Текст книги "Король-Уголь"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

16

Все это было грубо, по-дурацки состряпано, но Хал понимал, что здесь был расчет на умственный кругозор тех, для кого эта инсценировка предназначалась. Не спаси его случайная бессонница, они обнаружили бы у него в кармане деньги и наутро раззвонили бы по всему поселку, что он предатель. Близкие друзья – члены комитета, конечно, не могли поверить такой клевете, но остальные рабочие клюнули бы на эту удочку, и делу Тома Олсена, ради которого тот приехал в Северную Долину, был бы нанесен серьезный ущерб. Через всю последующую свою деятельность Хал пронес живое воспоминание об этих событиях, они послужили для него символом многих явлений. Теми же приемами, какими предприниматели пытались опорочить Хала в глазах его приверженцев, чтобы лишить его влияния, они хотели ошельмовать и рабочее движение в целом, для того, чтобы сбить с толку общественное мнение Америки.

Итак, Хал попал в тюрьму. Он подошел к окошку и дернул решетку, но она не поддалась. Ощупью передвигаясь в потемках, он исследовал камеру, которая оказалась стальной клеткой, приспособленной из обыкновенной комнаты. В одном углу стояла скамья, а напротив – другая, несколько пошире, с тюфяком. Хал кое-что читал о тюрьмах, и этого было вполне достаточно, чтобы держаться подальше от тюфяка. Он присел на голую скамью и задумался.

Неоспорим тот факт, что существует особая психология, порождаемая тюремным заточением, как существует особая психология, порождаемая перенапряжением мускулов тела и рук, когда приходится грузить каменный уголь в забое высотой в пять футов; как может быть и третья – совершенно особая – психология, свойственная людям, живущим праздной жизнью за счет шахтерского труда. В тюрьме человеку прежде всего начинает казаться, что он животное; животная природа его существа берет верх над всеми чувствами; им овладевают ненависть и животный страх, и, чтобы не поддаться их власти, необходимо волевое, концентрированное напряжение всех умственных способностей. Мыслящий человек, сидя в тюрьме, посвящает много времени размышлениям: дни там тянутся медленно, а ночи еще медленнее – времени хватает обо всем подумать.

Скамья была жесткая, и с каждой минутой она казалась жестче, и как Хал ни пристраивался, удобнее ему не становилось. Он встал и походил из угла в угол, затем прилег и, снова встав, принялся мерить шагами камеру. И все это время он размышлял, и все это время в нем крепла тюремная психология.

Первой мыслью было: что ждет его сейчас, что они собираются с ним сделать? Наиболее вероятно, что его выгонят и на этом поставят точку; впрочем, удовлетворятся ли они таком мерой? Ведь они в бешенстве за то, что он их перехитрил! Хал что-то смутно слышал про «третью степень» – эту чистоамериканскую систему «допроса с пристрастием», но никогда ему и в голову не приходило, что она может быть применена к нему самому. Да, все кажется совсем иным при таком взгляде на действительность!

Хал заявил Тому Олсену, что не станет бороться за профсоюз на шахте, но обещает посвятить себя борьбе за контролера, а Олсен рассмеялся с довольным видом, как бы говоря: это, мол, одно и то же! Да, пожалуй. Олсен был прав, ибо Хал вдруг заметил, что тревожные мысли о стремлении профсоюзов к господству и о тирании профсоюзных делегатов больше уже не омрачают его сознания. Наоборот: теперь он желал, чтобы рабочие Северной Долины объединялись в профсоюз и тиранствовали изо всех сил! Подобного рода перемены (хотя Хал об этом и не подозревал) пережили до него и другие реформаторы, многие из которых начинали свою деятельность мягкосердечными поборниками справедливости в связи с каким-нибудь малозначительным случаем, а затем под влиянием тюремной психологии превращались в пламенных и стойких революционеров. «Свободной мысли вечная Душа, – говорит Байрон, – всего светлее ты в тюрьме, Свобода». И дальше поэт продолжает: «Там лучшие сердца всего народа тебя хранят, одной тобой дыша».

В Северной Долине, кажется, было так, как в Шильоне. Светало, Хал стоял у окошка камеры. Он слышал звук сирены и видел шахтеров, спешащих на работу. Согбенные трудом, с бескровными лицами от труда под землей, они семенили в рассветной полумгле, как стадо павианов. Хал махал им рукой, и многие останавливались, вглядывались и приветственно махали ему в ответ. Хал понял, что каждый из этих людей думает об его аресте и о причине ареста. Таким образом, им тоже передавалась тюремная психология. Может, кто-нибудь из них еще не доверяет профессиональным союзам или сомневается, что необходимо иметь свою организацию в Северной Долине?.. Что ж, теперь недоверие и сомнение неизбежно рассеются как дым!

Одно только казалось Халу непонятным: почему хозяева оставили его здесь, на виду у рабочие, хотя имели полную возможность посадить в автомобиль и еще до рассвета увезти в Педро? Потому ли, что они относятся с презрением к своим рабам и рассчитывают, что вид арестанта в окне камеры вызовет не гнев, а только страх? А вдруг они действительно понимают своих рабочих лучше, чем этот без году неделя контролер? Хал вспомнил Мэри Берк с ее пессимистическим отношением к рабочим, и сердце его сжалось от тревоги. Но таково влияние тюремном психологии, что всем своим существом Хал восстал против этой тревоги. Он почувствовал прилив ненависти к шахтовладельцам за их цинизм; он сжал кулаки и стиснул челюсти; проучить как следует хозяев и доказать им, что рабочие не рабы, а люди, – вот чего сильнее всего захотелось ему в эту минуту!

17

Часов около десяти Хал услышал шаги в коридоре, и какой-то незнакомый человек, сняв засовы с двери, внес в камеру кувшин с водой и жестяную миску, в которое лежал ломоть хлеба. Хал задержал его у входа:

– Простите! Минуточку!

Тот хмуро поглядел на него.

– Не знаете ли вы, сколько меня здесь собираются держать?

– Нет, не знаю.

– Если я должен сидеть под замком, – продолжал Хал, – я, несомненно, имею право знать, в чем меня обвиняют.

– Пошел ты ко всем чертям! – ответил человек и, хлопнув дверью, зашагал прочь по коридору.

Хал вернулся к окну и от нечего делать стал наблюдать прохожих. Внизу на улице собралась куча оборванных ребятишек, которые таращили на него глаза, улыбались и подавали ему знаки, пока кто-то не вышел из конторы и не погнал их прочь.

Время шло, и Хал, наконец, проголодался. Когда к хлебу ничего нет, он быстро надоедает, и вода не делает еду вкуснее; тем не менее Хал пожевал хлебца, запил его водой и пожалел, что принесли так мало.

Томительно тянулось время. К концу дня снова явился сторож и принес опять ломоть хлеба и кувшин с водой.

– Погодите! – попросил Хал, видя, что сторож уходит.

– Не о чем мне с вами разговаривать, – ответил тот.

– А вот хочу вам кое-что сказать… Я читал в одной книге, не помню только названия, – ее написал один врач, – что в белом хлебе не хватает многих веществ, которые необходимы для поддержания жизни.

– Да неужели? – проворчал тюремщик. – А к чему эта болтовня?

– К тому, – пояснил Хал, – что меня не устраивает обед из хлеба и воды!

– А что бы вас устраивало?

По тону можно было догадаться, что это – риторический вопрос, но Хал принял его всерьез:

– Ну, например, бифштекс с картофельным пюре…

Дверь камеры захлопнулась, и этот гулкой, протяжный звук заставил арестанта забыть мечты о вкусных кушаньях. Хал опять сидел на жесткой скамье, жевал сухой хлеб и думал свою тюремную думу.

Когда проревела вечерняя сирена, Хал снова занял позицию у окна, еще раз увидел своих друзей и перехватил их тайные ободряющие сигналы. Затем стемнело – начиналось еще одно ночное бдение.

Было поздно. Точно определить время Хал не мог, но все огни в поселке уже погасли. Сегодня не выпустят – это ясно: и Хал улегся на полу, положив руку под голову вместо подушки. Он уже начал дремать, как внезапно послышалось какое-то царапанье по железу решетки. Он вздрогнул и присел и тут же уловил другой звук: несомненно, шуршала бумага. Он подскочил к окну. При слабом свете звезд он увидел, что перед окном качается какой-то предмет. Он схватил его. Это был обыкновенный блокнот, какие употребляют стенографистки, привязанный к концу длинного шеста.

Хал стал всматриваться, но никого не разглядел. Тогда он подергал за шест, чтобы подать сигнал, и услышал шепот. Роветта!

– Здравствуй! Слушай! Распишись сто раз в этой тетрадке! Я вернусь! Понял?

Приказ был довольно странный, но, понимая, что сейчас не время заниматься расспросами, Хал ответил:

– Хорошо! – Он оборвал шпагат и раскрыл блокнот. К нему был привязан карандаш с отточенным концом, обмотанным тряпочкой.

Шест исчез. Хал сел на скамейку и начал писать по три-четыре раза на каждой странице: «Джо Смит». «Джо Смит». Даже в темноте писать «Джо Смит» – дело немудреное, поэтому пока рука выводила буквы, мозг был целиком занят разгадкой тайны. Ясно, что товарищам понадобился автограф не для того, чтобы раздавать его на память! Вероятно, под этим кроется что-то более существенное. Очевидно, надо отразить какой-то новый выпад хозяев. Отгадка, не замедлила найтись: когда провалился план подсунуть ему деньги, они состряпали подложное письмо, якобы написанное кандидатом в контролеры, и теперь демонстрируют его рабочим. А друзьям Хала нужна его настоящая подпись, чтобы разоблачить этот подлог.

Хал писал быстро и свободно, со смелыми росчерками. Наверняка Алек Стоун не так представлял себе каракули рабочего парнишки! Карандаш летал по бумаге, страница за страницей заполнялись подписью: «Джо Смит»; уже каждого забойщика обеспечил он своим автографом, и большинство подручных тоже; но тут он услыхал на улице свист и мигом подбежал к окну.

– Кидай! – раздался шепот, и Хал кинул. Он видел, как мелькнула тень, потом снова все затихло. Он еще постоял немного, прислушиваясь, не разбудил ли он тюремщика; затем улегся на скамью и погрузился в свои тюремные думы.

18

Опять утро, и опять сирена, и опять Хал у окна. Он замечает, что некоторые шахтеры, идущие на работу, держат в руках узкие полоски бумаги и, проходя под его окном, открыто размахивают ими. Вот идет старый Майк Сикориа с целой пачкой таких полосок в руках, раздавая их направо и налево. Его, конечно, предупредили, чтобы он действовал украдкой, но он чересчур взвинчен событиями. Он прыгает и носится, как ягненок, и на глазах у всей толпы машет Халу этими бумажками.

И Майк Сикориа был наказан за свое легкомыслие. Хал увидел, как из-за угла появился коренастый мужчина и подошел вплотную к старому словаку. Это был Бад Адамс из местной охраны. Огромные руки были сжаты в кулаки все тело напружинилось для удара. Майк увидел его и остолбенел. Сутулые плечи труженика поникли, руки повисли как плети, и драгоценная пачка бумажек, выпав из дрогнувших пальцев, разлетелась по земле. Майк смотрел на Бада, как зачарованный кролик на удава, даже не пытаясь защититься.

Хал вцепился в брусья решетки, сгорая от желания броситься на защиту друга. Но ожидаемого удара не последовало. Охранник удовольствовался тем, что свирепо взглянул на старика и что-то ему приказал. Майк нагнулся и собрал свои бумажки. Это заняло довольно много времени, потому что он не мог или не хотел оторвать взгляд от охранника. Когда все было собрано, тот отдал какой-то еще приказ, и Майк вручил ему все бумажки, а сам торопливо попятился назад. Но Бад Адама двинулся за ним, подняв кулаки. Майк отступил еще на шаг, затем еще – и оба скрылись за углом. Рабочие, оказавшиеся свидетелями этой сцены, незаметно рассеялись во все стороны, и Хал так и не узнал, чем эта история кончилась.

Часа через два в камере снова появился тюремщик – на сей раз без хлеба и воды. Он открыл дверь и приказал арестанту следовать за ним. Хал спустился по лестнице в кабинет Джеффа Коттона.

Начальник охраны сидел за письменным столом с сигарой в зубах. Он что-то писал и продолжал это занятие, пока тюремщик не вышел и не закрыл за собой двери. Тогда, повернувшись на своем вращающемся стуле, Джефф Коттон заложил ногу за ногу, откинулся на спинку и оглядел юного шахтера в грязном синем комбинезоне, растрепанного и побледневшего после двухдневного заключения. На аристократическом лице начальника мелькнула улыбка.

– Ну как, молодой человек, – осведомился он, – вам здесь весело, правда?

– Спасибо, ничего, – ответил Хал.

– Обставить нас хотели, а? Только скажите мне, что вы собираетесь выиграть на этом?

– Об этом меня уже спрашивал Алек Стоун, – сказал Хал. – Я не думаю, что имеет смысл объяснять все сначала. Сомневаюсь, чтобы вы верили больше, чем Стоун, в альтруистические побуждения.

Начальник охраны вынул изо рта сигару и стряхнул пепел. Лицо его стало серьезным, теперь он пристально рассматривал Хала.

– Вы профсоюзный организатор? – спросил он, наконец.

– Нет.

– Вы образованный человек, не рабочий, – для меня это ясно. Кто вам платит?

– Я так и знал, что вы неспособны поверить в альтруизм!

Начальник охраны выпустил изо рта кольцо дыма.

– Просто хотели насолить Компании? Вы агитатор? От кого?

– Нет. Я шахтер, желающий стать контролером в весовой.

– Социалист?

– Это будет зависеть от дальнейшего разворота событий здесь.

– Ну вот, – сказал начальник охраны, – я вижу, вы юноша толковый. Поэтому я раскрою вам свои карты, чтобы вы могли все обдумать: не бывать вам контролером ни в Северной Долине, ни в других местах, так или иначе связанных со «Всеобщей Топливной компанией». И вам также не удастся насолить Компании, этого удовольствия вы тоже не получите. Мы даже не собираемся побоями загнать вас в гроб. Позавчера ночью у меня было такое поползновение. Но я передумал… чтобы не делать из вас мученика… Итак, мы решили вас не бить.

*– Откуда же появились синяки у меня на руке? – корректно осведомился Хал.

– Мы собираемся предложить вам такой выбор, – продолжал начальник охраны, не обратив ни малейшего внимания на сарказм Хала. – Либо вы подпишете показания, что получили у Алека Стоуна двадцать пять долларов, а мы вам дадим расчет и поставим точку; либо мы сами докажем, что вы взяли эти деньги, – и тогда уже мы засадим вас в тюрьму на пять, а то и на десять лет. Ясно?

Когда Хал изъявил желание стать контролером, он допускал возможность, что его выгонят из Северной Долины и, к тому времени узнав все, что ему надо, он уедет отсюда. Но сейчас, под угрожающим взором Джеффа Коттона, он вдруг почувствовал, что не хочет уезжать. Нет, он останется в Северной Долине, пока полностью не разоблачит этого «гигантского разбойника» – «Всеобщую Топливную компанию»!

– Это серьезная угроза, мистер Коттон, – заметил он. – И часто вы прибегаете к таким мерам?

– Когда нужно, тогда и прибегаем!

– Это несколько неожиданная перспектива. Расскажите мне, пожалуйста, поподробнее, какое же обвинение мне предъявят?

– Точно не могу сказать – мы передадим дело нашим юристам. Может быть, они подведут вас под статью о конспирации, а может быть, о шантаже. Во всяком случае, подберут такое, за что полагается достаточно долгая отсидка.

– Но пока я еще на свободе, не будете ли вы любезны показать мне письмо, которое выдается за мое?

– Ах, вы уже успели узнать о письме! – удивленно поднял брови начальник охраны. Он взял со стола листок бумаги и подал его Халу. Тот прочел:

«Дарагой мистер Стоун, успокойтесь нащет кантралера. Дайте мне двадцать пять долларов, и все будет шито-крыто.

Предан, вам Джо Смит».

Ознакомившись с текстом. Хал рассмотрел бумагу и убедился, что враги взяли на себя труд не только сфабриковать подложное письмо, но также сфотографировали его, сделали клише и размножили. Несомненно, они широко распространили этот документ по поселку. И все это за несколько часов! Правильно говорил Олсен: здесь создана целая система, чтобы дурманить сознание людей.

19

С минуту Хал размышлял.

– Мистер Коттон, – сказал он, наконец, – я не делаю таких грубых ошибок, и почерк у меня все-таки получше.

Тонкие губы начальника охраны скривились в усмешке.

– Знаю, – сказал он, – я не поленился сравнить.

– У вас очень расторопные шпики!

– И не менее расторопные юристы, вы в этом скоро убедитесь, молодой человек!

– Без ловких юристов вам ничего не сделать, – сказал Хал. – Я, например, никак не пойму, как вы обойдете закон, по которому я являюсь контролером при весах, избранным на этот пост группой рабочих…

– Ах, вот на что вы рассчитываете! – усмехнулся Коттон. – Ну, об этом можете позабыть: никакой группы рабочих уже не существует.

– Ого! Уже успели избавиться от них?

– От зачинщиков, во всяком случае!

– Например?

– Ну, от старого козла Сикориа.

– Выслали его?

– Да.

– Я видел, как это началось. Куда же вы его отправили?

– А это пусть уж ваша разведка выясняет! – усмехнулся начальник охраны.

– От кого же вы еще избавились?

– Джон Эдстром уехал хоронить жену. Уже не первый раз эта старая тряпка причиняет нам неприятности своими проповедями. Но теперь будет конец. Ищите его теперь в Педро, где-нибудь в богадельне.

– Нет, не думаю, – быстро ответил Хал, и в голосе его послышалось торжество. – Ему не придется сразу проситься в богадельню. Ведь я только что послал ему двадцать пять долларов.

Начальник охраны нахмурился:

– Серьезно? – И после минутной паузы проговорил: – Значит, все-таки эти деньги были при вас! А я-то подумал, что их прикарманил этот вшивый грек.

– Нет. Подлец оказался честным. Но я тоже честен. Я знал, что Эдстрому много лет недоплачивают, значит уж кто-кто, а он имеет полное право на эти деньги!

Хал, конечно, присочинил это. Деньги по-прежнему были спрятаны в лачуге Эдстрома. Но он решил при случае передать их старику, а пока что навести Коттона на ложный след.

– Ловко придумали, молодой человек, – сказал начальник охраны. – Но вы скоро раскаетесь! Это только укрепляет мое решение засадить вас в такое местечко, откуда вы не сможете вредить нам.

– То есть в тюрьму? Вы понимаете, конечно, что для этого потребуется суд присяжных. Достанете вы таких присяжных, готовых плясать под вашу дудку?

– Я слышал, что вы интересовались политической обстановкой в графстве Педро. Что же вы не удостоили своим вниманием суд?

– Как видите, не успел.

Начальник охраны выпустил несколько колец табачного дыма.

– Видите ли, в нашем списке присяжных около трехсот человек, и мы всех их знаем наперечет. Вы предстанете перед судом с таким составом присяжных: старшина – Джек Предович, заседатели – трое наших конторщиков, два трактирщика Альфа Реймонда, да еще пятеро мексиканцев, которые не поймут ни слова, но за глоток виски согласятся всадить вам нож в спину. Прокурор в этом округе – политикан, он любит рабочих на словах, а нас – на деле. Судья Дентон из окружного суда – компаньон Ваглемена по юридической конторе, а Ваглемен – наш юрисконсульт. Понятно, что к чему?

– Да, – сказал Хал, – я уже слышал про «Империю Реймонда». Интересно познакомиться со всем этим в действии. Вы были весьма откровенны.

– Как же, – отозвался начальник охраны, – я хочу, чтобы вы ясно себе представляли ту силу, против которой вы восстали. Не мы начали эту борьбу, однако мы согласны прекратить ее без шума. Только просим вас исправить то зло, которое вы нам причинили.

– «Исправить зло» – это значит, я должен опозорить себя: сказать рабочим, что я предатель.

– Совершенно верно, – ответил начальник охраны.

– Чтобы обмозговать такое дело, мне надо, пожалуй, присесть, – сказал Хал и, усевшись на стул в самой непринужденной позе, вытянул ноги. – Там у вас наверху страшно жесткая скамейка, – пояснил он, насмешливо глядя на Джеффа Коттона.

20

Когда разговор возобновился, он принял новый и совершенно неожиданный оборот.

– Коттон, – заметил арестант, – я вижу, вы человек с образованием. В былые времена вы были, вероятно, одним из тех, кого принято называть джентльменом.

Кровь ударила в лицо-начальнику охраны.

– Подите к дьяволу! – сказал он.

– Я не собираюсь задавать вам никаких вопросов, – продолжал Хал. – Я вполне понимаю, что вам неприятно отвечать на них. Я лишь хочу отметить следующее: как бывший джентльмен, вы можете оценить некоторые стороны этого дела, недоступные пониманию такого сатрапа, как Стоун, или такого специалиста по рационализации труда, как Картрайт. Джентльмен всегда узнает джентльмена даже в шахтерской одежде, не так ли?

Хал сделал паузу, ожидая ответа. Начальник охраны тревожно посмотрел на него.

– Полагаю, что так.

– Отлично. Первым долгом разрешите вам заметить, что джентльмен никогда не закурит, не предложив своему собеседнику сигару.

Коттон снова взглянул на него. «Сейчас опять пошлет к черту», – подумал Хал, но вместо этого начальник охраны вынул из жилетного кармана сигару и протянул ее арестанту.

– Спасибо. Я не курю, – сказал Хал с достоинством. – Но я люблю, когда меня угощают.

Оба снова помолчали, присматриваясь друг к другу.

– Коттон, – заговорил арестант, – вы обрисовали сцену суда. Разрешите мне продолжить этот рассказ за вас. Итак, вы состряпали процесс, и ваши дрессированные присяжные уже сидят на своих местах, дрессированный судья – в своем кресле, и дрессированный прокурор шпарит свою речь. Вы уже готовы отправить свою жертву в тюрьму в назидание остальным вашим рабочим. Но предположите, что в самый разгар суда вы внезапно узнаете, что ваш подсудимый – такая персона, которую нельзя посадить в тюрьму.

– То есть как нельзя? – переспросил начальник охраны. В его тоне послышалась растерянность. – Объясните…

– Вам? Человеку такого ума? Разве вы не знаете, Коттон, что есть «неприкосновенные» лица?

Начальник охраны курил свою сигару.

– Да, в пределах этого графства есть такие. Но я думал, что знаю их всех наперечет.

– А не приходило ли вам в голову, что сколько-то таких людей есть и в пределах этого штата?

Наступило длительное молчание. Собеседники смотрели друг другу в глаза. И чем дольше Хал смотрел, тем явственнее читалось замешательство на лице начальника охраны.

– Подумайте, как будет неловко, – опять заговорил Хал. – Ваша драма уже разыгрывается на подмостках, как, например, позавчера, только на большей сцене и перед более важной публикой. И вот, наконец, denouement[12]12
  Развязка (франц.)


[Закрыть], и вы обнаруживаете, что вы не только не оправдались в глазах рабочих Северной Долины, но вынесли сами себе приговор перед лицом целого штата, доказали всему обществу, что вы нарушители закона; мало сказать – нарушители, ослы!

На этот раз начальник охраны так долго смотрел на Хала, что даже забыл про сигару, и она потухла. Хал в это время сидел в самой непринужденной позе и таинственно улыбался. Коттону вдруг показалось, что на глазах у него происходит превращение: шахтерский комбинезон исчез и вместо рабочей одежды на Хале очутилась фрачная пара.

– Что за чертовщина! Кто вы такой? – воскликнул Коттон.

– Вот, пожалуйста, – рассмеялся Хал, – вы хвастаетесь работой своих шпиков. Так поручите им это дело. Молодой человек двадцати одного года; рост – пять футов десять дюймов; вес – сто пятьдесят два фунта; глаза карие, волосы каштановые, волнистые; характер приветливый, любимец дам – по крайней мере так всегда пишут о нем в разделе светской хроники. Исчез в начале июня. Считается, что он охотится в Мексике на горных козлов. Как вам известно, Коттон, в нашем штате – высшее общество имеется только в одном городе; причем в счет идут всего двадцать пять – тридцать семейств. Для таких шпиков, как ваши, легче легкого все узнать!

Помолчали, пока Хал не заговорил снова:

– Ваш испуг свидетельствует о вашей сообразительности. Угольной компании повезло: хоть один из начальников охраны оказался бывшим джентльменом.

Бывший джентльмен снова вспыхнул.

– Ни черта не понимаю! – пробормотал он словно про себя. Затем, стараясь сохранить хладнокровие, сказал: – Вы морочите меня!

– Морочить друг друга, как вы изволили сказать, Коттон, – любимое занятие светской публики. В нашем кругу общение между людьми, особенно между молодежью, на добрую половину состоит именно в этом.

Начальник охраны внезапно поднялся со своего места.

– Я бы вас попросил удалиться наверх на несколько минут, если вы не возражаете.

Хал не мог удержаться от смеха.

– Возражаю, конечно, и очень серьезно. Тридцать шесть часов меня держали на хлебе и воде взаперти. Я хочу пройтись и подышать свежим воздухом.

– И все-таки мне придется отправить вас наверх, – извиняющимся тоном сказал Джефф Коттон.

– Другое дело, если вы прикажете, – тогда я пойду; но вы за это отвечаете. Вы меня заперли без прокурорской санкции, не предъявив никакого обвинения, не дав возможности посоветоваться с юристом. Если не ошибаюсь, вы за это подлежите уголовной ответственности, а Компания – ответственности по гражданскому кодексу. Вам, конечно, виднее, но я лишь хотел внести полную ясность в это дело. Вы меня спросили, не возражаю ли я против того, чтобы вернуться наверх, и я отвечаю: да, и очень серьезно!

Начальник охраны постоял несколько секунд, нервно покусывая кончик потухшей сигары. Потом подошел к двери и позвал:

– Эй, Гас! – Появился уже знакомый Халу сторож, и Коттон что-то шепнул ему, после чего тот ушел. – Я скаэал ему, чтобы он принес вам поесть. Можете располагаться здесь. Вас это устраивает?

– Как сказать… – ответил Хал, понимая, что перевес на его стороне. – Вы приглашаете меня как арестанта или как гостя?

– Бросьте вы это! – сказал начальник охраны.

– Но я должен знать свое правовое положение. Это будет иметь значение для моих адвокатов.

– Считайте себя моим гостем!

– Но когда гость поел, он может уйти, если пожелает!

– Насчет этого я вам скажу, когда вы кончите есть.

– Ну, так спешите все обдумать, – я ем очень быстро!

– А вы обещаете, что не уйдете до тех пор?

– Если уйду, – со смехом ответил Хал, – то только на свое рабочее место. Вы сможете найти меня у весов, Коттон!