «Красивый дьявол! – подумал Хал. – Хоть у него и рот злющий и физиономия истасканная!»

– Молодой человек, – начал Коттон, опять принимая благодушный вид, – я не знаю, кто вы, но вам пальца в рот не клади! Смелости у вас хоть отбавляй, и вы мне нравитесь. Поэтому и согласен прекратить дело и дать вам возможность закончить университет.

Хал старался разгадать, что прячется за мнимым благодушием противника.

– Коттон, – сказал он, – вы мне поточнее объясните ваше предложение. Значит, мне не придется говорить, что я взял эти деньги?

– Нет. Мы вас избавим от этого.

– И вы не упечете меня в тюрьму?

– Нет. Я и не собирался. Я просто хотел вас припугнуть. Единственное, о чем я вас прошу, – уезжайте отсюда, чтобы здешний народ поскорее все забыл.

– Но на что мне это нужно. Коттон? Если б я хотел удрать, я мог бы это сделать в любое время за последние два – два с половиной месяца.

– Да, разумеется, но положение изменилось. Если б не мое доброе отношение к вам…

– Бросьте эти сказки про доброе отношение! – воскликнул Хал. – Вам надо избавиться от меня, и вы не хотите скандала. Но ничего не выйдет – пусть вам это и не снится!

Пораженный начальник охраны уставился на Хала:

– Вы хотите сказать, что собираетесь здесь остаться?

– Вот именно!

– Молодой человек, хватит! Некогда мне тут с вами разводить антимонии. Мне безразлично, кто вы, и наплевать на ваши угрозы. Я начальник охраны Северной Долины, и мой долг – поддерживать здесь порядок. И я еще раз говорю вам: убирайтесь отсюда!

– Но поймите, Коттон, – сказал Хал, – Северная Долина зарегистрирована как город. У меня такое же право ходить по здешним улицам, как и у вас!

– Я не собираюсь тратить время на пустые споры. Я посажу вас в машину и отвезу в Педро.

– А что, если я пойду к районному прокурору и потребую, чтобы он возбудил против вас уголовное дело?

– Да он засмеется вам в лицо!

– А если я пойду к губернатору?

– Ну, этот просто расхохочется!

– Ладно, Коттон, возможно, вы знаете, что делаете. Но мне интересно, очень интересно – действительно ли вы так уверенно себя чувствуете? Вам никогда не приходило в голову, что кому-нибудь из высшего начальства может не понравится ваша крутая и своевольная политика?

– Высшее начальство? Кого вы имеете в виду?

– Прокурора и губернатора вы презираете. Но в этом штате есть один человек, к которому у вас несомненно должно быть уважение. Это Питер Харриган.

– Питер Харриган? – переспросил Коттон и прыснул со смеху. – Да вы просто шутник!

Хал пристально и невозмутимо смотрел на него:

– Все-таки не ошибаетесь ли вы? Неужели он одобрит все, что вы делаете?

– Еще как! Будьте уверены!

– И ваше обращение с рабочими тоже? И ваши махинации в весовой?

– Черт возьми, откуда же, вы думаете, у него берутся деньги содержать университет? – Пауза. Потом Коттон осведомился вызывающим тоном: – Узнали, наконец, что хотели?

– Да, – ответил Хал. – Конечно, я это и раньше подозревал, но других убедить было трудно. Ведь старый Харриган не похож на всех прочих волков с нашего Запада! Такой благочестивый святоша!

Начальник охраны мрачно усмехнулся:

– Пока существуют овцы, будут и волки в овечьей шкуре.

– Ваша точка зрения ясна, – сказал Хал. – А вы помогаете им пожирать ягнят?

– Если находятся такие дурни-ягнята, что их можно обмануть этой старой, плешивой шкурой, то они лучшего не заслуживают, пускай их жрут!

Хал изучал циничную физиономию собеседника.

– Коттон, – сказал он, наконец, – пастухи еще спят, но сторожевые псы уже подняли вой. Разве вы не слышите?

– Пока что-то нет!

– Лают, лают! И скоро разбудят пастухов! И спасут овец!

– Меня не интересует религия, – сказал Коттон со скучающим видом, – ни ваша, ни старого Харригана!

Тут Хал вскочил на ноги.

– А мое место, Коттон, со стадом. Я иду в весовую и буду там работать! – И с этими словами он направился к выходу.

23

Джефф Коттон рванулся за ним:

– Стойте!

Но Хал не остановился.

– Слушайте, молодой человек, – крикнул начальник охраны, – вы этим не шутите! – И он подскочил к двери, опередив пленника. Рука его потянулась к револьверу.

– Вытаскивайте оружие, Коттон! – сказал Хал, и начальник охраны послушался его приказа. – Теперь вот видите, я стою. Если в будущем я буду повиноваться вам, то только под наставленным дулом.

Выражение липа начальника охраны не предвещало ничего хорошего.

– Вы скоро убедитесь, что в этих местах от угрозы до выстрела один шаг.

– Я объяснил вам свою позицию, – ответил Хал. – Ваши распоряжения?

– Вернуться и сесть сюда на стул.

Хал подчинился приказу, а Коттон подошел к столу, снял телефонную трубку и вызвал седьмой номер.

– Это вы, Том? – спросил он в следующее мгновение. – Подайте сюда машину, быстро!

Он повесил трубку, и снова наступило молчание.

– Я еду в Педро? – спросил, наконец. Хал.

Ответа не последовало.

– Понимаю, – сказал Хал, – чаша вашего терпения переполнилась. Но вам, видимо, не приходит в голову, что вы у меня отняли все деньги вчера ночью. Кроме того, мне причитается плата за мою работу. Как насчет этих денег?

Начальник охраны снял трубку и вызвал другой номер:

– Алло, Симпсон? Говорит Коттон. Подсчитайте часы Джо Смита, подручного из шахты номер два, и пришлите сюда что ему следует. Проверьте также его счет в лавке. Поторопитесь – мы ждем. Он спешит уехать отсюда. – И он повесил трубку.

– Скажите, пожалуйста, – спросил Хал, – когда уезжал Майк Сикориа, вы так же любезно позаботились о расчете с ним?

Джефф Коттон не ответил:

– Разрешите внести предложение: когда вы узнаете, сколько мне причитается, оплатите мне часть этой суммы талонами. Пусть останутся у меня на память!

Коттон по-прежнему молчал.

– Вы ведь знаете, – продолжал издеваться Хал, – что существует закон, запрещающий выплачивать заработную плату талонами?

Начальник охраны вскипел:

– Мы не платим талонами!

– Как не платите? Платите! Вам это отлично известно!

– Мы даем талоны только в виде аванса, по просьбе рабочих.

– Закон предписывает вам выдавать заработную плату два раза в месяц, а вы этого не делаете. Вы платите раз в месяц, а если кто не может ждать получки, вы тому всучиваете эти бумажки.

– Ну и что ж! Вам-то какое дело, если люди довольны?

– А если кто недоволен, вы сажаете его на поезд и высылаете отсюда?

Начальник охраны сидел молча, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.

– Коттон, – снова заговорил Хал, – я приехал сюда учиться, и мне бы очень хотелось, чтобы вы мне объяснили одну вещь – из области человеческой психологии. Когда человеку приходится поддерживать такие порядки, что он думает в душе обо всем этом?

– Простите, молодой человек, но вы становитесь невыносимым.

– Ничего не поделаешь, ведь у нас еще впереди поездка в автомобиле. Разве можно сидеть всю дорогу молча? – И Хал прибавил уже просительно: – Поверьте, я действительно хочу разобраться в этом! Кто знает, может вы переманите меня на свою сторону!

– Нет! – поспешно сказал Коттон. – Я этим заниматься не собираюсь.

– А почему?

– Потому что я не могу соперничать с вами в болтливости. Я уже раньше встречал вашу породу – агитаторов. Все вы на одно лицо: думаете, что мир управляется болтовней. Но это не так.

Хал уже давно понял, что словесная дуэль с начальником охраны ни к чему не приведет. Он всячески добивался своей цели: спорил, угрожал, немножко шантажировал и даже спел Коттону песенку! И все-таки тот собирается вышвырнуть его отсюда – никакие уговоры не помогут.

Хал поддерживал спор, чтобы скоротать время в ожидании машины, а также потому, что после пережитых унижений ему надо было дать выход своей злости. Но тут он внезапно прекратил спор. В мозгу завертелась фраза, брошенная Коттоном: «Вы думаете, что мир управляется болтовней». Эту фразу постоянно повторял брат Хала. Кроме того, начальник охраны сказал: «Ваша порода агитаторов». Уже несколько лет брат, чтобы уколоть его, твердил: «В конце концов ты превратишься в одного из этих агитаторов», а Хал с мальчишеским упрямством отвечал: «Ну и пусть!» А сейчас, здесь, какой-то охранник, совершенно чужой человек, отнюдь не в форме родственного замечания, а совершенно всерьез, даже не подумав извиниться, назвал его агитатором! Он почти повторил слова брата: «Вот этим вы, агитаторы, меня и бесите – приезжаете мутить народ».

Вот кем оказался Хал для «Всеобщей Топливной компании»! Он пришел сюда, собираясь быть только зрителем, глядеть с палубы парохода на бушующий океан социальных бедствий. И ведь так тщательно, с такой осторожностью обдумывал каждый свой шаг! И хотел-то всего-навсего стать контролером у весов – ничего больше! Он предупреждал Тома Олсена, что не собирается бороться за профсоюз. Он никогда не доверял профсоюзным агитаторам, да и любым агитаторам вообще – ведь это безответственные слепцы, возбуждающие, где бы ни появлялись, опаснейшие страсти! Правда, Хал научился ценить Тома Олсена, но это лишь частично рассеяло его предубеждение: ведь Олсен только один такой, и кто знает, каковы остальные?

Однако здесь не помогло его сочувствие предпринимателям, как не помогли заверения в том, что он принадлежит к высшему классу общества. Несмотря на его светские манеры, начальник охраны сказал: «Ваша порода агитаторов!» Из чего Коттон это заключил? Неужели он, Хал Уорнер, приобрел сходство с этими безответственными слепцами? Пора ему, значит, критически посмотреть на себя!

Неужели два месяца черной работы в недрах земли так сильно изменили его? Подобное предположение не могло не огорчить человека, который всегда считался любимцем дам. Он, человек, «поцеловавший камень в Бларни»[15]15
  По ирландскому преданию, человек, поцеловавший камень в замке Бларни, становится утонченным льстецом.


[Закрыть], обвиняется в том, что его речь стала теперь похожей на речь агитатора! Начальник охраны назвал его болтуном. Конечно, он много говорит; но чего можно ожидать от человека, которого день и две ночи продержали в одиночке, предоставив возможность сколько угодно размышлять о своих обидах. Не это ли способ, формирующий настоящих агитаторов, – запереть человека в тюрьму, где он неспособен думать ни о чем, кроме своих обид?

Хал вспомнил свои тюремные мысли. В злобном ожесточении он был тогда не прочь, чтобы профсоюзы управляли Северной Долиной! Но ведь это влияние минуты; вроде того, что толкало его отвечать брату: «Ну и пусть!» Все это – плод тюремной психологии, часть летней практики по курсу социологии! Теперь он отказался от таких мыслей. Но, очевидно, все это отложило на нем более глубокий отпечаток, чем он думает, и даже изменило его внешний вид! Сделало его похожим на агитатора! Сделало его «слепым» и «безответственным»!

Да, конечно! Ведь невежество, грязь и болезни, мошенничество, гнет и уничтожение людей – физическое и психическое – все это отсутствует на угольных шахтах Америки, это лишь «галлюцинация безответственных людей»! Брат Хала и начальник охраны утверждают, что ничего этого нет! Весь мир утверждает, что ничего этого нет! Так неужели и брат, и начальник охраны, и все люди на свете – слепцы? Если начать рассказывать им про здешние условия жизни, они пожмут плечами и назовут тебя «мечтателем», «безумцем»; заявят, что у тебя «не все дома»; а то еще рассердятся, выругают тебя и скажут: «Ваша порода агитаторов»!

24

Начальник охраны Северной Долины был возбужден до такой степени, что не мог усидеть на месте. Сразу вспомнились все тревоги его беспокойной карьеры. Он начал расхаживать по комнате и изливать свою душу, не заботясь даже о том, слушает ли его Хал.

– Кругом все кишит этими паршивыми эмигрантами! Какой с ними может быть культурный разговор? Вечно норовят улизнуть от работы – навалят пустую породу в вагонетку, а потом жалуются, что другой кто-то виноват! Нахлестаться в кабаке до бесчувствия – вот что для них самое главное! Они и работают нечестно и борются нечестно: из-за угла, ножом в спину. А вы, агитаторы, – вы их так жалеете! Объясните, какого дьявола приезжать к нам в страну, если им здесь не нравится?

Эта постановка вопроса была уже знакома Халу. Но сейчас волей-неволей надо торчать тут в ожидании машины, – и раз уж он стал агитатором, он будет баламутить сколько возможно.

– Причина достаточно ясная, – сказал он. – Разве не правда, что «Всеобщая Топливная компания» содержит за границей вербовщиков, которые рассказывают людям чудеса про заработки, ожидающие их в Америке?

– А разве это не так? Ведь получают же они втрое больше, чем там у себя!

– Да, но что пользы? Есть другое обстоятельство, о котором «ВТК» умалчивает: стоимость жизни здесь пропорционально гораздо выше, чем заработная плата! Потом еще людям внушают мысль, что Америка – страна свободы. Они приезжают сюда в надежде на лучшую жизнь для себя и для своих детей. Но здесь их встречает начальник охраны, который так плохо знает географию, что ему кажется, будто Скалистые Горы не в Америке, а в царской России!

– Эти все разговорчики мне знакомы! – воскликнул начальник охраны. – Меня тоже учили махать американским флагом, когда я был ребенком. Но поймите: уголь нужно вырубать из земли, а это труднее, чем пустить фейерверк в День независимости. Какие-то священники придумали закон, что по воскресеньям нельзя работать. Спрашивается: какой результат? Все так напиваются за эти тридцать шесть свободных часов, что в понедельник не могут работать.

– Но, Коттон, это же легко изменить! Пусть Компания откажется сдавать помещения под кабаки!

– Полноте! Будто мы этого не пробовали? Тогда они уходят в Педро за водкой и приносят сюда, сколько могут дотащить – и в брюхе и в бутылках. Если мы и это запретим, то наши рабочие уйдут на другие шахты, где им не мешают тратить деньги, как их душе угодно. Нет, молодой человек, с таким скотом приходится быть погонщиком! И для этого нужна сильная, властная рука такого человека, как Питер Харриган. Чтобы добывать уголь, чтобы развивать промышленность, чтобы был прогресс…

– Как поется в нашей песенке! – засмеялся Хал, перебивая сентенцию Джеффа Коттона:

 
Старый Уголь-король
знает, в чем его роль:
индустрии колеса бегут
ради трубки его,
рада кубка его,
ради школы, построенной тут.
 

– Да, – проворчал начальник охраны, – вы, молодые умники, только и умеете сочинять стишки, пока вы катаетесь как сыр в масле на стариковы подачка. Но это не решает спора. Кто способен заменить его? Вы – студентики или, может, эти политиканы-демократы, которые лезут сюда с дурацкими разговорами о свободе и придумывают законы о труде для вшивых эмигрантов?

– Теперь я начинаю понимать! – сказал Хал. – Вы ненавидите наших законодателей, не верите в искренность их побуждений и поэтому отказываетесь выполнять законы. Почему вы мне сразу не сказали, что вы анархист?

– Кто анархист? – вскричал начальник охраны. – Я?

– Именно это и называется анархизмом, разве нет?

– Господи! Это переходит всякие границы! Вы являетесь сюда возбуждать рабочих, от имени профсоюза или еще кого, не знаю… Но вам известно, что, как только эти люди получат свободу, первой их мыслью будет взорвать шахты и сжечь здесь все до основания.

– Да неужели? – Голос Хала прозвучал удивленно.

– Разве вы не читали, что они наделали во время последней большой стачки? Этот размазня, ваш старый проповедник Джон Эдстром, мог бы вам рассказать! Он был среди зачинщиков.

– Нет, – сказал Хал, – вы не правы. У Эдстрома особая философия. Но другие, конечно, жгли. В этом я не сомневаюсь. Побывав здесь, я стал хорошо их понимать. Когда они поджигают здания, они думают: авось там внутри вы и Алек Стоун!

Начальник охраны не улыбнулся.

– Они стремятся уничтожать имущество, – продолжал Хал, – потому что ничего лучшего не могут придумать, чтобы наказать собственников за их тиранство и жадность. Но подумайте, Коттон, что произошло бы, если бы кто-нибудь внушил им новую мысль, сказал им: «Не уничтожайте собственность, лучше отберите все».

Начальник охраны уставился на Хала:

– Отобрать! Так вот какие у вас моральные принципы!

– Почестнее, чем были у Харригана, когда он начинал свою карьеру!

– О чем это вы говорите? – с показным возмущением спросил начальник охраны. – Он все покупал по рыночной цене.

– По рыночной цене он покупал только политических деятелей. Я знаю одну женщину в Уэстерн-Сити, состоявшую инспектором отдела школ в те годы, когда Харриган скупал у штата школьные земли, где уже был обнаружен уголь, что, кстати, было всем известно. Она мне рассказывала, что Харриган платил по три доллара за акр, хотя все знали, что настоящая цена не три доллара, а три тысячи.

– Подумаешь! – сказал Коттон. – Не вы купите политиканов, так в одно прекрасное утро проснетесь и узнаете, что их уже купил кто-то другой. У кого есть собственность, тот должен ее охранять!

– Коттон, – сказал Хал, – вы продаете Харригану свой труд и время, но хоть немножко мозга вы вправе сохранить за собой! Достаточно посмотреть на вашу месячную заработную плату, чтобы понять, что вы тоже наемный раб, чуть лучше устроенный, чем шахтеры, которых вы презираете!

– Я мог бы получать больше, – усмехнулся Коттон, – но я все это прикинул: у меня жизнь легче, чем у вашего брата – агитаторов. Я – хозяин положения и надеюсь остаться им навсегда.

– Знаете, Коттон, если так смотреть на жизнь, то не удивительно, почему вы время от времени напиваетесь пьяным. Собачья грызня за кость – никакой веры ни во что, никакой человечности! Не думайте, что я издеваюсь, – я говорю от чистого сердца. Я не так мал и не так глуп, чтобы не знать, какая идет грызня за кость. Но есть же в человеке что-то, отличающее его от собаки, по крайней мере надежда на лучшее! Подумайте о несчастных людях, которые трудятся в поте лица под землей, рискуя каждую минуту жизнью, чтобы снабжать нас с вами углем, чтобы нам было тепло, чтобы «индустрии колеса» крутились без остановки!