Текст книги "Кардинал Ришелье и становление Франции"

Автор книги: Энтони Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Задаваясь вопросом о том, как в свете тех лишений, которые терпело государство, рассматривать свойственную Ришелье показную роскошь, следует помнить, что gloire, хотя и основанная на личных достоинствах, тем не менее требовала своего воплощения в общественном статусе и его внешнем проявлении – богатстве, – которое само по себе считалось стимулом к стяжанию добродетели. За полстолетия до описываемых событий идея gloire была с нарочитым презрением раскритикована в одной из глав «Опытов» Монтеня, названной «О славе», но уже дю Вэр рассматривал ее как побуждение к добродетели, а не как награду за нее. Если обратиться к семнадцатому столетию, то Шаррон, чье сочинение «О мудрости» (De la Sagesse, 1601) тесно связано с идеями Монтеня, считал gloire синонимом чести. В пьесах Корнеля есть места, где сила духа мудреца-стоика, которую восхваляли Монтень и дю Вэр, трансформируется на сцене в поистине героическое нравственное величие.[265]265
  Об эволюции отношения к понятию gloire в конце XVI – начале XVII в. см.: А.Н.Т. Levi. French Moralists: the theory of the passions: 1585–1649. Oxford, 1964. P. 177–201. Этические ценности, концентрирующиеся вокруг этого понятия, анализируются в: F.E. Sutcliffe. Guez de Balzac et son temps. Literature et politique. Paris, 1959. Гез де Бальзак, как и Никола Фаре, рассматривал стремление к славе как «прекрасную страсть… [которая] согласуется с возвышенной святостью; с той, которая очень близка Божественной» (Balzac. De la gloire; написано ок. 1640 г.). Взаимосвязь между внутренней добродетелью и внешним признанием достоинств еще не была твердо установлена. Gloire оставалась по преимуществу тем, что имелось в виду в строках из «Аттилы» Корнеля: «Слава откликается на то, что есть во мне самом» (акт II, сцена 6). Самая памятная строчка из «Сида» Корнеля – должно быть, слова Химены: «Мне нужно отомстить, моя задета слава».


[Закрыть]

Богатство Ришелье, несомненно, не уступало его могуществу, хотя практически невозможно описать в реальных цифрах стоимость его имущества, хотя бы только потому, что комплекс Папе-Кардиналя был спроектирован как огромный королевский дворец (каковым он собственно и стал впоследствии), а установить более-менее определенно денежную стоимость столь дорогой недвижимости просто нельзя.[266]266
  В конце своего скрупулезного исследования богатств Ришелье Жозеф Бержен (J. Bergin. Cardinal Richelieu, power and the pursuit of wealth. Oxford, 1985) высказывает предположение о том, что имущество Ришелье после его смерти оценивалось в 20 000 000 ливров, не считая Пале-Кардиналя. Из этой суммы более 1 000 000 ливров отходило короне, она также включала выплаты близким родственникам, полностью или частично являвшиеся невозвратимыми ссудами или авансированными наследствами, из которых должно было быть обеспечено приданое в случае заключения повышающих статус браков. В соответствии с французским обычным правом в 1642 г. эти суммы считались принадлежащими государству. Посмертная опись имущества (Inventaire après décès) отражает заинтересованность герцогини д’Эгийон в сильном занижении стоимости мебели и коллекций, которые не были оставлены королю.


[Закрыть] В 1631 г. Гастон обвинял Ришелье в том, что тот втянул Францию в Мантуанскую войну из соображений личной выгоды, хотя Ришелье сам ссужал деньги казне. Впрочем, он извлек личную выгоду из побега Гастона в Нанси в 1631 г., прибрав к рукам губернаторство в Бретани, которое он добавил к гаврскому, приобретенному в 1626 г. за 345 000 ливров – сумму, возможно впоследствии возмещенную королем. То, что он предоставлял в распоряжение короны часть своих личных средств, было не более чем поведением, которого ожидали от людей, весьма обогатившихся благодаря государственным должностям, и он всегда делал это в разумных пропорциях, несомненно помня о малой вероятности возвращения долга, по крайней мере после 1635 г. В 1640 г. он писал Бюльону, суперинтенданту финансов, что его парижские коллекции серебра и драгоценностей стоят по 150 000 ливров каждая, и что в случае необходимости они доступны в качестве залогового обеспечения государственных займов.[267]267
  Avenel. Lettres, instructions diplomatiques et papiers d’état du cardinal de Richelieu. Vol. VI. P. 173–174; Vol. VII. P. 165.


[Закрыть]

Ришелье жил под постоянной угрозой смерти от руки наемного убийцы и был серьезно болен, поэтому не мог выполнять возложенные на него обязанности без вооруженной охраны и медицинского штата – в дополнение к многочисленной домашней челяди. В Париже вряд ли можно было чувствовать себя в безопасности без внушительной личной гвардии, которую нужно было обеспечивать жильем и питанием.[268]268
  В семнадцатом столетии безопасность была серьезной проблемой. Даже когда Людовик XIV перевел двор в Версаль, любой посторонний мог войти и выйти, так и не будучи узнанным. Смерти Генриха III, Генриха IV и Кончини, вкупе с многочисленными попытками покушения на жизнь Ришелье, показывают как трудно было защититься от убийц. Ужасная казнь Равальяка – пример попытки обеспечить общественную безопасность методом запугивания.


[Закрыть] Сами по себе соображения безопасности уже требовали большого и изолированного дома с усадьбой вблизи Лувра. Ришелье также представлял Францию в иностранных дипломатических миссиях и должен был являть собой воплощение могущества своей страны не только перед дипломатами, но и перед теми, кто мог почувствовать искушение подвергнуть сомнению авторитет короля.

Как и большое поместье в Ришелье, навестить которое кардинал так и не нашел времени, Пале-Кардиналь и внешние атрибуты образа жизни Ришелье служили общественным и политическим целям. В представлении его современников они не противоречили христианским принципам праведной жизни и даже идее смирения, которое позже в том же столетии Ларошфуко называл краеугольным камнем подлинной добродетели. Возможно даже, что необходимость такой демонстрации своего богатства порождала в душе Ришелье, часто скрывавшейся под массой высокомерия, еще более глубокое чувство смирения. Он никогда не проявлял никаких признаков того, что считает свои личные достоинства основанием для выставления напоказ своего образа жизни. Он мог недопонимать как суть, так и степень общественной реакции на эту показную роскошь, но обвинения в личной жадности и в потворстве своим слабостям, столь часто звучавшие в его адрес, все же кажутся несправедливыми.

Ришелье был склонен преувеличивать как свою бедность в ранние годы, так и последующие расходы, необходимые для человека, занимающего его положение. Так, например, в 1629 г. он заявил, что, в то время как его траты возросли вчетверо, ему не удалось за предшествующие десять лет заметно увеличить свои доходы, которые оставались на уровне 50 000 ливров в год. Теперь известно, что в течение того периода его доходы возросли впятеро. Можно найти подтверждения тому, что в последние шесть лет своей жизни Ришелье получал из известных источников от 900 000 до 1 100 000 ливров ежегодного дохода, в то время как расходы на содержание его двора составляли около 500 000 ливров в год.[269]269
  Bergin. Cardinal Richelieu, power and the pursuit of wealth. P. 254, 255.


[Закрыть]

Счетная палата (Chambre des comptes) – независимый суд, который проводил проверку отчетности королевских должностных лиц, отвечавших за финансы, – позже сочла 1630 г. поворотным моментом в состоянии экономики страны: по ее мнению после этой даты оно стало просто бедственным. По свидетельству Монгла, Бюльон, отчитываясь перед королем за управление финансами в течение 1630 г., заявил, что во французской финансовой системе есть три бездонные пропасти – морской флот, артиллерия и «двор кардинала». Все три этих статьи находились в непосредственном ведении Ришелье, но обвинение Бюльона несправедливо.[270]270
  См.: Monglat. Mémoires. Amsterdam, 1727. Vol. 1. P. 327. Ришелье заменил д’Эффиа Клодом Бюльоном и Клодом ле Бутийе, совместно занимавшими должность суперинтенданта финансов, 4 августа 1632 г.


[Закрыть] В нашем распоряжении имеется большинство счетов Ришелье за 1639 г. Некоторые из листов утрачены, но остальные бумаги свидетельствуют, что его общие траты не превышали расходов других видных персон того времени.

Издатель этих документов Максимин Делош, возможно, прав в своей трактовке их как ответа Ришелье на заявление Бюльона и широко распространенные слухи, преувеличивающие великолепие образа жизни кардинала и противопоставляющие эту роскошь реальным бедствиям французского народа. Ришелье вполне мог составить точный до мелочей, удостоверенный подписью, полуофициальный отчет о своих расходах, предназначенный преимущественно для глаз короля и призванный опровергнуть голословные обвинения. Нет никаких указаний на то, что документ 1639 г. – единственный случайно сохранившийся до наших дней экземпляр из множества ежегодных отчетов, хотя подобные отчеты, по-видимому, составлялись, пусть и в менее официальной манере и не с таким стремлением дотошно подтвердить каждый пункт.

Ришелье, однако, оставался верен своей мысли о том, что секретность – самое важное условие успеха, и в отчете 1639 г. можно увидеть только обычные для того времени расходы. В них не учтены выплаты информаторам, шпионам или кому-либо из тех, кто выполнял секретные поручения Ришелье во Франции или за ее границами.[271]271
  Анализ этого документа содержится в: Maximine Deloche. La Maison du Cardinal de Richelieu. Paris, 1912. Делош напоминает своим читателям, что Ришелье вполне способен был вести через своих личных представителей дипломатические переговоры, о которых послы могли и не подозревать. Он также приводит известный анекдот о том, как Ботрю потребовал от книгоиздателя Бертье опубликовать мемуары о его посольстве к Оливаресу. Бертье посоветовал ему не публиковать их, признавшись, что, пока Ботрю представлял короля в Мадриде, он, Бертье, вел по просьбе Ришелье переговоры о чем-то совершенно противоположном тому, чего велено было добиться Ботрю.


[Закрыть] То, что в них прослеживается особенно хорошо, – так это пристальное внимание к ценам, которое присутствовало уже в его ранних письмах к мадам де Бурже, в условиях контрактов на поставки для армии под Ла-Рошелью и даже в данном в 1631 г. обещании заказать ежевоскресную мессу, если Господь освободит его от головной боли «в течение восьми дней».

Матье де Морг,[272]272
  Де Морг, который состоял на службе у Марии Медичи с 1620 г., около 1627 г. ответил в Advis d’un Théologien sans passion от имени Ришелье на десяток памфлетов 1625 и 1626 гг., направленных непосредственно против кардинала. Ришелье лично просмотрел этот текст. Де Морг продолжал писать для него и в 1630 г., до его разрыва с королевой-матерью.


[Закрыть] живший в окружении Марии Медичи со времени ее побега в Блуа в 1617 г. и сменивший с тех пор свое отношение к Ришелье на враждебное, когда-то был настолько близок к нему, что в деталях мог поведать о его частной жизни и привычках. Хорошо информированный, он был не так уж неправ, отмечая, что Ришелье «хотел знать все, ничего ни от кого не узнавая». Ришелье всегда бдительно и с подозрением отслеживал мотивы и цели тех, с кем имел дело, а также цены на услуги и поставки и для себя, и для государства, поэтому осторожность и даже притворство, пришедшие на смену обаянию, начинали доминировать в его поведении. Нужда, которую он испытал в молодости, привела его впоследствии к тому, что он считал важными для себя такие излишества, как увеличение размеров и повышение статуса своих владений или отправка писем с личным курьером, поэтому он сам делал себя мишенью для упреков одновременно как в театральной пышности, так и в мелочной скаредности, подмеченной Таллеманом.

На самом деле редкость щедрых жестов Ришелье была результатом скорее его постоянного внимания к деталям, нежели скупости. Не выходя из выбранной им для себя роли покорного слуги монарха, он тем не менее следил за тем, чтобы король был должным образом проинструктирован о том, кого из дипломатических гостей ему нужно принимать и на каком уровне, заботился о том, чтобы детали этих приготовлений – вплоть до мебели и украшения комнат – соответствовали статусу мероприятия. Он не очень доверял королю в том, что касалось соблюдения официальных приличий. Шавиньи и де Нуайе, например, было велено позаботиться о том, чтобы король понял, насколько важно, чтобы маршала Хорна, командующего шведской армией в Германии, хорошо приняли.

Жадность самого Людовика вошла в поговорку. Он, например, не спешил дать согласие на то, чтобы Корнель посвятил его особе своего «Полиевкта», – всего лишь из-за подарка, который драматург мог ожидать от него в ответ. Именно Ришелье, озабоченный весьма свободным образом жизни короля в условиях военных походов, выразил горькие опасения в «Политическом завещании» относительно сохранения достоинства членами королевского окружения. Когда умерла Мария Медичи, именно Ришелье позаботился о том, чтобы честь Франции была соблюдена, лично послав 100 000 ливров на оплату ее долгов и жалованье прислуге и подготовив все для возвращения ее тела во Францию и встречи его королем.[273]273
  В главе 7 первой части своего «Политического завещания» Ришелье снова подтверждает свое намерение оставить посмертное наставление королю и заходит настолько далеко, что пеняет ему: «Как не было никогда короля, который бы нес достоинство своего государства выше, чем Ваше Величество, так не имелось никогда государя, который бы позволил довести свой дом до такого состояния». Ришелье продолжает, говоря, что главные приближенные короля при его предшественниках не посмели бы претендовать даже на вторые роли. Стол короля, за которым должны бы сидеть офицеры короны и сильные мира сего, делят с ним теперь слуги и простые жандармы. Некоторые из них даже чересчур разборчивы и презирают то, к чему должны были бы стремиться как к привилегии. Ришелье добавляет наставление о чистоплотности и, среди многого прочего, отмечает важность «великолепия мебели», поскольку «иностранцы не почувствуют величия государя, если не увидят его внешних проявлений».


[Закрыть] Ришелье находил способы, с помощью которых, не нарушая внешней почтительности, он мог объяснять королю, какого образа жизни тот должен придерживаться.

Популистские серии памфлетов де Морга, с 1631 г. направленных против Ришелье, создали благоприятный климат для расцвета самой разнообразной критики. Наряду с измышлениями о связях Ришелье с женщинами и завуалированными циничными намеками, затрагивающими его религиозные воззрения и рассчитанными на то, чтобы посеять недоверие в религиозно щепетильном Людовике к своему министру, де Морг пытался спровоцировать разрыв между Ришелье и королем и другими способами. Поздравляя короля с тем, как «рачительно ведется его домашнее хозяйство», де Морг играл на подавленной неприязни короля к его моральному наставнику. Во многом именно из-за тонко продуманных, похожих на правду нападок де Морга, ставших возможными благодаря его информированности, оставшийся в истории образ Ришелье так долго демонизировали. Свою роль сыграло и то, что ни в одну из последующих эпох так и не удалось понять систему ценностей, увлекших французское общество в первой трети семнадцатого столетия.

Представить себе обычный штат придворных и домашней прислуги важного государственного лица мы можем по документам 1636 г., связанным с хорошо известными попытками Ришелье обуздать мотовство его племянника Франсуа де Виньеро, маркиза де Пон-Курле, младшего брата маркизы д’Эгийон и сына сестры Ришелье, Франсуазы. Пон-Курле был назначен исполняющим обязанности губернатора Гавра в 1631 г. и командующим галерным флотом в 1635 г. и должен был, как считал Ришелье, иметь солидный доход. Однако к 1634 г. Ришелье вынужден был оплачивать долги, в которые тот влез, на общую сумму в 200 000 ливров.

В 1639 г. Ришелье лишил своего племянника командования галерами, выплатив еще 274 000 ливров долга; при этом он проявил свою легендарную хитрость, сделав эту сумму беспроцентной ссудой и только в завещании превратив в дар. Пытаясь положить конец расточительству родственника, Ришелье, как обычно, вник во все заслуживающие внимания детали. Его письмо от 10 июля 1636 г., выдержанное в суровом, увещевательном и саркастичном тоне, определяет количество его прислуги – 28 человек – и функции каждого из слуг, предварительно упомянув интенданта, дворецкого и нескольких конюших.[274]274
  Делош рассказывает множество анекдотов, иллюстрирующих отношения между хозяевами больших поместий и их слугами. В La Maison réglée (Paris, 1700) Одиге приводит численность челяди, соответствующую статусу хозяина и перечень обязанностей каждого человека в штате прислуги. По его стандартам, существовавшим полстолетия спустя, расходы Ришелье на домашнюю прислугу были вполне разумными, а в некоторых отношениях даже скромными.


[Закрыть] Он даже устанавливает штат прислуги в количестве 16 человек, полагающийся жене его племянника и двум малолетним дочерям в отсутствие Пон-Курле. Она может себе позволить одну лошадь для верховой езды и четыре лошади для экипажа. Внимание к подобным деталям поразительно, а неприязнь к мотовству выражена с предельной очевидностью. «Если тебе нужны шесть секретарей, – пишет Ришелье, – ты, должно быть, занят больше, чем я, поскольку у меня их только двое. У тебя шесть камердинеров, а у меня никогда не было больше трех».

Его собственный домашний уклад, если оставить в стороне численность и сложный состав прислуги, был в ряде аспектов весьма примечательным и точно отражал характер хозяина. Прежде всего Ришелье требовал, чтобы весь его двор соблюдал определенные нормы, связанные с его принадлежностью к духовному сословию. Они исключали вульгарную грубость, которая была свойственна двору Генриха IV и которая, естественно, была воспринята Марией Медичи. Ришелье удалось создать семейную атмосферу в своем доме, держа многих слуг на протяжении долгого времени, некоторых – с юных лет и до самой смерти, и набирая людей в основном из своих земляков. При возможности он брал к себе в услужение сразу целые семейства, создавая отношения тесной связи и зависимости. С другой стороны, такая практика была сопряжена для прислуги с некоторым риском. Когда Фанкан был уволен в 1628 г., двум его братьям также пришлось уйти – одному в Бастилию, а другому – в изгнание, просто потому, что они стали потенциально враждебны.

Таллеман рассказывает, что Ришелье был капризным хозяином, а де Морг сообщает о его внезапных перепадах настроения – от мрачности до веселья. Его отношение к тем, кто был ближе всех к нему, менялось резко и непредсказуемо. Он мог быть шутливым и задорным, язвительным или даже жестоким, а его гнев – пугающим. Но настаивая, чтобы его приказания выполнялись с точностью, он в то же время пользовался беззаветной преданностью своих подчиненных и сам нуждался в их привязанности. Ему действительно необходима была возможность отдохнуть в кругу тех, в искренней любви и восхищении которых он был уверен. Это одновременно было и самой большой его человеческой слабостью, и наиболее привлекательной чертой, идеально вписывавшейся в стиль большого домовладения, где предполагалось, что и хозяева, и слуги, редко забываемые в завещаниях, будут поддерживать отношения взаимной привязанности.[275]275
  См.: Maximine Deloche. La Maison du Cardinal de Richelieu. Paris, 1912. P. 61–61.


[Закрыть] Ришелье в особенности старался, чтобы его старшие по положению подчиненные были обеспечены приличными бенефициями и другими должностями.

Он всегда бывал лояльным и мог проявлять настоящую человеческую теплоту, как в случае с юной Жаклин Паскаль, которую он посадил к себе на колени, после того как она сыграла в пьесе Скюдери «Тираническая любовь», чтобы выхлопотать реабилитацию для своего отца. Нас не должно вводить в заблуждение холодное высокомерие портретов Ришелье, принадлежащих кисти Филиппа де Шампеня. В обществе близких, например своих пажей или любимой племянницы мадам де Комбале, которую он называл «Ла-Комбалетта», Ришелье любил устраивать розыгрыши. Он обращался к Буароберу «Ле-Буа», подразумевая его права на какие-то леса в Нормандии, которые он получил от Шатонефа за то, что тот помог ему снискать расположение «неких знакомых ему женщин».

Таллеман, чей рассказ о Буаробере особенно примечателен, рассказывает, как далеко было позволено заходить Буароберу, говорившему Ришелье то, чего тот не желал слышать, просто потому что он мог с легкостью рассмешить кардинала. Буаробер, пишет Таллеман, «знал слабости Ришелье» и верно угадывал, когда «его Преосвященство желал посмеяться». У Ришелье не вызывали смеха государственные дела, и он всерьез воспринимал свой духовный статус, но у него, несомненно, вызывала смех пародия Буаробера на «Сида». В некоторых источниках содержится анекдот о Ситуа – личном враче Ришелье. Когда во время своей последней болезни Ришелье попросил чего-нибудь, что могло бы облегчить ему сильную боль, Ситуа, как рассказывают, ответил, что единственным действенным лекарством были бы три ложки Буаробера после еды.

Ришелье даже позволял Буароберу поддразнивать его по поводу заключения в тюрьму де Витри, ударившего архиепископа Бордо, в то время бывшего близким другом Ришелье. Де Витри пригласил Буаробера пообедать в его комнатах в Бастилии, которая чаще всего служила местом изоляции, а не настоящего заточения,[276]276
  У нас есть несколько свидетельств о жизни в Бастилии и полуофициальная восьмитомная Histoire de la Bastille (Ed. A. Arnould and Alboize de Pujol. Paris, 1844), резко недоброжелательная по отношению к Ришелье. «История» потчует нас описанием раскованного, «любезного и галантного господина», стараясь при этом забыть, что он был духовным лицом и министром. В ней утверждается, что Ришелье позавидовал тому, что Шале пользуется благосклонностью мадам де Шеврез. В этой работе больше можно доверять тому, что пишется о мягкости тюремного режима.


[Закрыть] доказал ему, опираясь на отцов церкви, что ударить епископа – это не преступление, и попросил представить эти богословские доводы на суд Ришелье.

Главный камерарий (maître de chambre) Ришелье, аббат де Марсийак, обычно отвечал за ведение хозяйства, за раздачу милостыни от имени кардинала и за второстепенные расходы, о которых он должен был подавать ежемесячный доскональный и документированный отчет. В 1626 г. он подписывал счета на милостыню, а в 1627 г. был выбран Ришелье для того, чтобы «любой ценой» обеспечить провизией гарнизон острова Ре. Ришелье набросал для себя напоминание послать Марсийаку записку с выражением своего удовлетворения, и тот был направлен реквизировать суда, необходимые для осады Ла-Рошели. В награду он получил епископство в Менде, куда был назначен в марте 1628 г. Ришелье снова воспользовался его услугами в 1635–1638 гг., для того чтобы найти продовольствие для армий в Лотарингии и Эльзасе, но, поскольку делался все более подозрительным, сказал суперинтенданту в августе 1638 г., чтобы ничего не платили, не убедившись в подлинности счетов.

Преемник Марсийака на месте maître de chambre Ришелье также был лицом духовного звания; это аббат Бово, который впервые упоминается в связи с обеспечением острова Ре и армии под Ла-Рошелью продовольствием и амуницией. По-видимому, он стал maître de chambre в 1631 г., когда был пожалован приорией. В 1635 г. он получил место епископа Нанта. В «Политическом завещании» Ришелье недвусмысленно говорится, что он намеренно использовал священников в качестве военных интендантов: такие обязанности следовало возлагать на тех, кто показал себя дисциплинированным и достойным доверия, а не оставлять их, как было ранее, на произвол недостойных и коррумпированных лиц. Одним из достижений Ришелье впоследствии станет радикальная реорганизация интендантской службы в армии.

После Бово должность maître de chambre займет аббат де Сен-Мар, чей отец Шарль II де Брок продал поместье Сен-Мар маркизу д’Эффиа, суперинтенданту финансов с 1626 по 1632 г. и близкому другу Ришелье. Кардинал был связан с несколькими представителями семейства де Броков, а маркиз де Сен-Мар, который позже станет последним юным фаворитом короля, был сыном суперинтенданта д’Эффиа. Делош приводит несколько примеров, когда маркиза и аббата путали, и справедливо обращает внимание на успешные попытки Ришелье устроить на службу к королю людей, на которых, как он чувствовал, он мог положиться.

Этот аббат, которому Ришелье давал дипломатические и военные поручения, уже был благодаря благосклонности короля настоятелем монастыря Фонтенель в Люсонской епархии, а в 1637 г. его попечению была вверена доходная епархия Оксер. С этого момента он стал вести себя как монсеньор д’Оксер, хотя получил свои буллы только в январе 1639 г., а рукоположен был только 4 марта 1640 г. Хотя новоиспеченный епископ продолжал следить за придворными расходами в течение 1639 г., Ришелье относился к нему как персоне более высокого ранга, нежели любой из его предшественников, и доверял ему функции генерального инспектора армии и в 1638 г., когда король и Ришелье приезжали к Амьену и Аббевилю, для того чтобы наблюдать за военными операциями, и в 1640 г. в Аррасе.

Придворным священником и личным духовником кардинала был Жак Леско, известный богослов, получивший это место в 1639 г. после смерти своего предшественника. И в этом случае задача была шире, чем казалось на первый взгляд. Духовник Ришелье должен был также быть богословом, чей авторитет был бы достаточен для того, чтобы подавлять приступы духовных сомнений короля и разрешать спорные нравственные вопросы.[277]277
  Авенель публикует написанный Шарпантье черновик письма Ришелье от 29 марта 1636 г. к Леско по деликатному вопросу дуэлей, уже упоминавшийся выше. Ришелье спрашивает, возможны ли такие обстоятельства, в которых короли могут разрешить дуэли, и если нет, то как можно оправдать разрешения, которые давались в прошлом и санкционировались церковью. Ришелье интересуется, не уменьшат ли даваемые время от времени разрешения огромное число незаконных дуэлей. В трех местах этого черновика имеются довольно незначительные исправления, сделанные рукой самого Ришелье.


[Закрыть] Леско, который впоследствии станет епископом Шартра, будет исполнять обязанности духовника у смертного одра Ришелье, выслушает его исповедь, даст ему последнее причастие, засвидетельствует его последнюю волю, прочтет над ним мессу, поддержит его в последней агонии и даже, по настоятельной просьбе Ришелье, заверит его в грядущем спасении – единственно важной вещи для человека перед лицом смерти.

Вслед за двумя старшими духовными лицами шли «секретари» Ришелье, главным из которых был Мишель ле Маль. Он был моложе Ришелье всего на три года. На него была возложена роль скорее интенданта, управляющего делами и распорядителя, хотя Ришелье в документах всегда называл его «секретарем». Известно, что в 1626 г. он составлял хозяйственные отчеты. В 1622 г. он был послан инспектировать аббатства Редон и Понлево и разбирать там духовные и светские дела, в 1630 г. занимался делами приории Марсиньи, а в 1632 г. помогал надзирать за сооружением самого города Ришелье. Ему была пожалована приория Роше, а затем должность каноника в Нотр-Дам, но он продолжал следить за расходами из личного фонда Ришелье, в том числе и огромными ссудами правительству, и это в его обязанности входило, если потребуется, передать Бюльону столовое серебро в качестве обеспечения займа в 200 000 ливров.[278]278
  В конце 1638 г., а затем еще раз, в 1640, Ришелье предлагал Бюльону использовать его серебро, чтобы собрать деньги в казну. Он уже одалживал свои драгоценности, в основном кольца, для этих целей в 1627 г. Один из его оппонентов-гугенотов шутил, что он так много отдал в залог, что у него вряд ли найдется, с чем давать епископские благословения.


[Закрыть] В 1642 г. перед тем как отправиться к армии под Руссийон, Ришелье сделал ле Маля поверенным в своих делах. К сожалению, многие из документов, касающихся частной жизни Ришелье, которые оставил ле Маль, сгорели в пожаре, уничтожившем парижский Отель-Дье в 1871 г.

Ришелье никогда не спал в одиночестве. В его комнате должен был оставаться хотя бы слуга, и, судя по сплетням, «секретарь» тоже всегда был под рукой. Не совсем ясно, могли секретарь заменять «слугу», но, скорее всего, человек, который спал в комнате Ришелье, принадлежал к медицинскому персоналу, возглавляемому доктором и включавшему аптекаря и хирурга, имевшего в то время статус чуть повыше цирюльника.[279]279
  Хирурги еще недалеко ушли по медицинской иерархической лестнице от цирюльников. Ришелье платил своему доктору 900 ливров, а аптекарю и хирургу – по 150 каждому. Только приглашенный из Парижа главный садовник Буттикур, которому платили 400 ливров, по положению стоял между доктором и другими двумя медиками. Мэньяну, которого следует назвать скорее архитектором сада в Рюэле, а не просто главным садовником, платили не менее 1000 ливров жалованья.


[Закрыть] Возможно, этот человек требовался еще и для того, чтобы читать кардиналу вслух во время приступов бессонницы. Обычно считается, что Ришелье спал с одиннадцати часов вечера до двух-трех часов утра, а затем диктовал секретарю различные документы. Также в это время он составлял или корректировал уже готовые тексты, либо собственноручно делал пометки на документах, на которые собирался ответить утром. Авенель публикует одно письмо Сервьену, написанное под диктовку в Рюэле в середине ночи 4 января 1636 г. «рукой ночного секретаря», в котором даются детальные инструкции по нескольким вопросам, связанным с армией. После таких занятий Ришелье спал еще час или около того, с пяти до шести утра, после пробуждения молился, а затем вызывал своих секретарей.[280]280
  Эти подробности приготовлений Ришелье ко сну содержатся в: Aubery. Histoire du Cardinal de Richelieu. Они подтверждены самим кардиналом в памфлете от 1627 г., известном как Lettre déchiffrée и опубликованном в 1639 г. в Recueli de diverses pièces pour servir à l’histoire. P. 30.


[Закрыть] Такая картина нарисована самим Ришелье, и нет причин сомневаться в ее правдивости.

Однако мы знаем, что Ришелье заботился о том, чтобы по возможности сохранить любые проявления своей немощи в тайне, и распорядок его отхода ко сну предполагает, что середина ночи – наиболее удобное время для проведения медицинских процедур и для смены повязок. Из его писем нам известно, что иногда он сам пускал себе кровь ночью, и в них есть несколько упоминаний о медицинской помощи в течение дня. Процедура кровопускания требует участия по меньшей мере троих человек. Де Морг не раз отпускал остроты по поводу слабого здоровья кардинала, но поскольку он был едва ли не единственным из врагов Ришелье, который мог знать распорядок медицинских процедур, его замечания просто подтверждают то, что Ришелье обычно стремился сохранить подробности своего лечения в тайне от посторонних.

Ночной «секретарь» Ришелье почти наверняка был его домашним аптекарем, которому, разумеется, мог потребоваться ассистент. Это мог быть секретарь, не имевший медицинских навыков, который писал под диктовку кардинала или читал ему. Грамотность, требовавшаяся от секретарей, писавших под диктовку, ценилась в те времена меньше, чем может показаться в наши дни, и обычные секретари лишь немного отличались по статусу от других слуг – ситуация, которую сам Ришелье хотел исправить. В мемуарах де Ла Порта есть рассказ о визите, который он нанес Ришелье ночью. Во время проведения медицинских процедур перед кардиналом держали свечу, чтобы он мог читать письма от королевы и мадам де Шеврез, принесенные де Ла Портом.[281]281
  Mémoires. Geneva, 1756. P. 43.


[Закрыть]

Нельзя сказать, чтобы общее состояние Ришелье неуклонно ухудшалось в течение 1630-х гг., однако геморрой доставлял ему хлопоты все чаще.[282]282
  Боли не давали ему спать и мочиться в течение шести дней во время пребывания в Бордо в ноябре 1632 г. Рецидивы случались также в мае 1634 г. и в 1635 г.


[Закрыть] Во время обострений болезни Ришелье мог передвигаться с места на место только лежа на носилках, а в июне 1635 г. после курса лечения потребовался длительный восстановительный период, во время которого он был в состоянии совершать лишь совсем короткие прогулки по саду в Рюэле, а в основном дышал свежим воздухом только сидя у окна. Он дважды заболевал, сидя в саду, и жаловался в том же году на ревматизм, поражавший разные части его тела, а также на мигрени. Должно быть, отсутствие в опубликованной Авенелем переписке каких-либо упоминаний о здоровье кардинала, начиная с 1636 г. и до самой смерти Ришелье в 1642 г., – результат сознательно принятого решения скрывать подробности такого сорта.

В 1639 г. Ришелье заплатил личным аптекарю и хирургу 150 ливров. Пять его камердинеров (valets de chambre) получили в этом году 100 ливров, хотя они могли также зарабатывать какой-либо деятельностью на стороне. Камердинеры были преемниками средневековых дворян на службе у сеньора (écuуers), имевших право на обращение «господин» (sieur). По общественному положению они не уступали многим посетителям кардинала, элегантно выглядели, могли заниматься своими делами или выполняли какие-то поручения, иногда сопряженные со значительной ответственностью. Камердинеры следили за одеждой Ришелье и его внешним видом, он мог обращаться с ними как с близкими людьми. К ним относились как к пажам благородного происхождения. Таллеман даже сообщает о шутке, которую кардинал сыграл со своими камердинерами: он изобразил страшный гнев из-за исчезновения двух предметов одежды, подаренных ему Мазарини, которые на самом деле по уговору забрал себе епископ Шартрский. Пажи, как и предполагал Ришелье, были в ярости, когда два дня спустя прибыл епископ, на котором были надеты якобы утерянные вещи.

Как бы то ни было, камердинер Дебурне, который оставался при Ришелье с юности и до своей смерти, был в состоянии дать взаймы Мазарини 10 000 ливров, а другие, похоже, одалживали кардиналу свое имя для проведения операций, которые Ришелье финансировал, желая при этом оставаться в тени. Один из камердинеров, особо талантливый, вел несколько самостоятельных дел, в том числе пекарское, и получил концессию на снабжение провизией дома Ришелье, а также снабжал лошадьми конюшни кардинала и заключал договоры на поставки фуража. Его имя значилось в платежной ведомости адмиралтейства, но отсутствовало в завещании Ришелье предположительно потому, что он получил хорошую награду каким-то иным способом. Де Морг утверждает, что он получал 10 000 ливров ежегодного дохода. Другим своим камердинерам Ришелье завещал суммы в 6000 и 3000 ливров – в зависимости от продолжительности их службы.

Организация домашнего хозяйства Ришелье представляет интерес для биографа, поскольку позволяет понять многие особенности его личности и дает важный материал для исследователя социальной истории. Сложность этой организации отражена в необходимом разделении функций. Так, Ришелье ввел помимо должности дворецкого (maître d’hotel), отвечавшего преимущественно за штат прислуги и равного по положению управляющему конюшней и священнику домовой церкви, еще и должности эконома и финансового управляющего.

Дворецкий, ответственный за заказ продовольствия, и эконом, отвечающий за цены, по которым оно приобреталось, проверяли поступавшие ежедневно продукты и представляли финансовому управляющему отчеты, снабженные квитанциями, по меньшей мере раз в неделю. Поставщики были связаны официальными контрактами, и, хотя Ришелье за пятнадцать видов дорогих товаров платил больше, чем герцог Немурский, чьи счета за 1639 г. также имеются в нашем распоряжении, на двадцать девять продуктов повседневной необходимости в контракте, заключенном Ришелье, значатся меньшие цены. Не было ничего необычного в том, что в такие контракты включались, например, 33 вида дичи, 22 вида речной рыбы и 36 – морской (а в контрактах Конде значатся еще и моллюски), или в том, что контракты ежегодно или раз в два года возобновлялись на протяжении двенадцати лет. Кажется несколько странным, что такие хлопоты предпринимались для того, чтобы в конечном итоге вкус продуктов был абсолютно заглушен щедро добавляемыми в блюда специями.

Примечательна забота Ришелье о том, чтобы помешать расточительности своих слуг и свести коррупцию в хозяйстве практически на нет. Делош на основании количества и стоимости хлеба и доли его, полагающейся придворным и слугам, подсчитал, что кардинал ежедневно кормил приблизительно от 171 до 177 человек; эта цифра подтверждается имеющимися у нас сведениями о количестве людей при дворе – 163 человека. Конные гвардейцы, охранявшие кардинала, питались отдельно и не фигурировали в домашних отчетах. Существовали также два стола для почетных гостей (tables d’honneur) в разных комнатах, за которыми, по свидетельству Обри, могли разместиться соответственно 30 и 14 человек.

Ришелье не ел по вечерам, но когда чувствовал себя достаточно хорошо, во время обеда председательствовал за меньшим из двух «почетных» столов, к которому приглашались только самые избранные – архиепископ Бордо, кардинал де Ла Валетт, государственный секретарь Сегье и несколько именитых военачальников и герцогов. Подавали четыре перемены блюд и вино многолетней выдержки. Ришелье съедал не больше двух блюд и салат, но требовал, чтобы все сверкало чистотой, стол был накрыт с вниманием к каждой детали и точным соблюдением этикета, скатерти, траты на которые были особенно высоки, были расстелены идеально и доходили до пола, а салфетки сложены по определенному образцу. Он не любил обедать у короля, где на полу зачастую оставались следы предыдущих пиршеств. Когда кардинал обедал с Нуайе, тот потом обедал повторно.

Судя по всему, он не нанимал на долгое время домашних музыкантов, хотя некоторые из бродячих групп, состоявших из трех-четырех человек, задерживались у него на недели или даже месяцы. В феврале 1639 г., несколько месяцев спустя после рождения наследника престола и несмотря на недавнюю смерть отца Жозефа, ему пришлось нанять музыкантов для своего праздничного балета «Счастье» (ballet de la Félicité), исполненного перед королем в Рюэле 17-го числа. Название балета напоминало не только о недавнем рождении, но и о «Дворце счастья», воздвигнутом на Королевской площади для трехдневных празднеств по случаю свадьбы короля в 1612 г. «Gazette» от 29 февраля оставила нам описание этого представления.