Текст книги "Кардинал Ришелье и становление Франции"

Автор книги: Энтони Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Аното пишет в биографии Ришелье, что Арман Жан был отправлен в аббатство Сен-Флоран в Сомюре, в сорока километрах от Ришелье по прямой, и это означает, что он был помещен в пансион. Арман Жан был способным, хотя и болезненным мальчиком, подверженным приступам мигрени и лихорадки с самого раннего возраста. То, что его мать предпочла монастырскую школу частным урокам местного аббата, говорит только о ее желании дать сыну достойное образование, а не о том, что она предназначала его для церковной карьеры. Вполне вероятно, что Арман Жан оставался в Пуату с Альфонсом, который был тремя годами старше его, в то время как его семья возвратилась в Париж в 1594–1595 гг. Доходы же от Люсонского епископства, остававшегося за Жаком дю Плесси до его смерти в 1592 г., могли после этого направить на приведение в порядок фамильного поместья, хотя им, похоже, успешно управлял Анри.[33]33
  См.: Joseph Bergin. Cardinal Richelieu. Power and the pursuit of wealth. New Haven; London, 1985. P. 30, где приводятся цитаты из Minutier central des notaries de Paris (VIII. 423 от 1 октября 1601), а также Auguste Bailly. Richelieu. Paris, 1934. P. 14.


[Закрыть]

Анри, родившийся в 1580 г., стремился достичь официальной, законной независимости, и к 1595 г., по-видимому, уже на протяжении нескольких лет был пажом при дворе Генриха IV. Когда бы это ни произошло, его вхождение в состав королевской свиты стало возможным благодаря содействию влиятельных друзей его отца, а может, даже милости самого короля. Анри получил придворный чин (gentilhomme ordinaire) с жалованьем в 3000 ливров в год, затем стал командиром (mestre de camp) Пьемонтского полка, а с 1617 г. – генералом (maréchal de camp).

В середине 1598 г. он отказался от своих притязаний на наследование отцовского поместья и получил королевские грамоты, освобождавшие его из-под родительской опеки и дававшие ему право действовать от собственного имени, без посредничества взрослых, которое обычно требовалось до двадцатишестилетнего возраста. Это разрешение было зарегистрировано в Сомюрском сенешальстве (sénéchaussé) вопреки засвидетельствованному письменно возражению матери, которую Анри также вынудил в 1610 г. передать ему унаследованное поместье Шатонёф.[34]34
  См.: Aimé Martineau. Le Cardinal de Richelieu. Paris, 1866. P. 381–385. Умолчание не является свидетельством, но возможно, что дети Сюзанны де Ла Порт никогда особенно не были привязаны к ней. Огюст Байи (Richelieu. Paris, 1934. P. 108) обращает внимание на тот факт, что Ришелье не присутствовал на похоронах своей матери.


[Закрыть] Как глава семьи, преуспевший в восстановлении ее благосостояния, он, по-видимому, хотел, чтобы все дела родственников находились под его контролем, но возможно также, что это была попытка законным способом не допускать мать до наследства Рошешуаров и таким образом оградить его от отцовских кредиторов.

Освобождение от опеки дало Анри возможность действовать как основному кредитору своего отца, а не как наследнику его долгов, – и это был лишь один из нескольких удачных способов, свидетельствующих о наличии умного советчика и неизменной королевской благосклонности. Расположение со стороны короля, возможно, потребовалось и для того, чтобы передать дело о ликвидации имущества его отца большому совету (grand conseil), который был более подвержен королевскому влиянию, нежели обычные гражданские суды. Известно, что Анри в целом выкупил иски к отцовскому имуществу на сумму 192 000 ливров или более.[35]35
  Еще в 1598 г. он приобрел одну из закладных на конфискованное имущество Ла Верволье, а в 1606 г. завершил эту сделку, заплатив всего 1780 ливров наличными. Остальные 15 340 ливров были прощены на том основании, что являлись неуплаченным приданым его бабушки, Франсуазы де Рошешуар, чьим основным наследником он оставался. К 1605 г. он стал одним из двух директоров синдиката отцовских кредиторов; это положение означало, что его позиции как кредитора начинают рассматриваться как предпочтительные, а к 1602 г. Анри неизменно предлагал самую высокую цену на аукционах, где выставлялись на продажу бывшие семейные земли или права на доход от них. Когда однажды его обошли, он успешно применил retrait lignager (право родственников покупать в установленный срок завещанное для продажи имущество). О финансовой деятельности Анри, благодаря которой он предстает совсем в ином свете – как спаситель семейного состояния, а не как эгоистичный расточитель, см. впечатляющую документацию, приведенную в: Joseph Bergin. Cardinal Richelieu. Power and pursuit of wealth. New Haven; London, 1985. P. 25–32.


[Закрыть]

Он приобрел только одно поместье, не принадлежавшее до этого его отцу, и с 1602 по 1615 г. умудрился, потратив около 73 000 ливров на землю, выкупить все семейные владения, за исключением самого поместья Ришелье, которое до смерти Анри так и не выставлялось на торги. Его купит Ришелье в 1621 г. за 76 000 ливров. Труды Анри были завершены, когда, за два дня до свадьбы с Маргаритой Гюйо в 1615 г., они подписали документ о взаимном дарении земель. Поскольку его жена умерла раньше, 15 октября 1618 г., собственность, которую он передал ей, вернулась к нему, и в то же время он сохранил то, что получил в дар от нее. Стоимость земель Анри к моменту его смерти в 1619 г. составляла более 200 000 ливров; капитал, увеличенный благодаря его покупкам, заметно возрос еще и вследствие благосклонности двора.

С 1595 г. Арман Жан получает среднее образование в Наваррском коллеже в Париже, намереваясь впоследствии сделать военную карьеру. В этом коллеже, одном из четырех, где можно было изучать теологию, ученики говорили по-латыни. Арман Жан, возможно, даже не закончил курса гуманитарных наук, который обычно завершался философией, риторикой и получением диплома магистра искусств. В 1601 или 1602 г. он был отправлен в престижную и дорогую академию Антуана де Плювинеля – военизированный пансион, основанный в 1594 г. для честолюбивых пажей и придворных и сходный по типу с тюдоровскими школами барристеров в Англии. Молодых дворян обучали математике, хорошим манерам, верховой езде, фехтованию и музыке. Это было светское воспитание, основанное на представлениях о чести, превалирующих при довольно грубом дворе Генриха IV.

В течение недолгого времени Арман Жан, чтобы отличаться от братьев, носил титул маркиза дю Шиллу, по названию поместья, доставшегося семье Ришелье в результате брака его прадеда в 1506 г. Из его поведения в этот период явствует, что последующие обвинения в женолюбии, выдвигавшиеся против него, главным образом, беспощадным памфлетистом Матье де Моргом, были вполне обоснованными.[36]36
  См. Louis Battifol. Richelieu et femmes. Paris, 1931.


[Закрыть] В мае 1605 г. он становится пациентом королевского врача Жана де Ла Ривьера, а также упоминается в «Эфемеридах» Теодора Майерна наряду с другими известными лицами, лечившимися от «gonnorhea inveterata». Майерн был специалистом, собиравшимся написать книгу об этой болезни.[37]37
  См.: Hugh Trevor-Roper. The Sieur de la Rivière // Renaissance Essays. London, 1985; J.H. Elliot. Richelieu l’homme // Richelieu et la culture. Ed. R. Mousnier. Paris, 1987.


[Закрыть] Многими другими докторами случай Армана Жана был признан безнадежным.

Именно в ранние годы своей жизни в Париже Арман Жан наладил прочные отношения с семейством Бутийе – четырьмя братьями, сыновьями адвоката, который работал на Франсуа де Ла Порта и передал им практику по наследству.[38]38
  Было четыре брата Бутийе, сыновей юриста Клода, которые работали на семейство Ришелье. Старший из четырех сыновей, также Клод, родившийся в 1581 г., последовательно исполнял обязанности советника Парижского парламента, секретаря Марии Медичи по рекомендации Ришелье, а с 1628 г. – государственного секретаря, прежде чем в 1632 г. стать, совместно с Бюльоном, суперинтендантом финансов (surintendanl des finances). О его назначении в королевский совет см.: Orest Ranum. Richelieu and the Councillors of Louis XIII. Oxford, 1963. P. 34. Один из братьев, Себастьен, был каноником, а затем деканом Люсонского капитула. Ришелье предоставил ему кафедру в Эре. Третий брат, Виктор, был последовательно епископом Булони и архиепископом Тура, первым капелланом брата короля, Гастона Орлеанского. Дени, также пользовавшийся покровительством Ришелье, стал одним из секретарей Марии Медичи, а затем – государственным советником. Сыном старшего из братьев – Клода – был Леон ле Бутийе, известный как граф де Шавиньи, министр и, как и его отец, государственный секретарь по иностранным делам. Ходили небылицы о том, что, рожденный в 1608 г., он был сыном Ришелье. Позже Ришелье тесно сотрудничал с ним, используя для того, чтобы оградиться от посетителей; кроме того, он фактически был агентом Ришелье при дворе, и одной из его задач было ежедневно докладывать кардиналу об отношении к нему короля. Он назвал своего сына Арманом в честь кардинала, но скомпрометировал себя после смерти Ришелье, приняв сторону Гастона Орлеанского, а не Мазарини. Он был блистательным, завистливым и надменным.


[Закрыть] Он также установил отношения с Мишелем ле Малем, который был на три года младше его; впоследствии тот стал его секретарем и доверенным лицом в финансовых вопросах. Ле Маль уже в 1600 г. был petit valet («маленьким лакеем»), носившим за Арманом Жаном школьную сумку. Он оставался с ним на протяжении всей своей жизни.[39]39
  О Ле Мале см.: Maximin Deloche. La Maison de Richelieu. Paris, 1912, в особенности с. 103–114. Взаимная преданность Ришелье и его домочадцев достойна упоминания, принимая во внимание то, сколько было наговорено о деспотичном характере кардинала и невозможности работать на него.


[Закрыть] Арман Жан был также очень близок с Жаком де Бурже, адвокатом Парижского парламента, который действовал в интересах семьи Ла Порт, и его женой, Жанной де Сен-Жермен, мадам де Бурже, дочерью аптекаря и вдовы лакея Генриха III. Возможно, в течение некоторого времени он даже жил вместе с ними. Никто из его близких друзей не происходил из семей, относившихся к «дворянству шпаги» (noblesse d’éрéе).

Когда Арману Жану было восемнадцать, ему пришлось согласиться на уговоры родственников и стать кандидатом на должность епископа Люсонского взамен Альфонса. Семье Ришелье удалось в 1592–1593 гг. поставить епископом сразу после Жака дю Плесси (дяди главного прево) местного приходского священника Франсуа д’Ивера в надежде на то, что он сохранит эту должность для Альфонса до тех пор, пока тот не достигнет нужного возраста. Этот маневр вызвал вполне понятное сопротивление капитула и Рима, не желавших одобрять назначение епископа, произведенное гугенотом Генрихом Наваррским между 1591 и 1596 гг., тем более что до 1595 г. у него не было ни отпущения грехов, ни даже твердого королевского положения. Д’Ивер, чье епископство необходимо было подтвердить как королевскими верительными грамотами, так и папскими буллами,[40]40
  Мы еще встретимся с подобной ситуацией. Епископство – высочайшая из трех степеней церковной иерархии, неотделимая, например, от власти посвящать в духовный сан священников. Вопрос о том, дает ли сан епископа право юрисдикции автоматически, и если да, то насколько большие, был и остается дискуссионным. Епископские полномочия обычно рассматривались как делегированная папой судебная власть, подтверждаемая папскими буллами, без которых власть епископов над епархией не имела законной силы. Епископам любой страны, имевшей, как Франция, конкордат или иное сходное финансовое соглашение с папой, для того чтобы пользоваться доходами от своих бенефициев, требовался также королевский мандат.


[Закрыть] даже не показывался в своей епархии, доходы от которой поступали Анри. Соответствующие буллы были получены только в марте 1599 г. после прямого вмешательства Генриха IV, уже ставшего католиком, и д’Ивер вынужден был сложить с себя сан, чтобы освободить место для Армана Жана.

Соборный капитул, еще в 1584 г. возмущавшийся фактом дарования семье Ришелье права выдвигать претендента на кафедру, и сейчас продолжал чинить препятствия, избрав своего декана вместо назначенного королем и даже усомнившись в законности избрания собственного епископа. Именно скрытая война этого капитула с семейством Ришелье привела к кризису в 1603 г., когда капитулу удалось добиться от большого совета исполнения ранее игнорировавшегося постановления (от 1593 г.) Парижского парламента, тогда находившегося в Туре, о направлении трети доходов епископства на ремонт собора. Их другие уловки, вроде попытки лишить Альфонса членства в капитуле, не увенчались успехом.

Семья вынуждена была прибегнуть к тому, чтобы добиваться официального назначения Альфонса в епархию, и именно тогда, когда перед ним открылась перспектива церковной карьеры, приносящей не только обязанности, но и легкий доход, Альфонс решил вступить в Гран-Шартрез. Из переписки папского нунция мы узнаем, что к февралю 1604 г король намеревался назначить епископом Люсона не Альфонса, а Армана Жана. Капитул продолжал время от времени бунтовать в течение всего 1604 г., после чего между ним и семьей было достигнуто соглашение о третейском суде, который, однако, так и не положил конца недовольству.

Согласие Армана Жана дю Плесси начать новую – церковную – карьеру было дано, по-видимому, в конце 1603 г. Он пошел на это из чувства преданности своей семье и, несомненно, по настоянию Анри, которому причиталось по 4000 ливров в год из доходов епархии. Финансовая сторона этого соглашения должна была быть обговорена до того, как короля попросили ходатайствовать перед папой об этом назначении, и Арману Жану предстояло пойти на риск. Он знал, что ему противостоит капитул, который только что отвоевал у grand conseil выгодное для себя постановление. Либо королю, либо папе могла не понравиться замена кандидатуры Альфонса на кандидатуру Армана Жана, особенно после того, как Рим начал резко выступать против наследственных епархий; к тому же Арман Жан еще не достиг положенного для каноника минимального возраста – 26 лет. Тем не менее он сразу же начал серьезно готовиться к церковной карьере.[41]41
  Анри Карре так передает слова Ришелье о решении принять Люсонскую кафедру: «Я на все согласен ради блага церкви и славы нашей семьи» (Henri Carré. La Jeunesse et la marche ou pouvoir de Richelieu, 1585–1624. Paris, 1944. P. 19).


[Закрыть]

Мишель де Пур[42]42
  Автор написанных на латыни биографий брата Армана Жана, Альфонса (1653), и самого Армада Жана (1656), историограф и автор сатирического в некоторых своих аспектах романа «Жеманница» (La Prétieuse).


[Закрыть] в 1656 г. писал, что Арман Жан, уже назначенный, но не утвержденный епископ, в конце 1603 г. вернулся не в Наваррский коллеж к своей философии, а в Коллеж де Кальви, а затем снова перешел в Наваррский коллеж либо в Сорбонну для изучения теологии, но эти свидетельства противоречат друг другу. По крайней мере в этих документах можно увидеть указание на то, что курс, дающий степень магистра искусств, был завершен в 1604 г., за исключением, возможно, официального экзаменационного испытания. К концу 1604 г. Арман Жан, безусловно, уже изучал теологию, а в 1606 г. он был освобожден от необходимости сдавать экзамены на степень бакалавра теологии – без сомнения, в связи с приближающимся вступлением в должность епископа. В декабре 1606 г. в Риме о нем говорят как о бакалавре теологии, но свидетельства указывают на целую цепочку экзаменов, разрешений и постановлений, приведших его к степени бакалавра только в декабре 1607 г.

Почти во всех ранних свидетельствах о карьере Ришелье упоминается его знакомство, зачастую в качестве ученика, с более известными богословами Католического возрождения, благодаря которым сформировались его духовные и богословские установки. Две основные группировки, на которые впоследствии разделилось движение Католического возрождения, еще только начинали постепенно расходиться, – одна мистическая, церковная, облеченная духовной властью, другая – папистская, происпанская и политическая. Отношения с ними Армана Жана дю Плесси свидетельствуют о его ранней склонности искать общества своих единомышленников. В то время богословы, несомненно, были заинтересованы в нем из-за его могущественных связей, его репутации, его епископства и его способностей. Наиболее выдающимся богословом Католического возрождения был комментатор Фомы Аквинского, Андре Дюваль,[43]43
  Дюваль как богослов представляет серьезный интерес. Именно он идентифицировал «apex mentis» («вершину духа») с сердцем, создав религиозную терминологию, которую воспринял позже Паскаль через благочестивое сочинение Сен-Сирана «Новое сердце» (Le coeur nouveau). Для Франциска Сальского и Берюля «apex mentis» – «scintilla synteresis» мистиков Рейнской области – был крайней точкой (fine pointe) души, в которой происходят высочайшие мистические переживания. В новой антропологии Дюваля сердце стало вместилищем как знания, так и любви. О Дювале см. в особенности: Jean Dagens. Bérulle et les origins de la restauration catholique 1575–1611. Paris, 1952; P. Féret. La Faculté de théologie de Paris et ses docteurs les plus célèbres. 7 vols. Paris, 1900–1907. Vol. 4.


[Закрыть] учитель Сен-Сирана и Берюля. Когда два основных течения этого движения разошлись, Янсений, единомышленник Сен-Сирана, отрекся от взглядов Дюваля в своем «Августине» (1640); порвал с ним и Берюль. Пастырские послания Ришелье отражают богословские позиции, близкие ко взглядам Дюваля; в итоге он стал испытывать недоверие к различным, но внутренне связанным между собой системам духовных ценностей Берюля и Сен-Сирана.

Литературный и философский оптимизм ренессансной Франции внезапно иссяк с началом религиозных войн в 1562 г. Ренессанс был в такой же степени северно-европейским, в какой и итальянским явлением, хотя свойственное ему переосмысление способностей и возможностей человека отражалось по-разному в литературе и живописи областей, расположенных к северу и к югу от Альп. Тем не менее философская подоснова новой системы ценностей была импортирована в остальную Европу из Флоренции, где протеже Козимо Медичи, Марсилио Фичино, выработал, по просьбе Козимо, новую христианскую философию на основе адаптированных Плотином трудов Платона. Он создал «богословие», которое не отрицает бессмертия души, но в то же время возвышает присущую человеческой природе способность к инстинктивной эмоциональной и физической любви между людьми до значения отправного пункта, из которого можно достичь высочайшего духовного совершенства.

Во время французских религиозных войн развитие этого в высшей степени оптимистического неоплатонизма приостановилось. Его не столько отвергли, сколько придали ему стоическое толкование. Реагируя на кровопролитие и жестокость, писатели Франции вдруг стали больше доверять античным авторам-стоикам, в особенности Сенеке и Эпиктету, и исповедовать ту смесь интеллектуального релятивизма и христианского стоицизма, какую мы видим, например, у Монтеня. Самого Монтеня просто смешили попытки Фичино проторить верный путь от физической человеческой любви к благодатной любви Бога.[44]44
  Монтень высмеивает доктрину любви Фичино в главе V третьей книги своих «Опытов» – «О стихах Вергилия». Наиболее очевидные связи между стоицизмом и скептицизмом немного позже, чем у Монтеня, проявляются у Шаррона в сочинении «О мудрости» (1601) и, с еще большей четкостью, в серии работ Юстуса Липсиуса и Гийома дю Вэра, несомненно давших толчок для выработки метода сомнения – отправного пункта философии Декарта. См.: А.Н.Т. Levi. The Theory of the Passions: 1585–1649. Oxford, 1964. Когда религиозные войны закончились, оптимистический неоплатонизм был очень быстро реабилитирован. Из трех томов «Нравственных посланий» (Epîtres morales) Оноре д’Юрфе первый, написанный в тюрьме в 1595 г., по общему признанию, ближе всего к философии неостоицизма; во втором, по большей части написанном в 1597 г., чувствуется умеренное влияние Фичино, третий же, впервые опубликованный в 1608 г., открыто неоплатонический. Провозглашение д’Юрфе связи между естественной эмоцией и добродетелью того, кто ее испытывает, идет от Фичино. В великолепном пасторальном романе «Астрея» д’Юрфе дословно приводит взятое им у Фичино определение любви.


[Закрыть]

Отметим, что в двадцать лет Армана Жана влекло как к Сен-Сирану, чьи поздние религиозные взгляды он найдет опасными, так и к Берюлю, видному и деятельному реформатору, чья духовная доктрина, однако, насыщенная неоплатонистскими идеями, не отвечала личным потребностям его последователей и кардинальным образом расходилась со взглядами самого Ришелье. Близкое родство духовных ценностей Сен-Сирана и Берюля до сих пор еще осознано далеко не всеми,[45]45
  За исключением: Henri Bremond. Histoire littéraire du sentiment religieux. Paris, 1921–1936. Vol. Ill; E. Glison. La Doctrine cartésienne de la liberié et la Théologie. Paris, 1913; L. Cognet. Les Origines de la spiritualité francaise au XVII siècle. Paris, 1949; Jean Orcibal. Néo-platonisme et Jansénisme du De libertate du P. Gibieuf à l’Augustinus // Nuove Ricerche storiche sul Gianscnismo. Rome, 1954. P. 333–357; R. Bellemare. Le Sens de la creature dans la doctrine de Bérulle. N. p. 1959.


[Закрыть] но процесс духовного формирования Армана Жана дю Плесси в период его жизни в Париже показывает, что он в свои двадцать с небольшим лет довольно неразборчиво воспринимал идеи видных представителей Католического возрождения и религиозные практики, отвергнуть которые впоследствии его заставила духовная проницательность.

Духовная сфера была не единственным направлением, в котором предстояло измениться юному Арману Жану. Он от природы наделен был обаянием, благодаря которому стал знаменит впоследствии и которое вскоре ему предстояло опробовать с поразительными результатами в общении как с Павлом V, так и с Генрихом IV. Однако ему еще только предстояло обрести свое знаменитое хладнокровие и победить чрезмерную эмоциональную неустойчивость, перепады настроения и склонность к депрессии. В Париже его основным интеллектуальным наставником стал Филипп Коспо, родившийся в 1571 г. и бывший поочередно епископом Эра (1607), Нанта (1621) и Лизье (1636). Он был хорошо известен как проповедник, произнесший надгробную речь над телом Генриха IV в 1610 г., и находился у смертного одра Людовика XIII в 1643 г.

Несмотря на то, что все свидетельства о жизни Армана Жана в этот период весьма приукрашены (зачастую не без его собственного участия), нам известно, что он серьезно относился к своим богословским штудиям. Первое королевское письмо папе с просьбой о назначении Армана Жана епископом Люсона датируется концом 1603 г. Арман Жан получил от Альфонса две небольшие приории в Турской епархии, а в 1604 г. обратился к папскому нунцию дель Буффало с вопросом о возможности получить разрешение папы на занятие поста епископа до достижения установленного для этого возраста – 26 лет. Нунций передал эту просьбу, хотя, скорее всего, знал о том, что Арман Жан лгал, заявляя, что ему двадцать лет, тогда как не достиг еще и девятнадцати.

Папский секретарь в свою очередь передал эту просьбу самому Клименту VIII, чей ответ подразумевал, что курия ожидает от Армана Жана «ходатайства за его буллы», то есть оплаты вперед. Это было бы недешевым делом, даже без учета официальной платы за разрешение, которую пришлось бы добавить впоследствии. Когда французский посол поднял вопрос о буллах перед новым папой, Павлом V, то получил лишь расплывчатый ответ, что он может надеяться на счастливый исход, когда обратится с просьбой. В конечном итоге Арман Жан добился скидки в 18 000 ливров, что предполагает ведение переговоров каким-то могущественным посредником. В 1607 г. капитул объявил, что семейство Ришелье не выполняет своих обязательств по соглашению 1604 г., и в 1609 г. следует подписать новый контракт. Арман Жан согласился выплатить треть суммы, требовавшейся на реставрацию собора, что по-прежнему было намного меньше, чем треть от его доходов, на которую претендовал капитул.

Дю Плесси[46]46
  В это время имя Ришелье все еще носил Анри.


[Закрыть] уже приступил к исполнению обязанностей духовного лица и уже был иподьяконом к тому моменту, когда отправился в Рим в 1606 г.; это был единственный раз в его жизни, за исключением авиньонской ссылки, когда он покинул землю Франции. Возникли новые проблемы с Люсонским соборным капитулом, который опровергал его утверждение о том, что как кандидат на епископство он имеет право на доходы, поступающие в результате использования епископской печати. Капитул вынес этот вопрос на суд парламента, в котором победил дю Плесси. Генрих IV написал новые письма французскому послу и кардиналу Жуайезу, и дю Плесси получил свои буллы 18 декабря 1606 г..[47]47
  Дю Плесси позволили сохранить свои приораты. Тон писем Генриха IV был весьма настоятельным: «Я пишу так, чтобы эта просьба не могла быть отвергнута». Документальные свидетельства, содержащиеся в письмах французского посла д’Алинкура государственному секретарю Генриха IV, Вильруа, свидетельствуют о весьма высоком мнении, сложившемся о дю Плесси в Риме. У него было природное обаяние, но он также очень старался понравиться.


[Закрыть] Говорят, что папа, который дал свое согласие за неделю до опубликования булл, даже подшучивал над тем, как его обвели вокруг пальца с возрастом кандидата.[48]48
  См., напр.: August Bailly. Richelieu. Paris, 1934, где приводятся слова папы: «Справедливо, чтобы человек, обнаруживший мудрость, превосходящую его возраст, был повышен досрочно» (с. 29). Все, начиная с Таллемана де Рео, цитировали остроту папы по поводу Армана Жана: «Если этот молодой человек проживет достаточно долго, он станет великим плутом („furbo“)». Павел V поверил дю Плесси свои сомнения относительно Генриха IV, однако тот твердо защищал короля, уже тогда верный своему сформулированному позднее принципу: «не отдаляться ни от Бога, ни от короля». Обери (Aubery. L’Histoire du Cardinal due de Richelieu. Paris, 1660. P. 8) пишет, что решающим фактором стало великолепное изложение дю Плесси своего дела на латыни, однако, помимо этого, он явно сумел поладить с Павлом V.


[Закрыть] В этом разрешении указано, что Арману Жану шел тогда двадцать третий год. На самом деле ему шел только двадцать второй. Он был представлен в консистории 17 сентября 1606 г., а заручился благословением 1 декабря. В его буллах содержался пункт, по которому он должен был выплачивать 4000 ливров в год Анри, при том что самому новому епископу оставалось по меньшей мере 3000 ливров.

Дю Плесси был рукоположен в священники в Риме и посвящен в епископы там же 17 апреля 1607 г. 2 июня в Фонтенбло он принес присягу королю, необходимую для того, чтобы получать доходы с церковных владений. Позднее тем же летом он защитил диссертацию в Париже, в обход принятых норм и сроков, а 29 октября получил степень доктора богословия и стал членом и стипендиатом (hospes et socius) Сорбонны (что могло обозначать коллеж или, в равной степени, факультет теологии, с которым этот коллеж в разговорной речи ошибочно отождествляли).

С октября 1607 г. по декабрь 1608 г. дю Плесси остается в Париже, где оттачивает свое обаяние, производит впечатление на партию «благочестивых» (dévot) серьезностью своих религиозных устремлений, приобретает репутацию проповедника и становится членом ближайшего окружения короля. Даже если не принимать в расчет то, что было написано позднее, чтобы польстить Ришелье или приукрасить память о нем, мы знаем, что король в то время называл его «мой епископ» и обсуждал с ним будущее Франции, независимо от того, был ли он представлен при дворе в память о заслугах отца или благодаря протекции Анри. Отношения Ришелье с королем служат еще одним доказательством присущего ему обаяния, равно как и обретение новых и могущественных покровителей вроде кардинала Дю Перрона, в прошлом гугенотского архиепископа Санса, который стал главным духовником короля. Только в декабре 1608 г. епископ Люсонский смог вступить во владение своей епархией.

3
ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ ЮНОГО ЕПИСКОПА: 1608–1618

Делегация от Люсонского соборного капитула встретила Ришелье в Фонтене-ле-Конт, в соседней епархии Меллезе, и в конце декабря 1608 г. препроводила его в Люсон. Порожденные нервным перенапряжением мигрени, которые будут досаждать Ришелье на протяжении всей его последующей жизни, в 1608 г. начали усиливаться, и только отвращением, которое вызывала у него мысль об одиночестве и враждебности, ожидающих его в неуютном Люсоне, объясняется то, что он откладывал приезд сюда. Ему исполнилось двадцать три года. При своем официальном вступлении в права епископа он выступил с обращением, в котором выразил надежду на то, что католики и гугеноты в его епархии будут жить в согласии.[49]49
  Позиция Ришелье, в период религиозных войн до определенной степени смыкавшаяся с позицией politiques («партии политиков»), известных во времена Ришелье как bons catholiques («добрые католики»), часто резко отличалась от позиций dévots («партии благочестивых» или «партии святош»), связанных со старой Католической лигой и оформившихся в происпанскую политическую группировку, ассоциируемую с Берюлем, сводными братьями Мишелем и Луи Марийаками, а позднее и Марией Медичи. Католическое возрождение во Франции начала XVII в., хотя и связанное с политическим католицизмом, отнюдь не исчерпывалось им и включало в себя как галликанство, стремившееся свести к минимуму юридическое влияние папы на французскую церковь, так и идеологию сторонников неограниченной власти пап – «ультрамонтанство». Однако было бы серьезной ошибкой считать, что галликанство, как и прочие антипапские настроения, были несовместимы с принадлежностью к «партии благочестивых».


[Закрыть]

По крайней мере раз в году он посещал Париж, а с 1611 года, большую часть которого он проболел, часто гостил у Анри Луи Шатенье де Ла Рошпозе, который в 1608 г. был помощником епископа Пуатье, а с 1611 г. – епископом. Отец Ла Рошпозе сражался плечом к плечу с главным прево, да и сам Ла Рошпозе управлял своей епархией с помощью методов, свойственных скорее военачальнику, чем пастырю. Он любил военную форму и держал личную стражу, а в духовной сфере проявил себя как реформатор, введя в своей епархии пять из новообразованных в начале XVII в. религиозных конгрегаций.

Именно как воин и как епископ Ла Рошпозе в 1614 г. защищал Пуатье от Конде, в то время объединившегося с воинствующими гугенотами. Жан Дювержье де Оранн, более известный как Сен-Сиран по названию аббатства, которое Ла Рошпозе даровал ему в 1618 г., написал памфлет в защиту Ла Рошпозе – «Против тех, кто отказывает духовным лицам в праве применять оружие в случае необходимости» (Contre сеих qui disent qu’il n’est pas permis aux ecclésiastiques d’avoir recours aux armes en cas de nécessité).[50]50
  Ла Рошпозе, который позже сделает Дювержье своим главным викарием, отражает общую ситуацию. Хотя она, несомненно, была весьма уникальной и спорной, даже прелатам, активно выполняющим пастырские обязанности, не казалось чем-то недопустимым взять в руки оружие. Этот памфлет свидетельствует о том, что Дювержье, еще не терзаемый сознанием вины, которое сформируется в нем под влиянием янсенизма, начинал с гораздо более мягких моральных принципов, чем те, благодаря которым позже стал знаменит. См. двухтомную биографию: Jean Orcibal. Jean Duvergier de Hauranne, abbé de Saint-Cyran, et son temps. Louven; Paris, 1947–1948. (Les Origines du jansénisme. Vol. 2, 3.). О карьере Сен-Сирана и о развитии его доктрины см.: Anthony Levi. Guide to French Literature. Detroit, 1994. Vol. P. 769–779.


[Закрыть] Дю Плесси знал Сен-Сирана как друга Ла Рошпозе и Себастьена Бутийе, который в то время был каноником Люсона, а с 1614 г. – деканом капитула.

У нас нет сведений о том, что дю Плесси когда-либо пользовался полуразвалившимся епископским дворцом в Люсоне. Иногда он снимал жилье, но по преимуществу жил в своем монастыре в Куссе, совсем рядом с имением Ришелье, а также в епархии Пуатье. Переписка Ришелье свидетельствует о том, что мадам де Бурже покупала и продавала для дю Плесси вещи в Париже. В его письмах к ней, непринужденных по тону и время от времени близких даже к сатире на самого себя, преувеличены те невзгоды, которые ему приходилось терпеть из-за недостатка средств. То он нуждается в серебряной тарелке, чтобы подчеркнуть свое благородное происхождение, то ему приходится чинить старое епископское облачение, поскольку он не может позволить себе нового. Ему не по средствам иметь временное жилье в Париже. У него нет там мебели, меблированные квартиры ему не нравятся, дома же без обстановки очень дороги. Он бы все-таки купил себе дом, если бы нашел достаточно дешевый.

В 1609 г. он пишет: «У меня очень плохое жилье. Здесь нигде нельзя развести огонь из-за дыма… Здесь негде гулять, нет ни сада, ни аллеи, ни чего-либо другого, так что мой дом – это моя тюрьма». Одной из привычек Ришелье, возникшей еще в ранние годы и никогда не изменявшейся (но крайне редко отмечаемой биографами), была его потребность не столько в вольном ветре сельской местности, сколько в свежем воздухе хорошо ухоженного обширного сада, расположенного вдали от городского смрада. Обустройство такого сада стало предметом его особой заботы в дальнейшем, при сооружении Пале-Кардиналя.[51]51
  Ныне Пале-Рояль. О любви Ришелье к уединению, перспективам и длинным строгим аллеям, по которым он мог гулять один или вместе с друзьями, см. в особенности: Claude Mignot. Richelieu et 1’architecture (p. 54–60); Françoise Bercé. Le Pale-Cardinale (p. 61–66) // Richelieu et le monde de 1’esprit. Paris, 1985.


[Закрыть]

Епархия была выделена из провинции Пуату в 1317 г. и была довольно большой по площади, включая по меньшей мере 250 приходов, а возможно, даже вдвое больше. Она не отличалась богатством, и собор, возведенный в XIV–XV вв., находился в удручающем состоянии. Епархиальные доходы – разнообразные ренты, следовавшие из пестрого набора прав, – в 1610 г. были сданы дю Плесси в аренду на девять лет за 13 000 ливров в год. Даже без тех 4000 ливров, которые приходилось отдавать Анри, и платы по счетам за ремонт собора дю Плесси не страдал от нехватки средств.[52]52
  По контракту от июня 1609 г, епископ соглашался оплатить треть того, что требовалось для ремонта соборных построек, без дальнейшей ответственности за поддержание его состояния.


[Закрыть] В 1608–1609 гг. Анри передал своему брату аббатство Иль-Шове, которое находилось в его епархии и предоставляло дополнительный, но не определенный в точных цифрах источник дохода. Около 2000–3000 ливров приносили приораты, некоторую помощь также предстояло получить от гугенота Сюлли, губернатора Пуату и министра, который привел в порядок финансовые дела Генриха IV.

Дю Плесси едва успел обжиться в своей епархии, как Генрих IV был убит. В 1609 г. войска Габсбургов оккупировали номинально независимые территории Рейнской области Юлих-Клеве после смерти правившего там герцога. 13 мая 1610 г. Мария Медичи была провозглашена королевой Франции и получила возможность править как регентша, пока Генрих IV вел свою армию против имперских войск. Она должна была торжественно вступить в Париж в воскресенье, но в пятницу, 14 мая, около 4 часов дня Равальяк убил Генриха IV за то, что тот собирался начать войну против братьев-католиков. В результате брака Генриха и Марии Медичи, посредником в котором выступал Климент VIII, родилось шестеро детей; старшим из них и наследником трона был будущий Людовик XIII, родившийся 27 сентября 1601 г. В описываемое время ему еще не исполнилось и девяти лет.[53]53
  Климент VIII также аннулировал брак Генриха и Маргариты Валуа вследствие ее неспособности зачать, хотя формальными основаниями было кровное родство и принуждение со стороны матери Маргариты, Екатерины Медичи, и брата, Карла IX. Бессилие Юлия II дать освобождение от кровного родства будущему Генриху VIII, поскольку этому препятствовали церковные законы, было ключевым моментом юридической аргументации в пользу аннулирования брака Генриха VIII и Екатерины Арагонской, вдовы его брата. В те времена у папства был другой взгляд на эти законы.


[Закрыть]

Мария Медичи действовала быстро и получила регентство прежде, чем на него успел заявить права кто-либо из принцев крови. Принц Конде, сын Анри I Конде, недавно умершего кузена короля, был в плохих отношениях с Генрихом IV и скрывался в Милане, принадлежавшем враждебной Испании.[54]54
  Конде женился на Шарлотте де Монморанси, дочери коннетабля, высшего военачальника Франции, в Шантильи 17 мая 1609 г., но немедленно удалил ее из Парижа, чтобы уберечь от активных ухаживаний со стороны Генриха IV, в котором разгоралась страсть к ней. К марту 1610 г. поэт Малерб уже писал любовные стихи к ней от имени короля.


[Закрыть] Что касается двух других двоюродных братьев, то старший из них Франсуа, принц Конти, молча согласился с регентством королевы-матери, а второго – Карла, графа Суассонского – не было в Париже.

Так случилось, что в день убийства проходила сессия парламента, хотя его президент и главный судья лежал дома с приступом подагры. Он немедленно приехал, вызвав тех представителей пяти других парижских судов, которых удалось найти. Герцог д’Эпернон, командующий французской пехотой, председательствовал по праву старшинства, и хотя постановления этого собрания не имели конституционной силы, около половины седьмого вечера Мария Медичи была единогласно признана регентшей. Это было решение влиятельных парижан, которое должно было стать окончательным. Конституционность была обеспечена на следующий день с помощью процедуры lit de justice. Конти и шестилетний сын графа Суассонского присутствовали на заседании вместе со всеми кардиналами, епископами и пэрами, которых только удалось собрать. Никто не слушал восьмилетнего короля, но именно по его приказу председатель суда Сийери облек его мать полномочиями регента.

Детство будущего Людовика XIII нельзя было назвать счастливым.[55]55
  Это спорный вопрос. Элизабет Марвик (Elizabeth Marvick. The Young Richelieu. A Psychoanalytical Study in Leadership. Chicago, 1983; Louis XIII. The Making of a King. New Haven; London, 1986) объясняет взрослое поведение как Людовика, так и Ришелье преимущественно с фрейдистской точки зрения, в терминах компенсаторных психологических механизмов, в то время как Луи Баттифоль в своих многочисленных книгах и статьях предполагает, что детство Людовика XIII было довольно счастливым. А. Ллойд Мут в работе, которую он называет попыткой реабилитации Людовика XIII (A. Lloyd Moote. Louis XIII, the Just. Los Angeles; London, 1989), старается найти зерно истины в обеих интерпретациях психологии Людовика. Краткую историографию работ о Людовике XIII см. в: Georges Mongrédien. La Journée des dupes. Paris, 1961.


[Закрыть] Он был старшим из шестерых детей Генриха и Марии Медичи, которая была женщиной грубой, вульгарной, не блиставшей умом и абсолютно лишенной какой-либо изысканности и личного обаяния. У нее совсем не было друзей, за исключением ее соотечественницы Леоноры Галигаи и ее супруга, флорентийца Кончино Кончини. Однако Мария была плодовитой. И это было особенно важно для французской монархии, поскольку не только первая жена Генриха IV, Маргарита Валуа, не родила ни одного ребенка, но и из венценосных жен трех предыдущих королей, Генриха III, Карла IX и Франциска II, только Елизавета Австрийская, супруга Карла IX, смогла произвести на свет законнорожденное дитя – дочь, чей пол препятствовал наследованию престола.

Ришелье в своих «Мемуарах» пишет, что услышал об убийстве в Куссе от Себастьена Бутийе. Он всерьез предполагал, что вместо спокойной передачи власти, которая имела место в действительности, в обществе начнутся беспорядки, однако регентша не просила дю Плесси о помощи и не желала ее. Другие, вроде Ла Рошпозе, спешили заявить о себе и занять место в ее окружении, посылая ей рапорты о передвижениях войск и о собраниях дворян. Дю Плесси пошел еще дальше, по собственному почину направив клятву верности от собственного имени и от лица своего духовенства. Когда придет время, дю Плесси, известный в Париже как брат Анри («le frére de М. de Richelieu»), найдет себе место при дворе, но скорее с помощью Анри и мужа их сестры Франсуазы, Рене де Виньеро, сеньора дю Пон-Курле, чем благодаря собственным усилиям. Анри де Ришелье был достаточно умен, для того чтобы не передавать Марии Медичи раболепное письмо и письменную присягу своего брата, предлагающего свои услуги и выражающего соболезнования. В этот раз обаяние дю Плесси, побежденное честолюбием, превратилось в подобострастие.

Бутийе написал дю Плесси, что тот не должен ничего говорить, но не смог помешать тому, чтобы он широко известил окружение регентши о своем намерении приехать в Париж и принести присягу. Бутийе раздал эти письма. Дю Плесси приехал в Париж и провел там большую часть второй половины 1610 г., испытывая немалое огорчение от отсутствия каких-либо намерений дать ему должность при дворе, которой, по его мнению, он был несомненно достоин. Он вернулся не в Люсон, а в Куссе и старался побороть обиду с помощью активной деятельности, рассылая неудобочитаемые и плохо продуманные письма своим главным викариям, подчиненным ему, но старшим по возрасту, а также ведя более обдуманную, но по-прежнему бурную переписку с теми, кто мог сейчас или в будущем содействовать его карьере.

Генрих IV готовился не только оккупировать Юлих, но и поддержать герцога Савойского в его военных действиях против находившегося под испанским владычеством Миланского герцогства. За исключением талантливого, но остававшегося гугенотом Сюлли, Мария Медичи сохранила всех доставшихся ей по наследству советников[56]56
  О преемственности и отказе от оной в политике и государственном управлении сразу после убийства Генриха IV см.: Richard Bonney. The King’s Debts. Oxford, 1981. P. 73 ff. Сюлли, ненавидимый высшим дворянством, находился в непреклонной оппозиции к расточительному отношению регентши к казне, в особенности к ее попыткам подкупить принцев. Он выплачивал карточные долги Генриха IV, заботился о финансах его любовниц и вынашивал грандиозные планы против Габсбургов, но через восемь месяцев, 26 января 1611 г., все-таки ушел в отставку. Отношения, дю Плесси и Сюлли были далеки от сердечных, хотя Анри был хорошо знаком с ним.


[Закрыть] и под их влиянием согласилась с присоединением Юлиха к империи 2 сентября 1610 г. и полным выходом Франции из кампании против Милана, вынудив Савойю искать защиты у испанцев.

Мария Медичи действительно не нуждалась в услугах, которые настойчиво предлагал ей юный епископ Люсона, но игра стоила свеч, и его шаги были предприняты в подходящий момент: к 1611 г. расходы на содержание двора выросли вдвое.[57]57
  Ришар Бонне (Richard Bonney. The King’s Debts) приводит расходы на вельмож за период с 1610 по 1614 г., которые составили по меньшей мере 10 млн ливров. Конде получил 3,4 млн, герцог Майенский – 1,7, Конти – 1,3, герцог Неверский – 1,2; немалые суммы в дальнейшем были выплачены графу Суассонскому, де Лонгвилю, де Гизу, де Вандому, д ’Эпернону и герцогу Буйонскому.


[Закрыть] Личные амбиции удовлетворялись на беспрецедентном уровне. Среди тех, кто извлек выгоду из ситуации, были названая сестра Марии Медичи, Леонора Галигаи, и ее муж-флорентиец Кончино Кончини, к сентябрю 1610 г. уже ставший, по свидетельству испанского посла, фаворитом Марии Медичи.[58]58
  Покровительство королевы открыло перед Леонорой Галигаи огромные возможности, и она не преминула воспользоваться всеми подарками и пособиями. Она наградила себя 60 000 ливров, а с 1613 г. – еще и ежегодным доходом в 30 000 ливров. Ее обвинили – несомненно, справедливо – в том, что она предпринимает шаги для того, чтобы получить намного больше. О свидетельствах тому см.: Richard Bonney. The King’s Debts. P. 80–81.


[Закрыть] Не упуская ни одной возможности обогащения, Кончини приобрел титул маркиза д’Анкра, пост наместника Пикардии (9 февраля 1611 г.) и должность постельничего королевы. Однако к 1612 г. среди высшего дворянства стало вновь усиливаться враждебное отношение к регентству. Несмотря на все попытки купить их расположение, аристократы возвращались в свои провинции и собирали личные армии.

Дю Плесси вернулся в Париж в 1611 г., сняв дом у Дени Бутийе.[59]59
  См. Joseph Bergin. The Rise of Richelieu. Manchester, 1997. Из его описания деятельности Ришелье взяты многие детали, использованные в этой и следующих главах. Они уточняют или подкрепляют более общие оценки, содержащиеся, например, в: Auguste Bailiy. Richelieu. Paris, 1934; Victor-L. Tapié. France in the Age of Louis XIII and Richelieu / Tr. D. McN. Lockie. London, 1974.


[Закрыть] Ему удалось получить патентные грамоты на учреждение семинарии, зарегистрированные парламентом, и разрешение на наследование недавно умершей настоятельнице монастыря Фонтевро в его епархии, для чего потребовалось монаршее одобрение. Большую часть этого года он был болен, но при этом все-таки вел переговоры с Мериком де Виком, королевским советником, в обязанности которого входило улаживать конфессиональные споры в Пуату. Официальные круги Парижа, обеспокоенные собранием гугенотов в Сомюре в 1611 г., начали с большим одобрением относиться к епископской деятельности дю Плесси.