Текст книги "Кардинал Ришелье и становление Франции"

Автор книги: Энтони Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Орнано, чья безупречная служба принесла ему жезл маршала, был воспитателем Гастона с 1619 г. Ла Вьевиль сместил его, а непочтительное письмо королю привело в Бастилию, но Ришелье, который реабилитировал Орнано после падения Ла Вьевиля, теперь подозревал его в необоснованном самомнении и плохом влиянии на Гастона, против женитьбы которого тот выступал. Вероятно, Ришелье не удалось смягчить обиды, нанесенной Гастону, когда на заседании совета в ноябре 1625 г. безапелляционное требование поставить его во главе армии, призванной покорить де Субиза, встретило твердый отказ и совет ограничиться охотой. Если верить мемуарам Бассомпьера, Орнано, возможно, даже считал, что оказывает королю услугу, выступая против этого брака.

Возможно, именно из-за полярной противоположности взглядов королевы и королевы-матери адресованный Людовику XIII меморандум Ришелье о преимуществах и недостатках этого брака был более, чем обычно, уклончивым. Ришелье понимал, что наличие заговора необходимо доказать, но, по мнению памфлетистов Ришелье, Людовик XIII действовал поспешно и необдуманно. Он попросил Орнано приехать в Фонтенбло 4 мая 1626 г., где того и арестовали вместе с двумя его братьями и сообщником. Преданный королю Ришелье позже подтвердил, что он одобрил этот арест. Орнано содержался в башне Венсенского замка, что, по словам мадам де Рамбуйе,[133]133
  Салон мадам де Рамбуйе, известный как «Голубая гостиная», будет интересен для нас в дальнейшем в связи с покровительством, которое Ришелье оказывал литераторам.


[Закрыть] было равносильно хорошей дозе мышьяка. Он умер там же 2 сентября от продолжавшейся одиннадцать дней болезни, вызванной в основном сыростью. Его легкие просто разрушились. Король сожалел, что не успел провести суд над ним, для того чтобы рассеять слухи о том, что тот пал жертвой козней.

Гастон, напуганный этим арестом, высказал свой протест канцлеру д’Алигру, который отмежевался от действий Ришелье, и Гастон, как сообщается, поклялся отомстить Ришелье, всегда обращавшемуся с ним в высшей степени осмотрительно. Людовик XIII убедил своего брата в необходимости ареста Орнано и, несомненно с подачи Ришелье, приказал забрать печати у д’Алигра и передать их Мишелю де Марийаку, лидеру происпанской Католической партии и бывшему члену Католической лиги, чье назначение было предложено Ришелье и одобрено Марией Медичи. Д’Алигр был вынужден удалиться в свое поместье. Ришелье предложил, чтобы Конде позволили вернуться из Италии, где он находился со времени своего поражения в 1622 г. Он давно хотел вернуться, и Ришелье смог убедить недоверчивого Людовика в том, что данных ему искренних заверений Конде вполне достаточно.

Возможно, первоначальным или окончательным намерением по крайней мере некоторых из участников заговора было убийство короля при поддержке гугенотов и герцога Савойского и замена его Гастоном, но на этом этапе жертвой должен был стать Ришелье, а целью – освобождение Орнано. Среди бумаг Орнано было обнаружено письмо герцога Вандомского, который не только предлагал поддержать Гастона в его стремлении занять место Людовика XIII, но и побуждал Орнано «применить угрозу и насилие к Ришелье». В других письмах от герцога Вандомского и его брата Александра содержатся жалобы на отношение к ним после смерти их отца, Генриха IV, и подтверждение готовности к тайному сговору с Англией и даже к нападению на Людовика XIII. Шале позже подтвердил многое из того, что обнаружилось в документах Орнано, а также признался, что был разработан план убийства Ришелье, в соответствии с которым заговорщики должны были явиться в дом во Флери, в четырех километрах от леса Фонтенбло, где жил Ришелье, с просьбой оказать Гастону гостеприимство и под предлогом подготовки комнат для него, а затем затеять за обедом ссору, которая приведет к потасовке, где Ришелье и убьют. Герцог Вандомский, как говорили, предпочел бы этому простую засаду.

Шале, бывший фаворит Людовика XIII, смененный в этом качестве де Баррада и вовлеченный в заговор мадам де Шеврез, открыл его подробности своему дяде, командору Мальтийского ордена де Валансе. Тот доложил об этом Ришелье, который после прихода офицеров Гастона, сообщивших о его завтрашнем визите, отправился на рассвете в Фонтенбло и дождался пробуждения Гастона. Он выразил свои сожаления по поводу того, что поздно узнал о намерениях Месье Принца, и, поскольку переезжает сегодня в другое поместье неподалеку, не сможет принять его. Шале был доставлен во Флери и признался во всем. В соответствии с мемуарами Фонтене-Марея, герцог Вандомский после этого решил приступить к осуществлению собственного плана, но Бассомпьер рассказывает, что Людовик XIII, которого Ришелье проинформировал обо всем, немедленно послал к кардиналу личную охрану, состоявшую из шестидесяти конных и шестидесяти пеших солдат.

31 мая королева-мать вынуждает Гастона подписать клятву верности своему брату. Ришелье, сославшись на нездоровье, удаляется в Лимур. Король, окруженный небольшой армией, зазывает герцога Вандомского и его брата в Блуа, где радушно принимает их в течение двух дней, никак не проявляя своих намерений, что было для него характерно, а 13 июня в 2 часа ночи их арестовывают. Ришелье узнает от него о произошедшем позднее. Де Вандомы – сводные братья короля – были слишком знатны, для того чтобы предстать перед судом. Александр умер в заточении в 1629 г., а Сезар был освобожден на следующий год. Бретань получила нового губернатора – де Темине, назначенного по рекомендации Ришелье, несмотря на то что его младший брат в свое время убил на дуэли Анри именно из-за того, что того предпочли де Темине. Гастон мечтал о побеге из Блуа и о подъеме восстания, опасность которого, как впоследствии оказалось, была вполне реальной. Мятеж должен был привести к женитьбе Гастона на Анне Австрийской, возможно, после расторжения ее брака с королем по причине супружеской несостоятельности последнего.[134]134
  См.: Victor-L. Tapié. France in Age of Louis XIII and Richelieu. London, 1974. P. 158; A. Lloyd Moote. Louis XIII, the Just. Los Angeles, 1989. P. 191. Шале был, несомненно, виновен в пособничестве побегу Гастона, которое может быть истолковано как lèse-majesté (оскорбление королевского величества).


[Закрыть]

Ришелье был весьма огорчен произошедшим, а обвинения и угрозы, сыпавшиеся на него со всех сторон, вызывали у него желание уйти в отставку. Он пытался сделать это и прежде, но его удержал отец Жозеф. На этот раз его прошение, переданное через Марию Медичи, было отклонено, и он получил от Людовика знаменитое письмо с благодарностями, подписанное в Блуа 9 июня и лично доставленное Марией Медичи: «Я питаю к вам полное доверие, и у меня никогда не было никого, кто служил бы мне на благо так, как это делаете вы… Я никогда не откажусь от вас… Будьте уверены, что я не изменю своего мнения и, кто бы ни выступал против вас, вы можете рассчитывать на меня».

16 января ему был пожалован пенсион от короля в размере 60 000 ливров. Отныне и впредь он был удостоен также редкой привилегии иметь личную охрану, которой законно пользовались только король, его мать, его брат и губернаторы провинций.[135]135
  Королевская грамота от 26 мая 1626 г. Об охране Ришелье см.: Louis Battifol. Autour de Richelieu. Paris, 1937. P. 51–94.


[Закрыть] Ришелье не нравилось то, что приходится приносить в жертву свою личную жизнь, но он осознавал необходимость «сказать свободе прощай»: «Чем настойчивее они преследуют меня в попытке отнять жизнь, тем настойчивее я буду преследовать интересы короля».[136]136
  Avenel. Lettres. Vol. 2. P. 260


[Закрыть] Сотрудничество короля и кардинала стало очень тесным, чему способствовали регулярно проводившиеся двухчасовые личные беседы.

Когда Ришелье болел, только король мог дать разрешение на визит к нему. Когда это было необходимо, Королевский совет собирался у его постели. Людовик чувствовал себя все более неуверенно и беспокойно в отсутствие Ришелье и все больше нуждался в его замечаниях по поводу любых политических решений. Но формальности соблюдались всегда. Принятие или по меньшей мере обнародование всех решений было предоставлено королю. Важные письма всегда были написаны от имени короля, и Ришелье никогда не забывал о соблюдении формальной почтительности. В то время как государственные секретари готовы были исполнять приказы Ришелье, он всячески старался, чтобы к ним на одобрение попадали не более чем предложения или черновые наброски, никогда не брал на себя полномочий, не возложенных на него официально, и не вмешивался в дела министров или послов.

Людовик взял с собой Гастона в Нант; они приплыли туда по реке 7 июля. Провинциальные штаты Бретани подтвердили свою преданность королю. Шале был арестован 9 июля, и Людовик допросил Гастона в присутствии матери, Ришелье, Шомбера и Марийака. Гастон признался во всем, пытался всячески оправдаться и подтвердил свою готовность жениться на Марии де Бурбон. Ее окружили усиленной охраной, на случай если граф Суассонский предпримет попытку похищения.

Контракт был подписан утром 5 августа, днем была отпразднована помолвка, а вечером состоялся обмен выражениями согласия. Людовик и Ришелье присутствовали на свадебной мессе 6 августа.[137]137
  Клятву партнеры дают друг другу во время консуммации брака, но венчание тем не менее недействительно, если на церемонии с обменом клятвами официально не присутствует представитель церкви, имеющий соответствующие полномочия, как правило, в рамках определенной территории. Ришелье, не будучи более епископом, таких полномочий не имел вовсе, и именно по этой причине он не проводил церемонию сам. Фонтене-Марей поясняет, что кардинал проводил обряд обручения, но при венчании «это был кюре, который пошел на это, для того чтобы все формальности были соблюдены и не был дан ни один повод к сомнению» (Nouvelle collection des Mémoires pour servir it I’histoire de France. Ed. Michaud et Poujoulat. Vol. 5. Paris, 1837. P. 181, col. 2).


[Закрыть] Мадам де Шеврез была сослана в свое поместье, но предпочла бежать в Лотарингию. Гастон получил титул герцога Орлеанского, а также Шартр, Блуа и большую сумму денег. Десять месяцев спустя, 4 июня 1627 г., его жена умерла во время родов, оставив дочь, которая прославится как «La grande Mademoiselle» и будет играть заметную роль при дворе Людовика XIV. Ришелье устроил пышный прием в честь Гастона и новобрачной на их обратном пути в Париж. Генеральный прокурор Ренна предупредил его, что на него готовится засада по пути из Нанта, поэтому Ришелье путешествовал в сопровождении около сотни охранников, предоставленных ему королем. Это была уже третья попытка убить его.

Для суда над Шале – ничтожным, но трагическим персонажем, ставшим «козлом отпущения», – была назначена специальная комиссия чиновников из парламента Бретани. Нужно было заставить трепетать грандов, не проливая при этом королевской крови. Следствие продолжалось несколько недель и заключалось в трех визитах, которые Ришелье нанес узнику. Позже Ришелье обвинил Анну Австрийскую в потворстве заговорщикам. Она отрицала свое участие в заговоре с целью смены супруга.[138]138
  По словам мадам де Мотвиль, королева, защищая себя, сказала, что от этой перемены она бы ничего не выиграла. Король вызвал ее на заседание совета 10 сентября, для того чтобы она ответила на обвинения в причастности к заговору.


[Закрыть] Каким бы ни было до этого состояние королевского брака, с этого момента он стал не более чем пустой декорацией.

Король дал понять, что смягчит окончательный приговор Шале по обвинению в оскорблении величества, что подразумевало расчленение тела, выставление его частей на всеобщее обозрение, конфискацию всего имущества и лишение его потомков дворянского звания. Шале признали виновным 18 августа. По приговору его должны были обезглавить, но он мог быть похоронен в освященной земле. Палач, возможно подкупленный Гастоном, не явился, и сапожнику, приговоренному к повешению, было обещано помилование за то, что он отрубит голову Шале. Хорошо известно, что ему не удалось отсечь голову швейцарским мечом; пришлось заменить орудие казни на тесло и сделать больше тридцати ударов. После четвертого удара Шале оставался в сознании и мог еще шептать имена Иисуса и Марии…

6
ЛА-РОШЕЛЬ, МАНТУЯ И КРИЗИС ДОВЕРИЯ

К концу 1626 г. Ришелье достиг того этапа своей карьеры, на котором мог – с почти религиозным благоговением – приступить к осуществлению своего грандиозного замысла о создании великой и единой Франции. Это следовало делать через посредство и от имени короля, который теперь во всем зависел от него, и Ришелье отчетливо представлял себе, какие цели являются первоочередными. Королевскую власть по-прежнему следовало укреплять, влияние старой и по большей части мятежной землевладельческой аристократии – уменьшать, гугенотов – подавлять, а планы Габсбургов – расстраивать. Франции по-прежнему нужно было прививать национальное самосознание, и ни один из ведущих умов той поры пока еще не понимал мечты Ришелье, так медленно воплощавшейся в жизнь.

Ришелье еще не предвидел ни выражаемой в смертях, страданиях и лишениях цены, которую придется заплатить народу Франции за насаждаемые им внутреннее единство и внешнее величие, ни той боли, которую придется испытать ему самому, когда для короля станет очевидной необходимость выбирать между Марией Медичи, которая была его матерью и покровительницей Ришелье, и им самим. В конечном итоге именно бесцеремонное поведение королевы-матери вынудило Ришелье поставить короля перед этим выбором, хотя его собственное, во многом определенное религией, мировоззрение не могло не противиться аналогичной необходимости выбирать между его представлением (по существу своему, рыцарским) о величии Франции и мистической концепцией божественного происхождения власти ее монарха. Ему удавалось успешно избегать этой дилеммы.

Людовик XIII не всегда следовал советам Ришелье, но он никогда не шел против его стремления укрепить государственный авторитет Франции и не вынуждал его выбирать между лояльностью по отношению к его собственной персоне и преданностью интересам его королевства. Самая большая идеологическая уступка, на которую приходилось идти Ришелье, была связана с четким разграничением, которое он проводил между авторитетом папы, как единственного источника церковной власти, и самостоятельностью в мирских делах независимых политических образований Европы, из которых государства были только самыми крупными.[139]139
  Определенным суверенитетом в мирских делах обладали и итальянские города-государства, и немецкие города и провинции. Термин «суверенитет» допускает внутри себя значительные градации как по происхождению власти, так и по степени ее законности. В конечном итоге его можно измерить только реальными полномочиями исполнительной власти.


[Закрыть] Каким бы несущественным ни казалось нам это различие, Ришелье считался с ним до такой степени, которая практически была недоступна пониманию большинства его современников любого вероисповедания. Ришелье ставил интересы Франции выше религиозных во всем, кроме осуществления церковной власти и непосредственных церковных полномочий.

Главный вопрос, вокруг которого развернулась конфронтация Ришелье с дворянством, был выбран не им самим. Это был вопрос о дуэлях. Еще со времени смерти своего брата Ришелье был твердо убежден, что дуэли – это бессмысленное разбазаривание жизней, но для него было нехарактерно – во всяком случае до 1626 г. – позволять личным чувствам определять свою политическую позицию. Законы, запрещавшие поединки, существовали давно, хотя редко применялись. Ришелье, считавший, что причина их бездействия заключается в их суровости, даже пытался, вопреки желанию парламента, смягчить их, ограничив в феврале 1626 г. применение смертных приговоров только теми случаями, когда дуэли действительно приводили к смерти или когда секунданты также дрались между собой.

Парламент был вынужден зарегистрировать новый закон 24 марта. Остальных дуэлянтов предполагалось лишать должностей, а тех, кто посылает вызов, – ссылать на три года. Теперь закон начали время от времени применять, и «дворянство шпаги» было возмущено участившимися случаями лишения должностей и высылки. Со своей точки зрения, граф де Бутвиль-Монморанси в интересах именно этой аристократии сознательно решил вызвать гнев короля. Он был первым дуэлянтом Франции и дрался на двадцати одном поединке, один из которых стоил жизни сразу двоим. Один из его собственных секундантов недавно был убит, и Бутвиль предусмотрительно ретировался во Фландрию со своим кузеном и другим секундантом, Ромадеком де Шапелем. Впоследствии король дал де Бутвилю понять, что он может вернуться во Францию, но не в Париж и не ко двору.

Барон де Беврон хотел отомстить за последнюю жертву Бутвиля. За обедом в Брюсселе по инициативе короля, казалось, уже состоялось примирение, но Беврон все-таки послал свой вызов. Де Бутвиль, взбешенный королевским декретом, согласился на поединок, но в Париже, среди бела дня, с дерущимися секундантами и на Королевской площади – недавно отстроенной, самой стильной, богатой и красивой в Париже,[140]140
  Ныне это площадь Вогезов, и в ее центре по-прежнему стоит конная статуя Людовика XIII.


[Закрыть] где в 1612 г. проводилось известное празднество в честь королевской помолвки, а в 1620 г. – еще более знаменитый турнир, победителем в котором стал сам Людовик. Тот факт, что секунданты тоже будут драться, не оставлял никаких сомнений в том, что поединок должен повлечь за собой смертный приговор, даже если на нем никого не убьют. Предполагалось, что король не посмеет зайти настолько далеко, чтобы казнить одного из рода Монморанси.

Дуэль состоялась в среду 12 мая 1627 г. в 2 часа дня. Шапель, секундант де Бутвиля, убил одного из секундантов де Беврона, Бюсси д’Амбуаза, тем самым закончив поединок, в котором был серьезно ранен второй секундант де Бутвиля. Король был в ярости. Де Беврон со своим уцелевшим секундантом сбежал в Англию, но де Бутвиль и Шапель были схвачены в Витри-ан-Пертуа, по пути в Лотарингию; их нашли на почтовой станции два эмиссара, посланные матерью убитого для того, чтобы охранять принадлежавшее ему имущество. Этих двоих арестовали, и король отправил им навстречу из Парижа отряд из 320 всадников. Арестованных уже сопровождал местный кавалерийский отряд из 140 человек. Парижский парламент не стал медлить, получив распоряжение короля о немедленном слушании дела, и обвиняемые были приговорены к смерти.

По словам Конде, опубликованным в «Mercure français», де Бутвиль всего лишь удовлетворил потребность защитить свою честь – главную из ценностей, признаваемых аристократическим обществом. «Mercure», однако, не упоминает ни о том, какие параноидальные формы приобрела эта потребность де Бутвиля, ни о том, что в своем парижском доме он устроил дуэльную школу. На прошение о помиловании Ришелье ответил, что он не может и не должен вмешиваться в это дело. Несмотря на многочисленные просьбы и мольбы высшей аристократии о помиловании, 21 июня был провозглашен окончательный приговор, а исполнение его было милостиво и против обыкновения отложено на двадцать четыре часа. Ришелье, чьи письма свидетельствуют о том, что намного позже он все-таки интересовался обстоятельствами, при которых дуэли простительны с точки зрения морали, представил королю все доводы за и против снисходительности, в заключение не слишком настойчиво порекомендовав смягчить приговор и заменить смерть пожизненным заключением, но в то же время посоветовав королю принимать решение в соответствии с государственной необходимостью.[141]141
  Авенель публикует известное письмо Ришелье своему духовнику от 29 марта 1636 г. (Lettres. Ed. Avenel. Vol. V. P. 435–436), отмечая места, где тот собственной рукой правил написанный под его диктовку вариант; в нем Ришелье спрашивает, при каких обстоятельствах дуэли все-таки можно оправдать. Его тон свидетельствует о том, что он не безоговорочно отвергал практику решения споров посредством дуэлей, в то же время понимая, что и в 1636 г. их количество по-прежнему требует сокращения.


[Закрыть] Когда пять самых знатных дам королевского двора лично пришли, чтобы подать королю последнюю петицию о помиловании, Людовик XIII был тронут, но, будучи не в силах простить публичного оскорбления своего достоинства, а также зная, что снисходительность, по мнению Ришелье, может привести только к дальнейшему падению королевского авторитета, не принял просительниц.[142]142
  Эти пятеро были мать Бутвиля, принцесса Конде и герцогини де Монморанси, д’Ангулем и де Вандом. Нет причин подвергать сомнению душевные страдания Ришелье и его желание посоветовать королю проявить снисхождение, о которых пишется в «Политическом завещании» (Testament politique. Ed. Louis André. Paris, 1947. P. 102–103), но все это не перевесило оснований для отказа в помиловании. Эти казни, как пояснял он королю, вполне пригодное, но не безупречное средство положить конец дуэлям; снисхождение же, несомненно, приведет к окончательной потере уважения к королевским эдиктам. Людовик XIII заболел от эмоционального напряжения, борясь с собственным желанием проявить милосердие. 24 июня Ришелье написал письма соболезнования герцогу Ангулемскому, мужу Шарлотты де Монморанси, и самому Анри де Монморанси: «Я не могу выразить, насколько опечален король, вынужденный прибегнуть к этой чрезвычайной, на его взгляд, мере, но вследствие столь частого повторения сознательно совершаемых поступков, бросающих прямой вызов его авторитету, для истребления этого зла, так глубоко укоренившегося в его королевстве, он считает себя обязанным перед своей совестью, перед Богом и перед людьми позволить правосудию беспрепятственно осуществиться в этом деле…» (Lettres. Ed. Avenel. Vol. II. Letter CCCCIXXIX. P. 480). Об этом эпизоде см. в: Louis Battifol. Richelieu et le roi Louis XIII. Paris, 1934. P. 159–168.


[Закрыть] Двое дуэлянтов были обезглавлены на Гревской площади 22 июня в 5 часов дня. Вместо оставшихся невредимыми двух их противников были повешены чучела.

Тем временем гугеноты во Франции объединялись, а отношения Франции с Англией, где теперь пребывал в изгнании де Субиз, ухудшались. Бекингем, которым помимо прочего двигало еще и оскорбленное самолюбие, снаряжал корабли в попытке помешать усилиям Ришелье превратить Францию в ведущую морскую державу.[143]143
  Ришелье презирал Бекингема, быстро распознав нарциссизм за его красивой внешностью и хорошо видя его метания между здравым смыслом и близкой к сумасшествию манией величия. Он также понимал, что столь влиятельный, но ненадежный авантюрист опасен.


[Закрыть] На западном побережье и католические, и гугенотские общины хотели быть уверенными в том, что из-за создания торговых морских компаний они не упустят из рук своей выгоды. Письма Ришелье свидетельствуют о том, что он пытался унять их тревогу в феврале 1627 г., немного расслабился в марте, но в апреле возобновил настойчивые уговоры, добавив к ним предупреждения о возможной опасности нападения со стороны моря. Благодаря капуцинам отца Жозефа Ришелье был очень хорошо информирован о потенциальных возможностях торгового обогащения в Северной и Южной Америке, которые предоставляет господство на море. Можно даже рассматривать религиозные столкновения как тлеющий запал, который привел к взрыву таившиеся внутри торгового соперничества антагонизмы.

В этот момент Ришелье сделал то, что поначалу казалось одним из его мастерских ходов. Предупрежденный графом дю Фаржи, французским послом в Мадриде, о том, что Рубенс находится в Мадриде под предлогом работы над картиной, а на самом деле – в качестве одного из агентов Оливареса в Испанских Нидерландах, Ришелье раскрыл планы заключения мира между Нидерландами и Англией и попытался предотвратить это, создав 20 марта 1627 г. франко-испанский наступательный союз, направленный против Англии.[144]144
  См.: J.H. Elliot. Richelieu and Olivares. Cambridge, 1984. P. 88–90; David Parker. La Rochelle and the French Monarchy. London, 1980.


[Закрыть] К несчастью, оказалось, что этот союз ни для кого не представляет серьезной угрозы.

Ришелье, которого детально информировали о приготовлениях и намерениях Англии, услышал в мае о том, что на английские корабли грузят зерно. Он сам сосредоточил в Пуату армию, генералом которой значился Гастон, брат короля, однако реальное командование осуществлял герцог Ангулемский.[145]145
  Вопрос о командовании армиями и флотами важен здесь, в первую очередь, потому, что еще раз иллюстрирует борьбу за признание социальных амбиций путем присвоения военных званий и дает представление о том, как возмущен был брат короля, трижды лишенный важного генеральского поста, когда Людовик брал командование на себя. Получение им синекуры в этом случае – лишь незначительное событие в бурной истории его отношений с королем.


[Закрыть] Хотя формально война Франции не объявлялась, было ясно, что действия англичан будут направлены против Ла-Рошели и островов Ре и Олерон, расположенных у входа в ее бухту, с тем чтобы попытаться поднять гугенотское восстание во Франции. В течение ранней весны 1627 г. Ришелье организует оборону, выделяя на необходимые нужды собственные средства и потратив в общей сложности около двух миллионов ливров, к которым он добавил четыре миллиона, собранных как частные пожертвования.

19 июня Бекингем отдает приказ об отправке в Ла-Рошель нескольких пехотных полков, ошибочно полагая, что там их ждет радушный прием. Корабли должны были высадить гарнизон и отправиться дальше, чтобы освободить английские корабли с грузом вина, все еще стоявшие в Бордо и по-прежнему служившие поводом для большого недовольства. 27 июня Бекингем отправляется в плавание с 98 кораблями, из которых 74 были боевыми, а остальные везли припасы. В его распоряжении были 4000 матросов и морских офицеров, а также еще 8000 вооруженных человек. Бекингем заявлял, что его цель – заставить французского короля уважать права гугенотов – граждан Ла-Рошели.

О выходе английского флота из Портсмута в Париже стало известно 30 июня, через три дня после его отплытия. Немного позже был получен рапорт о том, что корабли уже стали видны из Бреста. Тем временем герцог де Роган собирал гугенотские силы на юге. Людовик XIII и Ришелье выехали из Парижа на юго-запад 28 июня, но Людовик почувствовал сильное недомогание в Вильруа, во время второй остановки на ночлег. Ришелье самого мучили лихорадка и бесконечные мигрени, но он день и ночь проводил у постели короля, лично ухаживая за ним. Этим двум людям пришлось полагаться друг на друга в осуществлении своего общего патриотического замысла, в данный момент зависевшего от них обоих, и Ришелье ни на мгновение не забывал о том, что смерть Людовика XIII повлечет за собой восшествие на престол его брата.

Восхищенные отзывы о том, насколько сосредоточенно и самозабвенно Ришелье вкладывал всю свою нервную энергию в ведение дел, стали общим местом. Однажды в течение четырех недель он отправлял по семь и более курьеров в день. Многие из его подчиненных были духовными лицами, обладающими талантом организации военных действий; они прочесывали побережье в поисках всего, что плавает и может быть использовано для оказания помощи Сен-Мартену – более крупному из двух фортов на острове Ре. Если падет Ре, нельзя будет защитить остров Олерон, а если падет и он, Ла-Рошель нельзя будет отрезать от моря.

Именно из-за болезни короля – по-видимому, очень серьезного обострения его проблем с кишечником, несомненно усугубленного тревогой по поводу политической и военной ситуации, – командование армией численностью около двадцати тысяч, нацеленной на Ла-Рошель, было передано герцогу Ангулемскому. Королю новостей не сообщали, поскольку они могли только расстроить его. Рассмотрение общих вопросов было передано Марии Медичи, чтобы освободить короля от забот по управлению землями к северу от Луары на период проведения кампании. Шомбер отвечал за военные приготовления, а Ришелье – за военно-морские силы и в целом за оборону западного побережья.

Утром 20 июля, во вторник, флот Бекингема появился у берегов острова Ре, тысячный гарнизон которого под командованием талантливого генерала (maréchal de camp) Туара был рассредоточен по двум фортам. Один из них – Сен-Мартен – был полностью во всеоружии и практически неприступен, другой же, Ла-Пре, все еще пребывал в состоянии неготовности. Несмотря на опустошительные налеты англичан, Ришелье удалось собрать флот из пятидесяти кораблей.

21 июля англичане открыли огонь по двум этим фортам. Туара не смог предотвратить высадки 2000 людей Бекингема у Саблансо, на самой восточной оконечности острова, расположенной ближе всего к Ла-Рошели, и ему пришлось отступить. К 27 июля он уже вынужден был укрыться в Сен-Мартене, оставив остальной остров Бекингему, который теперь смог высадить все свои войска. Бекингем гарантировал Туара перемирие, для того чтобы тот мог похоронить своих убитых, и благородно отдал им дань уважения. Имел место и чисто рыцарский обмен дынями и оранжадом.[146]146
  О рыцарских жестах во время кампании на острове Ре см.: G.R.R. Treasure. Cardinal Richelieu and the Development of Absolutism. London, 1972. P. 102; Victor-L. Tapié France in the Age of Louis XIII and Richelieu. Tr. D. McN. Mackie. London, 1974. P. 181–185. Ришелье под диктовку Людовика XIII написал Туара послание, в котором король призывал его и вверенные ему войска «выдержать… все испытания, лишения и неудобства, которые доблестные мужи, преданные службе [королю], могут и должны снести».


[Закрыть] На самом деле Туара потерял убитыми около 200 человек, включая собственного брата. Теперь он оказался в осаде, доступы к Сен-Мартену как с суши, так и с моря были блокированы.

Туара был отрезан от снабжения, болен, а его гарнизон начинал терять моральный дух. Положение казалось ему настолько безнадежным, что он послал на материк трех пловцов с одним и тем же отчаянным сообщением: он не в силах больше держаться. Только один из них доплыл до берега, но Ришелье все-таки смог снарядить флот в пятнадцать небольших кораблей с продовольствием, из которых тринадцати удалось прорваться к форту ранним утром 7 сентября благодаря высокому приливу. Во время следующего прилива, 7 октября, англичане были уже во всеоружии, и состоялась битва. На этот раз двадцать пять из тридцати пяти кораблей с провизией и подкреплением прорвали блокаду. Ришелье и Шомбер, понимая, что Туара вряд ли удастся продержаться дольше, чем до середины ноября, задумали смелый план переброски с острова Олерон 6000 человек, 300 лошадей и шести пушек под командованием Шомбера.

Предупрежденные и напуганные англичане вынуждены были 6 ноября предпринять поспешный и плохо подготовленный штурм форта. Он был отражен, отчасти из-за того, что лестницы оказались слишком короткими. Когда Шомбер, прибывший ночью 8 ноября с пятьюдесятью четырьмя шлюпками, высадился на берег, он обнаружил, что все англичане покинули остров. Погибло более полутора тысяч англичан, прежде чем остальные, забрав с собой де Субиза, смогли отплыть, спасенные благоприятствовавшим им течением. Марийак написал донесение, в котором сообщалось, что победа была, главным образом, заслугой Ришелье. Ришелье, в черной сутане, кирасе, накрахмаленном воротнике, фетровой шляпе с плюмажем, с рапирой под красной кардинальской мантией, сам руководил окончательным взятием острова.

Когда Бекингем только прибыл сюда, де Субиз отправился в Ла-Рошель, где жила его мать, герцогиня де Роган, чтобы разведать обстановку в самом городе. Поначалу его отказывались принять, и мэр умолял его уйти, но в конечном итоге ему удалось расколоть население на две части: тех, кто хотел мира, процветания и не желал иметь с англичанами ничего общего (это были по преимуществу купцы и должностные лица), и тех, кто под влиянием своих пасторов стремился установить теократическое правление. Именно из рядов последних и был выбран новый мэр. Восемьсот горожан отправились предлагать свои услуги Бекингему, а Ла-Рошель провела лето, осторожно оценивая ситуацию на предмет извлечения из нее каких-либо религиозных преимуществ без ущерба для коммерческого процветания.

Предположительно, именно осуществленный Ришелье 7 сентября успешный прорыв блокады острова Ре со стороны моря побудил гугенотов 10 сентября обстрелять французские отряды, проводившие вокруг города подготовку к осаде, и тем самым начать открытые враждебные действия между городом и королем. До сих пор жители крепости считали себя верными королю, но они связали себя с англичанами, использование которыми Ла-Рошели в качестве плацдарма Ришелье твердо намерен был предотвратить. Он объясняет свою политику в письме от 8 октября к Конде, на которого было возложено подавление мятежа в Лангедоке. Вопреки навеянным крестовыми походами фантазиям Берюля, возведенного в сан кардинала по рекомендации Ришелье и просьбе короля, а также мнению отца Жозефа, Ришелье ясно давал понять, что его заботит не религия, а политика. Гугеноты, по его мнению, стали представлять реальную угрозу единству Франции.

Король к этому времени уже выздоровел, но он едва избежал гибели, и его новый доктор, преемник Эруара, настаивал на осторожности. Стратегическое управление по-прежнему находилось в руках Ришелье, хотя с августа 1627 г. в рассылаемых приказах значилось: «отдан в присутствии короля». Ришелье также принял на себя непосредственное командование армией. Как и его генералы, Луи де Марийак и Бассомпьер, Ришелье старался избежать непосредственного штурма, отдавая предпочтение плану королевского архитектора Метезо, заключавшемуся в том, чтобы отрезать город со стороны открытого моря, построив поперек гавани, но вне пределов досягаемости крепостных орудий, полуторакилометровую дамбу из булыжников, каменной кладки и разоснащенных старых кораблей, с пушками, стоящими на прикрепленных к ней плавающих платформах; дамба должна была иметь небольшой, способный пропустить только маленькое судно разрыв, на который были нацелены артиллерийские орудия. Королевский флот предполагалось разместить поблизости. План был успешно осуществлен, и к январю 1628 г. Ла-Poшель была надежно блокирована и со стороны суши, и со стороны моря.

Состояние здоровья короля не позволяло ему снова присоединиться к армии, но он был достаточно дееспособен для того, чтобы вернуться в Париж, наделить королеву-мать полномочиями регента на время своего отсутствия, а 20 сентября отправиться в Блуа, куда к нему 1 октября приехал Ришелье. 7 октября они снова встретились в Партене, чтобы вместе отправиться в Ла-Рошель, куда прибыли 12 октября. Ришелье сразу же занялся подготовкой всего необходимого для осады, – от судов из Испании и Нидерландов до пушек, людей, денег и обмундирования, поступавших изо всех уголков Франции. Ришелье сделал новые займы, но создание длинной линии укреплений вокруг города продвигалось медленно, и денег, для того чтобы обеспечить тройную оплату, требуемую четырьмя тысячами солдат в качестве компенсации за энтузиазм и опасности, которым они подвергаются, едва хватало. К тому же Гастон, недовольный тем, что Людовик взял на себя командование, удалился в Париж, а Бассомпьер какое-то время отказывался выполнять приказы герцога Ангулемского.

В качестве своей ставки Ришелье выбрал маленький замок у моря – Пон-де-Пьер, – такой незащищенный и изолированный, что гугеноты решили попытаться, наняв шайку авантюристов, напасть на него и похитить Ришелье. Но они недооценили защиту, которую обеспечивала кардиналу его собственная служба информаторов. В ночь нападения заговорщики встретились не с кардиналом, а с отрядом мушкетеров и несколькими эскадронами кавалеристов: отца Жозефа, поселившегося в одном из садовых павильонов замка, вовремя проинформировал один католик из Ла-Рошели.