Текст книги "Метод супружества (ЛП)"
Автор книги: Энн Малком
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Глава 12
«Система»
– Ты похудела.
Я подпрыгиваю.
Не знала, что Кип дома. Он делает все возможное, чтобы избегать этого места всякий раз, когда я могу здесь находиться, и, насколько знаю, возвращается домой только для того, чтобы поспать и поесть. Я стараюсь не мучить себя мыслями о том, где он в остальное время. Потому что он должен где-то быть.
С кем-то.
Не то чтобы это меня теперь касается. Пусть трахает, кого хочет. У меня нет на него никаких прав. Помимо того, что я его жена. И мама малыша. Но это номинально. Только номинально. Это не имеет для него никакого значения.
Я уставилась на него. Он хорошо выглядит. Как всегда. Загорелый. Фланелевая рубашка с длинными рукавами, плотно облегающая торс. На его подбородке щетина, потому что он давно не брился. Это почти можно назвать бородой. Выглядит старше и брутальнее. Морщины на его лице тоже кажутся глубже, или, может быть, это из-за того, как он смотрит на меня.
Выражение его лица жесткое, лишенное эмоций, и он смотрит на меня. Нет, он… осматривает меня.
В его взгляде нет никакого тепла или признательности. На самом деле, кажется, что, по его оценке, мне чего-то недостает.
Я чертовски ненавижу то, как смущаюсь от этого.
Корни волос отросли, потому что я воздержалась от окрашивания из предосторожности. На мне нет косметики, и это подчеркивает бледность кожи, впалые скулы и общий изможденный вид моего обычно миловидного лица.
На мне леггинсы и майка, потому что я предприняла неудачную попытку сделать что-то вроде тренировки, но меня вырвало прямо в процессе.
Поэтому я зависла в социальных сетях, хмурясь на всех беременных женщин, бегающих марафоны и скачущих на каблуках, с макияжем как на праздник, что еще больше заставляет чувствовать себя слабой маленькой сучкой, которой не суждено стать матерью.
Я должна стать матерью, раз тело приняло маленького паразита внутри меня. Избавляюсь от всех без исключения питательных веществ, которые пытаюсь впихнуть в свой организм.
Возможно, природа пытается сказать мне, что я не должна стать матерью со всеми этими потерями, и все еще беременна только потому, что у Кипа какие-то упрямые сперматозоиды, не признающие поражения.
Подводя итог, я дерьмово выгляжу и дерьмово себя чувствую.
Это не самый мой лучший день.
– Что? – спрашиваю я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не обхватить себя руками в защитном жесте. Понятия не имею, что делать в его присутствии. Это неловко. Как будто он какой-то парень на одну ночь, пожалевший, что трахнул меня, и слонялся поблизости, потому что ему больше некуда пойти.
Я подхожу к холодильнику, открываю его и морщусь при мысли о том, что там есть какая-то еда. От всего этого мне хочется блевать. Вместо еды беру банку «Спрайта» – единственное, что могу надежно удержать в себе.
– Ты похудела, – повторяет он, когда я закрываю холодильник. Он прислоняется к другому концу стойки, стараясь сохранять дистанцию между нами.
Как будто беременность заразна.
– Ну, я извергаю почти все, что пытаюсь впихнуть в свой организм, так что в этом есть смысл, – говорю я, открывая «Спрайт».
– Ты не должна терять вес. Ты должна набирать его, – отрезает Кип, в его голосе звучит раздражение.
Я свирепо смотрю на него. Его поза напряженная, а прищуренные глаза смотрят на банку в моих руках.
– Ты не мой гребаный врач, – сообщаю я ему. – Ты мой фальшивый муж и сбежавший папаша будущего дитя. Ни одно из этих званий не дает тебе никаких прав комментировать мой вес, – я с грохотом ставлю банку на стойку. В последнее время я такая несчастная сука. Злость чертовски приятна.
– Ты растишь ребенка, а он не сможет выжить на гребаном Спрайте, – парирует Кип.
Я поднимаю бровь, глядя на него.
– Ты серьезно? – тихо спрашиваю я. – Ты серьезно стоишь здесь, комментируешь единственную вещь, которую я могу ввести в свое тело без последствий, ведя себя так, будто тебе не насрать на меня после месяца холодного отношения? Нет. Иди к черту. Ты понятия не имеешь, через что я прохожу, и это не твое дело!
Теперь я кричу. Кричать приятно. Мне хочется броситься и наорать на него, но у меня нет сил, и я не могу гарантировать, что меня не вырвет ему в лицо. Хотя он заслужил это.
Кип уставился без всякого выражения, кажется, переваривая мои слова.
– Ты права, – говорит он наконец. – Это не мое дело, – затем поворачивается и выходит из комнаты.
Кип
Я кусок дерьма.
Мое отражение смотрит на меня с ненавистью и осуждением, которых я заслуживаю в полной мере. И даже немного больше.
Я пообещал себе, что никогда не буду сыном своего отца. Никогда не заставлю свою жену чувствовать себя маленькой, уязвленной и слабой. Никогда не стану вымещать свое дерьмо на женщине, которая не сделала ничего плохого, кроме того, что оказалась замужем за мной.
И все же я здесь и делаю это. Повторяю этот гребаный шаблон.
– Ты чертовски отвратителен, – говорю я своему отражению.
Только теперь вижу не себя. Я вижу Фиону, кости ее бедер, выпирающих в леггинсах, ее лицо стало изможденным, губы бледными.
Я видел выражение ее лица, когда разговаривал с ней, наблюдал, как она замыкалась в себе в моем присутствии. Она была совсем не похожа на ту энергичную, вспыльчивую женщину, на которой я женился, готовую идти со мной рука об руку и побеждать.
Ну, мельком она показала эту сторону в конце. Ярость осветила ее лицо и напомнила, что с ней все в порядке. Что я не разрушаю ее безвозвратно.
Хотя выглядела она неважно.
Конечно, она выглядела чертовски красивой. Она всегда будет такой, несмотря ни на что.
Но казалась больной.
Разве она не должна набирать вес?
Я должен знать это дерьмо. Уже был женат раньше. Моя жена была беременна. Только меня рядом не было. Я был на другом конце света, сражаясь на войне, думая, что я благороден, храбр или еще какое-нибудь гребаное дерьмо.
Я был на поле боя, пытаясь обрести мужественность, в то время как моя жена была дома, растила нашего ребенка и делала это в одиночку.
И теперь я здесь, во второй раз моя вторая жена растит нашего ребенка и делает это в одиночку. Хотя я нахожусь дома.
Это гребаная пытка.
Я должен уйти.
У меня в грузовике собрана спортивная сумка. За последние несколько недель я бесчисленное количество раз выезжал из города с намерением уехать. Исчезнуть.
Это единственный благородный поступок, который мне оставалось совершить.
Нет, придурок, единственная благородная вещь, которую ты должен сделать, это шагнуть вперед и быть рядом с женщиной, носящей твоего ребенка.
Я проигнорировал этот голос. Звучит слишком похоже на моего отца, хотя это чертовски правильно.
Я не могу. Не могу позволить себе привязаться к ней и ребенку. Ни за что на свете я не переживу это. Не переживу их потерю.
Это эгоистично и трусливо.
Но даже если бы мне удалось сойти со своего гребаного пути и попытаться сделать шаг вперед, я бы облажался. Нанес бы еще больший ущерб. Это я знаю. Ей лучше без меня.
Фиона
Проходят недели, а я не теряю ребенка.
Ужасная утренняя тошнота немного ослабла. Я думала, что должна быть благодарна за это, но потом убедила себя, что отсутствие утренней тошноты означает, что что-то пошло не так.
Потом меня вырвало кесадильей, и я на мгновение успокоилась.
Потом съела целую упаковку мармеладных мишек, держала их в руках и снова начинала волноваться.
Это веселый цикл.
Подчеркнутый безразличным отношением Кипа.
Я уже привыкла к напряженной и холодной атмосфере в доме, когда подкралась зима, холод пробирал меня до костей, несмотря на отличную систему отопления.
Привыкла к его бесстрастному, пустому взгляду в тех редких случаях, когда наши пути пересекались. К тому, как он старался избавиться от моего присутствия как можно быстрее, не смотрел на меня и вообще вел себя так, словно мое существование было для него пыткой.
Нет, не мое существование, а существование ребенка, растущего внутри меня.
Я могла бы жить с тем, что он ненавидит меня по любой причине. Это то, на что я подписалась. Конечно, трудно привыкнуть после того, как мы провели приличное количество времени в гармонии, трахались и вели себя почти как пара. Если бы мы просто разошлись, было бы больно. Но это не поселилось бы глубоко внутри меня и не грызло бы мои внутренности так, как сейчас.
Я начинаю ненавидеть его.
Этот ребенок для меня драгоценный. Это становится все более и более реальным. Черт возьми, это чудо. И вот он ненавидит это, потому что он гребаный трус.
Так что, наверное, хорошо, что он чуть не побежал в противоположном направлении, когда я увидела его, боюсь, воткну вилку ему в глаз.
И я не доверяю способности своего желудка справиться с видом крови. В противном случае точно бы проткнула его вилкой.
Живот почти не растет, так что весь город не знает о моей беременности. Это лишь вопрос времени. От постоянных клиентов не ускользнуло, что за последние несколько недель моя бледность приобрела зеленоватый оттенок, и было немало пенсионеров, которые смотрели на меня понимающим взглядом.
К счастью, никто не высказал своих подозрений вслух. По крайней мере, мне в лицо. Уверена, что существуют различные источники сплетен, спекулирующие на моем статусе фертильности. Этот город немного странный, особенно когда дело касается каких-либо романов между известными жителями. Наша с Кипом свадьба вызвала почти такой же ажиотаж, как Роуэна и Норы. Черт возьми, в местной газете была статья о них.
К счастью, никто ничего не написал о нас. Это было бы гребаной катастрофой. Хотя это послужило бы отличным «доказательством» наших отношений для правительства.
Однако мое ближайшее окружение знало. И о моей беременности, и о реакции Кипа на нее. И они с разной степенью ярости относилось к моему мужу. Нора бормотала об этом себе под нос в разные моменты дня. Тина не произнесла ни слова, но, когда упоминалось его имя, ее ноздри раздувались, а лицо краснело. Когда я в последний раз была у них дома, Тиффани подпиливала ногти, размышляя о том, насколько хорошо эта пилочка вонзится в его яйца.
И, насколько я знаю, Роуэн не общается с Кипом. Они больше не так близки, как раньше. Они не заходят в кафе вместе. Кип иногда приходит. Исключительно для вида. Иногда он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, и мне приходится сдерживаться, чтобы не отшатнуться от его прикосновения.
Он не смотрит мне в глаза, ни с кем не шутит, как раньше, и делает вид, что Тина и Нора не бросают в него кинжалы взглядами, прежде чем выбегает, сжимая в руке горький и подгоревший кофе.
Когда я одна ходила на ужин к Норе и Роуэну… что часто случалось – в другие дни была у Тиффани и Тины – Роуэн был задумчивый и говорил отрывисто всякий раз, когда речь заходила о Кипе. Но он был добр и нежен со мной. Больно видеть, что он способен быть таким со мной, своей женой и дочерью. Он служил вместе с Кипом, наверняка повидал кое-какое отвратительное дерьмо, но все же его человечность не уничтожилась.
Когда я не шаталась по гостям, Каллиопа приходила ко мне. Она быстро становилась еще одной моей лучшей подругой. Из-за моей истории болезни врач назначил несколько визитов, каждый из которых вызывал такой же стресс, как и предыдущий. Каждый заканчивался хорошими новостями и передышкой от беспокойства… по крайней мере, на несколько дней. Если Нора не могла прийти на эти приемы, Каллиопа ее заменяла.
Я хочу иметь возможность действовать самостоятельно. Черт возьми, я порвала отношения с жестоким и властным мужчиной, переехала через весь мир без всякой поддержки, пережила все эти годы в одиночку – я должна быть в состоянии сама сходить на прием к гребаному врачу.
Но не могу.
И мне не нужно этого делать.
Каллиопа мало что сказала о реакции Кипа на беременность, что меня удивило. Она известна как человек, умеющий подбирать слова. Сначала подумала, это потому, что она предана ему. В конце концов, она знает его с детства. Сказала, что считает его братом.
Все остальные отвернулись от него, и я подумала, что она, возможно, проявляет к нему какую-то благосклонность, какое-то милосердие.
Но нет.
Она готовилась. И стала самой безжалостной из всех.
Я увидела это в первый же день, когда она пришла, после того как узнала обо всем. Мы сидели на кухне и разговаривали. Что ж, она готовила. Я сидела, потому что, даже если бы не была абсолютным профаном на кухне, не вынесла бы запаха овощей или мяса. Я стояла по другую сторону стойки, и свежий морской бриз дул в открытое окно, все равно боролась изо всех сил.
Кип вошел на кухню.
Я застыла, как делала всякий раз, когда он оказывался поблизости, не в силах контролировать свою реакцию.
Каллиопа, с другой стороны, не растерялась ни на йоту. Она продолжала говорить и ходить по кухне, даже не взглянув в сторону Кипа. Как будто его вообще не существовало.
Такое поведение продолжалось всякий раз, когда он был рядом.
Было холодное отношение, и что-то другое. Каллиопа сурово и начисто вычеркнула Кипа из своего мира.
Две дружеские связи разорвались.
Они дружили еще до моего появления в их жизни. Черт, казалось, они дружили с самого рождения.
Часть меня чувствовала себя виноватой из-за этого. Я стала катализатором. Но большая часть меня злилась из-за чувства вины. Кип сам виноват, что друзья бросили его. Роуэн и Каллиопа были хорошими людьми, с твердыми ценностями и моралью.
Кип показал, что у него нет твердых моральных принципов, что он, возможно, не тот человек, за которого они его принимали. Он застелил свою постель16.
И больше не спал в моей.
«Ну и хорошо», – сказала я себе.
Вот только я не могу до конца признаться себе в этом посреди ночи, когда пялюсь в потолок, а телевизор гудит на заднем плане, заглушая тишину. Вот когда я становлюсь слабее всего. Когда ночь перетекает в раннее утро. Именно тогда мои страхи и прошлое смешиваются, сердце учащенно бьется, и все, чего я хочу, – это сбежать из собственного разума. Из собственного тела.
Секс с Кипом – был единственным способом, который успешно помогал в этом. Не другие мужчинами, заметьте. В противном случае я бы вытащила свою задницу из постели и отправилась в бар за два города отсюда, чтобы потрахаться, получить хоть какое-то облегчение – вот в каком я гребаном отчаянии.
Несмотря на то, что последние годы у меня не было особых проблем, осталось много демонов, и когда они становятся слишком громкими, я усмиряю их, как это делают большинство слегка расстроенных людей – выпивкой, походами по магазинам, едой, запойным просмотром ТВ и сексом. Не обязательно в таком порядке. И не обязательно все сразу.
И даже если бы я сделала все это одновременно, не смогла бы полностью заглушить весь этот шум. Я уже пробовала. Перепробовала почти все.
Кип Гудман – единственный мужчина, который смог полностью вывести меня из себя, хотя бы на то время, пока его член был внутри меня – и он был чертовски хорош в этом восхитительное количество раз.
Так что да, иногда в темноте ночи я почти колебалась. Почти выбиралась из постели и прокрадывалась в его комнату.
Но для чего?
Я не вижу абсолютно никаких признаков того, что все еще нравлюсь ему. Нет, он совершенно ясно дал понять, что это не так.
И он мне не нравится.
Поэтому даже гормоны беременности и боль прошлого не могут побудить меня пойти выпрашивать его член. Ничто не заставит меня сделать это.
Я не прошла и половины срока этой беременности, а следующие двадцать две недели разверзлись передо мной, как гребаная пропасть.
Я лениво размышляла обо всем этом, глядя в окно на океан и ковыряя чипсы с солью и уксусом, которые никогда не будут такими вкусными, как «Смитс» из Австралии.
Странно, что я не назвала это «домом».
Задаюсь вопросом, была ли Австралия когда-нибудь моим домом.
Дверь открывается и закрывается, и я подпрыгиваю.
Обычно слышу характерный хруст гравия под колесами его грузовика, возвещающий о его прибытии. И обычно я либо прячусь в своей спальне, надевая наушники, либо выхожу посидеть на улицу, пока мужчина, о котором идет речь, не скрывается из виду.
Но я не делаю ничего из этого.
Продолжаю есть свои чипсы за стойкой, внезапно разозлившись на то, что мне приходится ходить по яичной скорлупе в собственном доме.
Хуже того, это даже не мой гребаный дом, потому что им владеет гребаный Кип.
Придурок.
Что я хочу сделать, так это откупиться от него. Вот только я не в том положении, чтобы купить чертов дом за наличные, а мой нестабильный иммиграционный статус означает, что получить кредит, скорее всего, будет невозможно. И это при том, что у меня даже нет денег на первоначальный взнос. Все сбережения, которые были на черный день, остались сбережениями, потому что я слышала, что дети дорого обходятся.
Если бы я ожидала, что на данном этапе моей жизни у меня будет ребенок, я бы не была так равнодушна к своему образу жизни и своим финансам. Я бы экономила, вложила деньги, а не купила диван за пять тысяч долларов – он просто сказочный и обнимает меня лучше, чем может любой мужчина, – в первом триместре я на нем и провалялась. С тех пор как узнала, что бесплодна, ничего не делала. Таким образом, оказалась в ситуации, когда мне приходится полагаться на своего гребаного фальшивого мужа, чтобы сохранить крышу над головой и свою беременную задницу в городе.
Можно с уверенностью сказать, что я сердито посмотрела на него, когда он вошел в дверь.
Он дернулся, когда его глаза встретились с моими. Буквально дернулся. Как будто он так шокирован, увидев меня на моей кухне. Или, может быть, он шокирован такой враждебностью. Пусть не удивляется.
Хотя у меня есть много отборных слов и обличительных речей, которые я репетировала, бросая в него, я держу губы поджатыми и не свожу с него глаз. Ни в коем случае не должна заговорить первой. Я ни за что не отступлю. Это мой гребаный дом, что бы там ни было написано в документах.
Кип быстро приходит в себя, у него пустое лицо, и он застигнут врасплох моим присутствием. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы вернуть себе то холодное самообладание, которое ранит меня гораздо сильнее, чем я могу признаться самой себе.
– Хорошо, ты дома, – бормочет он.
Дом.
Да.
Это мой дом.
И он все испортил.
– А где еще мне быть? – спрашиваю я, выхватывая чипсину из пакета и сердито хрустя.
Взгляд Кипа натыкается на пакет с чипсами, задержавшись там дольше, чем обычно смотрят на пакет с чипсами, прежде чем вернуться ко мне. Или, что более уместно, в пространство чуть выше моей головы, поскольку он больше не смотрит мне в глаза.
Потому что он вонючий трус.
Хотя, к сожалению, от него хорошо пахнет. Даже сейчас, возвращаясь прямо с работы, покрытый строительной пылью и краской. От него пахнет грязью, мускусом и им самим. В эти дни мой нюх как у ищейки, и почти все запахи кажутся отвратительными. Что вызывает своего рода кризис, учитывая, что я работаю в пекарне, которая представляет собой великолепное сочетание запахов, обычно приятных, а теперь прямо-таки атакующих.
Но Кип. Кип. Конечно, он один из немногих существ, которые хорошо пахнут для меня – каким-то странным образом собака Роуэна тоже в этом списке.
Кип не отвечает на мой саркастический и враждебный вопрос, хотя его челюсть напрягается. Вместо этого он сует руку в задний карман джинсов и кладет на кухонный стол блокнот.
– У нас будет система, – говорит он.
– Система? – я хмурюсь.
Он кивает один раз.
– Чего бы тебе ни хотелось, запиши это в этот блокнот, – он стучит по блокноту на стойке. – Я приготовлю эту чертову штуку, и ты ее съешь.
Я уставилась на него.
– Извини?
Он хмурится.
– Ты слышала, что я сказал.
– Я слышала, что ты сказал, – соглашаюсь. – Просто ни хрена не поняла, что это значит.
– Это значит, что ты наконец-то, черт возьми, будешь есть, – выпаливает Кип, явно ненавидя каждую секунду этого разговора. Ненавидя каждую секунду пребывания в моем присутствии.
– Ты не готовишь, – продолжает он. – И, хотя ты часто бываешь у Норы, и она готовит, все равно в остальное время, ты нормально не питаешься, – он снова стучит по блокноту. – Итак, если у тебя есть страстное желание, дикое, как черт, мне все равно, запиши в блокнот. Я пойду куплю продукты, приготовлю, и ты, черт возьми, съешь это. Стейк, курица, вегетарианская лазанья, что угодно, черт возьми.
Приходит понимание. Я пялюсь на него – на его напряженную позу, на то, как он избегает смотреть мне в глаза, на исходящее от него напряжение, на новые морщины у него на лбу.
Он выглядит чертовски несчастным.
– Почему не уйдешь? – спрашиваю его.
Челюсть Кипа дергается.
– Что ты имеешь в виду?
Я кладу руки на столешницу, наклоняюсь вперед и пристально смотрю на него. Ни за что не стану избегать зрительного контакта, как этот бесхребетный придурок.
– Очевидно, это пытка для тебя, – говорю я. – Ты не очень хорошо скрываешь свою ненависть к сложившейся ситуации, или вообще не скрываешь. То же самое и с твоей неприязнью ко мне. На это ты не подписывался, – я указываю на свой живот, и Кип напрягается. – Да, – говорю я. – Это не было частью сделки. Ты не узник ни в этом доме, ни в этом браке. Ты можешь уходить. Разведись со мной.
Я уже бесчисленное количество раз подумывала о том, чтобы сделать то же самое. Зашла так далеко, что даже договорилась о встрече с адвокатом. Но передумала в последнюю минуту. Если бы я развелась с ним, то, скорее всего, подожгла бы заявку на получение грин-карты и свои шансы остаться здесь. Следовательно, вернулась бы в страну, где у меня нет друзей и, возможно, бывший муж, затаивший обиду – в последний раз, когда он разговаривал со мной, то пообещал убить – беременная и без особых перспектив.
Как бы сильно я не хотела жить с этим сварливым ублюдком и продолжать теперь уже болезненную сделку, у меня нет вариантов.
Теперь мне нужно думать о ребенке, который собирался выжить в «негостеприимной среде» моей утробы.
Кип, вероятно, тоже думал об этом. Я не умею читать мысли, но уверена, что именно это увидела на его лице в тот момент, когда рассказала ему. Убежать. Бросить меня.
Но он этого не сделал.
Он вернулся, чтобы совершить благородный поступок.
Ну, почти благородный поступок.
И это сбивает меня с толку. Я знаю, что он человек слова, что обязывает его ко многим вещам, таким как этот брак. Но опять же, беременность и пожизненная ответственность за ребенка не входили в первоначальное соглашение.
– Развод не обсуждается, – говорит он напряженным голосом. – Я никуда не собираюсь уходить. По крайней мере, не сейчас.
– Конечно, – говорю я. – Пока я не рожу.
Его рука сжимается в кулак поверх блокнота. Он гребаный сгусток ярости. Клянусь, если я поднесу его слишком близко к огню, он взорвется к чертовой матери.
– Просто запиши это в гребаный блокнот, – ворчит он и мчится прочь.
– Еще двадцать две недели, – говорю я себе, хватая пакет с чипсами, откидываясь на спинку стула и чертовски ненавидя себя за то, что теперь мне захотелось вегетарианской лазаньи.
